Люди сороковых годов

      Павел был почти совершенно согласен с Александром Ивановичем.
      - А правда ли, Александр Иванович, что вы Каратыгина учили? - спросил он уже более смелым голосом.
      - Немножко-с! - отвечал Александр Иванович, лукаво улыбаясь. - Вы видали самого Каратыгина на сцене? - спросил он Павла.
      - Сколько раз, когда он приезжал в Москву, - отвечал тот поспешно.
      - Погодите, я вам несколько напомню его, книжку только возьму, - сказал Александр Иванович и поспешно ушел в свою комнату.
      Оставшиеся без него гости некоторое время молчали. Полковник, впрочем, не утерпел и отнесся к священнику.
      - Что врет-то, экой враль безумный! - проговорил он.
      Священник на это в раздумье покачал только головой и вздохнул.
      - Ужасно как трудно нам, духовенству, с ним разговаривать, - начал он, - во многих случаях доносить бы на него следовало!.. Теперь-то еще несколько поунялся, а прежде, бывало, сядет на маленькую лошаденку, а мужикам и бабам велит платки под ноги этой лошаденке кидать; сначала и не понимали, что такое это он чудит; после уж только раскусили, что это он патриарха, что ли, из себя представляет.
      - Как патриарха? - воскликнул Павел.
      - Так-с, - отвечал с грустью священник.
      - Спьяну все ведь это творил! - подхватил полковник.
      - Конечно, что уж не в полном рассудке, - подтвердил священник. - А во всем прочем - предобрый! - продолжал он. - Три теперь усадьбы у него прехлебороднейшие, а ни в одной из них ни зерна хлеба нет, только на семена велит оставить, а остальное все бедным раздает!
      На этих словах священника Александр Иванович вышел с книжкою в руках своего перевода. Он остановился посредине залы в несколько трагической позе.
      - Вы знаете сцену Федры с Ипполитом? - спросил он Павла.
      Тот поспешил сказать, что знает.
      Александр Иванович зачитал: в дикции его было много декламации, но такой умной, благородной, исполненной такого искреннего неподдельного огня, что - дай бог, чтобы она всегда оставалась на сцене!.. Произносимые стихи показались Павлу верхом благозвучия; слова Федры дышали такою неудержимою страстью, а Ипполит - как он был в каждом слове своем, в каждом движении, благороден, целомудрен! Такой высокой сценической игры герой мой никогда еще не видывал.
      - Что, похоже? - спросил Александр Иванович, останавливаясь читать и утирая с лица пот, видимо выступавший у него от задушевнейшего волнения.
      - Похоже, только гораздо лучше, - произнес задыхающимся от восторга голосом Павел.
      - Я думаю - немножко получше! - подхватил Александр Иванович, без всякого, впрочем, самохвальства, - потому что я все-таки стою ближе к крови царей, чем мой милый Вася! Я - барин, а он - балетмейстер.
      - Вот это и я всегда говорю! - подхватил вдруг полковник, желавший на что бы нибудь свести разговор с театра или с этого благованья, как называл он сие не любимое им искусство. - Александра Ивановича хоть в серый армяк наряди, а все будет видно, что барин!
      - Будет видно-с, будет! - согласился и Александр Иванович.
      - Какой у вас перевод превосходный, - говорил между тем ему Павел.
      - Вам нравится? - спросил с явным удовольствием Александр Иванович.
      - Очень! - отвечал Павел совершенно искренно.
      - В таком случае, позвольте вам презентовать сию книжку! - проговорил Александр Иванович и, подойдя к столу, написал на книжке: Павлу Михайловичу Вихрову, от автора, - и затем подал ее Павлу.
      Полковник наконец встал, мигнул сыну, и они стали раскланиваться.
      - На этой же бы неделе был у вас, чтобы заплатить визит вам и вашему милому юноше, - говорил любезно Александр Иванович, - но - увы! - еду в губернию к преосвященному владыке.
      - Это зачем? - спросил полковник.
      - Испрашивать разрешения быть строителем храма божия, - отвечал Александр Иванович. - И, может быть, он мне даже, святый отче, не разрешит того? - обратился он к священнику.
      - Отчего же-с, - отвечал тот, опять потупляясь.
      - Оттого, что я здесь слыву богоотступником. Уверяю вас! - отнесся Александр Иванович к Павлу. - Когда я с Кавказа приехал к одной моей тетке, она вдруг мне говорит: - "Саша, перекрестись, пожалуйста, при мне!" Я перекрестился. - "Ах, говорит, слава богу, как я рада, а мне говорили, что ты и перекреститься совсем не можешь, потому что продал черту душу!"
      - Ну, вы наскажете, вас не переслушаешь! - произнес полковник и поспешил увести сына, чтобы Александр Иванович не сказал еще чего-нибудь более резкого.
      Когда они сели в экипаж, Павел сейчас же принялся просматривать перевод Коптина.
      - Папаша, папаша! - воскликнул он. - Стихи Александра Иваныча, которые мне так понравились в его чтении, ужасно плохи.
      - Ну, вот видишь! - подхватил как бы даже с удовольствием полковник. Мне, братец, главное, то понравилось, что ты ему во многом не уступал: нет, мол, ваше превосходительство, не врите!
      - Что ж ему было уступать, - подхватил не без самодовольства Павел, он очень много пустяков говорил, хотя бы про того же Гоголя!
      - Ну да! - согласился полковник.
      - Как у него сегодня все эти любимцы-то его перепились, - вмешался в разговор кучер Петр. - Мы поехали, а они драку промеж собой сочинили.
      - Чего уж тут ждать! - сказал на это что-то такое Михаил Поликарпович.
      X
      НЕОЖИДАННЫЕ ГОСТИ
      Вакация Павла приближалась к концу. У бедного полковника в это время так разболелись ноги, что он и из комнаты выходить не мог. Старик, привыкший целый день быть на воздухе, по необходимости ограничивался тем, что сидел у своего любимого окошечка и посматривал на поля. Павел, по большей части, старался быть с отцом и развеселял его своими разговорами и ласковостью. Однажды полковник, прищурив свои старческие глаза и посмотрев вдаль, произнес:
      - А, ведь, с Сивцовской горы, должно быть, экипаж какой-то едет.
      - Где, папаша? - спросил Павел и, взглянув по указанию полковника, в самом деле увидел, что по едва заметной вдали дороге движется какая-то черная масса.
      - Кто ж это такие? - спросил он довольным голосом: ему уж сильно поприскучило деревенское уединение, и он очень желал, чтобы кто-нибудь к ним приехал.
      - Не знаю! - отвечал протяжно полковник, видимо, недоумевая. - Это к нам! - прибавил он, когда экипаж, выехав из леска, прямо повернул на дорогу, ведущую к ним в усадьбу.
      - А есть ли запас у нас, и будет ли чем накормить гостей? - спросил с беспокойством Павел.
      - Есть, будет! Это две какие-то дамы, - говорил полковник, когда экипаж стал приближаться к усадьбе.
      - Какие же это могут быть дамы? - спросил Павел с волнением в голосе и, не утерпев долее дожидаться, вышел на крыльцо, чтобы поскорее увидеть, кто такие приехали.
      Коляска, запряженная четвернею, вкатилась на двор. В одной из дам Павел узнал m-me Фатееву, а в другой - m-lle Прыхину.
      - Боже мой! - говорил он радостно, и сам отпер у коляски дверцу, когда экипаж остановился перед крыльцом.
      - Вот, вы не хотели ко мне приехать, так я к вам приехала, - говорила Фатеева, слегка опираясь на руку Павла, когда выскакивала из коляски, а потом дружески пожала ему руку.
      Он почувствовал, что рука ее сильно при этом дрожала. Что касается до наружности, то она значительно похорошела: прежняя, несколько усиленная худоба в ней прошла, и она сделалась совершенно бель-фам{217}, но грустное выражение в лице по-прежнему, впрочем, оставалось.
      - Monsieur Вихров не хотел меня пригласить к себе, но я сама к нему тоже приехала! - повторила за своей приятельницей и m-lle Прыхина с своею обычно развязною манерой.
      - Познакомьте меня с вашим отцом, - сказала m-me Фатеева торопливо Павлу. Голос ее при этом был неровен.
      - Непременно! - отвечал он и торопливо повел обеих дам к полковнику.
      - Это madame Фатеева! - сказал он отцу.
      - Очень рад, - отвечал полковник, привставая со своего места.
      - Я давно, Михаил Поликарпович, желала быть у вас, - начала как бы совершенно искренним голосом m-me Фатеева, - и муж мой тоже, но он теперь уехал в вологодское имение свое и - как воротится, так непременно будет у вас.
      - Благодарю покорно! - говорил полковник, стоя перед нею, немного наклонившись и растопырив руки.
      - Да вы сядьте, пожалуйста, - проговорила m-me Фатеева, слегка дотрогиваясь до полковника и усаживая его, - вас, я слышала, очень тревожат раны ваши несносные.
      - Не столько, я полагаю, раны, сколько лета мои.
      - А с сыном вашим мы давно друзья, - продолжала Фатеева.
      - Слышал это, - произнес полковник с улыбкой.
      - И мы с вами - соседи весьма недальние: не больше тридцати верст.
      - Ну, будут и все сорок, - сказал полковник. По его тону весьма было заметно, что у него некоторый гвоздь сидел в голове против Фатеевой. "Барыня шалунья!" - думал он про себя.
      М-lle Прыхина, все время стоявшая перед полковником, точно солдат, навытяжке и дожидавшаяся, когда придет ее очередь рекомендоваться Михаилу Поликарповичу, воспользовавшись первой минутой молчания Фатеевой, сейчас же отнеслась к нему:
      - А мне позвольте представиться... я - Прыхина.
      - Дочь казначея, вероятно, нашего? - произнес, и перед нею склоняя голову, полковник.
      - Точно так. Отец мой тридцать лет казначеем! - проговорила она с какою-то гордостью, обращаясь к Павлу, и затем, поведя как-то носом по воздуху, прибавила: - Какой вид тут у вас прекрасный - премиленький!
      - Да, недурной, - отвечал полковник, несколько пораженный ее бойкостью.
      М-me Фатеева между тем села с Павлом несколько в стороне на диване. Он был почти в лихорадке: пожатие прелестной ручки m-me Фатеевой пронзило как бы электрическими иглами все тело его.
      - Что же, ваша история с Постеном кончилась? - спросил он ее вполголоса.
      - Давно, - отвечала она ему тоже тихо.
      - Как же вы приехали к вашему мужу?
      - Я сначала написала к нему... Я года полтора жила уже у матери и оттуда написала ему, что - если он желает, то я к нему приеду. Он отвечал мне, чтобы я приезжала, но только с тем, чтобы вперед ничего подобного не повторялось. В письмах, разумеется, я ничего не говорила против этого, но когда приехала к нему, то сказала, что с моей стороны, конечно, никогда и ничего не повторится, если только с его стороны не повторится.
      - Что же, с его стороны и не повторялось? - спросил Павел.
      - С его стороны и не прекращалось никогда, - отвечала m-me Фатеева с грустною усмешкой.
      - И пьет он также по-прежнему?
      - Еще больше, кажется; но, по крайней мере, я рада тому, что он соберет к себе разных дряней приятелей, играет, пьет с ними на своей половине, и не адресуется уж ко мне ни с разговорами, ни с нежностями.
      M-me Фатеева остановилась и вздохнула.
      - Но ведь нельзя же так жить вечно? - заметил ей Павел.
      - Да, трудно, - произнесла m-me Фатеева. - Но вы, однако, я надеюсь, заедете ко мне! - прибавила она вдруг.
      - Непременно! - отвечал Павел. - Но только как досадно: вакации мои кончаются, и мне надо будет ехать в Москву - когда же мне это сделать?
      - Но вы должны же, однакож, это сделать? - произнесла m-me Фатеева уже с укором.
      - Конечно, сделаю! Вы позволите мне, совсем уже ехавши, заехать к вам?
      - Хорошо, но скоро ли это будет: мне все-таки хочется поскорее вас видеть у себя!
      - Через два - три дня.
      - Хорошо! - проговорила m-me Фатеева и так взглянула на Павла, что он даже сконфузился немного.
      М-lle Прыхина, в это время, вздумавшая или, может быть, принявшая на себя обязанность занимать полковника, несла ему бог знает какую чушь.
      - Были у нас в городе вольтижеры, - говорила она ему, - только у них маленький этот мальчик, который прыгает сквозь обручи и сквозь бочку, как-то в середину-то бочки не попал, а в край ее головой ударился, да так как-то пришлось, что прямо теменным швом: череп-то весь и раскололся, мозг-то и вывалился!..
      - Господи помилуй! - произнес полковник.
      - Ужасно! - подтвердила и m-lle Прыхина. У них в городе никаких вольтижеров не было и никто себе не раскраивал головы. Это все она выдумала, чтоб только заинтересовать полковника.
      - А то знаете еще что, - продолжала она, расходившись, - у папаши работал плотник и какой ведь неосторожный народ! - рубил да топором себе все четыре пальца и отрубил; так и валяются пальцы-то в песке! Я сама видела.
      - Что такое? - произнес полковник, начинавший уже недоумевать.
      - А то у священника у нашего соборного, вы слышали, утонули два сына...
      - Да, слышал; но ведь это - года три тому назад.
      - Может быть, но вообразите себе: их вынули из воды и видят, что они, мертвые-то, целуются друг с другом.
      - Как целуются? - спросил с удивлением полковник:
      - Ах, нет! Что я, тьфу! - обнимаются, - поправилась m-lle Прыхина.
      Полковник наконец понял, что все это она ему врала, но так как он терпеть не мог всякой лжи, то очень был рад, когда их позвали обедать и дали ему возможность отделаться от своей собеседницы. За обедом, впрочем, его вздумала также занять и m-me Фатеева, но только сделала это гораздо поумнее, чем m-lle Прыхина.
      - Я как-то тут читала, - начала она своим тихим и скромным голосом, одну старинную историю Кавказа и там прочла, что жена какого-то грузинского царя, непокорная нам...
      - Да, знаю-с, знаю! - подхватил лукаво Михаил Поликарпович.
      - Что когда наш полковник стал брать ее в плен, то она убила его.
      Обе дамы, как мы видим, заговаривали с полковником все о страшном: они, вероятно, его самого считали немножко за тигра кровожадного.
      - Вот-с, как это было, - начал Михаил Поликарпович, - не полковник, а майор подошел к ней, и только было наклонился, чтобы руку ей подать и отвести в карету, она выхватила из-под фартука кинжал да и пырнула им его.
      - И, говорят, тут был, - продолжала Фатеева, - какой-то еще ординарец Вихров: вы это были или нет?
      - Я-с, я самый! - отвечал полковник с самодовольством.
      - Я вот никак не могу себе представить, как это женщина может решиться на убийство? - вмешалась в разговор m-lle Прыхина.
      - Э, азиатки! - подхватил полковник. - На другое что у них ума и толку не станет, а на это - пырнуть кого-нибудь кинжалом - каждая из них, бестия, сумеет.
      - Но черкешенки, говорят, очень пылко и страстно любят, - проговорила Фатеева и при этом мельком взглянула на Павла.
      - Что они любят? - возразил полковник. - Нет, я думаю, ни одной из них, чтобы червонцев за сто ее нельзя было купить.
      - И ревнивы, наконец, ужасно! - прибавила m-me Фатеева, отламывая кусочки хлеба и продолжая взглядывать на Павла.
      - Да, вот на это они тоже мастерицы: мужу как раз глаза выцарапают, это их дело! - подхватил полковник. Вообще он был о всех женщинах не слишком высокого понятия, а об восточных - и в особенности.
      После обеда, когда дамы вышли в задние комнаты поправить свой туалет и пораспустить несколько свои шнуровки, полковник заметил сыну:
      - Какая, брат, эта Фатеиха умная баба и собою-то какая красивая: за неволю этакая убежит от мужа, не станет ему подставлять шеи.
      - Муж ее совсем негодяй, - проговорил как бы совершенно равнодушно Павел.
      - Слышал это я... Прекрасная барыня, прекрасная! - повторил полковник. - Но зато другая-то, брат, так - полохоло, я тебе скажу.
      - Другая - дрянь!
      - Носище-то, брат, какой у нее, носище-то! Точно рулем каким-то ворочает, - говорил полковник и захохотал.
      Дамы между тем возвратились и объявили, что они желают прогуляться в поле.
      - Ступайте, бог с вами! А я покамест сосну, - разрешил им полковник.
      Выйдя на двор, гостьи и молодой хозяин сначала направились в яровое поле, прошли его, зашли в луга, прошли все луга, зашли в небольшой перелесок и тот весь прошли. В продолжение всего этого времени, m-lle Прыхина беспрестанно уходила то в одну сторону, то в другую, видимо, желая оставлять Павла с m-me Фатеевой наедине. Та вряд ли даже, в этом случае, делала ей какие-либо особенные откровенности, но она сама догадалась о многом: о, в этом случае m-lle Прыхина была преопытная и предальновидная!
      M-me Фатеева и Павел, каждоминутно взглядывавшие друг на друга, оставаясь вдвоем, почти не разговаривали между собой и только как-то (и то, должно быть, больше нечаянно) проговорили:
      - Вы, я думаю, во все время нашей разлуки и не вспомнили меня? спросила его m-me Фатеева.
      - Напротив, беспрестанно! А вы меня вспоминали ли? - спросил ее и Павел.
      - О, как еще часто! - воскликнула m-me Фатеева.
      Когда, наконец, они прошли и перелесок, m-me Фатеева остановилась.
      - Где мы это теперь? - спросила она, поводя кругом черными глазами.
      - Довольно далеко от дома; надобно вернуться назад! - проговорил Павел.
      Все повернули назад. В перелеске m-lle Прыхина опять с каким-то радостным визгом бросилась в сторону: ей, изволите видеть, надо было сорвать росший где-то вдали цветок, и она убежала за ним так далеко, что совсем скрылась из виду. M-me Фатеева и Павел, остановившись как бы затем, чтобы подождать ее, несколько времени молча стояли друг против друга; потом, вдруг Павел зачем-то, и сам уже не отдавая себе в том отчета, протянул руку и проговорил:
      - Так вот как-с, а?
      - Да, - отвечала Фатеева и тоже, неизвестно зачем, в его руку положила свою руку и крепко ее пожала.
      Павел с дрожащими губами потянул к себе и поцеловал эту руку. Затем к нему притянулось лицо m-me Фатеевой, и они поцеловались, и Павел еще было раз хотел ее поцеловать, но m-me Фатеева тихо его отстранила.
      - Наша спутница скоро вернется: я слышу шелест ее платья, - проговорила она.
      И спутница, действительно, показалась из-за кустов.
      - Какой, однако, у вас отличный слух, - проговорил Павел, обращаясь к m-me Фатеевой и задыхаясь от волнения.
      - У меня слух отличный, - отвечала она. Лицо ее тоже пылало.
      М-lle Прыхина нарочно глазела по сторонам, чтобы не оконфузить еще более молодых людей. О, она была преопытная в этом случае! Когда молодые люди возвратились домой, полковник уже проснулся. По необходимости пришлось сидеть с ним и занимать его. Павел выходил из себя и начинал уже грубо говорить с отцом, вдруг m-lle Прыхина (выдумай-ка кто-нибудь другой, не столь опытный в этом деле!) предложила в горелки побегать. Павел, разумеется, сейчас же принял это с восторгом, m-me Фатеева - с явным удовольствием: даже полковнику это было приятно.
      - Побегайте, побегайте! - произнес он и велел на кресле вынесть себя на галерею, чтобы посмотреть на бегающих.
      Чтобы больше было участвующих, позваны были и горничные девушки. Павел, разумеется, стал в пару с m-me Фатеевой. М-lle Прыхина употребляла все старания, чтобы они все время оставались в одной паре. Сама, разумеется, не ловила ни того, ни другую, и даже, когда горничные горели, она придерживала их за юбки, когда тем следовало бежать. Те, впрочем, и сами скоро догадались, что молодого барина и приезжую гостью разлучать между собою не надобно; это даже заметил и полковник.
      - Ишь, как эта пара сбегалась и разлучить их никак не могут! проговорил он, разумея сына и Фатееву.
      Пожатие рук, между Павлом и его дамою, происходило беспрерывное. Убегая от ловящего, они стремительно кидались друг к другу почти в объятия, Павел при этом хватал ее и за кисть руки, и за локоть, а потом они, усталые и тяжело дышавшие, возвращались к бегающим и все-таки продолжали держать друг друга за руки.
      - Как мне хочется поцеловать еще раз вашу ручку, - проговорил Павел.
      - Терпенье! Вот, вы приедете ко мне, тогда можно будет, - отвечала Фатеева.
      - Непременно буду! Но вы разве не ночуете у нас? - спросил Павел.
      - Нет, вашему отцу и без того немножко странен мой приезд. Мы поедем, когда взойдет луна.
      - Но зачем же это? - возразил Павел.
      - Так нужно, а то очень бросится всем в глаза. Приезжайте лучше к нам скорее!
      Когда взошла луна, m-me Фатеева, в самом деле, велела закладывать коляску.
      - Но куда же вы? Отчего же вы не ночуете? - заметил было ей и полковник.
      - Мы уже так решили, что по холодку доедем, - объяснила ему Фатеева.
      - Ну, как знаете! - согласился полковник.
      - Вот, как я, по милости вашей, платье-то себе истрепала, - сказала бойко m-lle Прыхина Павлу, показывая ему на заброженный низ своего платья.
      - Очень жаль! - отвечал тот механически, а сам в это время не спускал глаз с m-me Фатеевой, которая, когда надела шляпку, показалась ему еще прелестнее.
      Когда они уехали, он остался в каком-то угаре и всю ночь почти не спал и метался из стороны в сторону.
      XI
      VENIT, VIDIT, VICIT!*
      ______________
      * Пришел, увидел, победил! (лат.).
      У Павла, как всегда это с ним случалось во всех его увлечениях, мгновенно вспыхнувшая в нем любовь к Фатеевой изгладила все другие чувствования; он безучастно стал смотреть на горесть отца от предстоящей с ним разлуки... У него одна только была мысль, чтобы как-нибудь поскорее прошли эти несносные два-три дня - и скорее ехать в Перцово (усадьбу Фатеевой). Он по нескольку раз в день призывал к себе кучера Петра и расспрашивал его, знает ли он дорогу в эту усадьбу.
      - С кучером ихним разговаривал: сказывал он, как они ехали, - отвечал тот.
      - Как же они ехали? - спрашивал Павел.
      - Да через Афанасьево надо; потом - в Пустые Поля, в село Горохово и к ним уж.
      - Нет ли поворотов тут?
      - Ну, да поворотов как не быть - есть. Главная причина тут лес Зенковский, верст на пятнадцать идет; грязь там, сказывают, непроходимая.
      - Да грязь что! Проедем.
      - На Горохово не надо ехать, - вмешался стоявший тут Иван.
      - Как не надо? - возразил ему с удивлением кучер. - Горохово - приход ихний, всего в двух верстах от них.
      - Мало ли где какой приход; не в каждое селение через приход надо ехать! - возразил ему Ванька.
      Павел убежден был, что Иван сказал это, вовсе не зная хорошенько, а так только, чтоб поумничать. Это вывело его из терпения.
      - Ты говоришь вздор и меня только вводишь в смущение, - сказал он ему.
      - Да мне что! Поезжайте, как хотите, - произнес Иван бахваловато и ушел.
      - Дурак! - проговорил ему Павел вслед.
      - Именно дурак, только барина тревожит, - повторил за ним и кучер.
      Накануне отъезда, Павел снова призвал Петра и стал его Христом богом упрашивать, чтобы он тех лошадей, на которых они поедут, сейчас бы загнал из поля, а то, обыкновенно, их ловить ходят в день отъезда и проловят целый день.
      - Ужо загоню вечером, - успокоивал его кучер.
      - Нет, ты теперь же, сейчас застань их! - настаивал Павел.
      - Да теперь пошто! Пусть еще погуляют и поедят, - возражал ему кучер.
      - Успеешь еще, братец, уедешь! - вмешался в разговор, уже обиженным голосом, полковник.
      - Я непременно к двадцать пятому числу должен быть в Москве, - сказал Павел, чтобы только на что-нибудь свернуть свое нетерпение.
      - Не в Москву тебе, кажется, надобно, шельмец ты этакий! - сказал ему полковник и погрозил пальцем. Старик, кажется, догадывался о волновавших сына чувствованиях и, как ни тяжело было с ним расстаться, однако не останавливал его.
      "Пусть себе заедет к барыне и полюбезничает с ней", - думал он.
      В день отъезда, впрочем, старик не выдержал и с утра еще принялся плакать. Павел видеть этого не мог без боли в сердце и без некоторого отвращения. Едва выдержал он минуты последнего прощания и благословения и, сев в экипаж, сейчас же предался заботам, чтобы Петр не спутался как-нибудь с дороги. Но тот ехал слишком уверенно: кроме того, Иван, сидевший рядом с ним на козлах и любивший, как мы знаем, покритиковать своего брата, повторял несколько раз:
      - Это вот так, сюда надо ехать!
      И все это Иван говорил таким тоном, как будто бы и в самом деле знал дорогу. Миновали, таким образом, они Афанасьево, Пустые Поля и въехали в Зенковский лес. Название, что дорога в нем была грязная, оказалось слишком слабым: она была адски непроходимая, вся изрытая колеями, бакалдинами; ехать хоть бы легонькою рысью было по ней совершенно невозможно: надо было двигаться шаг за шагом!
      Павел выходил из себя: ему казалось, что он никак не приедет к пяти часам, как обещал это m-me Фатеевой. Она будет ждать его и рассердится, а гнев ее в эту минуту был для него страшнее смерти.
      Лесу, вместе с тем, как бы и конца не было, и, к довершению всего, они подъехали к такому месту, от которого шли две дороги, одинаково торные; куда надо было ехать, направо или налево? Кучер Петр остановил лошадей и недоумевал.
      - Что ты остановился? - спросил с ужасом Павел и уж заранее предугадывал, что тот ему ответит.
      Петр был слуга усердный и не любил без толку беспокоить бар.
      - А вот тут поглядеть надо, как ехать! - сказал он уклончиво. - Сбегай, поди-ка, - сказал он Ивану, - посмотри, где дорога побойчее идет.
      Иван тоже, как и путный, соскочил с козел и сначала пробежал по одной дороге, а потом - по другой.
      - Поезжай направо! - сказал он утвердительно и почти повелительно.
      Своим искренним голосом он даже Павла обманул на этот раз.
      - Направо надо! - повторил и тот за ним.
      Петр подумал немного и взял направо; через несколько времени, дорога пошла еще хуже: кроме грязи, там была такая теснота, что четверка едва проходила.
      - Мы сбились с дорога! - произнес отчаянным голосом Павел. Поворачивайте назад!
      - Как тут поворотишь! И поворотить-то нельзя, - произнес мрачно Петр. Смотрел тоже! - прибавил он Ивану укоризненно!
      - Чего смотрел! - проворчал тот, как бы ни в чем неповинный.
      - Чего смотрел! Не за кусты только посмотреть тебя посылали, подальше бы пробежал! - говорил Петр и сам продолжал ехать.
      - Куда же вы едете? Вы меня черт знает куда завезете! - воскликнул Павел.
      Петр остановил лошадей. Павел готов был расплакаться; поворотить лошадей, в самом деле, не было никакой возможности.
      - Что теперь делать, что теперь делать? - кричал он, колотя себя в грудь.
      - Да полноте, батюшка, беспокоиться; выедем как-нибудь!
      - Когда выедем, когда выедем? - кричал Павел. На часах у него было около пяти часов.
      - Поедем - и в какую-нибудь деревню выберемся, - сказал ему Петр и опять тронул лошадей.
      - Это все этот мерзавец, этот негодяй, научил направо ехать! - кричал Павел, грозя на Ивана кулаками.
      Иван, в свою очередь, струсил, присмирел и сидел воды не замутя.
      Прошло еще для Павла страшных, мучительных полчаса.
      - Надо поворотить назад! - произнес, наконец, Петр.
      - А разве возможно? - воскликнул обрадованный уже и этим Павел.
      - Поворотим как-нибудь, - ответил Петр и начал поворачивать лошадей; но при этом одна из пристяжных забежала за куст и оборвала постромки. Коляску так качнуло, что Иван даже не удержался на козлах и полусвалился-полусоскочил с них.
      - Ну, не стыдно ли тебе, не стыдно ли - куда завез нас! - стыдил его Павел.
      - Кто ж ее знает! - отвечал Иван, в самом деле, устыдившимся голосом и усаживаясь снова на козлы.
      Проехали почти половину до того места, от которого они сбились. Вдруг послышался треск и как бы шлепанье лошадиных ног, и в то же время между кустами показался ехавший верхом мужик.
      - Стой, стой! - закричал ему Павел.
      Мужик остановился.
      - Ты дорогу в Перцово знаешь? - спросил Павел с первого же слова.
      - Знаю, - отвечал мужик.
      - Я тебе дам десять рублей - брось свое дело и провожай нас в эту усадьбу.
      - Десять рублей? - повторил мужик как бы с удивлением.
      - Да, десять! - повторил Павел. - Веди только нас, как надо ехать.
      - Ехать - что за хитрость! - сказал мужик и через несколько минут вывел их совсем из лесу. - А вот тут все прямо, - сказал он, показывая на дорогу.
      - Веди нас до самой усадьбы, тогда десять рублей и получишь, - сказал ему Павел.
      Мужик не очень охотно поехал; он, кажется, не совсем доверял, что ему отдадут обещанные деньги.
      - Скачите теперь! Марш-марш, валяйте! - закричал Павел.
      Петр погнал лошадей. Мужичок поскакал на своей лошаденке. Иван едва удерживался на козлах.
      - Скорей! Скорей! - кричал Павел.
      Береженые лошадки полковника, я думаю, во всю жизнь свою не видали такой гоньбы.
      - Вот и Перцово! - сказал мужик, безбожно припрыгивая на своей лошади и показывая снятою им шляпой на видневшуюся невдалеке усадьбу.
      Павел поуспокоился и захотел привесть несколько в порядок свой туалет. Он велел остановиться, вышел из экипажа и приказал Ивану себя почистить, а сам отдал мужику обещанную ему красненькую; тот, взяв ее в руки, все еще как бы недоумевал, что не сон ли это какой-нибудь: три-четыре версты проводив, он получил десять рублей! Он вовсе не понимал того огня, которым сгорал мой герой. Когда Павел снова уселся в коляску и стал уже совсем подъезжать к усадьбе, им снова овладели опасения: ну, если m-me Фатеева куда-нибудь уехала или больна, или муж ее приехал и не велел его принимать, - любовь пуглива и мнительна!
      Наконец, он подъехал к крыльцу. Мелькнувшее в окне лицо m-me Фатеевой успокоило Павла - она дома. С замирающим сердцем он начал взбираться по лестнице. Хозяйка встретила его в передней.
      - Здравствуйте! - проговорила она приветливым и тихим голосом и в то же время была как бы немного оконфужена.
      В следующей комнате Вихров слышал чьи-то женские голоса. Клеопатра Петровна провела его в гостиную.
      - Никак уж, вероятно, не ожидали меня встретить, никак! оприветствовала его там толстая становая, вставая перед ним и потрясая головой.
      "О, черт бы тебя подрал! - подумал Павел. - Как это она тут очутилась?"
      - И как это случилось, - продолжала становая, видимо, думавшая заинтересовать своим рассказом Павла, - вы этого совершенно ничего не знаете и не угадываете! - прибавила она, грозя ему своим толстым пальцем. Вчерашнего числа (она от мужа заимствовала этот несколько деловой способ выражения)... вчерашнего числа к нам в село прибежал ваш крестьянский мальчик - вот этакий крошечка!