Он взглянул вверх — стена уходила на достаточную высоту, метров на сорок, и на вершине ее виднелись полуразрушенные зубчики. Искусственное сооружение! И все равно — не похоже все это на центр заколдованной планеты, на мир за семью замками. Это скорее спящий мир. Неужели его опять отбросило назад и все труды, лишения, боли насмарку?!
      — Это мы еще поглядим, — со злым остервенением повторил Иван.
      В пяти метрах от себя, на куче щебня и мусора он увидал рубаху. Она была в крови. И все же Иван поднял ее, натянул через голову на тело.
      Попутно он отметил, что Программа, сработав быстрехонько-скорехонько, растворилась невесть где, вместо того, чтобы стать путеводным клубочком.
      Сволочи! Он еще доберется до них! Он сам им такую программу вставит, что… да ладно, это потом.
      Иван поплевал на руки. И полез на отвесную стену.
      Поверхность была усеяна щелями, выбоинами, выступами. И потому он полз вверх без особого напряжения сил. В обычном своем состоянии он взлетел бы на эту стеночку мигом. Но страшная усталость сказывалась. Руки и ноги плохо слушались его — они подчинялись ему так, как подчиняются руки и ноги обычному смертному, занимающемуся бегом и зарядкой не больше трех-четырех раз в неделю. Для десантника-смертника это было почти ничто, почти полный отказ. Но выжидать час-другой он не мог. За этот час с Аленой могло случиться самое страшное. Даже думать не хотелось, что с ней могло случиться.
      Ночь, сумерки, беззвездное небо. Где может постоянно быть беззвездное небо? Только под колпаком! Колпак? Иван чуть не разжал пальцев, чуть не полетел вниз. Он уже бывал когда-то под колпаком. Причем тот колпак, на Хар-хане, точнее, в Системе, был не просто «колпаком», а невероятной чудовищной вязью многопространственных сфер-крыш, закрывающих Систему от посторонних и большей части своих. Система? Иван вспомнил, что там была система и Система. Что они каким-то образом уживались друг в друге, не являясь единым целым. Вот в чем штука. Квазиярусы! Да разве в них разберешься! Всегда идешь в одном направлении, погружаешься, углубляешься, но не знаешь точно — во внутренние миры твой путь или во внешние. Там столько всего, чему еще не придуманы на Земле названия, что и обозначить-то эти вещи невозможно. Колпак! Многопространственный, многомерный, закрытый со всех сторон колпак. Но в нем есть «форточки»! Иван вспомнил — он сам пользовался этими непонятными «форточками». Пользовался, да. Но открывал их для него всегда кто-то другой. Тот, кто его вел по сложным мирам, по Хархану, Меж-Арха-Аныо, Хархану-А и Харх-А-аиу. Теперь он почти все видел — зримо, четко. Нет, нельзя видеть! Нельзя вспоминать! Они, эти твари, могут считать из его мозга все! Надо отвлечься, не думать. Но как не думать?! Это же невозможно. Это страшно!
      Темнота, сумерки. Иван оглянулся назад, на пустыню. И поразился. По всем законам природы горизонт должен был отдаляться вместе с его подъемом.
      Но происходило наоборот — полоска видимой в полутьме земли казалась совсем крохотной, в несколько саженей. Будто он поднялся над планетой на огромную заоблачно-космическую высоту. Ну и пусть! Иван ко всему привык. Значит, здесь так. И все! Оставалось совсем немного — три метра, два, метр… Иван подтянулся, перебросил тело через зубчатый край… неожиданно упал ни что-то мягкое, пружинистое, прорвал его. И чуть не ослеп. Никакой ночи! Над головой, в вышине сияло малиновое солнце, которое было раза в три крупнее земного. Нежно-оранжевые небеса резали глаз. А внизу, под сте-, ной, ослепительно гладкой и надраеной до блеска, а вовсе не шершавой, кишмя кишело что-то пестрое и подвижное. «Иван не сразу понял, что. А Когда разглядел получше, ему — захотелось назад — во тьму, в сумерки, в заколдованный лес, в утробу, в хрустальный колодец — куда угодно, только подальше от этих мест.
      — Мать моя! — вырвалось у него невольно.
