Зодиак - Аромат теней

      Двенадцать снимков занимали две страницы раскрытого альбома. Сделаны они были в разное время и в разных местах, разными фотоаппаратами, включая тот, который Бен подарил мне на пятнадцатый день рождения. С него началась моя страсть к фотографированию. Первый снимок, сделанный этим аппаратом, лежал теперь передо мной – застывшее мгновение, девочка, какой была я когда-то.
      – Я знала, что ты здесь, – прошептала я ей.
      Из остальных только один привлек мое внимание, и я достала его из кармана альбома, взяла в дрожащие руки и подошла к окну, где было светлей. Снимок был сделан той же камерой, хотя на нем были три женщины, а не одна. Три женщины по фамилии Арчер.
      Оливия совсем подросток, она ослепительно улыбается, и щеки ее еще по-детски пухлые, хотя уже видно, какой
      Женщиной она скоро станет. Я – рядом с Оливией, и моя внешность резко контрастирует с той, что я увидела в зеркале сегодня чуть раньше. Но я обратила все внимание на третью женщину, глядящую на меня, щурясь от солнечного света.
      Зоя Арчер была чем-то средним между Оливией и мной. Ямочки и улыбки – это Оливия; напряженное выражение – я. Широкая легкая улыбка – Оливия. Внимательность, граничащая с паранойей, – я. Однако рыжие волосы принадлежали только ей, и солнце золотом сверкало на ее прядях, а веснушки, усеивавшие нос, придавали ей озорной вид. Несмотря на жесткость во взгляде.
      Я отодвинула фото от себя, стараясь изучить его объективно. Через год на снимке были бы три совершенно иные женщины. Оливия была бы решительной невинностью и силой, которая просвечивала бы сквозь ее красоту. Моя физическая сила расцвела бы, порожденная фатальной слабостью.
      "А моя мать? Зои Арчер совсем не было бы на снимке", – сухо подумала я. Она исчезла до того, как зима вновь распростерла свои холодные пальцы над долиной.
      – У меня к тебе столько вопросов, – прошептала я, обводя пальцем очертания лица Зои. – Где бы ты ми была.
      Я ненадолго задумалась. Моя мать жива, здорова, и кто-то знает, где она находится. Но она не позаботилась связаться с Оливией или со мной, и это сидело у меня внутри, как комок кислоты. Я выронила снимок – пусть и воспоминания уйдут с ним – и отправилась в спальню на поиски Бена.
      Один предмет в спальне Бена прежде всего бросался в глаза – сама кровать, огромного размера чудовище с обитыми кожей спинками красного дерева, с пуховым одеялом шоколадного цвета, отчего вся кровать казалась накрытой слоем облаков. И на ней в этот час глубочайшей ночи спал мужчина, которого я любила. Я подошла к кровати и посмотрела на его лицо, думая, как лучше его разбудить. Меньше всего нам обоим нужно, чтобы я возвышалась над ним, когда он откроет глаза.
      Поэтому я склонилась к нему, глубоко вдыхая запах спящего мужчины, и протянула руку. Но остановилась, увидев в лунном свете свои пальцы. Вспомнила, чего касались эти пальцы сегодня вечером. Ятагана. Тела мертвеца. Оливии. Мысль заставила меня ахнуть, отдернуть руку и встать одним стремительным движением. Бен даже не пошевелился.
      Словно ты не существуешь.
      Я не могла разбудить его – в том виде, в каком я сейчас. Мне не хотелось испачкать остальное своими прикосновениями, поэтому я попятилась, думая, буду ли когда-нибудь снова чистой. Кожа моя зудела от этого вопроса. Если бы я могла ее убрать, снять с плоти и костей, я бы это сделала. Вместо этого я решила принять душ.
      Я долго стояла под душем, закрыв глаза, позволяя горячей воде обжигать кожу. Вода изгоняла мысли из головы, звук крика Оливии из ушей, смывала грязь, которую я не видела, не обоняла, но которая и сейчас просачивалась ко мне в душу. Я покачала головой, отказываясь вообще думать. Мышцы расслабились, кожа покраснела, но я продолжала стоять под горячей водой в паре, не желая двигаться. Никогда больше.
