Мрак. Пустота. Ледяная безысходность. Расстояния, не оставляющие надежды. Смерть и Ужас. Вселенная. Вы всматриваетесь до боли в черную страшную даль. Но вам не дано видеть. Вам не дано ощущать сокрытое во мраке и пустоте. Вы слепы!
      Вселенная — это вовсе не то, что вбирает в себя слабый человеческий глаз. Она не черное, усеянное перемигивающимися искринками небо. И не пустота без конца и края, где висят исполинские пылающие звезды с кружащими в поле их притяжения планетами. Вселенная — это чудовищная, жуткая пропасть, в которую падают все существующие, обитаемые и необитаемые, миры.
      Где дно этой пропасти? И есть ли оно?! Триллионы небесных тел сгорают в бесконечном вселенском падении — и не замечают самого падения. — в нем они рождены были, в нем просуществовали весь свой отмеренный Силами Непостижимости век, в нем и погибли, чтобы никогда уже не возродиться и ни в ком и ни в чем не повториться.
      Вселенная — это адская воронка, затягивающая в себя из Иных, недоступных нам миров, все, что только способно быть затянутым в колоссальный космоворот, все, что имеет зримый и незримый, осязаемый и неосязаемый вес, все, что может падать в ужасающую Пропасть Пространства.
      Вселенная — это обитель Смерти. И царствует в ней всепожирающая и всемогущая Владычица владык и Госпожа господ. Ее изнуряющим черным дыханием пронизано Пространство. Она везде в нем. Но есть и у Нее излюбленные места.
      Проклятье висит над этими омутами Мироздания. Непроницаемой печатью скреплены подступы к ним. Путники во Вселенной, к какой бы цивилизации ни принадлежали они, сторонятся этих омутов, ибо никто еще не возвращался оттуда, никто не приходил назад с лежбищ Владычицы. Все падает! Все летит в чудовищную пропасть! Лишь Она одна недвижна в Пространстве. И нет Ей соперников.
      …Когда Он понял это, понял с доводящей до оцепенения ясностью, первым желанием, нет, не желанием, а внезапным непреодолимым порывом, яе поддающимся ни логике, ни осознанию, бьщо — уйти! бросить все! навсегда покинуть Пространство! спрятаться на Земле! зарыться лицом в терпкую пахучую траву и никогда не поднимать глаз к бездонному Небу… Это было много лет назад. Он уже и не помнил — когда. Он помнил только острое, раздирающее душу и плоть ощущение своей малости, слабости, незащищенности.
      И всего-то лишь крохотная капелька, незримая росинка ужаса с савана Владычицы слетела — слетела и проникла внутрь его большого, сильного по земным меркам тела. Но росинки хватило, чтобы парализовать, отключить волю, изгнать из Пространства… Изгнать? Нет! Его удержала. Сила, которую Он не понимал да и не мог тогда понять. Он не мог Ее даже почувствовать лишь полыхнуло далеко-далеко теплым каким-то светом, неземным и невселенским сиянием. И Он смутно, совсем по-детски, понял — есть в Мироздании еще что-то. Есть! А значит, Он не уйдет!
      Вот и сейчас — Ему показалось, что это все тот же миг Страха и Ужаса, что Он опять там, в далеком утерянном дне. Только теперь надавило еще сильнее. Пространство навалилось на него всей неизмеримой тяжестью, понесло Его вместе с собою в Пропасть. Да-да, ту жуткую Пропасть, которой Оно само и было. Он застонал словно от сильнейшей неукротимой боли, изогнулся всем телом, сжал кулаки. Челюсти сдавило судорогой, шею вывернуло, что-то ледяное вонзилось в сердце… и остановило его, суставы выкрутило, дьявольской болью прожгло насквозь. И Он открыл глаза. Он уже знал, что увидит. И потому не удивился. Он необъяснимым чутьем предугадал это, пережил внутри себя еще до пробуждения, до того, как разомкнул веки.