      Он никогда в жизни не видел скопища подобных уродов и уродцев, монстров и монстрищ, выродков и чудовищ. Он держался за поблескиващие белым нереальным блеском скобы, вделанные в стену без малейших следов шва, и глядел вниз. Скобы, стройной лесенкой без ограждения, вели прямо в широченный ров — геометрически правильный, имеющий форму полукольца, огибающего стену. Может, это был и не ров, а что-то другое: ниша, траншея, улица, спланированная безумцем-модернистом, разверзшийся туннель… неважно. Главное, что это все было забито копошащимися, наползающими друг на друга, жрущими друг друга, гадящими друг на друг чудищами всех видов и размеров. Чудища разевали пасти, клювы, глотки, исторгали дикие звуки, рвали друг дружку на куски. Но не виделось в этом и подобия злобной и решительной схватки за жизнь, борьбы, охоты. Делалось все вяло, нехотя, будто чудища находились в полуспячке или, может быть, просто бесконечно устали от кишения и возни.
      Не перепрыгнуть. Не обогнуть. Чего хочешь, то и делай. Иван сунулся было наверх. Но уперся головой в твердую и прозрачную преграду, даже намеком не напоминавшую упругость и мягкость той штуковины, что его пропустила сюда. Опять фильтры! Бред!
      Надо что-то делать. Но по гладкой и блестящей стене больше двух десятков метров не проползет даже десантник экстра-класса. Вниз? Лучше уж голову расшибить о стену или просто отключить сердце и помереть прямо тут, на верхотуре, а падать вниз трупом — бесчувственным и равнодушным ко всему.
      И все-таки надо вниз! Висеть на скобе глупо, бессмысленно.
      Иван спускался осторожно, медленно, предчувствуя, как обрадуются эти уроды, как начнут облизываться, щелкать зубищами, а потом и жрать его, созданного не в пример им по образу и подобию Господа Вседержителя. И от мысли этой засветились перед глазами Золотые Купола, вспомнилась Земля, родная, милая, добрая Земля. Вспомнилось и что-то важное, главное — Храм, высоченные своды, последние слова напутствия и маленький крестик на груди, крест, согревавший душу. Иван словно прозрел. Как он мог забыть все этот ведь он обрел просветление именно перед отлетом на Хархан! Именно доброта и вера вели его в лабиринтах Системы, а вовсе не злоба и жажда мщения. Вот как!
      А где же крест? Он провел рукой по груди, вспоминая, что за последние месяцы не раз вот так проводил ею. Не было ничего! Они отняли у него веру.
      Нет! Они хотели отнять, но не смогли. Господи, ты всемогущ и всемилостив!
      Ты дал память о Себе в столь страшную минуту. Так укрепи же в помыслах и поступках! Не дай отвернуться от тягот и лишений! Дай достойно встретить смерть!
      Иван спускался вниз. Он уже ловил на себе жадные взгляды омерзительных чудовищ, каких не могла создать природа. Он не боялся их. Он готов был умереть в схватке. Он наделся, что сможет по их спинам, лбам, рогам, мордам, добраться до края рва, выпрыгнуть наверх — пусть и небольшой шанс, один из ста тысяч. Но он рискнет!
      Когда до разинутых отвратительных пастей оставалось три метра, Иван оттолкнулся от скобы, на которой стоял, прыгнул чуть влево, прицеливаясь прямо на спину огромной фиолетовой жабы с тремя хоботами, торчащими из-под глаз. Оттолкнулся… сильно ударился сначала ногой, а потом боком о невидимую преграду, полетел вниз, цепляясь за скобы, разбивая в кровь руки.
      Ему удалось остановиться метров через десять. Он повис на очередной скобе, тяжело дыша, оглядываясь, не понимая ничего.
