9

Сперва пошли в ресторанчик возле железной дороги. Подле ресторанчика стояло несколько грузовиков, а в зале сидели мужчины, громко разговаривали, хохотали друг другу в лицо. Порой кто-нибудь с маху упирался локтем в столик или так ударял кулаком, что столик шатался. Клара, которая никогда еще не бывала в ресторане, сразу заявила молоденькой официантке:

— Я голодная. Хочу котлету. И кока-колу.

Ее спутник был старше, чем ей сперва показалось. Лицо мясистое, нечистая кожа в пятнах, глубоко посаженные глаза. Он все сыпал шуточками, сам себя перебивал, неестественно смеялся, бесцельно теребил ключи от машины. Из нагрудного кармана его рубашки торчал пяток сигар в целлофановой обертке. Клара улыбалась ему, выставляя напоказ зубы, и все откидывала назад волосы, которые падали ей на глаза. Между ними столик, вокруг народ, чего ей бояться?

— Ты выбралась оттуда еще побыстрей меня, — сказал он. Оказалось, его имя — Лерой. Он единственный сын миссис Фостер и собирается поступить на флот и навсегда уехать из Флоренции, только сперва ему надо сделать какую-то операцию, без этого на флот не возьмут.

— Мой папаша, чтоб ему пусто было на том свете, заставлял меня таскать по всему сараю наковальню и — всякое старое железо. Потому и надо делать операцию, пожаловался он, кисло улыбаясь и вертя в пальцах пробку от кетчупа. Запачкал пальцы соусом и вытер их об испод стола.

Музыкальный автомат заиграл песню. Это была нехитрая деревенская песенка, голос у певца — несильный, сонный, немножко гнусавый. Клара попыталась представить, какой этот певец с виду — уж во всяком случае, не похож на Лероя. Но Лерой подпевал и все улыбался и щурился, глядя на Клару, и вертел в пальцах пробку. Он был какой-то взбудораженный и никак не мог спокойно усидеть на месте.

— А вы разве не хотите есть? — спросила Клара.

— Ты ешь, а я погляжу.

Он опять тряхнул ключами от машины и сунул их в карман на груди. Ухмыльнулся, даже фыркнул — видно, его насмешила какая-то мысль, — облокотился на столик, подпер подбородок ладонью и уставился на Клару. Она быстро съела котлету, облизала губы, потом пальцы. Выпила кока-колу так быстро, что горло заболело. Лерой засмеялся.

— Ты прелесть девочка, — сказал он. — Пари держу, ты и сама это знаешь.

Он хотел прокатиться за город, но Клара сказала, что знает местечко, куда ей хочется, — она слыхала про одну гостиницу с баром, туда ходили жители их поселка. В какую-то минуту Клара подумала — может, она зря с ним поехала: он не сразу свернул к этой гостинице, а остановил машину на дороге и стал говорить что-то невнятное — он, мол, знает место получше, надо только проехать еще немного. Говорил, а сам на Клару не смотрел. Но она сказала «черта с два» — и он подъехал к гостинице. Клара тотчас распахнула дверцу, он еще зажигание не успел выключить, а она уже выскочила из машины. Он торопливо вылез, обежал вокруг машины, гравий громко скрипел под его тяжелыми шагами. И, запыхавшись, стал говорить какие-то бестолковые отрывистые слова: «Если моя мамаша… Вечерок на славу… такие дела…» Открыл перед нею дверь, затянутую москитной сеткой, и Клара вошла в ресторан с таким видом, будто вовсе и не знает этого Лероя. «Боже милостивый», — пробормотал он и утер взмокший лоб. У Клары от волнения немножко кружилась голова. Человек за стойкой, похожий на Лероя, спросил:

— Тебе сколько лет, красотка?

— А сколько надо?

Этот ответ так развеселил бармена и Лероя, что они оба покатились со смеху. Кто-то подал Кларе бутылку пива, она глотнула прямо из горлышка и осмотрелась. Взгляд ее перебегал по лицам — не то чтобы она искала кого-нибудь знакомого, нет, чувство, пожалуй, было такое, словно кто-то здесь может ее узнать. Голове стало жарко и тяжело от распущенных волос. В какую-то минуту Лерой сгреб рукой густую прядь — и Клара шарахнулась от него, как кошка.

— Ну-ну, не кусайся и не царапайся! — засмеялся Лерой и заслонился от нее, выставив ладони. Он уже подвыпил, и смех его звучал хрипло.

Народу все прибывало. За одним из столиков в глубине появился человек с очень светлыми волосами; у Клары екнуло сердце — отец! Но человек обернулся — нет, слава богу, ошиблась. Этому лет двадцать или, может, двадцать пять. Она забыла про него, а потом он опять попался ей на глаза — и опять сердце словно покатилось куда-то. Он сидел, откинувшись на спинку стула, заложив ногу на ногу, и слушал, о чем говорят его приятели, но был как-то отдельно от них, сам по себе. Другие все время вертелись, шаркали ногами, размахивали руками, а этот сидел неподвижно.

Сосед по столику толкнул этого человека локтем в бок и кивком показал на Клару — мол, на тебя девчонка смотрит. Светловолосый обернулся, нахмурился. Клара опять, зажмурясь, пила прямо из горлышка. Лерой потихоньку протянул мясистую лапу и обнял ее за плечи, казалось, он вернулся к ней откуда-то издалека. А Клара все смотрела на того, светловолосого, и не сразу стряхнула руку Лероя.

— Ты настоящая кошка, хорошенькая киска, — сказал Лерой. — У меня дома есть кошка. Ее зовут Люси.

Он погладил Клару по волосам, она вывернулась и небрежно стукнула его по груди тыльной стороной ладони; вокруг засмеялись.

— Убери лапы, толстопузый, — сказала Клара.

Когда она опять поглядела в сторону светловолосого, он как раз отворачивался. Что-то тяжкое, жаркое сдавило ей горло, ударило в голову. Она чувствовала, как вздуваются вены. Лерой что-то бессмысленно болтал и смеялся, а Клара встала и пошла прочь. