Глава 10

Доктор Норман Зуссман тепло пожал мне руку и прикрыл дверь своей приемной. Предложив мне удобный стул, сам он уселся на маленькую зеленую кушетку напротив. Кейс Уилла я поставил на пол рядом и положил на него шляпу.

Доктор был среднего роста и сухощав. У него были коротко стриженные седые волосы, голубые глаза и загорелое лицо. Закинув ногу на ногу, доктор Зуссман разместил на колене желтый журнал опроса.

– Вы девять дней откладывали свой визит ко мне, Джо.

– Мне не хотелось с вами беседовать, доктор.

– Я не корю вас за это. Но все-таки лучше прийти. Этого требует и ваше управление. Как себя чувствуете?

– Хорошо.

Он внимательно посмотрел на меня. Я всегда становлюсь замкнутым, когда люди рассматривают меня и ничего не говорят, но понимаю, что доктор лишь дает мне возможность почувствовать тишину. Поэтому я тоже промолчал. Я приблизился к "точке спокойствия", забрался на дерево и огляделся вокруг. Иногда рядом со мной на дереве устраивался орел, но сегодня его не было и я сидел на ветке в одиночестве. Передо мной раскинулись сухие светло-коричневые склоны холмов, и я мог ощущать доносившийся оттуда запах.

– Спите нормально, Джо?

– Да, сэр.

– Аппетит хороший?

– Да.

– Выпиваете или употребляете какие-нибудь наркотики?

– Последний раз я выпивал несколько дней назад. Вообще-то я пью не много.

– А почему?

– От этого я глупею и теряю реакцию, а кроме того, плохо чувствую себя на следующий день утром.

Он коротко хихикнул и записал.

– Расскажите мне о перестрелке, Джо. Не спешите и начните сначала.

Я рассказал ему, как все было, начав с момента, когда в Уилла выстрелили и он упал. Потом, как помог Саванне перелезть через стену и вернулся в машину на заднее сиденье. Я объяснил, что был почти уверен, что двое мужчин позади меня подойдут к стене как раз напротив открытой задней дверцы моей машины, где я их и подстрелил. Еще заметил, что попасть было нетрудно, и я уложил наповал обоих.

Выслушав, доктор опять что-то записал в журнал. Когда я закончил, он тихо вздохнул.

– Вы стреляли с намерением убить?

– Да.

– Вы считаете, что вас к этому вынудили обстоятельства?

Мне пришлось немного подумать.

– Нет, сэр. Ведь я мог перепрыгнуть через стену вместе с Саванной.

– Но вы этого не сделали из-за сильной преданности.

Я кивнул.

– Что вы чувствовали, когда нажимали на курок?

– Готовность к действию и спокойствие.

– А что вы ощутили, когда увидели двух упавших человек, которые, вероятно, были мертвы?

– Облегчение, что они уже не воспользуются своими автоматами против меня и не схватят Саванну.

Доктор Зуссман сделал длинную паузу.

– Джо, какое было у вас состояние после этих выстрелов? Например, через час?

– Я искал Саванну.

– Но вы думали о людях, которых только что застрелили?

– Нет.

– А как чувствовали себя на следующий день?

– Я не слишком задумывался об этом. Все мои мысли были об отце.

Зуссман черкнул в журнале и снова вздохнул.

– Джо, а как в этой связи вы сейчас себя чувствуете?

– Вполне нормально.

– Вас не преследуют скверные воспоминания, раскаяние, дурные сны?

– На похоронах моего отца я пытался пожалеть тех двоих, что застрелил, но ничего не вышло. Это была необходимая самооборона, и они получили по заслугам за совершенное убийство.

Зуссман несколько секунд изучающе смотрел на меня, потом передвинулся на кушетке, словно испытывал какое-то неудобство. Поменяв ноги местами, он устроил журнал на другом колене.

– Когда вы решили стрелять, вы четко это себе представляли или все виделось не вполне ясно?

– Абсолютно отчетливо. Я даже помню швы на кожаном сиденье, где лежал, и капли влаги на стекле.

– А почему вы так подробно останавливаетесь на этом моменте?

– Потому что он касается ответа на вопрос, мог ли я спасти Уилла.

– В данном случае это скорее вопрос тактики, а не морали, не так ли?

– Да.

– А почему вы так считаете?

Я на секунду задумался.

– Моя работа состояла в защите отца. Это самое важное дело в моей жизни. Для этого меня взяли и обучили этой работе. И больше всего на свете я старался выполнять ее как следует.

Зуссман наклонился ко мне, положил на столик журнал и что-то там нацарапал.

– Как вы себя чувствуете после такого срыва в работе?

– Как песок.

– Песок? Как это?

– Такой же сухой и рассыпчатый, и ничто не соединяет песчинки.

– Так вы ощущаете себя как бы рассыпавшимся на части, словно песок?

– Нет.

– Почему же нет, если вы такой же сухой, разрозненный и ничто вас не сцепляет воедино?

– Я неточно выразился, сэр. Кое-что все-таки поддерживает мою цельность. Мне надо найти человека, убившего Уилла. Вот это сейчас для меня самое важное.

– О, разумеется.

После некоторой паузы доктор Зуссман взял со стола журнал и откинулся на спинку дивана.

– А что вы сделаете с этим человеком, когда его разыщете?

– Я арестую его за убийство.

Он еще раз пристально взглянул на меня, потом моргнул и стал что-то записывать.

– Джо, как вы отнеслись к тому, что вам пришлось на время расследования отдать ваш пистолет?

– А я его не отдавал.

– Почему?

– Никто не просил, он у меня при себе.

– Ваше личное оружие? Здесь?

Кивнув, я сунул руку под левую полу своей спортивной куртки.

– Хочу попросить вас оставить его мне. Я передам его на хранение сержанту Мерингу.

Вытащив из кобуры свой "кольт" 45-го калибра, я для безопасности извлек патроны из магазина и положил патронник на журнальный столик. При этом в тихом кабинете раздался неожиданно громкий стук.

Я смотрел на доктора Зуссмана, а тот смотрел на меня.

– Это не беспокоит вас, Джо?

– Нет, сэр. У меня есть еще несколько штук.

На самом деле при мне сейчас было еще два пистолета. Один был такой же "кольт", его я держал на груди справа и мог быстро вытащить левой рукой. А другой – поменьше, 32-го калибра, – на лодыжке. Никто не ожидает, что у тебя три пистолета. Уилл говорил мне, что трудно вообразить, будто у полицейского целых три пистолета. Один, конечно. Два, может быть. А три – никогда. Любопытно, что Уилл никогда не таскал при себе три пистолета, когда сам был помощником. Еще несколько лет назад он ходил на работу в управление с одним пистолетом, а потом и от него отказался, если этого не требовала конкретная ситуация. Уилл не любил огнестрельное оружие, да и стрелок был средний. Думаю, он более чем компенсировал эту нелюбовь, когда посоветовал мне всегда иметь при себе хоть и небольшой, но эффективный арсенал. И я довольно много с ним упражняюсь.

Доктор рассматривал мой автоматический пистолет. Я надеялся, что у него не очень потные руки, так как даже вороненая сталь может поржаветь от соленого пота, если не протереть пистолет после того, как им воспользовался. Я вытащил один из своих носовых платков с монограммой и положил его рядом с пистолетом.

Доктор поднял взгляд на меня.

– Вы испытываете угрызения совести от того, что расстреляли этих людей?

– В какой-то степени.

– А можете сказать, как сильно?

– Это непросто, доктор, измерить силу чувства.

– Все-таки попытайтесь.

Я обдумал его вопрос.

– Примерно на таком уровне, сколько вмещается в кофейную чашку. Но не целую, а, скажем, полчашки.

– Половина кофейной чашки раскаяния?

– Да, сэр.

– Вы меня беспокоите, Джо.

– Благодарю вас.

– Я не считаю вашу реакцию ненормальной. Только вижу в этом кое-что... довольно неожиданное.

– А я и не являюсь нормальным, сэр.

После долгой паузы, во время которой доктор вносил заметки в журнал, он перешел на вопросы о женщинах, любви и любовных отношениях. Задавал очень прямые вопросы. Я рассказал ему правду: что никогда мои отношения с женщинами не продолжались больше нескольких свиданий. Подробнее рассказал о некоторых женщинах, которые мне нравились больше других. Когда он поинтересовался, не было ли у меня более серьезных романов, я спросил, а что имеется в виду под словом "серьезные". Мне показалось, что он сначала изумился, а потом подумал, что я его просто дурачу. Я поведал ему о фотоснимках профессиональных фотомоделей, которые я приобретал, чтобы полюбоваться на них, о сексе с проститутками, вообще о лицах, на которые мне нравилось смотреть в фильмах и журналах. Доктору хотелось знать, какие именно фильмы и журналы, и я ему назвал: почти все романтические комедии, особенно пятидесятых и семидесятых годов, и мужские журналы типа "Эсквайр", "Журнал для мужчин" и "Джи-Кью". Я рассказал ему, что иногда покупаю рамки для фотографий только из-за женских снимков, которые в них вставлены в качестве образцов. И добавил, что больше всего в женщинах меня пугает чувство жалости ко мне.

– Как часто вы мастурбируете?

– Я этим не занимаюсь, сэр.

– Почему?

– Отец не велел.

– Понятно. А как вы справляетесь со своими сексуальными желаниями?

– Никак.

– А ночные поллюции, так называемые мокрые мечты?

– Это да, сэр, – ответил я, опустив глаза на шляпу и желая, чтобы он перестал задавать подобные вопросы.

– Как часто?

– За ночь раз, доктор. Иногда больше.

– Каждую ночь?

– Я не считал. Но с тех пор как не стало Уилла, реже.

Он сглотнул слюну, вздернул брови и еще что-то записал.

– Джо, у нас есть много, о чем потолковать. В следующий раз мне хотелось бы поподробнее поговорить о ваших отце и матери. Давайте встретимся на будущей неделе.

Мы условились о дне и времени новой встречи.

– Пожалуйста, обращайтесь с этим оружием осторожно и уважительно, доктор.

– Постараюсь.

Надев шляпу, я вышел из кабинета.

Мое свидание с Джун Дауэр было назначено на четыре часа, за час до начала ее передачи. Мы выбрали кафе недалеко от студии. Зайдя туда, я сел за угловой столик и стал обдумывать то, что узнал про Алекса и Саванну Блейзек от Криссы Сэндз.

Когда Джун появилась на пороге кафе, сердце у меня в груди запрыгало, как стиральная машина со сломанной ножкой. Черные брюки и такая же блузка-безрукавка, все в обтяжку и отделано маленькими блестящими молниями, серебристый пояс вокруг талии, а на ногах остроносые сапожки. Ярко-красная помада и рубиновые сережки в ушах. Но больше всего мне нравилась ее кожа: смуглая, влажная и идеально гладкая.

– Сегодня вы смотритесь просто ошеломительно, – заметил я.

Она улыбнулась:

– Спасибо за комплимент.

Все свидание слилось в сплошное пятно. Прекрасное одночасовое пятно. Джун рассказала, что провела детство в Лагуна-Бич, а я сам рос в Тастине. Мы окончили разные школы, но в один и тот же год. Ей было, как и мне, двадцать четыре года. Родители рассказали ей обо мне в восьмилетнем возрасте, и она впервые увидела мою фотографию в газете. Джун поступила в колледж Эрвина при Калифорнийском университете, который окончила с двумя дипломами – по истории и английской литературе, но больше всего времени посвятила изучению радиовещания на одной из местных радиостудий. За созданное ею радиошоу "Воистину живой" Джун стала лауреатом конкурса. В результате уже через неделю после окончания колледжа на нее свалилось предложение стать ведущей своей полноценной передачи, причем в лучшее время вещания, на студии "КФОС". Помимо собственной передачи, Джун работала диск-жокеем, по четыре часа в день запуская в эфир музыку и передавая новости, информацию о положении на дорогах и погоде.

– Мне нравится мое дело, – сказала она. – Но я словно загнала себя в ловушку. В двадцать четыре года быть запертой в темной студии по шесть часов в день. Я добилась успеха, и многие завидуют мне. Я представляю себя в собственном коттедже на берегу моря с двумя собаками, но, думаю, об этом всякий мечтает.

Я поймал себя на том, что не могу оторвать взгляда от ее лица, и попытался перевести его на ее чашку с кофе, ее ногти, молнию на блузке – на все, кроме ее лица.

– Джо, – прошептала Джун, поманив меня согнутым пальцем и наклонившись ближе, – не бойся смотреть на мое лицо.

– Извини, я...

– Прошу тебя, не возражай.

– Да. Хорошо.

Джун еще немного рассказала о себе, и я слушал ее с удовольствием. Меня вдруг осенило, что беседа с ней была вознаграждением за час непрерывных и острых вопросов в эфире. Я слушал ее, задавал вопросы и старался смотреть на нее, но не пялиться. А когда время вышло, я проводил ее до студии и придержал дверь открытой.

– Я получил подлинное удовольствие, – произнес я. – И мне хотелось бы продолжить наше общение. Можно пригласить тебя в понедельник на обед?

Джун на мгновение задумалась и посмотрела на меня. Губы у нее обмякли, но в улыбку не сложились. Меня обжег взгляд ее карих глаз, которым она скользнула по мне. При этом ее изящное лицо оставалось бесстрастным. Я не смог прочитать, что именно оно выражает, помимо напряженности, но окончательный и строгий приговор был наконец вынесен.

– Ладно, – ответила она. – Позвони, и я скажу, как меня найти.

– Я просто счастлив это слышать.

– Увидимся.

Проходя мимо вахты, Джун обернулась, помахала мне рукой и скрылась за дверью.

Вахтер улыбнулся мне.

На стрельбище при управлении шерифа в упражнении "выхватывай-и-стреляй" я набрал пятьдесят очков при стрельбе с правой руки и столько же с левой. Потом набрал еще по двадцать пять очков при попеременной стрельбе с двух рук. Я одолжил автоматический "кольт" 45-го калибра из арсенала инструктора, но он был плохо смазан и работал не так плавно, как мой личный пистолет, конфискованный доктором Зуссманом. При стрельбе по группе силуэтов это привело к двухдюймовому отклонению вниз от центра. Поэтому я воспользовался своим "малышом" 32-го калибра. Любопытно, как быстро вы сможете упасть на одно колено, левой рукой отстегнуть пистолет и выхватить его правой. Изюминка заключается в том, что к моменту выстрела вы должны твердо опираться на колено и быть готовы к стрельбе. Но из такого маленького пистолета стрельба по группе с пятидесяти футов представляет дополнительную трудность.

Закончив упражнение, я насухо протер своего "малыша". Результат был неплох, хотя уставшая левая рука слегка подрагивала. После этого поехал назад в контору забрать кое-какие вещи и почту из своего ящика.

Было три послания от Хаима Медины, каждое из которых заканчивалось словами: "Важно! Позвони сразу, как вернешься". Еще один конверт был надписан плотным незнакомым почерком, и его я не стал открывать.

И наконец, записка от моей приятельницы Мелиссы из лаборатории криминалистики. В ней говорилось: "С тебя причитается. Позвони мне, как только сможешь".

Да, с меня и вправду причиталось: на палочке от леденца, которую я подобрал в оружейном магазине Алекса Блейзека, была слюна, анализ ДНК которой указывал на Саванну. Мелисса смогла идентифицировать ее с помощью образца слюны на стакане, который Лорна и Джек передали Стиву Марчанту из ФБР. А ФБР передало этот стакан для анализа ДНК как раз в нашу лабораторию, где Мелисса и сравнила результаты.

Сигару "Маканудо" курил Алекс, чей шифр ДНК хранился в архиве калифорнийского отделения наказаний. Личность, курившую сигареты "Давыдофф", как сказала Мелисса, определить не удалось.

– С отпечатками пальцев, которые ты снял, я еще не разобралась, – добавила она. – Дай мне еще день или два.

– Я твой должник, Мелисса.

– Как насчет чашечки кофе как-нибудь?

– С удовольствием.

Я покидал управление со странным чувством. Во всем этом еще предстояло разобраться. По дороге домой я снова представил их вместе, брата и сестру, сидящими на втором этаже магазина Алекса и смотрящими мультфильмы. Саванна сосет виноградный леденец, Алекс пыхтит своей "Маканудо". Девочка не была связана, избита или заперта в комнате. Припомнилось, как выглядела Саванна в тот вечер, когда я видел ее: спокойная и вежливая девочка.

Она совсем не выглядела похищенной. Она была похожа на девочку с рюкзаком, которая отправляется в короткую поездку.

Глава 11

Письмо, написанное судорожным почерком, оказалось от моего отца, Тора Свендсона. За всю жизнь это было его первое послание мне. Вначале я прочел его подпись. Одного взгляда было достаточно, чтобы сердце забилось быстрее, а в горле запершило. Руки затряслись, а по лицу пронеслась комета чистой белой боли.

Я отложил письмо в сторону. Мне было страшно – я чувствовал запах металла и аммиака. Сделав три глубоких вдоха, я поднялся и вышел наружу. Вокруг все выглядело как обычно, но дрожало и было окутано мерцающей красноватой дымкой. Не хватало воздуха, и мне пришлось сосредоточиться на дыхании.

Все, о чем я мог сейчас думать, – это подняться на свою "точку спокойствия", к тем деревьям, где меня никто не заметит, а я смогу видеть всех. Отыскав дерево, я забрался на него. Устроившись среди густой листвы, я растворился и стал наблюдать. Четкость изображения вернулась ко мне. Окрестности выглядели ясно и узнаваемо.

Я долго пробыл там, пока снова не спустился к дому.

Итак, вот что было в письме.

"Дорогой Джо, привет. Пишу тебе, потому что хочу, чтобы ты простил меня. Теперь я верю в Бога и думаю, что не смогу попасть на небеса без твоего прощения. Так сказано в той книге, которая есть у меня. Ты должен сделать это лично, ибо судебные тяжбы, которые ты затеял, преследуют меня всю жизнь и только ты можешь их остановить. Я живу в Сиэтле и собираюсь приехать в Санта-Ану поездом в субботу, 23-го. Может, выпьем и немного развеемся. Я плачу. Возможно, тебе стоит повидаться со своим стариком, тем более что другого застрелили. По крайней мере бесплатная выпивка тебе гарантирована. И как я уже сказал, без тебя мне на небеса не попасть.

Искренне твой,

Тор Свендсон".

Я сидел во внутреннем дворике за домом и ел купленную по дороге еду. Вечер был холодным и влажным, как в ту ночь, когда погиб Уилл. Почти сразу после заката по земле заструился туман, в воздухе повисла морось, а вокруг уличных фонарейпоявились влажные облачка.

Сходив за курткой, снова вышел во двор. Я представлял Тора Свендсона по фотографиям из газет и журналов, – их было много опубликовано после его ареста, потом, когда его приговорили к тринадцати годам заключения в федеральной тюрьме Коркоран, а еще после того, как его выпустили через семь лет. Одно время у меня была солидная коллекция этих снимков, и я иногда читал статьи о нем и себе, но отстраненно, как любой другой подписчик. И рассматривал его снимки. Почти на всех он выглядел очень приветливым, без очевидных признаков злобы. Но подчас истинная злоба внешне не проявляется.

Тор был пузатым увальнем с длинными белыми волосами, светлой бородой и огромными голубыми глазами. Он был похож на Санта-Клауса. Ему сейчас около шестидесяти четырех, хотя даже на старых снимках, сделанных сразу после ареста, когда ему было сорок лет, он уже выглядел немолодо.

Я никогда не мог понять, почему почти на всех снимках он улыбается. Немногие захотят улыбаться после обвинений в причинении увечий и покушении на убийство и тринадцатилетнего тюремного приговора. А вот Тор улыбался. Это была виноватая улыбка, заставляющая предположить недостаток ума. Это одна из самых нелепых улыбок, которые я видел в жизни.

Когда он мне являлся во сне, то всегда улыбался, словно наконец выпросил бесплатную чашку кофе. Его голубые глаза тоже смотрелись довольно жалко. Но улыбка выглядела искренней. Очень искренней. Он как бы и не поддерживает вас полностью, но, во всяком случае, на вашей стороне. В своих снах я всегда удивлялся, зачем он это делает; но у снов есть одно важное свойство – я так и не получил ответа на вопрос. Может, я это заслужил? Потому что так ему подсказал Бог? И это единственный способ преподать мне какой-то чрезвычайно важный урок?

В моих снах выражение его лица пугает меня сильнее, чем сама кислота. Фактически я даже не помню, как он выглядел в тот самый момент. Совсем не помню. Я вспоминаю только одно: как погружаюсь глубоко в себя, чтобы избавиться от чего-то огромного и злого, словно подныриваю под чудовищно огромную волну, чтобы добраться до этой спасительной зоны у океанского дна, за которое можно ухватиться и сохранить свою драгоценную жизнь.

Согласно газетам, Тор – после того как понял, что наделал, – отвез меня на пожарную станцию. В интервью одному журналу несколько месяцев спустя он заявил, что это Бог велел ему плеснуть в меня кислотой и отвезти на станцию. Пожарные отправили меня в больницу и вызвали полицию, чтобы задержать Тора. Я не знаю, зачем он поперся туда и оставил меня корчащегося от боли, да и не хочу знать.

Моя настоящая мать мне никогда не снится. Ее зовут Шарлотта Уомпл, и когда я родился, ей было всего восемнадцать лет. Так что сейчас ей должно быть сорок два. Мне неизвестно, где она сейчас, да и раньше я этого не знал. Она и Тор не были женаты. Если верить прессе и судебным показаниям – а я внимательно перечитал там каждое слово, – когда у Тора поехала крыша, ее дома не было. Она не очень-то годилась для семейной жизни: сплошные тряпки, виски и сигареты.

Я видел только одну ее фотографию. Это был газетный снимок, сделанный в момент, когда она выходила из здания суда округа Ориндж, правда, мне попался этот номер "Джорнал" лишь через четырнадцать лет после публикации. Она выглядела изможденной и несчастной женщиной с длинными светлыми волосами и жестким взглядом. Она как раз закуривала в дверях сигарету. Во время перекрестного допроса в суде прокурор попросил ее сообщить прозвище, под которым она была известна среди своих дружков-бандитов. Оказалось, Харлот[4]. Шарлотта – Харлот. Не слишком-то изобретательно, но для этих головорезов привычнее балдеть от метадрина, чем упражняться в юморе.

Шесть лет назад, когда мне было восемнадцать, я по справочникам решил отыскать всех Уомплов, проживающих в округе Ориндж, и нашел только двоих. Я позвонил по обоим телефонам. Один из них был мужчина, никогда не слышавший про Шарлотту Уомпл, но сам родившийся в городе Шарлотта, в Южной Каролине, и рассказавший мне о своей родине. Отличный мужик.

А вот другая оказалась женщиной по имени Валин, сказавшая, что ее дочь была потаскухой, но, к счастью, подохла, что и к лучшему. Когда я спросил, не изувечил ли ее сожитель их общего ребенка, она прошипела: "Да, этот сукин сын и выродок Тор Свендсон плеснул кислотой в своего сына, но какое вам, черт возьми, дело до этого, господин хороший?"