      Десятки ужасных рож смотрели на него, тянулись к нему. Щупальца, когти, зазубренные гарпуны, хвосты, все готово было схватить его, пронзить, раздавить, пожрать. Но не могло. Ивана отделяла от чудовищ стена, прозрачно-невидимая стена. Он никак не мог поверить в это маленькое чудо, спасшее ему жизнь. И только значительно позднее сообразил: те, кто делал все это — стены, скобы, рвы и прочее — просто-напросто позаботились о своей безопасности: аварийный спуск-подъем они то ли закрыли прозрачно-невидимым кожухом, то ли окружили силовым защитным полем. Вот и все!; Иван рассмеялся в полный голос. Давненько он так не хохотал. Он даже чуть снова не свалился с лестницы, еле удержался. Вместе со смехом к нему вернулись силы. Он почувствовал, что еще способен кое на что. И лишь всплывшее перед глазами лицо Алены заставило его умолкнуть. „Нам не выбраться отсюда! — прозвучало в ущах. — Здесь нет выхода, только вход.“
      Иван с ненавистью поглядел на брыластого стоглазого скорпиона, который без устали долбил своим хвостом-гарпуном в барьер. Эх, гадина, выдрать бы тебе твое поганое жало, да некогда!
      Он больше не оглядывался. Он не хотел смотреть на копошащихся уродов.
      Через несколько. метров спуска лестница оборвалась столь же внезапно, как и началась. Иван попал в пустой белый коридор с овальными стенами, полом и потолком. Это была скорее труба, но не круглая в сечении, а яйцевидная.
      Иван не стал разглядывать стены, голые и неинтересные, не до того было — он припустился вперед, не жалея ног. И через считанные минуты уперся в прозрачно-невидимое препятствие.
      — Черт бы вас всех забрал… — начал было он длинную ругательную тираду.
      Но закончить не успел. Его стало поднимать вверх. Узенькая площадочка, на которой он стоял была лифтом-подъемником. Иван не успел разобраться в обстановке, как с ним повторилось уже бывавшее неоднократно — голова его уперлась в нечто мягкое, обволакивающее и упругое, прорвала его… и Ивана выбросило на поверхность. Грязную, сырую, вонючую поверхность.
      Он сразу понял, что это не труба с ее стерильными стеночками, это совсем другое — и встреча тут могла быть другой. И потому он вскочил на ноги, готовый дать отпор кому угодно.
      Огромные кучи полужидкого расползающегося мусора, всякой гадкой и отвратительной дряни окружали его со всех сторон. И то, что он принял было за движения живых существ, было лишь сползанием, оседанием, креном этих слизистых куч. Ивана чуть не выворотило наизнанку. Ему показалось, что кучи навалены не просто из мусора, а из отходов Какого-то паталогоанатомичёского заведения. Он пригляделся. Да, это были плоды деятельности десятков, если не сотен вивисекторов. Кучи состояли из выдранных аорт, селезенок, хрящей, жил, сосудов, сердец, почек и прочих органов; несоразмерных и уродливых, разбухших и ссохшихся. Все это воняло, прело, мокло и разлагалось… все это шевелилось, что было особенно противно.
      — Вот это да! — изумленно выдохнул Иван и зажал нос. Ему сразу вспомнилась откушенная чудищем женская голова — какона выпала из пасти, ударилась гулко о плиты, покатилась, оставляя кровавый след. Вспомнились хруст костей, чавканье, сопенье. Нет. Надо бежать отсюда! Это страшный мир!
      Человеку в нем делать нечего! Недаром этот сектор во Вселенной считался закрытым, его не зря называли Сектором Смерти, сюда не допускался ни один звездолет, ни одно подпространственное судно. Нельзя!
      Сюда нельзя приходить человеку! Но как же быть, если тут уже есть люди?! Бросать их на погибель?! Неважно, как они сюда попали — сами ли, нарушив все запреты, или же их забросила в мир ужаса чья-то недобрая воля, неважно. Это люди! И их надо спасать!
      Иван, оскальзываясь на мокрой и липкой дряни, медленно побрел между кучами. В глазах у него все мельтешило и прыгало. И это называется Пристанищем. И этот мир, который больше, самой Вселенной и часть которого Земля?! Нет!
      Кучи потрохов упирались в черную растрескавшуюся стену. Обходить ее не хотелось. И Иван с двух заходов на третий вскарабкался наверх, на холодную, но сухую площадку. Он снова попал под теплые лучи малинового солнца. И ремного воспрял душой. Правда, ненадолго. Где тут искать Алену? И вообще, здесь ли она? Может, она осталась там, в пустыне, возле мертвых монстров-здоровяков. А может, где-то в другом месте ее терзают и пытают местные вивисекторы. Все может быть.
      Нет! Сюда надо две дивизии штурмовиков. Только они смогут навести порядок в этом пристанище смерти. Только они!
      Иван сделал еще несколько шагов, придерживаясь рукой за шершавую стену. И снова ткнулся во что-то упруго-мяг-кое. Но на этот раз он сразу же замер, подался назад. Ему надо было разобраться во всех этих штучках.
      Огляделся, Внизу, дод стеной, нескончаемыми неправильными рядами извивались и мокли; кучи чьихгТо внутренностей, там была тень, сырость, смрад, туда не пробивалось ни лучика. Кучи таяли в тумане отвратительно-густых испарений. Х*де гадостным отбросам приходил конец, не было видно. Здесь жсу на стене, точнее, на уступе, перехог дившем на новую стену и имевшем множеств? неправильной формы площадочек, выступов, впадин; было, „сухо и тепло. Но глазу, не яа чем было остановиться. sCrena и стена, ее лбом не прощибешь и в обход не обойдешь…
      Иван осторожно, вытянулруку, хрунул, палец в упругую преграду.
      ПаЗрьец-завяз в ней“,но недробил насквозь. Тогда о»-приложил ладонь. Но и ладонь не проходила — она сначала вдавливалась в мягкую, поверхность невидимой npei грады, но чецез несколько сантиметров натыкалась на что-то плотное. Преграда не хотела пропускать человека пр часп тям. Только полностью, целиком, всего. Иван приблизился к ней, прижался всем телом. И ощутил, как его обволакивает теплым и мягким. Он сам не заметил, как произошел переход — ведь он не сделал вперед ни шага. Но преграда разом пропустила его, сместившись назад. И открылось…
      Открылось Ивану страшное зрелище. Он даже качнул головой, будто отгоняя наваждение. Да только никаких наваждений-фантомов не было. Явь открылась его взору.
      Сотни три ступеней пирамидой бежали вверх, обрывались у широкой и плоской площадки, обрамленной столбами-колоннами… Нет, это были не колонны, Иван разглядел, это были идолы с уродливо-жестокими лицами огромные каменные идолы, сделанные в виде колонн, подпирающих тяжеленные, многоступенчатые и многоэтажные своды нелепой и сказочной конструкции. Но не в них была суть, хотя они и бросались в глаза первыми, как самое крупное и величественное во всей Открывшейся картине. Главное происходило под ними.
      Возвышенная площадка с причудливо-уродливыми ограждениями обрывалась крутым, выдающимся вперед раздвоенным мостом-уступом. Это сооружение нависало над тем рвом, в который Ивану так и не удалось попасть. А во рву копошилась та самая, знакомая Ивану мерзость. Причем копошилась она как-то оживленно, возбужденно, совсем не так вяло и сомнамбулически как у стены со скобами. Но и мерзость Ивану была неинтересна. Его внимание привлекало другое.
      За каждой колонной, на ступенях, на сводах-этажах, напоминающих индийские храмы, везде и всюду, словно в кошмарном оцепенении стояли двуногие, двурукие, напоминающие издали… но все же не люди. Стояли Существа уродливо-страшные, не похожие друг на друга, но вместе с тем сходные своим уродством. Они явно были мыслящими, в отличие от тех, тварей, что наполняли ров. Не верилось, что разум мог сам, по велению Творца, облечься в подобную плоть.
      В глубине колоннады царил густейший мрак. Но именно оттуда раздались первые приглушенные звуки, именно там началось движение — странное движение на фоне всеобщей, какой-то потусторонней оцепенелости. Еле слышные заунывные звуки странной и дикой мелодии донеслись до Ивана. И он не мог разобрать, что это за инструменты, он никогда не слышал подобного. Звуки сопровождались нарастающими придыханиями, подвываниями, ухания-ми… Из тьмы медленно выступало нечто белое, влекомое двумя серо-зелеными тенями.
      Иван затаил дух.