      Мне казалось, я слишком устала, чтобы полностью расслабиться, что слишком ощутимо присутствие в соседней комнате Бена и неуклонное приближение рассвета, но я недооценила свою усталость. Каким-то образом я умудрилась забыться, стоя под душем, прислонившись к плиткам стены, как выброшенная на берег рыба, ожидающая прихода новой волны.
      И пришла в себя от ощущения рук на своей обнаженной талии и негромкого вздоха у самого уха. Мурашки побежали у меня по спине, груди и шее, и мне не нужно было обоняние, чтобы понять, что это Бен.
      – Джо-Джо, – сказал он, легко целуя меня в мочку; руки его переместились на мои груди, он прижался ко мне сзади. Я напряглась, сознавая каким-то краем сознания, что мне нельзя это делать. Я не могу. Не сегодня.
      – Подожди, – попросила я, полуоборачиваясь к нему и стараясь не смотреть ему в глаза. – Мы не можем.
      Бен ласково улыбнулся, принимая мою реакцию за простую сдержанность. А почему бы и нет? Он ведь понятия не имеет, какой у меня был вечер. Знает только, что несколько часов назад мы чуть не забрались друг к другу в шкуру, а теперь я приняла его приглашение и даже пошла под душ.
      – Если бы мы могли решать, кого любим, было бы гораздо проще, но не так волшебно.
      Это на меня подействовало. Он не только признался мне в любви, но сделал это таким способом, которым мы пользовались молодыми, спрятался за цитату, за чужие слова, чтобы подстегнуть наши расцветающие чувства.
      – Кто это сказал? – спросила я, отбрасывая одной рукой назад волосы и глядя на него.
      – Тот пижон, который придумал "Южный Парк" .
      Я рассмеялась – сдавленным, но сильным смехом, и опустила голову: мой смех перешел в слезы. Долгое время Бен просто обнимал меня, позволяя воде литься на плечи и на спину, держа меня руками и уткнувшись подбородком мне в затылок. Он давал мне время, показывал, что его очень расстроит, если придется от меня уйти, но что он сделает это, если я этого хочу.
      Мое решение наконец выразилось в едином гибком движении. Я подняла губы к губам Бена и. позволила всей тяжести своей боли вместе со всеми остальными мыслями уйти из сознания.
      Мыло сделало меня чистой, вода согрела, но только прикосновение Бена вернуло к жизни все нервные окончания под кожей. Он провел руками по моим рукам, по талии, по – том опустился ниже, к бедрам. И все это время он целовал меня, мягко прижимался губами, от него пахло солнечным светом, и это было самое надежное, что я когда-либо знала. Страсть разгоралась во мне, она возникала в глубине моего существа, заставив руки обвиться вокруг его шеи. Эгоистичная и жадная часть меня, которая по-прежнему хотела любить, цвести даже после всего, что я сделала сегодня вечером, тянулась к Бену, раскрывалась перед ним и преодолевала оцепенение, охватившее мою душу.
      Мы поменялись местами, едва не поскользнувшись, и помогли друг другу выпрямиться. Бен был голоден не меньше меня, и мы смеялись, наталкиваясь на зубы вместо губ, на укус вместо поцелуя, и когда не просто касались друг друга, а причиняли боль, ждали новых прикосновений.
      Он изменил позу и под струями воды потащил меня за собой. Вода текла по нашей коже, заполняла уши и открытые рты, создавала следы, по которым можно было пройтись, жидкие карты на наших телах. Бен двинулся по одному следу от шеи по груди, задержавшись на ней, и до самого пупка. Здесь его язык стал ленивым, он остановился и принялся дразнить меня, так что я со стоном откинула голову и изогнулась в его руках.
      Вода неожиданно перестала течь, Бен что-то пробормотал, и я вовремя подняла голову, чтобы увидеть, как он раздвигает занавес; потом он вынул меня из ванны, завернул в полотенце и быстро растер. И при этом не прекращал меня целовать. А я не переставала отвечать ему тем же.
      – Теперь ты разотрись, – сказала я, отодвигаясь и протягивая ему полотенце.
      Взгляд его, темный, как собранный в кучу уголь, остановился на моем лице.
      – Я не замерз.
      Я опустила взгляд, рассматривая его тело. Действительно.
      Он взял тюбик и направился ко мне. Я позволила полотенцу упасть на пол.
      Начал он с верха, целовал каждое место, которого касался, прежде чем смазать его кремом. Добравшись до груди, снова отвлекся, и, должна признаться, я тоже. Его широкие теплые ладони касались моей чувствительной кожи, пальцы и язык продолжали тщательное исследование. Я потянулась к нему, но он отодвинулся, выдавил побольше крема и поднял одну из моих ног, присев на край ванны.
      – Как здесь, Джо-Джо? – спросил он, разминая пальцами ступню. Я прижалась спиной к противоположной стене крошечной ванной и вместо ответа протянула ему ногу. Он засмеялся, руки его двинулись выше.
      – Ты собираешься обработать все мое тело? – поинтересовалась я, когда он начал широкими движениями массировать мои икры.
      – Таков план.
      Его пальцы перебрались на колено. Наши взгляды встретились, и я провела ступней по его бедру, потом по внутренней его стороне, шире раскрываясь перед Беном. Он резко вдохнул, обвел взглядом все мое тело и остановился на лице. Затем так быстро перебросил мою ногу себе на плечо, что я ахнуть не успела, а его колени уже коснулись пола. Руки его двинулись внутри моих бедер, пролетели по животу и остановились на спине. Я устремилась к нему, и он застонал, этот звук отозвался в моем теле. Я согнулась – в поиске новых ощущений, и на этот раз застонали мы оба. Тишина прерывалась только нашими выдохами, которые все ускорялись, импровизированный дуэт любовников.
      Бен наслаждался. Делая это, он продолжал наблюдать за мной, его глаза потемнели и наполнились таким отчаянием, что стали почти свирепыми. Он лизал медленно, смакуя, и все глубже погружался в меня языком. Я придвинулась ближе с криком, который прозвучал отдаленно, словно исходил от кого-то другого.
      Бен опустил голову мне на живот, прижав меня своей тяжестью, и сердце его билось у меня между бедрами.
      – Я этого не ожидал, – сказал он наконец, слова его щекотали мне живот.
      – Чего не ожидал? Он поднял взгляд.
      – Видеть тебя снова в моих руках. – На мгновение он показался смущенным.. – Это опустошает.
      Я в ответ могла только с трудом глотнуть. Он встал, не отрывая от меня взгляда, поднял и понес в свою постель.
      – Я это знал, – прошептал Бен. – Знал, что ты придешь ко мне.
      Он лежал рядом со мной, опираясь локтем, а второй рукой неторопливо исследуя меня. Я вжалась головой в подушку.
      – Как? Я сама не знала.
      – Я о тебе все знаю, Джо-Джо. – Он улыбнулся и коснулся пальцам своей груди. – Здесь. Вероятно, знаю даже то, чего ты сама о себе не знаешь.
      Я могла бы посмеяться над этим. Могла бы сказать: "Ты и представить себе не можешь, кто я на самом деле". Могла бы рассказать о первых знаках и кондуитах, о волшебстве, которое позволяет ходить по земле призраком. Но я не сделала этого. Он слишком искренен, слишком глубоко верит в меня – ив нас, чтобы я могла это разрушить. Я тоже захотела в это поверить.
      – Что например? – настаивала я. – Расскажи, что ты знаешь обо мне.
      – Я сделаю лучше. Я тебе покажу.
      Он наклонился, накрыв собой мое тело, а руку, на которую опирался, погрузил в мои волосы. Одной ногой раздвинул мои бедра, оказавшись в моем самом интимном месте… "Именно там, – подумала я, – ему и положено быть". Простыни зашуршали, принимая новую форму, я закрыла глаза и глубоко вдохнула.
      Запах Бена был повсюду: на подушках, в воздухе, запах чистый, ясный и ошеломляющий. Я подняла голову, прижалась губами к его губам, стараясь вобрать в себя этот запах. Он в ответ целовал меня, не понимая, что я ищу, но отвечая на то, как я пальцами впилась ему в спину. Он помогал мне устроиться. Я выдохнула ему в рот, бедром приподняла его ногу, а ладони прижала к спине. Кожа его была такой горячей, что мне показалось, будто я разрываю горящий шелк.
      Правой рукой я стиснула его обнаженное бедро, потом провела пальцами по его внутренней стороне. Бен еще сильней напрягся и со стоном вжался в меня, придавив мою руку, пощадил мой левый бок, захватив ладонью половину грудной клетки, опускаясь ниже к моим бедрам, приподнимая меня и нажимая сверху.
      Бен закрыл глаза и прошептал:
      – Хочу вернуться на десять лет. Хочу вернуться и не отпускать тебя.
      Я застыла, удивляясь, как он мог так точно прочесть то, что было у меня в сердце.
      Вернуться.
      Боже, как хорошо это звучит. Вернуться к той девочке, которая ничего не боялась, которая была на пороге превращения в женщину, каковой должна была стать, прежде чем вмешался Бог, или судьба, или та личная догма, на которой висит ваша шляпа. Я возвратилась бы – мгновенно, – и на этот раз лучше защитила бы себя. Ни за что не пошла бы ночью в пустыню.
      И я поняла, что именно этого искала ночь за ночью, когда фотографировала бродяг на усыпанных мусором бетонных улицах среди залитых мочой стен. Бен считал, что я ищу чудовище, которое изгрызло мою молодую жизнь. Но на самом деле я искала ее. Для себя.
      – Хорошо, – сказала я наконец, подняв голову и высвободив руку, чтобы погладить его по щеке. Его взгляд затуманился. – Давай вернемся.
      – Да, – согласился он и медленно приступил, легко целуя, когда его грудь задевала мои соски, потом целуя крепче, когда скользящим движением он раскрыл меня, по-прежнему поддерживая сзади. – Да.
      Он вошел в меня гладко – ключ в замок, последняя деталь паззла, вставшая на место и сразу сделавшая понятным то, что раньше оставалось непостижимым. Я вскрикнула, ощущая правильность всего происходящего, и он прижался ко мне лбом, вдыхая мне в рот. И начал раскачиваться.
      Я сжала бедрами его талию, сильно поцеловала его, и шок, в котором я находилась все предыдущие часы, вдруг прошел, жизнь вернулась ко мне – жизнь, какой она должна была быть, до того, как ее коснулось насилие, или судьба, или вообще все, что не было Беном Трейной. Тогда я и поняла, что смогу встретить рассвет. "После этого возвращения, – подумала я, – я могу встретиться с чем угодно".
      Погруженный в меня, Бен что-то шептал у моей щеки, насыщая меня своим запахом, своей жизнью и любовью… и своей надеждой. Изголодавшаяся, я перевернулась и оседлала его одним быстрым движением, подняв руки так, что мы были соединены сверху и снизу. Он молча смотрел на меня, его глаза блестели в темноте. Уличный свет бросал серебряные полосы в комнату, наши тела купались в нем, и мы перешли на скользящий ритм. Я слышала голос Бена в этом серебряном свете, он говорил мне то, что годами держал в себе, и делая это, заставлял все эти годы растаять, превратиться в пустоту за нами.
      Затем, без всякого предупреждения, я задрожала, оргазм прокатывался но мне длинными волнами, он захватил нас обоих, увел туда, где не было ни прошлого, ни настоящего, оставалось только неизбежное. Новое.
      – Джо-Джо? – немного погодя произнес Бен.
      – М-м-м?
      – Есть кое-то, что я о тебе знаю. Я открыла один глаз.
      – Уже?
      – Не это, – рассмеялся он и поцеловал меня в лоб. – Нет… Я знаю, что ты по-прежнему меня любишь.
      Я открыла второй глаз и воззрилась на Бена. Он кивнул на этот мой молчаливый ответ.
      – Ты всегда меня любила, – с полной уверенностью сказал он. – И всегда будешь.
      Я смотрела мимо пего на окно, где нетерпеливо ждал расе ист.
      – Наверно, поэтому ты оставил для меня дверь открытой.
      – О, Джо-Джо, – сонно вздохнул он, прижимая меня к себе. – Я никогда не закрывал дверь.
      Я оставалась так долго, как могла. Не хотела разрывать объятия Бена, потому что знала, каковы на самом деле эти наши последние мгновения. Они украдены. Я чувствовала это с каждой секундой, отмеченной на прикроватных часах, с каждым спокойным вдохом Бена рядом с собой. Я считала мгновения до рассвета по пульсу, который бился у меня под пальцами на его запястье.
      Бен не пошевелился, когда я спустила ноги с кровати. Конечно, он не боялся рассвета, как я. Ему не нужно принимать решение, присоединяться или нет к подпольному миру сверхъестественного. Я наблюдала, как его глаза движутся под веками, словно он следил за каким-то движущимся изображением; потом глаза его остановились, и он снова погрузился в глубокий сон. Я позавидовала его умиротворению и пожелала этого же нам обоим.
      Одевшись, я пошла в гостиную и вызвала такси. Называя адрес, я опустила взгляд и увидела снимок, который бросила на кофейный столик. Не думаю, чтобы Бен возражал, если я на время заберу этот снимок. Я могу сделать копию и вернуть ему оригинал, и у меня будет по меньшей мере одна фотография, на которой моя мать, сестра и я – мы все вместе. Все другие снимки я давно разорвала.
      Я отыскала пачку желтых листков для заметок, написала на одном о своих намерениях и приклеила его в альбом на место взятой фотографии. У стены стоял книжный шкаф, и на самой нижней полке – множество таких же альбомов. Мне хотелось просмотреть их все, насладиться каждой фотографией, каждым схваченным моментом, когда я была кем-то другим. Может, когда-нибудь. Сейчас, не имея на это времени, я поставила альбом на место и повернулась, собираясь уходить.
      И тут увидела фотоаппарат. Не самый лучший, как "Никои", которым сама пользуюсь; в сущности, я бы даже не назвала это настоящим фотоаппаратом. Такие камеры люди покупают, когда обнаруживают, что, уехал в отпуск, забыли собственную дома. Но это все, что есть, и я взяла аппарат, неожиданно захотев остановить мгновение – эту глубокую тишину, этот неуверенный свет – все то, что кончится, как только я выйду из дома.
      Поэтому я отнесла камеру в спальню, где лежал Бен, повернувшись на бок; грудь его вздымалась волнами под простыней, длинные ноги доходили до края кровати. Не желая пускать в ход вспышку, я использовала только свет наступающего рассвета, сфокусировала изображение, и, когда сделала снимок, щелчок в тишине комнаты прозвучал выстрелом. Опустив камеру, я уже невооруженным глазом смотрела, как спит Бен, и вздрогнула, услышав снаружи сигнал. "Надо уходить, – подумала я, – прежде чем он проснется". Но не сдвинулась с места. Прикусила губу и еще какое-то время любовалась им.
      Еще немного.
      Сдерживая дыхание, я приблизилась, стараясь не шуметь. Вряд ли это необходимо. Я все еще окружена ауреолью и на какое-то время остаюсь тенью в ночи.
      Когда лицо Бена оказалось в пространстве объектива, я застыла. Потом почти неслышно прошептала:
      – Бен.
      Пауза, еще один глубокий вдох, затем угол рта слегка дернулся. Его улыбка еще не сформировалась полностью, а мне тоже захотелось улыбнуться. Я щелкнула. Сунула камеру в карман. И ушла.
      Над восточным краем долины показался край солнца, освещая вершины Черных гор, похожие на темные кровоподтеки на фоне неба. Воздух посветлел, пастельные полосы пролегли по всему широкому холсту, и я вдохнула первый утренний ветер. После недолгого колебания повернулась и пошла в восьмой номер гостиницы "Дымящийся пистолет", захлопнув за собой дверь.
      Уоррен сидел там же, где я его оставила. Я бы решила, что он вообще не двигался, но с ним был еще один человек, сидевший на краю постели. Не обращая на него внимания, я без слов показала Уоррену снимок, который принесла с собой. У Уоррена только глаза дрогнули.
      – У меня к тебе три вопроса, – негромко, но уверенно произнесла я. – Если ответы мне понравятся, я пойду с тобой.
      Он уже было улыбнулся, но я остановила его, покачав головой. Если ответы понравятся.
      – Во-первых, относительно слов Батча перед началом метаморфозы. Что я была спрятана прямо на виду. "Дочь Ксавье, не меньше", – сказал он.
      – А, это, – Уоррен прижимал ладони к поверхности стола. – Он был прав. Только такой талантливый и хитрый человек, как твоя мать, мог до этого додуматься. – Он наклонился вперед. – Понимаешь, обладая сверхъестественными способностями в некоторых сферах, мы вынуждены действовать в мире смертных. Мы подчиняемся всем законам природы – тяготения, времени, пространства, и наша задача заключается в том, чтобы другие, более подвижные, границы казались нормальными. А для этого нам нужны смертные.
      – Маскировка? Как у гангстеров, которые используют казино для отмывания денег?
      – Совершенно верно. Сразу видно девушку из Лас-Вегаса. – Он всмотрелся в меня в растекающемся свете. – II в обмен на эту маскировку мы поддерживаем смертных как союзники. Иногда наделяем их властью, убеждаем других предоставить ему или ей важное положение в обществе. Иногда даем физическую силу, которой раньше не было. Я знаю по меньшей мере одного смертного, который благодаря этому выиграл олимпийскую золотую медаль. А есть и такие, которые просят…
      – Денег, – закончила я за него.
      – Денег, – повторил он, кивнув. – Ксавье – главный контакт твоего истинного отца в мире смертных. Он предоставляет укрытие стороне Тени, позволяет агентам Тени существовать и действовать в мире смертных, а в обмен получает столько денег, сколько пожелает.
      – Значит, выходя за Ксавье, моя мать получала возможность проникнуть в волчью стаю.
      – Выходя за Ксавье, – поправил Уоррен, – твоя мать должна была жить в волчьей стае. И все верили, что ты дочь Ксавье.
      Это многое объясняло. Стремительный и беспрецедентный финансовый успех Ксавье в игорном мире. Препятствия, которые возникали перед его конкурентами. Это объясняло также записку без адреса и подписи, которую он получил на этой неделе, и его полное нежелание пролить свет на ее происхождение. Ведь записка от его благодетеля.
      Я медленно покачала головой. Этот негодяй был частью всей схемы. Он продал душу за деньги и, делая это, стал причиной смерти собственной дочери.
      – Итак, рассуждая теоретически, если я присоединюсь к вам и войско Зодиака станет сильней, это поможет свергнуть Ксавье?
      – Определенно. В сущности, все, носящее эмблему врага, можно будет легче уничтожать. Эта эмблема может быть знаком победы. А может становиться целью.
      Я нахмурилась.
      – А какова его эмблема? Уоррену как будто стало весело.
      – Он противоположность твоей матери на звездной карте, Джо. На теневой стороне Зодиака. Ему принадлежит все со словом Арчер, Стрелец.
      – То есть это как марка, как бренд?
      – Так и есть. Этот бренд защищает и предупреждает.
      То есть помещает Ксавье под защиту врага. Можно ли испытывать большую враждебность к человеку?
      – Каков твой второй вопрос?
      Прежде чем посмотреть в глаза Уоррену, я взглянула на снимок, лежащий на столе.
      – Где она?
      – Твоя мать? – Он пожал плечами, хотя заметно напрягся. – В укрытии.
      – но она жива? Ты уверен? – воскликнула она и, когда он кивнул, спросила: – Но ты не можешь сказать мне, где она?
      – Я этого не знаю. Никто не знает. – Он помолчал, словно охваченный противоречивыми мыслями, затем выражение его лица изменилось, и он продолжил: – Если бы Стрелец Теневого Зодиака знал, где Зоя, он сразу напал бы на нее.
      – Он так ее ненавидит?
      – Он ненавидит нас всех, но да, – негромко подтвердил Уоррен, полный каких-то воспоминаний. – Зою он ненавидит больше всех.
      Я хотела знать почему. Что такого она сделала, чтобы вызвать эту смертельную вражду? Если Зоя вышла замуж за Ксавье, чтобы занять важное положение в организации врага, то что заставило ее уйти? Но сейчас для меня был важнее третий вопрос. Я глубоко вдохнула и посмотрела на человека перед собой, одновременно безумного и нормального, открытого и настороженного, мягкого и жесткого – единственного, кто может ответить. И задала ему самый трудный вопрос:
      – Виноват ли этот человек, мой истинный отец, в нападении на меня, когда мне было шестнадцать?
      Уоррен открыл рот, закрыл его, с трудом глотнул.
      – Да.
      Я ожидала этого, но правда все равно ударила меня, как свинцом. Закрыв глаза, я зажала переносицу указательным и большим пальцами и покачала головой. Мой кровный отец приказал напасть на меня. Изнасиловать. Оставить умирать в пустыне.
      – Моя мать спала с ним? – хрипло спросила я.
      – Он не знал, что ты его дочь. И все еще не знает. Это… это очень сложно. И не мне об этом рассказывать.
      Я долго смотрела на него, потом кивнула и снова обратила внимание на стол.
      – Хорошо, тогда еще один вопрос. Что самое худшее может произойти? С тобой, я имею в виду. Что будет, если эти… Тени победят? Если им удастся уничтожить твое войско?
      Кадык Уоррена дрогнул, второй человек неловко зашевелился на кровати. Они переглянулись, целый разговор уместился в один короткий взгляд, прежде чем Уоррен повернулся ко мне.
      – Хаос, Джоанна. Содом и Гоморра и все такое. А что, по-твоему, здесь произойдет? Что произойдет, если похоть и низменные инстинкты перестанут сдерживаться? Каждый человек будет предоставлен сам себе? Общество распадется, мораль сведется к самым низменным чувствам. А что с Тенями? Они сожрут и победителей.
      Я с добрую минуту стояла молча и неподвижно, прежде чем произнести хоть что-нибудь. Наконец снова взяла снимок и показала на Зою – женщину, которую считала навсегда для себя потерянной.
      – Этот человек, Стрелец, стоил мне моей матери. Моей сестры. – Я передвинула палец к Оливии, которая действительно была моей сестрой. – И моей невинности. – Я показала на себя, потом передала фото Уоррену. – Город – это все, что у меня осталось.
      Уоррен посмотрел на снимок, потом на меня.
      – Ты ведь понимаешь, что вступаешь в совершенно новый мир? Иную реальность. И даже не одну.
      – Моя реальность и так другая,
      – Мы убиваем этих людей, этих агентов Тени, Джоанна. Вот на что ты соглашаешься.
      Таких, как Батч и Аякс. Людей, насылающих безумцев на одиноких девушек в пустыне.
      – Я поняла это, Уоррен.
      – И ты считаешь, что сможешь убить своего отца, если представится возможность? – Я кивнула. – Убить хладнокровно?
      – Я всю жизнь готовилась к этому, – ответила я: хотя всю жизнь я думала, что тренируюсь для самозащиты, правда в этом.
      Наконец – после, казалось, бесконечного молчания – Уоррен изрек:
      – Я могу дать тебе такую возможность.
      – И охотник станет жертвой. – Я сухо улыбнулась, говоря это, и протянула руку для рукопожатия. – Ты нашел героиню.
      Уоррен проигнорировал мой жест. На глазах его появились слезы, он вскочил со стула и обнял меня. Я пошатнулась, и второй человек, поймав мой взгляд, пожал плечами.
      – Хорошо, хорошо, – сказала я, высвобождаясь. – Довольно.
      – Ты слышал? Пришел первый знак. – Уоррен обратился к другому человеку. – Она это сделает. Она присоединяется к нам.
      Тот кивнул. Этот человек рослый, мощный, но не такой жесткий, каким был Батч. "Больше похож на Санта Клауса, – подумала я, – если бы Санта жил в Вегасе".
      – Это наш свидетель из Совета армии. Он здесь, чтобы удостоверить, что ты присоединяешься к нам по доброй воле и тебя ничем не соблазняли, – объяснил мне Уоррен.
      Я тупо посмотрела на него.
      – Ты ведь шутишь?
      – Ну, я имею в виду, что я не оказывал на тебя давления. – Он смущенно улыбнулся. – Я не выкручивал тебе руки, не бил тебя, ничего не вколол, верно?
      – Конечно, нет. – Я повернулась ко второму. – Он этого не делал.
      – Достаточно для тебя? – нетерпеливо спросил Уоррен. Тот кивнул и встал. Ага, вот и разница между ним и Сантой. Этот почти семи футов ростом.
      – Да, я совершенно забыл о приличиях. Майках, это Джоанна. Джоанна, Майках, – продолжал суетиться Уоррен.
      Конечно, у него не могло быть нормального имени, такого как Боб или Джо.
      – Приятно познакомиться, – сказала я, протягивая руку. Гигант Майках наконец заговорил:
      – Надеюсь, очнувшись, ты будешь себя чувствовать так же.
      – Очнувшись?
      Удар нанесли со стороны, и он пришелся мне в шею. Ноги у меня подогнулись, глаза закатились, я увидела над собой Майкаха со стальной дубинкой в руке. У меня было несколько секунд, чтобы подумать, что он гораздо сильней, чем выглядит, прежде чем Уоррен подхватил меня на руки и прижал губы к моему уху.
      – Помни, – услышала я его слова, – мы все становимся такими, каковы есть, чтобы выжить.
      Затем его голос, его образ, его запах – вес это было сметено волной беспамятства и милосердно отупляющей боли.

10

      Видения человека в беспамятстве и во сне неодинаковы. В беспамятстве они похожи на роман Брэдбери, на ярмарку со зловещими предзнаменованиями и страшными существами, подкарауливающими твою душу. Сны же мои были неясными, переходящими друг в друга, несущими обрывки разговоров, которых у меня никогда не было, лица и сцены, которые я никогда не видела.
      Я слышала чей-то настойчивый голос.
      Левее. Как на снимке. Все должно быть безупречно.
      Надо мной склонилось лицо в маске, глаза сосредоточенные и задумчивые; лицо отодвинулось, и снова загорелся ослепительный флуоресцентный свет.
      Она будет выглядеть прекрасно.
      Не менее тревожными были реальные эпизоды, в которых были новые комбинации образов и обстановки, как фильм ужасов с несколькими альтернативными финалами.
      Оливия смотрела на меня со своего смертного одра на земле в девяти этажах подо мной. Кожа ее стала мертвенно белой, а вся кровь вылилась вокруг разбитого тела и образовала лужу в форме сердца. Широко раскрыв глаза, умоляюще глядя на меня, она задавала вопрос, на который я ire могла ответить.
      Почему я умерла? Я пыталась дотянуться до нее, но меня уносило в сторону, и ее прощальные слова звучали у меня в ушах: Почему я умерла?
      Сверху меня подхватил Ксавье. Стальной хваткой держал он меня за руки, и я как ни билась, не могла отстраниться от него. Он тащил меня к себе, широко раскрывая рот, чтобы проглотить. Зоя бросила и тебя.
      Потом я бежала, сражаясь за каждый вдох, бежала по темной ночной пустыне. Чувствовала, как колючки перекати-поля впиваются в ноги, натыкалась на камни, едва уходя от невидимого быстрого преследователя. Он – это был он – ничего не говорил. Но голос его вторгался в мое сознание другими путями, он проникал в меня, походил на змеиное шипение и треск погремушек на хвосте, гадюки. Мне следовало убить тебя в первый раз…
      Я пришла в себя рывком, тяжело дыша. В комнате было сумрачно, хотя не совсем темно, и сквозь длинные щели в оконных ставнях пробивается дневной свет. Я увидела угловатую фигуру в углу комнаты, и рот мой дернулся. "Уоррен, – оцепенело подумала я. – Я его прикончу".
      – Знаешь, ты не забавен, – сказала я, заставив его вздрогнуть. Он выпрямился в кресле, потер глаза и с хрустом потянулся. – Ты считаешь себя забавным, но это не так.