      Он летел вниз. Летел в эту сатанинскую черную Пропасть. И вместе с Ним летели крохотные, еле различимые звездочки, летел смутный, поминущо исчезающий клок какой-то далекой, может быть, существующей уже только в собственном испущенном свете, туманности, летел невесть как оказавшийся рядом камешек-метеорит… и летела сверхплотная, сверхтяжелая, колдовская Пустота. Колодец Смерти засасывал их всех, не отличая живого от мертвого, одухотворенного от бездушного.
      Он долго не мог понять — почему Он снова очутился здесь, в своем безвозвратном прошлом, в том давно прошедшем миге бытия. А когда понял. Ему стало еще хуже — это было не прошлое, давно пережитое и усмиренное. Это было настоящее, ослепительно реальное настоящее, за которйм таилось неведомое будущее. Значит, это случилось! Значит, они забросили его Сюда?!
      Но почему!
      Как они могли! Нет! Лучше бы они сразу убили Его!
      Осознание непоправимости случившегося чуть не свело Его с ума. Ошибка?
      Как хорошо, если бы это было ошибкой, нелепицей, случайным совпадением… но нет. Он уяснил все сразу. Они все-таки послали Его на смерть!
      Они бросили Его в адскую воронку! Они приговорили Его! Он почти ничего не помнил… нет, Он не помнил ни черта! Что было с Ним?! Как они посмели?!
      И почему именно Его?! Это невозможно! Этого не должно было случиться! Это бред!
      Он поднес руку к глазам. Отблеск скользнул по лицевому светопластику шлема, зайчиком ударил в зрачки.
      Рука была закована в броню — тяжеленную, серую, пупырчатую бронекерамику трехвековой давности. Зачем они обрядили Его в эти доспехи, в это допотопное старье? Он поднял другую руку, пошевелил толстыми суставо-членистыми пальцами гидропневмоперчатки — и Ему показалось, что Он слышит скрип этого древнего механизма. Но еще Он почувствовал, что под перчаткой руку облегает металлопластиковая пленка биоскафандра последней разработки. Зачем? Зачем все это?! Или они собирались бросить Его в термонейтринное пекло Сверхновой?! Или на Нем решили испытывать действие гравиполя недавно открытых сверхплотных звезд — Черных Карликов?! Нет, глупость, бред! Они просто приложили все усилия, сделали все, что только могли сделать, лишь бы Он вынырнул живым здесь! Именно здесь! И именно живым! Но почему?!
      Он не удивился, даже не повел плечами, не вздрогнул, когда совсем рядом, в трех-четырех километрах от Него, вдруг высветилось нечто округлое, серебристо-тусклое, с ажурными фермами-лапами и почти черным отражателем.
      Капсула! Да, Он яодал ее появления. И она появилась! И только после этого, внезапно, с накатившей липкой тоской и обручем на висках прищла память: Он дал им согласие. Он сам дал им согласие!
      Они нашли его на диком пляже. Но сразу не подошли, а уселись в десяти метрах на плоский серый валун с поросшими мхом боками. Место это было угрюмым и мрачным. Никто не помнил, чтобы тут когда-либо купались или загорали люди. Но почему-то, по какой-то невесть из каких глубин дошедшей памяти, этот глухой уголок звался «диким пляжем».
      — Чего надо, — грубо спросил Иван. Спросил без вопросительных интонаций, не отрывая взгляда от серой подернутой рябью воды.
      Ему сейчас не хотелось видеть людей. Он был старше их всех. Неизмеримо старше. И они казались ему шаловливыми, беспечными, надоедливыми и страшно докучливыми в своей бесцеремонности детьми, от которых нет никаких сил отвязаться и которых надо просто терпеть.
      Стиснуть зубы и терпеть. Он знал лучше их самих, что играют «дети» вовсе не в детские игры. Но все равно — иначе он не мог воспринимать этих несчастных, этих замкнувшихся на себе детей — землян.
      Он сидел на высохшем от времени и жары обломке ствола некогда могучего и неохватного дерева. Обломок этот выставлял из песка и ила свою горбатую растрескавшуюся спину и наверное помнил допотопные времена. Иван сам себе казался таким же старым и высохшим. В нем уже не было сил стоять, тянуться вверх, расти… он хотел лежать в прохладном, тяжелом иле. Он лишь по инерции продолжал жить. Он уже давно был Там…
      Его узловатая и высохшая рука лениво перебирала звенья черной тускло поблескивающей цепи. Той самой, которой он, ни на секунду не задумываясь, придушил восьмипалого охранника. Где это было? Когда?} И было ли? Может, не было ничего!
