Я еще раз пересмотрел и переложил все предметы из ящика, пытаясь распределить их по категориям. Порядок – по крайней мере его подобие – представлялся мне в виде связи разложенных на столе вещей с тем, что случилось за последние две недели.

Всего было семь групп предметов. Четыре из них носили личный характер и несколько удивили меня своей банальностью.

Во-первых, пачка любовных писем, посланных Уиллу более тридцати лет назад некоей девицей по имени Тереза. Она была его возлюбленной, когда он учился в колледже. Уилл вскользь упоминал ее имя. Но я хорошо помню, с каким пафосом он мне рассказывал о чистой юношеской любви. Письма выцвели и потерлись, но прочесть их было можно.

Я слегка перебрал их пальцами и отодвинул вправо – в сторону добра, любви и света.

Далее следовала черно-белая фотография Уилла в возрасте лет восьми, где он стоял, опустившись на колено рядом с собакой. Пес был явно беспородный. Это Спарки, первая собака Уилла. Я не знал другой собаки, которая бы столько значила для него. Я положил этот снимок рядом со стопкой любовных писем. "Любовь и верность идут рука об руку", – подумал я.

Потом я взял в руки конверт с военными фотографиями. На одном снимке в баре или ресторане за столом сидели солдаты, обнимая четырех миниатюрных вьетнамок. Уилл выглядел сильно пьяным и слишком юным, чтобы носить форму. Он был в то время совсем худеньким по сравнению с тем, каким стал, повзрослев. Я вспомнил, как Уилл рассказывал мне о тоскливых днях учебы в высшей спортивной школе, где он ежегодно выступал за команды по трем видам спорта, большую часть времени просиживая на скамейке запасных.

Здесь же было фото Уилла в гостинице, в желтых солнечных лучах, пробивающихся из-за жалюзи. Он сидел на кровати голый по пояс, слегка наклонившись вперед. На груди висели личные военные знаки. В пепельнице позади него дымилась сигарета. Такого выражения пустоты, заброшенности и одиночества я никогда не видел у него на лице. Уилл вообще ненавидел одиночество. Было еще несколько фотографий: приятель, курящий огромную самокрутку с марихуаной; парочка обнимающихся проституток; американский солдат, карабкающийся по стволу дерева и размахивающий одной рукой, а другой схватившись за ветку, чтобы не упасть.

На последнем снимке Уилл сидел в джипе со своей "М-16" и смотрел в сторону. Я обратил внимание, как он держал винтовку – крепко сжимая, отодвинув от себя и направив стволом вниз. Будто боялся, что она может внезапно выстрелить. И мне подумалось, как неуверенно Уилл всегда обращался с оружием, которое в его в руках выглядело неуместным, даже когда он был помощником шерифа. Я вспомнил, как Уилл привел меня к инструктору по стрельбе, с которым я начал осваивать азы самообороны и военного дела – те самые вещи, которым тысячи отцов сами обучают своих сыновей по выходным. Пистолет был одним из тех предметов, к которым Уилл всегда относился с опаской.

Я вложил фотографии в конверт, засунув его под пачку с письмами.

Я считал, что любовь и верность важнее смерти. Вот и пусть они закроют ее.

Затем взял пустой черепаховый панцирь, расписанный поверху красными и белыми буквами, заглянул внутрь панциря, расположив его против света, падающего из окна: он был чистый и гладкий, как столовая ложка. Уилл никогда не рассказывал мне об этой черепахе. Я поместил панцирь позади любовных писем, вне поля зрения. И так набралось достаточно вещей, которые были когда-то живыми, а теперь нет.

Спарки улыбался. Любовные письма, написанные аккуратным женским почерком, спокойно лежали нетронутыми.

Под номером пять числился свернутый лист белой бумаги с магнитофонной микрокассетой внутри и рукописными пометками Уилла:

Телефонные переговоры Милли, сделанные через Б., 5/ 02/01.