      Он уже догадывался, что это, точнее, кто это. Но не мог поверить глазам. Два монстра-здоровяка, чрезвычайно уродливых, похожих на тех, что были в пустыне вели обнаженную прекрасную женщину. Один из них чудовищной когтистой лапой удерживал пленницу за ее светлорусые волосы, а другой сжимал локоть. Насколько была хороша она, настолько отвратительны были монстры. Их слизистая сырая кожа зеленовато-серых переливающихся оттенков вызывала омерзение. На гадкие морды не хотелось смотреть. Упористые птичьи лапы, казалось, раздирали огромными когтями плиты. Но не они привлекли внимание Ивана. А только она. Одна она.
      Это была Прекрасная Елена. Аленка!
      И монстры медленно, но неотвратимо, под завывания дикой потусторонней музыки и уханья, охи, сопенье сотен оцепенелых уродов вели ее к уступу над пропастью. Ничего хорошего от всего этого ожидать не приходилось.
      Огненно-красные, желтые, зеленые языки чудовищ вырывались из пастей и клювов, взлетали вверх, будто языки подземного адского пламени. Прожорливые гадины ждали добычи.
      У Ивана сердце сдавило обручем. То, что должно было произойти в ближайшие минуты, а может быть, и секунды, не вызывало у него сомнений. Эти изверги собираются столкнуть Алену в ров. И не имеет ни малейшего значения, с какой целью они это делают: в жертву ли ее приносят своим тупым и жестоким богам-истуканам, подкармливают ли своих любимцев-чудищ, развлекаются ли подобным не самым гуманным образом — Ивану было плевать на внеш-ний флер. Но он еше не решил, что делать.
      А тем временем монстры медленно, в ритмах ритуально-магической музыки, извиваясь и припадая на корявые лапы, жутко скалясь и тараща глаза, вели Алену на заклание.
      Ритмы нарастали, движение убыстрялось. Дробный стук, который Иван поначалу принял за случайные посторонние звуки, неожиданно органично влился в дикарскую музыку, стал громче, дробнее — теперь было видно, что это тысячи оцепенелых, словно загипнотизированных или зомбиро ванных уродцев выбивали дробь собственными зубами. Постукивание переходило в клацанье, становилось почти оглушительным — одновременно размыкались и смыкались тысячи челюстей, стеклянели желтые и яро-красные глаза, еше большее оцепенение сковывало члены каждого в разношерстной толпе.
      — И-и-й!!! — прорезал воздух высокий и вместе с тем хрипловатый звук.
      Повторился через несколько секунд. И снова, опять стал накладываться на клацанье, вплетаться в ритмы.
      Это был непостижимый дьявольский ритуал. Психополе гнетущим удушающим прессом пронизывало каждую кроху пространства. Тысячи сатанинских отродий, пребывающих в оцепенелом экстазе, испускали вовне волны ненависти, злобы, мстительности, нетерпимости. Не каждый смог бы оставаться долго в этой атмосфере исступляющей черной энергии.
      Нелюди! Твари!! Гадины!!! — билось у Ивана в мозгу. Он знал, что нельзя медлить ни секунды, но оцепенение захватывало и его. Оно было страшнее любой трясины. Оно чем-то напоминало воздействие мощнейших психотронных генераторов, применявшихся на Земле еще с середины XX века, но запрещенных к началу ХХШ-го. Полное подавление собственного «я», полная власть над личностью. Практически над любой, за редчайшим исключением.
      Но Иван и был тем исключением.
      Где верный меч?!
      Где лучемет?!
      Ничего, кроме голых рук!
      Иван наливался силой. Злил самого себя. Изнежился! Обабился! Размяк!
      Забыл, что он десантник-смертник, что его дело лезть в самое пекло, к черту на рога, идти на смерть! Стал много рассуждать да философствовать, вместо того, чтобы дело делать… Ничего. Они еще узнают, кто чего стоит. Иван превратился в стальной клинок, дрожащий от напряжения, готовности разить, в молнию, еще миг, еще…
      Монстры подвели Алену почти к самому краю, когда жуткая какофония достигла предела, клацание, вой, музыка разрывали уши. Оцепенелые уроды принялись мерно раскачиваться и крутить головами. Именно в это время из мрака выползло нечто прозрачно-бесформенное, студенистое с расползающимися щупальцами и огромной уродливой головой. Голова эта могла бы считаться человечьей, если бы не чрезмерно обвисшие, оплывшие черты, вздыбленный холмом череп и люто-холодные немигающие глаза — глаза дракона-ящера. Нижняя губа человеко-осьминога свисала до каменной плиты, на которой содрогалось и извивалось его бесформенное тело. Оцепенение достигло наивысшей степени, степени неподвижной напряженной оса-танелости. Замерли монстры, влекущие к пропасти Алену.
      Замерла сама Алена, нервно вздрагивающая в такт убийственной музыке, замер, казалось, сам воздух, напоенный предгрозовой тревогой. И в этой тишине, в этой всеобщей окостенелой напряженности внезапно прозвучал неистовый громогласный сип, переходящий в почти неуловимый свист. Клацанье разом оборвалось. Тысячи уродцев замерли с открытыми слюнявыми пастями в благоговении и священном трепете.
      Лишь в этот миг Иван понял, что сип — это голос человеко-осьминога, и еще — что вовсе не из мрака колоннады выползло это чудовище на свет, под малиновое кровавое солнышко, там и места такого не было, откуда могло бы выползти эдакое количество мяса, костей, жира, слизи… человеко-осьминог материализовался во мраке из ниоткуда, из своего обиталища. И это усиливало эффект. Многомерный мир, многопространственный! Надо всегда помнить об этом! Иван был в крайней степени напряжения. Он был стрелой, готовой сорваться с тетивы, он был взметнувшимся мечом.
      И все же до его мозга дошел смысл испускаемой чудовищем-телепатом психоречи. Он понимал почти все. Он повторял про себя каждое слово, вникая в потаенный смысл.
      — Нам, Властелинам Пристанища и Хозяевам Предначертаний Извне, сподобившим самих себя к высокой участи богочеловеков и споспешествующих Черному Благу всего сущего и псевдосущего во всех воплощениях, несущим на своих плечах бремя Великого Переустройства Вселенной и областей, находящихся за ее пределами, высшей расе Мироздания, нам, всепроникающим и вездесущим, выпал тяжкий и священный жребий избавления Великого Космоса от живородящей материи низших порядков. Но не смерть мы несем на своих незримых крылах, а Черную Жизнь и Всевоплощение в цепи бесчисленных воплощений, предвоплощений и перевоплощений. Горе вставшим на пути нашем!
      Горе ищущим истоки наши и черные родники бытия нашего! Праотцы-зурги первопоколений Властелинов завещали нам Вечное Бытие, омовенное кровью предсуществ и существ низшего порядка. И потому мы, свято чтущие память и уложения Первых богочеловеков, незримо живущие в них, воплощенных в наши тела, соединенные узами Общего Вселенского Разума, в священный день седмицы должны оросить кровью белой жертвы свои души. Ибо не снизойдет прощение на предсуществ, занимающих нашу плоть, живущих не в своих обителях! Памятуя о Великом Предназначении и Предначертании Перво-отцев, каждый из нас, миллионов и миллионов несущих Черный свет, обязан выпить кровь хотя бы одной жертвы…
      И было так прежде, в благословенные времена, когда наши предки купались в крови предсуществ. Но не стало так, когда нам брошено было в Испытание то, о чем рассказывали вам из поколения в поколение, — Большое Странствие.
      Сорок миллионов лет блуждали мы в пустынях Мироздания по ту и эту его стороны, сорок миллионов лет длился Великий Исход… И вот вернулись мы полные сил и веры. Но несказанно удалены от нас жертвы наши. И путь к ним, наш путь, прегражден и запутан. Мы вынуждены довольствоваться малым, бесконечно малым. Но час наш придет — и отверзнутся Врата в Мироздание, и низринемся мы его Вечными Хозяевами, и Великое Переустройство станет законом мира! И перестанут быть предсущества! И настанет эпоха богочеловечества! Да будет так!
      Истошный многоголосый вой взорвал гнетущую тишину. Клацанье зубов, клыков, пластин из дробно-прерывистого перешло в единое, мерное и громоподобное. В эту секунду Иван еле сдержал себя, чуть не сорвался.
      Остановился он чудом, внутреннее, подспудное чутье остановило — рано, еще рано! Нельзя бросаться под тысячи живых мощнейших гипноизлучателей пока она в их руках, это смерти подобно! Вот сейчас! Сейчас они ее столкнут в пропасть, к чудищам! Главное, не прозевать! Успеть!
      — Прими же Всесущий в сонме воплощений. Единый во множестве Вель-Ваал-иехава-Зорг, жертву за всех за нас! И надели нас жертвенной кровью в изобилии во веки веков, ниспошли нам ее водопадами твоей щедрости!
      Ум-м-мммм!!!
      — У-о-ом-ммм!!! — в экстазе взревели все, стоящие и на ступенях, и в колоннаде, и на ярусах-этажах дьявольского храма.
      — 0-о-у-у-ууумммму-у-уо-о!!! — многократно ответило эхо.
      Монстры не дотронулись до заколдованно-беспечной, завороженной Алены.
      Напротив, они отодвинулись от нее, склонили жуткие головы. А она… она стала медленно подниматься над плитой. Она парила в тягучем, гнетущем воздухе. Удерживающая ее сила была незримой. Она не просто поднимала ее ввысь, но и медленно, невероятно медленно, тащила в сторону рва, распластывала ее, в полнейшем безветрии раздувала ее прекрасные волосы порывами урагана.
      Алена была хороша как никогда — она возвышалась надо всем суетным и земным, возвышалась бесплотным ангелом, ослепительной небесной красавицей.
      Это был ее звездный час. И это был ее последний миг в земной жизни.
      Иван почти машинально, не понижая мощи внутренних полей, перевел датчики ритмов в предельное, крайнее положение, за которым не было ничего кроме небытия. Он вырвался из-за своего укрытия пулей. Сейчас он видел только ее. Ничего иного не существовало. Фон — страшный, нелепый, жуткий фон из тысяч и тысяч чудовищнейших тварей с осьминогочеловеком в центре и угрюмыми каменными богами-идолами. Только фон! И она — живая, парящая, беззащитная.
      — Ну, паскудины! Держись!
      Иван прыгнул в ров, и по спинам, лбам, хоботам монстров, словно по кочкам в болоте, перемахивая через двух-трех сразу, помчался к ней, Елене Прекрасной. Не воевать с «богочеловеками», не крушить их, не ввязываться в вековечно-нескончаемую бучу, а только лишь достичь ее и спасти, Украсть!
      Вырвать из лап неумолимого рока!!
      Она не видела его. Она спала. Но это нисколько не мешало Ивану. В последнем прыжке он взвился над сонмом чудищ и монстров, ухватил ее грубо, сильно, резко, но вместе с тем и нежно. Повис на какое-то время в воздухе, преодолевая путы незримого поля… и стал подниматься! Это было непостижимо! Этого не могло быть! Но поле-невидимка поднимало их надо рвом, ступенями, дьявольским храмом, чудищами, нелюдями, осьминого-человеком… поднимало к жгучему малиновому солнцу; — Жертва! Жертва!! Жертва!!! гремело снизу. Сотни тысяч желтых, налитых глаз вздымали их вверх, просвечивая насквозь. Иван ничего не понимал. Может, так и должно было быть! Может, жертву бросали вовсе не в ров, а вздымали к источнику света, и она сгорала там?! А может, просто ее надо было приподнять повыше, да и сбросить в ров, чтоб эффектнее, чтоб зрелище было острее?! Он не выпускал Алену. Он был готов умереть за нее… или вместе с ней!
      — Жертва-а-а!!! У-уо-о-оммм-у-уу!!!
      В таком поле злобы, ненависти и глупой ярости Иван не бывал давненько.
      Только теперь он постиг понятие «чужой, чуждый разум». Это было очень страшно!
      Они были во власти этого чуждого, злобного, изуверского разума.
      А тем временем фигурки внизу становились совсем маленькими, микроскопическими. И сам огромный дьявольский храм казался причудливой и пестрой игрушкой, а ров — искрящейся шевелящейся лентой.