      Цепь он расклепал, разрезал на две части. Одну отдал Дилу Бронксу. Тот долго хохотал и приговаривал, что, дескать, не хрена было вообще соваться в Тот мир — да, тот мир, в котором ни черта кроме этого дерьма не возьмешь.
      Дил хлопал черной лапищей по плечу, подмигивал, поддакивал, скалился, пучил свои базедовые глазища, но не верил Ивану — ни единому слову не верил. Так же, как и все они. Дети! Одно слово — дети! Они даже не хотели узнать, что их ждет, что им уготовано. Они не верили в Тот мир!
      — Если ничего не надо — идите отсюда. Это мое место! — сказал Иван громче, с нотками раздражения в голосе.
      Один из пришедших встал, подошел ближе.
      — Нам нужны вы, — сказал он мягко, но настойчиво, давая понять, что не отвяжется.
      Иван накрутил цепь на кисть, потер ладонью переносицу и передернулся, будто машинально отгоняя мух.
      — Да, нам нужны именно вы!
      Двое других оторвались от валуна, встали за спиной у первого.
      — Я уже по тысяче раз ответил на все вопросы, заполнил кучу анкет, друзья мои, — проговорил Иван совсем тихо с железом в голосе, — с меня сняли сотни мнемограмм… Чего еще надо?!
      — Нам не нужны мнемограммы и анкеты. Вот!
      Первый, высокий худой малый в пластиконовой ветровке, вытащил что-то из нагрудного кармана и протянул Ивану.
      — Вы ведь умеете пользоваться.
      На ладони у малого лежал переходник. Обычный тяжелый, сферический переходник ограниченного действия. Игрушка.
      — И что дальше?
      — Вам надо быть там.
      — Где это там?! — Ивану начинала надоедать эта бестолковая игра.
      — Они ждут вас. Вы сами узнаете. Поверьте, никто не желает вам зла.
      — Что вы можете знать о зле!
      Иван встал, свел брови к переносице, уставился на малого. Тот начал бледнеть, судорожно ловить ртом воздух, хватаясь за что-то невидимое и несуществующее.
      Упал.
      Двое других насторожились, окаменели. Они не зна, ли, как себя вести.
      Но агрессивности не проявляли. Они были просто в растерянности.
      — Ладно! Ладно, детишки! — Иван видел, что это не те, кто может принести ему зло или даже просто пожелать этого зла. Он уже пожалел о поспешности. Но ничего, ничего — парень встанет через минуту, другую и все позабудет. И эти двое забудут, он уже дал им установку забыть.
      Иван нагнулся, поднял переходник. Сжал ледяной кругляш в кулаке — и всегда эти штуковины были холодными, даже в жару, даже в кипятке они сохраняли свою, внутреннюю температуру. Ну да ладно. Координаты наверняка заложены. Раз его ищут, что делать, он отыщется! Может, на этот раз что-нибудь получится, может, его поймут?
      — До встречи, детишки. Пока! — Иван вяло махнул рукой, тряхнул длиннющими, ниже плеч, волосами, приложил переходник к груди, нажал на чуть выступающую выпуклость, сосредоточился… и исчез.
      — Ну вот и прекрасно! — прозвучало из-за спины сочным баритоном. — Я знал, что ты все поймешь!
      Иван не сразу узнал голос. У него еще гудело в ушах после перехода, мутило слегка, подташнивало, в виски била горячая кровь.
      — Садитесь!
      Чья-то мягкая рука надавила на плечо. И Иван оказался в огромном воздушно-упругом кресле. Да, его ждали. Ждали, и не сомневались — придет.
      Ждали, хотя понимали, что он мог придти только по своей воле.
      В него верили. И это было неприятно. Потому что веру всегда почему-то надо было оправдывать — это Иван впитал с младых ногтей. А ему больше не хотелось оправдывать ни чьей-то веры, ни доверия. Ему все надоело донельзя!
      Он мог поклясться теперь, что баритон принадлежал Реброву. Да-да.
      Толику Реброву, его бывшему шефу, большой канцелярской заднице и бывшему поисковику.
      Но он не видел Реброва. Прямо напротив, за длинным низким столиком из иргизейского гранита, светящегося черным внутренним огнем, сидело четверо.
      Среди них на было ни одного знакомого. Но Иван сразу понял, это серьезные люди, это не чета Толику Реброву и всей космофиотовской административной братии. Разговор, видимо, будет серьезный.* — Только прошу без вступлений, сразу к делу, — начал он первым, не сказав слова приветствия, начал грубовато и немного раздраженно.
      Черный огонь от столика разлился по сферическому залу, заиграл лиловыми бликами под зеркально прозрачным, уходящим глубоко вниз гидрополом. И выплыла оттуда, изнизу клыкастая рыбина, раззявила черную пасть, напоминая о чем-то смутном, «полузабытом. Иван не любил этих новшеств. Но он сидел и смотрел вовсе не на серьезных и молчаливых людей, а на эту всплывшую гиргейскую рыбину. И казалось ему, что в ее мутном красном глазе вьхсвечивается непонятный и страшный разум. Он знал — это только кажется. Но не мог оторвать взгляда.
      — Конечно, конечно. Только дело! — заверил сидевший справа старик, лет под сто двадцать — сто тридцать с лохматыми седыми бровями и пронзительно-ясным серым взором. — Вы нам и нужны именно для дела…
      — Короче! — Иван сам скривился от своей грубости.
      Но ему не нравилось тут, и он не намеревался задерживаться.
      — Нам нужен поисковик. Точнее, разведчик-резидент! — выпалил напрямую видевший напротив круглолицый человек с перебитым широким носом. Он наклонился вперед и смотрел прямо в глаза Ивану.
      — Нет! — Иван сделал попытку встать. Но обволакивающее кресло не выпустило его.
      — Я вам сейчас все объясню, — продолжил круглолицый.
      Иван не ответил. Но на его лице было написано все, дополнительных разъяснений не требовалось.
      — Простите! — круглолицый привстал, поклонился, сокрушенно покачал головой. — Это что-то с автоматикой, психопроцессоры шалят, простите!
      Иван почувствовал, что он свободен, что кресло более не удерживает его своими воздушно-мягкими щупальцами. Но он не встал. В нем совершенно неожиданно впервые за последние полгода проявилось любопытство, збычное человеческое любопытство, казалось, давно им утраченное, позабытое. Он не сомневался, что нашел бы выход, проложил бы себе дорогу к нему, но он не встал — ни один мускул в его исстрадавшемся, но могучем еще теле не вздрогнул, не напрягся.
      — Я давно ушел из Космофлота, — проворчал он примирительно, будто прощая, — да и какой тенерь из меня поисковик! Не по тому адресу обращаетесь.
      У него еще таилась в душе надежда, что они заговорят о Том мире, что ему наконец-то дадут возможность поведать им кое-что, выслушают, поймут.
      Надежда была смутной и слабеющей. Он понимал ее несбыточность.
      И потому спросил в лоб:
      — Куда?
      — Далеко, — ответил круглолицый, — очень далеко.
      Но в нашем Пространстве. Мы долго подыскивали кандидатуру…
      — Только не надо всех этих фраз, не надо! — Иван забросил ногу на ногу. — Я развалина! Я не перейду через Осевое! Вы что же — не наводили справок, не знаете, где я был, как вернулся, и вообще — это, что шутка?!
      — Это не шутка. Через несколько мгновений вы перестанете быть развалиной.
      Иван почувствовал, как проваливается куда-то вниз — он летел сквозь хрусталь гидропола, в бездонный аквариум, к этим жутким гиргейским клыкастым рыбинам с кровавыми глазищами. Его неудержимо несло вниз. И в тоже время он оставался в кресле. И ему это было знакомо. Он все это уже испытывал. Только не мог вспомнить — где, когда!