1/22/01 – 25 3/14/01 – 25 4/07/01 – 35

По поводу Ветреного хребта см. пленку внутри от 5/12/01.

Я поставил кассету на магнитофон. Сначала десять секунд шипения, затем обмен притворными любезностями и наконец диалог:

"Грубый мужской голос: О'кей, Милли, давай о деле. Наша обычная точка.

Осторожный мужской голос: Понял.

Грубый: В этот раз лучше бы обойтись без нее.

Осторожный: Тогда я сам заберу по пути.

Грубый: Не мне тебе говорить, как важен для нас этот четверг.

Осторожный: Могут возникнуть кое-какие проблемы.

Грубый: Какие еще к черту проблемы?

Осторожный: Не знаю. У меня нехорошее предчувствие.

Грубый: Самой большой проблемой в четверг может стать вето на наш проект.

Осторожный: Об этом не беспокойся.

Грубый: Ненавижу, когда со мной так говорят. Готовым надо быть ко всему. А ты просто делай свою работу. А захочешь похныкать и поскулить, у тебя на это есть жена.

Осторожный: Ладно. Поговорим".

Я еще раз прослушал запись и сразу узнал грубый старческий голос Карла Рупаски. А Милли – это Дан Миллбро, который иногда поддерживал Уилла в Совете старших инспекторов, а иногда был его противником. "Б." означало Бриджит Андерсен, секретаршу Миллбро и одну из тайных подруг моего отца.

Сам разговор почти наверняка был записан через подслушивающее устройство, установленное на рабочем телефоне Миллбро. Мне было известно об этом "жучке" и диктофоне, потому что я сам их монтировал в одну из суббот, пока Уилл ждал в пустой приемной Миллбро, закинув ноги на стол Бриджит и листая журнал. Уилл частенько устанавливал устройства для подслушивания. Я не знал точно, где он их доставал, хотя и догадывался. Все, что требовалось для их установки, это электрическая дрель и пара скобок с четырьмя шурупами. Я укрепил мини-диктофон в центре одного из ящиков письменного стола Бриджит. Микрофон я замаскировал среди пучка проводов, выходящих из отверстия в крышке стола, присоединив провод к телефонному прерывателю. Любой голос запускал диктофон в действие, и начиналась запись телефонного разговора на пленку. Все заняло минут двадцать, после чего Уилл похвалил меня, сказав: "Это для Бриджит, сынок. Ты оказал ей добрую услугу".

С тех пор я об этом "жучке" больше не слышал.

Бриджит – симпатичная вдова лет сорока с небольшим – была личным секретарем Миллбро все шесть лет, как того назначили старшим инспектором. Она отличалась застенчивостью. Когда я устанавливал диктофон в феврале этого года, то полагал, что именно Бриджит будет следить за его работой, но, разумеется, у меня не было иллюзий относительно того, что он поставлен по ее просьбе, а не для самого Уилла.

Следующим по порядку был распечатанный стандартный конверт для письма, внутри которого лежал чек на десять тысяч долларов от храма Света на счет детского дома в Хиллвью. Внизу виднелась подпись преподобного Дэниэла.

И последним на столе оставался еще один конверт, который был запечатан, и я не мог разобрать, что было внутри.

Раскрыв его, я увидел две полоски восьмимиллиметровой видеопленки – фотографии преподобного Дэниэла с какой-то женщиной. Он обнимал ее за шею, большими пальцами приподняв ей подбородок. Вплотную приблизив свое лицо, Дэниэл смотрел на женщину сверху вниз. В его глазах застыло мечтательное выражение, он словно собирался ее поцеловать, хотя, может, до этого и не дошло. Женщина глядела на него широко открытыми глазами с выражением покорности на лице. Она была юной, черноволосой и смуглой.

Комната, где они находились, напоминала один из гостевых апартаментов в "Лесном клубе".

Я узнал девушку по фотографиям из газет и телевизионных новостей: это была Лурия Блас. У нее был такой же открытый ясный взгляд, как и у брата Энрике.