      Теперь Иван ясно видел, что никакого малинового солнца нет, что светило имеет явно искусственное происхожде-ние.0н сощурил глаза. Да, обычный, сверхмощный планетарный светильник. Только вот конструкции не разобрать… Но печет, жутко печет. Через несколько мгновений они обратятся в головешки. Иван заглянул в лицо любимой — оно было безмятежным, в широко открытых глазах стояла влажная потусторонняя пелена.; — Уо-оммм-у-оооШ тихо донеслось до них снизу.
      И поле исчезло.
      Перед началом падения их сильно тряхаиуло, качнуло, чуть не перевервуло вверх ногами, Иван еще сильней обхватил Алену. Приготовился к худшему. Падение с такой высоты могло иметь лишь один исход.
      Антиграви-таторов нет, ничего нет, даже достаточно широкого полотнища, чтобы можно было спланировать, немного погасить ускорение свободного падения. Вот так проходит слава земная! Вот так все и кончается! Мысли замелькали в голове у Ивана невообразимой калейдоскопической каруселью. Но одна была основной: это должно было когда-то случиться, ведь никто не наделял его бессмертием. Никто! Иди, и да будь благословен! Как давно этобыло. И было ли вообще?!
      Уродливые рожи, Спасти, глотки, языки приближались стремительно. Вот оно — лицо смерти! — Иван приготовился закрыть глаза. Но когда он почти свежий веки, его тряхануло посильнее, чем несколько, мгновений назад, тряхануло так, что чуть не вылетели мозги из черной коробки, чуть не вырвало из рук Алену! И медленно повлекло куда-то в сторону ото рва… потом быстрее, еще быстрее, неудержимо быстро. Стало темно, гулко, пусто.
      Исчезло все. И в этой пустоте выкристаллизовалась Черная неестественно громадная тень корявого горбуна с клюайЬй. — Нет, Иван, ты не умрешь в этот раз, — ударило в затылок беззвучно и тупо, — тебе еще-рано йа тот свет, ты еще не все поведал старому и доброму другу своему, дядюшке Авварону Зурр бан-Тургу, Ты не забыл про меня, Ванюша, родной ты мой?!
      Иван взвыл от бессилия, от непостижимой, внезапно нахлынувшей тоски. И все же реакция сработала мгновенно.
      — Если с ее головы упадет хоть волосок, ты никогда и ничего не узнаешь, клянусь всем! Я сам разможжу свой череп, чтобы стереть все. Ты понял?!
      Их бросило, во что-то мягкое, паутинообразное, качнуло нежно и ласково. Алена неожиданно сжалась в комок, вцепилась руками в Ивана. Она, видно, проснулась — очарование, напущенное уродами-богочеяовеками, иссякло.
      — Как ты груб и непоследователен, Иван, — обиделся Авварон, а точнее, его голос в мозгу Ивана. — Ты обязан мне столь многим, что негоже вести себя так. Ну да ладно. Я зла не помню.
      — Ничем я тебе не обязан, старый колдун! — оборвал его Иван. — Я сам сюда пришел. Я сам отыскал Пристанище, без твоей помощи. Ты только путал меня, водил за нос. Сгинь, нечисть!
      Алена заорала ему в ухо, заорала испуганно и хрипло:
      — Где мы?! Иван, почему ты все время говоришь сам с собой! Что случилось?! Иван! Ты просто сошел с ума! Где мы-ы-ы?!
      Иван не стал отвечать ей. Он лишь успокаивающе огладил ее дрожащую холодную спину, прижал к себе, поцеловал в мокрое от слез лицо. Что объясняться! Она сейчас все равно не поймет его А между тем Авварон не смолкал:
      — Пристанище?! А ты уверен, что обрел Пристанище?! Ты, смертный, но временно живой! Пристанище — это мир Вселенных. Но это и совсем крохотная юдоль избранных, Иван. Не тщись постигнуть непостижимое! Ты шел во тьме, и продолжаешь идти во тьме. Я трачу столько усилии, чтобы вывести тебя пусть не на-свет, но для начала хотя бы в потемки, — сумерки. В полумрак… но увы! Ты бесконечно глуп, Ивай Ты самый настоящий дурак! И ты никогда не поумнеешь! в следующий раз я не стану отводить от тебя руку смерти, я дам событиям развиваться так, как они должны развиваться. Не веришь? Вот когда это произойдет, ты сразу поверишь!