      Падение завершилось неожиданно, вместе с резким крикливым вопросом, вырвавшимся из узких губ старика с ясным взором.
      — Как вы себя чувствуете.
      — Нормально, — ответил Иван по дурацкой, инстинктивной привычке, выработанной еще в Школе. Но он и впрямь вдруг ощутил себя необычайно свежим, каким-то не таким, каким был минуту назад.
      — Что это? — спросил он тихо.
      — Обратное время. Плюсовой бесфактурный сдвиг! — пояснил круглолицый и вновь пристально уставился в глаза Ивану. — Вам говорят о чем-нибудь эти понятия, эти термины?
      — Обратное время? — Иван задумался. Голова была свежей, мысли текли плавно, четко. Но он чувствовал, что чего-то не хватает, что ушло нечто из него, ушло неожиданно, вдруг, вместе с каким-то страшным воспоминанием, с какими-то полуреальными картинами. — Плюсовой сдвиг?! Нет, не знаю. — Он вдруг взглянул на правую кисть, поднял руку. — Что это? Зачем вы повесили мне ее?!
      Круглолицый встал, подошел ближе, потрогал цепь рукой.
      — Это какая-то случайность. Снимите ее, бросьте.
      Иван размотал черную цепь, подержал немного в руке, взвешивая. И осторожно, будто боясь разбить, положил на черный светящийся столик. Он не понимал, чего от него хотят, зачем его сюда пригласили. Но он чувствовал, что это приглашение серьезнее всех предыдущих. И еще он знал, что отказаться никогда не поздно… Никогда? Смутная мысль ускользнула из-под черепной коробки. Сейчас все прояснится, сейчас.
      — Что вы можете сказать о Хархане? — спросил старик.
      Иван развел руками, покачал головой.
      — Квазиярус? Зал воспоминаний? Невидимый спектр?
      — Я не понимаю, о чем речь. Мне все эти слова незнакомы. Но почему вы ожидаете какой-то реакции с моей стороны?
      — Это тесты. Обычные тесты. — Круглолицый улыбнулся неприятной, беззубой улыбкой. — Вы никогда не были в Зале воспоминаний?
      — Нет! — Иван не понимал, чего от него хотят.
      — Нулевое время?
      — Нулевого времени не может быть, как не может быть застывшего движения, — сказал он глубокомысленно, но не слишком уверенно.
      — И Земле ничто не угрожает?
      — Я не понимаю вас!
      Круглолицый снова улыбнулся.
      — Нет, не беспокойтесь! Это обычные психотесты — проверка подсознания.
      Сами понимаете, медики народ дотошный, копаются все, ковыряются. Простите уж! Вы абсолютно здоровы, и можете справиться с любым заданием, уверяю вас!
      Иван наморщил лоб.
      — Я в этом и не сомневался, — сказал он глухо, без интонаций.
      Улыбка застыла на губах круглолицего.
      — Не сомневались, говорите? Вы уверены в этом?!
      — Да! — ответил Иван. И в свою очередь задал вопрос: — Зачем я вам нужен? Не кажется ли вам, что наша беседа затянулась, а толку нет?
      — Мы предлагаем вам глубокий поиск. Очень серьезное задание.
      — Я слышал про это. Давайте конкретнее!
      Чудовищная рыбина под ногами облизнулась зел?ным пупырчатым языком, н в ее кровавых глазах вновь блеснул огонь то ли разума, то ли дикой природной сметки. Может, это была просто ненасытная страсть прожорливой твари страсть, оживляющая ее, одухотворяющая. Ивану показалось, что рыбина ждет, когда же он, лакомый кусок человечины, провалится сквозь эту прозрачно-незримую преграду. Рыбина верила, что обязательно провалится, обязательно захрустит, затрепыхается в ее клыках добыча.
      — Хорошо! — круглолицый энергично потер свой перебитый широкий нос. Координаты: Альфа Циклопа макросозвездия Оборотней…
      — галактика Черный Шар, метагалактика Двойной Ургон, семьсот девяносто семь парсеков плюс переходная разгонная зона, закрытый сектор? — продолжил Иван скороговоркой.
      — У вас отличная память.
      — Иной у выпускников Школы не бывает, — заметил Иван. И спросил мрачно: — Вы хотите, чтобы я пошел туда, не знаю куда и принес то, не знаю что? Вы хотите моей смерти? Ну, так убейте сразу! — Раздражение переполнило его в долю секунды, он взъярился на этих самоуверенных, даже нагловатых мужиков, по воле случая и в меру своей шустрости оказавшихся в боссах и получивших возможность распоряжаться чужими жизнями. — Ищите кого другого!
      Он зло глянул на прожорливую наглую рыбину, оперся о прозрачные воздушные подлокотники. Но не встал.
      Круглолицый остановил его движение примиряющим жестом.
      — Вы правы! Мы все понимаем! — быстро и как-то невероятно задушевно произнес он. — Это гиблое место.
      Это логово смерти. Ни один из кораблей, ни один из исследователей за сто двенадцать лет не вернулся из тех краев. Любой курсант знает, что это закрытый сектор, куда под строжайшие запретом нельзя соваться! Да, оттуда нет возврата! Но именно поэтому…
      — Именно поэтому наш выбор пал на вас! — неожиданно закончил старик с ясным взором. — Мы вас туда Забросим. Но мы вас оттуда и вытянем!
      Поверьте!. Вы нам нужны живым, иначе нет и смысла туда соваться.
      Никто не выполнит это задание. Только вы! С вашим опытом работы в многоярусных мирах, на Хархане…
      Иван прикрыл лицо рукой, сморщился.
      — Я не понимаю, о чем речь, какой Хархан?! Что вы мне морочите голову?!
      Круглолицый вмешался сразу, будто был наготове.
      — У нас своя терминология, не обращайте внимания, — сказал он, управляющий имел ввиду опыт вашей работы на Транс-Гипероне и геизацию Гадры. У вас наилучшие характеристики.
      Иван не слышал этих слов. Его совершенно неожиданно пронзила странная мысль, точнее, непонятное ощущение — он действительно знает все о многоярусных мирах, почти все, он помнит строение этих миров, он умеет перемещаться в них, он жил в них… Жил?! Память отказывалась выдавать нечто больше. Когда жил?! Почему?! Где?! Это же бред какой-то. В голове промелькнуло вдруг самое обычное, но и одновременно непонятное слово Иван произнес его вслух, еле шевеля губами:
      — Откат… должен быть откат.
      — Успокойтесь, — снова зачастил круглолицый, — отката не будет. Не будет! Вы понимаете меня?!
      — Нет!
      — Вот и хорошо! Вы и не должны понимать!
      Неожиданно вмешался один из прежде молчавших — мужчина средних лет, семидесяти-восьмидесяти, в старинном запашном костюме и & большой алмазной заколкой в парчовом черном бабочке-галстуке.
      — Это вам дополнительный стимул! Вы слышите, Иван?!
      — Я вас не понимаю, — вяло ответил тот.
      — Вы можете не понимать. Но вы наверняка чувствуете, что мы кое-что проделали с вашим телом и вашим мозгом. Вы невероятно сильны, выносливы, жизнестойки сейчас. Вы сейчас стали таким, каким были пятнадцать лет назад, но плюс к этому вы обладаете всеми-своими новыми свойствами, всем бесценным опытом уникального суперпоисковика… Но кое-чего вы лишились.
      — Чего же? — Ибан насторожился. Слова этого нового собеседника обеспокоили его. Он уже почти понимал, чего лишился, ему нужно было лишь подтверяодение.
      — Нет-нет! Все ваши гиперсенсорные способности при вас, мы даже усилили их, возможность управления внутренним временем при вас, все, абсолютно все… Мы изъяли только ту мнемоинформацию, которая может помешать выполнению этого задания. Мы лишили вас части памяти. И заложили программу…
      Обладатель алмазной заколки не успел договорить.
      Иван молнией вылетел из огромного кресла, взревев от ярости, бессилия, невозможности что-либо исправить, но все же желая свести счеты с этими… он не хотел их даже называть, считать людьми.
      Невидимый защитный барьер был прочнее металлопластика. Иван рухнул прямо на хрустальный пол возле источающего черное пламя столика. Он отбил руки, ноги. Но он не чувствовал боли — страшная мерзкая рыбина, словно почуяв беззащитность добычи, ткнулась своей черной клыкастой пастью почти в его лицо. Ивану послышался дробный хряск сомкнувшихся челюстей. Он встал, подошел к креслу. Уселся, сдерживая внутреннюю дрожь.
      — Мы все восстановим, — продолжил, будто ни в чем не бывало, обладатель бесценной заколки. В глазах его, черных, маслянистых, выпученных, светилось торжество. — Обязательно восстановим. И не сердитесь на нас, не обижайтесь. Это вынужденная мера. С грузом той памяти, вашей страшной памяти, в секторе смерти делать нечего. А мы хотим, — он подчеркнул голосом, — очень хотим, даже больше, чем вы сами, чтобы наш резидент вернулся живым. Вы представляете себе на какие мы идем затраты?!
      — Мне плевать на ваши затраты! — тнова сгрубил Иван. — Вы будете отвечать по законам России. Я вам это твердо обещаю. А нет, так ответите мне — но уже без всяких юридических выкрутас. Ясно?!
      Четвертый, одутловатый старик в черной маленькой шапочке на затылке и такой же черной, тяжелой даже на вид мантии, решил, что пришла и его пора.
      — Не будем тратить время попусту, — произнес он неожиданно глубоким насыщенным басом, — у вас нет иного выбора. Вы пойдете Туда!
      Последнее было сказано с такой уверенностью, что Иван невольно усмехнулся. Не родился еще человек, который мог бы ему указать, куда идти.
      Но это было внешнее. Внутренне Иван чувствовал, что пойдет, пойдет туда, куда придется идти. Пойдет! И обязательно вернется! И не только для того, чтобы принести им какую-то пока непонятную информацию. И не только для того, чтобы обрести свою память. Он вернется, чтобы разобраться с ними, посылающими его на смерть, заранее решившими все за него. Он разберется.
      Одутловатый пронизывал его насквозь тяжелым взглядом, он был абсолютно уверен в своей силе и правоте. Он и действовал напрямую.
      — Программа в вас заложена, как уже говорилось, — продолжил он, — по мере надобности ее блоки будут распечатываться непосредственно в вашем мозгу, и вы будете знать, что следует выполнять далее — механизм программирования объяснять не надо?
      — Нет, не надо, — с иронической улыбкой ответил Иван. Сейчас бессмысленно было говорить что-то о правах, о запретах на программирование и зомбирование обладающего свободной волей человека — он был в их руках, в их лапах.
      — Основная информация по делу закодирована непосредственно в вашем мозгу. Скажу в двух словах о сути. Три с половиной года назад из сектора смерти получен ряд сигналов. По гиперканалам! Вся информация полностью засекречена — доступ к ней в России имеют восемь человек, на всей Земле семнадцать. Вы стали восемнадцатым. Ясно?
      — Мне все ясно, — мрачно ответил Иван. Он евгова глядел на рыбин с проклятой планеты-каторги Гиргеи.
      Теперь их извивалось под хрустальным полом тесть или семь штук движение скользких тел казалось гипнотизирующим, убаюкивающим перед смертным прыжком из черной бездонной пропасти.
      — Это вы напрасно, — вклинился старец с ясным взором, — вы имеете дело не с бандой, не с мафией, а с легальными государственными структурами. И если здесь в некотором смысле и нарушаются российские и общечеловеческие законы, то исключительно в целях благих.
      Отбросьте ваши мрачные мысли. Вы будете работать не на какую-то группу лиц, вы — посол Человечества. Возможно, его спаситель. Проникнитесь этой мыслью, она вам добавит сил. И уж спасти тех несчастных…
      Он не закончил. Одутловатый в мантии остановил его взглядом. И продолжил сам:
      — Объект вышел из Внепространственных объемов в зоне притяжения Черного Карлика — Альфы Циклопа.