Встав из-за стола, я вышел во двор. Солнце уже поднялось высоко, а ветер почти разогнал туман. Я сел на скамейку под апельсиновым деревом и посмотрел ввысь. Надо мной по линии электропередачи проскакала белка, ее тень скользнула по траве.

Мне захотелось поговорить с мамой. Я позвонил ей, мы переговорили и условились о встрече.

Бриджит Андерсен заявила, что ей не очень удобно видеться со мной, но мы все же договорились встретиться днем в парке на Апельсиновых холмах. Я прибыл пораньше, сумев занять скамейку для пикника в тени, где и поджидал Бриджит. До меня доносился запах полыни и шипение колес автомобилей, проносившихся по шоссе далеко внизу.

Бриджит, яркая блондинка в солнцезащитных очках с большими стеклами, припарковала машину и направилась ко мне. Она была в белой блузке, синей юбке и такого же цвета туфлях, с сумкой через плечо. Присев на скамейку напротив меня, Бриджит разгладила юбку. Чувствовалось, что она смущалась, как это с ней бывало и прежде. Она не знала, как воспринимать факт своей привлекательности для мужчин. Когда она сняла очки, я заметил, что белки ее потрясающих холодно-голубых глаз слегка порозовели.

– Похоже, глазные капли не сняли до конца красноту? – спросила она.

– Да, краснота осталась, мисс Андерсен.

– Бриджит. Почему ты так долго не звонил?

– Иногда я бываю очень медлительным. Знаете, я прослушал записанный разговор Миллбро с Рупаски.

– А, ну конечно. Штучки твоего отца.

– Я не знаю, как этим распорядиться.

– А вот Уилл знал.

– Не могли бы вы объясниться?

Она снова надела очки.

– Я верила твоему отцу. А могу ли довериться тебе?

– Я здесь от его имени, а не сам по себе.

Она окинула меня спокойным и проницательным взглядом.

– Он хорошо тебя тренировал.

"Даже собака умеет хранить секреты".

– Послушай, Джо, – начала Бриджит. – Негласные хозяева Рупаски хотели, чтобы округ выкупил платное 91-е шоссе, потому что оно приносило им одни убытки. Ты знаешь эту шайку – Блейзека и его приятелей-застройщиков. По какой цене? Примерно за двадцать семь миллионов долларов. Но для этого Совет старших инспекторов должен эту сделку утвердить. Трое – против, и трое – за. А вот Миллбро до февраля все не мог определиться. Тогда на арену и вышел оперативно-исследовательский комитет "Лесного клуба", выделивший средства, чтобы заручиться поддержкой нужных людей. Большая их часть ушла на рекламные мероприятия, чтобы обработать общественность в нужном направлении и повлиять на итоги референдума. Кое-что пошло на обычные взятки, но получились и проколы. Уилл почуял, что у Миллбро рыльце в пушку, и предпринял ответные действия.

– И тогда он установил диктофон.

Она горько улыбнулась.

– Это была отличная работа, Джо. Ты даже убрал опилки от просверленных отверстий.

– Благодарю.

– Распределением этих подпольных денег занимался и Рупаски. Долю, причитавшуюся Миллбро, положили в коричневые мешки и оставили в овраге около куста, в ста футах к северо-западу от площадки на Ветреном хребте, что на платном шоссе. Для точности – это был куст дикой гречихи. Вот это место Рупаски и называл "обычная точка". Я знаю, потому что Миллбро посылал меня забрать эти мешки.

Теперь до меня дошло, что пометки Уилла на бумаге с кассетой означали даты и полученные суммы.

– Выходит, об этом и шла речь в записанном разговоре.

– Именно так – очередная грязная подачка для жадных рук Миллбро. Эта пачка оказалась довольно увесистой, потому что голосование было намечено уже на следующий четверг. Все это случилось примерно за месяц до того, как убили твоего отца.

– Но Милли голосовал против сделки. Он поддержал Уилла.

– Да, он так и сделал.

Я ясно вспомнил тот вечер после голосования. Кислую рожу Рупаски, Миллбро, торопливо спешившего на выход. И злорадное замечание Уилла в машине, что "этот Милли хоть один раз сделал как надо".

Мне понадобилась секунда, чтобы понять, как все обернулось.

– О, теперь-то я вижу.

– Что отец, то и сын.

– И Уилл проиграл эту пленочку для Миллбро перед голосованием.

– Такие штуки называют шантажом, Джо.

Я на мгновение задумался. Итак, Миллбро получил "смазку" от оперативно-исследовательского комитета "Лесного клуба". Рупаски – передаточное звено. А у Уилла неопровержимые доказательства. И Бриджит следит за ситуацией.

– А Миллбро знал, что вы помогаете Уиллу?

– Нет. Он думает, что все его любят в той же мере, как он сам себя обожает.

– Милли объяснил Рупаски, почему он голосовал против?

– Уверена, что да. Первая заповедь политика – избегать ответственности. А Милли – законченный политик.

– И тогда оба поняли, что они на мушке у Уилла.

Она кивнула, внимательно изучая меня.

– Они пришли в ужас, что он обратится в высшее жюри или к своим друзьям из управления шерифа. Он, конечно, никогда бы на это не пошел, потому что выдал бы меня, а возможно, и себя.

– Но они этого не знали.

– Нет, не знали. Уилл прихватил их крепко и надежно. Они даже поспорили насчет того, на чьем телефоне был установлен "жучок". Но я убрала диктофон, как только они начали его поиски.

Бриджит, глубоко вздохнув, бросила в мою сторону один из тех взглядов, которые, кажется, прожигают насквозь, но на самом деле лишь выражают глубокую задумчивость, и продолжила:

– Мы с Уиллом съездили в тот вечер за последней "закладкой", еще до того как он проиграл пленку Милли. Он забрал деньги из мешка и, набросав туда песка и камней, передал мне. А я отдала его Милли, как обычно. Невинная и преданная Бриджит за исполнением своей черновой работы. Я не видела рожи Милли, когда он открывал тот пакет, хотя очень хотела. Уилл говорил мне, что Хаим из ИАКФ очень нуждается в помощи. Думаю, девяносто тысяч его поддержали.

– Девяносто тысяч на помощь?

Да, Уилл настоящий Робин Гуд из округа Ориндж. Все бы хорошо, только вот убили его.

– Джо, я бы сама запустила в Милли отравленным копьем, если бы Уилл попросил. Я любила твоего отца.

– Знаю.

– Что он говорил обо мне?

– Что у вас самое горячее и отзывчивое сердце во всем округе.

Она немного подумала над моим ответом и наконец улыбнулась.

– Ему нравилось ставить меня в неловкое положение. Я чуть язву не заработала, когда узнала про установку "жучка".

Уилл однажды говорил мне, что у Бриджит Андерсен тоже есть аура "тайны", но лично я этого не заметил.

Бриджит встала и направилась к машине.

Покидая Апельсиновые холмы, я отчетливо понимал, что и у Рупаски, и у Миллбро были веские причины ненавидеть моего отца. А возможно, и убить.

Я продолжил свои встречи с доктором Зуссманом, хотя ничем особенным мне с ним делиться не хотелось. Мое сердце было переполнено теплыми мыслями о Джун Дауэр, но доктора это не касалось. Так что я рассказал ему о годах, проведенных в Хиллвью, и своих отношениях с Уиллом, Мэри-Энн и братьями. Потом мы опять немного поговорили о том, что я чувствовал, когда стрелял в тех бандитов, и я повторил свои слова. Доктор снова вернулся к моей фразе насчет полчашки кофе как эквивалента силы моего раскаяния, и я подтвердил, что это вполне подходящее сравнение. Казалось, он немного расстроился, но продолжал расспрашивать меня об угрызениях совести, озлобленности и подсознании. В заключение он предложил мне продолжить наш разговор через неделю, и настал мой черед расстроиться, о чем я ему и заявил. Он кивнул с улыбкой, но новую встречу все же назначил.

После обеда я некоторое время провел в техническом тоннеле модуля "Е", прислушиваясь к случайным разговорам, рассчитывая выяснить что-нибудь полезное. Я услышал про наркотики, пронесенные с помощью работников кухни, и о том, что некоторые заключенные собираются отправить в воскресенье утром свои "малявы" во время церковной службы. Ничего нового. Странно, но запертый в этом тесном тоннеле я ощущал себя в безопасности. Потом я взял механическую тележку, чтобы "покататься на санках", и получил возможность понаблюдать за парочкой головорезов-расистов, которые в комнате отдыха изводили мексиканского бандита, сидевшего в соседней камере. Они горланили одну из расистских песен, в приветствии выбрасывая руки вперед и громко хохоча между куплетами.

Позднее, когда я передал сержанту услышанное, он отчитал меня за то, что я из упрямства приперся сюда, хотя не имел на это права. Однако разрешил мне послоняться по главному приемно-выпускному блоку – но не работать, а только побывать там.

Я коротко переговорил с охранниками и заключенными модуля "Ж". Сэмми Нгуен видел ночью крысу и возбужденно требовал у меня крысоловку, и я снова объяснил ему, что это невозможно. Тогда он попросил принести маленький фонарик типа "Мэглайт", чтобы он мог разглядеть в темноте эту чертову крысу и чем-нибудь швырнуть в нее. Но фонарь тоже был запрещен в тюрьме, о чем я и сообщил ему. Я рассказал ему, что у Бернадетт все в порядке и что она скучает по нему. Окинув меня подозрительным взглядом, Сэмми плюхнулся на кровать и уставился на фотографию подружки.

Пока обыскивали камеру Майка Стейча, его перевели в боковой отсек: кто-то настучал, что он хранит оружие. Я понаблюдал за обыском, но ребята ничего не нашли и, оставив пожитки Майка на полу, покинули камеру.

Доктор Чапин Фортнелл отбыл на суд. Дэйв Хаузер, помощник окружного прокурора, связавшийся с продавцом наркотиков, показал мне снимок участка, который он и его семья купят, как только "разъяснится это чудовищное недоразумение". На фото сверкала голубая бухта с желтым песчаным пляжем и пальмами на берегу под голубым небесным куполом.

Серийный насильник Фрэнк Дилси валялся на кровати, опершись спиной на прутья решетки, и слушал наушники. Ноги у него подергивались, как у собаки во время сна.

Убийца из холодильника Гэри Саргола с грустью проводил меня взглядом, но промолчал. Суд над ним должен был начаться на следующей неделе, прокурор требовал смертного приговора. Это был бледный, нездорового вида человек в очках, и было трудно представить, что он способен сделать то в чем его обвиняли. Но если размышлять таким образом, то все эти ребята в камерах выглядели как самые обычные люди. И уж, во всяком случае, лучше меня.

Я посидел немного с помощниками в служебной столовой. За чашкой кофе мы посплетничали о зеках и начальстве. Некоторые охранники были новичками, и им еще только предстояло отмотать свой пятилетний срок. Другим, наоборот, оставалось несколько месяцев, даже недель. Я и сам приближался к окончанию тюремной карьеры – четыре года позади и один впереди.

Когда вошел сержант Делано, мы выпрямились и перестали трепаться.

– Трона, – произнес сержант, – вас срочно вызывают к четырем часам.

Я прошел в центральную диспетчерскую, набрал код на выход и попрощался со всеми.

Это был Рик Берч. Он сообщил, что группа наблюдения проследовала за Джоном Гэйленом в общественный парк в Эрвине, где Гэйлен два часа просидел на скамейке у озера. Он сделал три звонка по сотовому телефону и два звонка принял.

– Это было между двенадцатью и двумя часами дня, – уточнил Берч. – А в час тридцать в больнице кто-то выпустил пулю из пистолета с глушителем в лоб Ике Као. Мы еще выясняем детали, но уже установлено, что накануне убийства в отделении появилась новая медсестра. До этого ее никто не видел.

– Как она выглядела?

– Как и все в хирургическом отделении – комбинезон, сетка на волосах, маска, возможно, стетоскоп. Низкая, полная – вес выше нормы. Черные волосы и глаза. Ее зафиксировали на внутреннюю видеокамеру, но изображение ужасное. Как в тот туманный вечер – ничего не различить.

– Перлита, – сказал я.

– Прямо сейчас у нас на Рэйтт-стрит работает шесть бригад. Если она там объявится, мы ее возьмем.

Выходит, моя маленькая хитрость сработала, и беднягу Ике Као прикончили его же дружки. Но сердце у меня слегка упало, хотя я и сказал себе, что этот человек сам покушался на убийство, да и убит по приказу собственного хозяина.

Берч словно прочел мои мысли.

– Не мучь себя, Трона. Ике Као участвовал в убийстве твоего отца. Если бы смог, то прикончил бы и тебя. Но ты был в тот вечер удачливее.

– Спасибо, сэр.

– Пуля еще в голове Ике Као. Но мы вытащим ее и отправим на экспертизу в лабораторию ФБР.

Лицо преподобного Дэниэла Альтера стало пунцовым, когда я показал ему обрезки видеопленки из депозитного ящика Уилла. Утратив к нему почтение, я отвел взгляд и посмотрел сквозь окна храма Света. Длинный летний вечер только-только начал затухать. Голубое небо побледнело, и над Седельными горами взошел белый серп луны.

– Я унижен, – пробормотал он. – И опозорен.

– Да, сэр.

– Что мне полагается ответить на это?

– Не знаю.

– Это из депозитного ящика Уилла?

Я кивнул.

– Но вы знали об этом, преподобный. Он хранил эти пленки в банке не потому, что они ему так нравились. Он держал их там из-за их полезности. Сколько он с вас брал?

Его глаза округлились, увеличенные толстыми линзами очков. Но даже я – такой большой поклонник проповедей преподобного Дэниэла – заметил, как неестественно это выглядело со стороны. Театрально вздохнув, он поднял на меня взгляд.

– Мы договорились о ежемесячном чеке на десять тысяч долларов, который я должен класть в его депозитный ящик.

– Это немного, не так ли, преподобный? Особенно для такого преуспевающего человека, как вы?

– Уилл предупредил, что в случае повтора он разорит меня. Мы рассмеялись, так как оба понимали, что он на это не пойдет. Ты ведь догадываешься, что Уилл использовал незаконный прием. Но в действительности я платил не ему лично, а каждый месяц перечислял эти десять тысяч в детский дом Хиллвью. Это было одним из условий. Уилл никогда не питал интереса к деньгам как к таковым. Они интересовали его лишь как средство достижения определенных целей. Он поймал меня на этой слабости, вот я ему за это и платил. Но я не испытывал к Уиллу ненависти за это. Я считал, что это в общем-то... честная игра.

– Когда была снята эта пленка?

Он взглянул в окно.

– Два месяца назад. В "Лесу". Лурия была такая милая и одинокая, и когда я поднялся наверх отдохнуть, они вместе с подругой зашли ко мне в комнату. Мы поговорили, немного выпили, совсем немного. В самый разгар в комнату вошел Уилл – как он часто делал, – поболтать и чего-нибудь себе налить. Бар в гостевой зоне был открыт всю ночь. Люди приходили и уходили. По телевизору передавали что-то на грани дозволенного, то, что приличнее смотреть без свидетелей. Этот самый момент и заснят на пленке. Должен признаться, я ее поцеловал. Я ничего не мог с собой поделать, Джо. Фактически это можно считать платоническим поцелуем – я коснулся губами ее щеки. Но в последний момент она развернула свои губы к моим, ну и я... не устоял, Джо. Но я сразу осознал, насколько это скверно, извинился и вышел из комнаты в зал. Надо признаться, я крепко выпил. Потом кто-то отвез меня домой, к моей Розмари, любимой женушке. Правда, в тот момент ее не было дома, она находилась на Майорке, занимаясь... ну да, занимаясь собой, как я полагаю. Поверь мне, когда я увидел позднее эту пленку, я проклял Уилла и эту спрятанную в его портфеле видеокамеру. Это все штучки Уилла, на которые он был мастак.

Дэниэл показался мне очень маленьким, словно за пять минут резко съежился. Он отвел глаза в сторону.

– Две недели спустя Лурия была сбита машиной на Прибрежном шоссе.

– Меня это потрясло. Я узнал ее по газетным фотографиям. Я молился за нее. И за себя тоже, чтобы твой отец никогда никому не показывал эту пленку.

– А вы знали, что тот юноша, застреленный у ворот одного из особняков в Пеликан-Пойнт, был ее братом? И что Лурия была беременна? Ее сильно избили перед тем, как она попала под машину. Мигелю Доминго все это было известно. Поэтому он и решил разобраться с помощью мачете и отвертки.

– Хаим рассказывал мне, – ответил он, опустив голову.

– Кто привел ее в "Лес", преподобный?

– Не имею понятия, Джо.

– Ведь без поручительства спонсора никакие девушки на вечеринку не допускаются.

– Да, да.

Он поджал губы и нахмурился, потом прикрыл глаза.

– Я полагаю, Джо, что та вечеринка была организована комитетом по избранию Дана Миллбро. По линии оперативно-исследовательского комитета при клубном фонде.

Итак, кое-что прояснялось. Я вспомнил тот вечер. Это был конец апреля, и я тоже находился в клубе, попивая лимонад, пока все гуляли наверху. Игроков в зале не было. Припомнил я и Дэниэла, действительно в приличном подпитии. Грузная фигура Уилла мелькала везде – внизу в ресторане, потом в баре, потом наверху в апартаментах для приглашенных и снова внизу. Полно привлекательных одиноких дам, хотя Лурии Блас среди них я не заметил.

– Преподобный, ваш охранник Бо Уоррен встречался с человеком, убившим Уилла. Это случилось накануне той самой перестрелки. Зачем?

На этот раз его изумление было уже непоказным.

– Я... я даже не могу такого вообразить, Джо. Просто не могу в это поверить.

– У меня есть свидетель. С Уорреном в машине был кто-то еще. И мне надо знать, кто именно.

– Я поговорю с ним. Обязательно поговорю.

– Пожалуйста, сэр, дайте мне знать сразу, как только что-либо выясните.

Я встал, забрав шляпу и портфель. Потом подошел к окну, окинув взглядом умирающий день и нарождающуюся ночь.

– Джо, я... хотел бы заплатить оставшуюся сотню тысяч долларов, как мы условились с Уиллом, в течение десяти месяцев. Думаю, детский дом в Хиллвью рад будет получить эти деньги. Если ты сейчас положишь компрометирующие пленки на мой письменный стол, тебе только останется оформить этот законный благотворительный взнос на столь благородное дело.

– Это Уилл мог имитировать отчисление по десять тысяч в месяц из семейного бюджета. Я это не могу сделать.

– Почему же? Мэри-Энн наверняка согласится, что для Хиллвью эти деньги будут большой поддержкой. Налоговых инспекторов это совсем не касается, если ты указываешь в декларации, откуда эти деньги поступили и что все налоги за их перечисление уже заплачены. Ее бухгалтера без труда утрясут этот вопрос. И все будет абсолютно законно, поверь мне. Именно так Уилл и делал. Фактически я все беру на себя, избавляя вас от головной боли.

Вначале меня удивило, почему Дэниэл не делал эти платежи в Хиллвью напрямую. Но, взглянув на вопрос с точки зрения Уилла, понял, что отец просто не доверял ему.

Обернувшись, я посмотрел на Дэниэла. Мне хотелось почувствовать в нем прежнюю святость, но не получалось. Я хотел ощутить его духовную мощь, но теперь он казался мне слабым, когда действительно требовалась сила, и сильным, когда это не имело смысла. Я хотел видеть его честным и прямым, но и этого, увы, не было.

– Ты выглядишь расстроенным, Джо.

– Я достаточно пролил чужой крови, но Уилла не спас. Думаю, вы близки к Богу, но при всем уважении, преподобный, вы разочаровали меня своей нечестностью. Знаете, что мне приходит на ум? Я думаю, что, если бы хоть один человек стойко держался и поступал, как ему велит совесть, эта длинная цепь отвратительных событий была бы просто невозможна. Ложь на ложь дает новую ложь. Жадность на жадность порождает большую жадность. Никто не остановился. Никто даже не пытался остановиться.

– Ты не прав. Мы все стараемся, стараемся каждый день. Но мы несовершенны и грешны – вот в чем причина нашего падения. Не противопоставляй стремления к совершенству реальному положению вещей.

– Ваши слова верны, сэр. Но в душе от них остается лишь большая пустота.

– Да, знаю. Пожалуйста, присядь на минуту, Джо. Сядь, прошу тебя.

Вернувшись, я сел на стул, положив рядом кейс и шляпу.

– Джо, Уилл не был святым. Я вижу, ты это уже понял. В течение жизни человек, Джо, сталкивается со многими трудными решениями. Люди во власти, как твой отец, принимают такие решения чаще других, что нелегко. Вот почему мы и нуждаемся в Боге, который наставляет нас. Мы не можем в одиночку править утлым суденышком своей жизни.

– Преподобный, я всегда считал, что Уилл не ошибается. Даже когда видел, что он делает что-то не так, я думал, что в результате все окупится большим благом. Я рассуждал так, когда стал взрослее и опытнее и был свидетелем не только его действий, но и значительных результатов. И полагал, что его ошибки были... своего рода окольными путями к правильной цели.

– Каковыми они, возможно, и являлись.

Я снова забрал свои вещи и поднялся.

– А если нет?

– Возьми, – проговорил он, указывая на свой письменный стол, где лежал конверт с пленками. – Это твое.

– Делайте с ними что хотите, сэр.

– Большое спасибо. А вот с этим поступай, как сочтешь нужным.

И он протянул мне другой конверт, запечатанный, пухлый и тяжелый. Взвесив его на ладони, я взглянул на преподобного Дэниэла. Он по-прежнему казался мне намного меньше ростом, чем раньше.

– Это для детского дома в Хиллвью, – объяснил он. – И для родственников Лурии, если ты сможешь кого-то из них разыскать. В память об Уилле и обо всем, что он сделал хорошего.

– Уберите эти деньги обратно в ящик для пожертвований прихожан, – сказал я. – Полагаю, что именно оттуда вы их и взяли.

И, положив конверт на стол, я вышел.

Я застал Карла Рупаски в его кабинете. Его секретарша вышла, а Рупаски сидел, закинув ноги в огромных коричневых ботинках на письменный стол, и смотрел в окно. Вся Санта-Ана была залита ровным оранжевым свет, пробивающимся сквозь туман.

Когда я вошел, он улыбнулся, но не поднялся.

– Ты все-таки решил перейти на работу в транспортное управление?

– Нет, сэр, хотя это и заманчивое предложение.

– Что у тебя?

– Магнитофонная пленка. Я хотел бы, чтобы вы ее прослушали.

– Если там записан мой голос, то вряд ли она доставит мне удовольствие.

– Это довольно интересно. И у меня будет несколько вопросов.

При этих словах Рупаски спустил ноги со стола и наклонился вперед.

– Это официальный визит из управления шерифа, Джо?