      Условное название — планета Навей. Никто не имеет понятия, откуда взялся этот объект и вообще с чем мы имеем дело. Эта планета — порождение иных Вселенных» иных миров, потусторонних миров. Возможно, именно по этой причине она и вынырнула в нашей Вселенной в секторе смерти, в закрытом пространстве. Вы понимаете, о чем я говорю? Мы, человечество, никогда не имели дела ни с чем подобным! Но самым неожиданным оказалось следующее: планета Навей — это обитаемый многоярусный гипермир. Вы понимаете?
      Иван кивнул. Он уже понял другое — смертный приговор подписан. И обжалованию не подлежит. Но он пойдет туда! Он все равно пойдет! И пойдет не силком, не зомби-исполнителем. А по собственной воле.
      — Я согласен! — сказал он твердо, сдерживая нервную дрожь.
      Собеседники будто и не заметили его слов. Ни малейшей реакции не последовало с их стороны. Лишь одутловатый заговорил, вдруг еще басистей, медленнее.
      — Сигнал декодирован по тройному земному коду. Вы улавливаете? Это планета-загадка пришла к нам из неведомых миров. Но на ней уже были земляне, наши! Невероятно, но это так! Им срочно нужна помощь! Они на грани гибели — если, разумеется, верить сигналам, если это не провокация иномирян. Рассматривались различные варианты, вплоть до массированного вооруженного вторжения в сектор смерти и захвата планеты Навей. Но все эти варианты по понятным причинам отброшены.
      Остался лишь один — с вашим участием. Вы, надеюсь, понимаете, что мы не имеем никакого права лезть в Иной мир без предварительной разведки, без выяснения обстоятельств. И у нас нет времени для спецподготовки резидентов, мы и так потеряли время! Уже третий месяц как сигналы прекратились, цикличность нарушена, мы теряемся в догадках… Ну? Нужны еще слова?
      — Нет! — сказал Иван.
      — Вам надо подписать вот это. Извините, форма!
      На черном столике перед Иваном возникла стопа бумаги и массивная старинная ручка с золотым сверкающим пером. Из витиеватого каллиграфически выписанного биомашиной текста следовало, что он сам, добровольно и без малейшего принуждения идет на выполнение задания. Другой лист, предназначенный для официальных запросов, гласил, что такой-то такой-то командируется для геизационных наладочных работ в северный сектор галактики Желтое Облако. Была там еще куча документов, удостоверяющих что-то и кого-то. Иван не стал их просматривать — подписал. Он знал, что бумагам этим грош цена. Он думал о другом. О чем-то непонятном, но давящем. О какой-то миссии, которую он обязан выполнить здесь, на Земле, а вовсе не там, в секторе смерти, на вынырнувшей из чертова омута планете Навей. Но какую миссию? Память! Ох, эта память!
      Одутловатый протянул тяжелую старческую руку.
      Протянул для пожатия.
      Иван догадался — барьера нет! Сейчас он может одним движением свернуть шею этому дряхлеющему битюгу, еще раз перешибить нос круглолицему, попортить пижонскую бабочку обладателю алмазной заколки и погасить ясный взор седовласому старцу, ему бы понадобилось на все это мгновение, одно лишь мгновение. Но он не стал этого делать. Он протянул руку и ответил пожатием. Он ждал чего-то, ждал ответа на свои смутные вопросы-догадки. И дождался.
      — Мы помним все, — проговорил мягко одутловатый, — у вас будет еще один шанс. После того как вернетесь. Сколько бы вы там ни пробыли, на этой планете Навей, хоть день, хоть сто лет, вы все равно вернетесь в этот, сегодняшний день, вы не потеряете ни минуты, ни часа. Напротив, возможно вам удастся связать несвязуемое. Откат будет. Обязательно будет. И память вам поможет, не сомневайтесь.
      Он посмотрел на Ивана как-то странно, каким-то двойным взглядом. И те трое, что молчали, тоже смотрели на него очень странно — так смотрят, не договаривая что-то очень важное, так смотрят на человека, обреченного на смерть. Да, они, несмотря на собственные заверения, обещания, не верили, что он вернется живым. Они смотрели на него как на смертника.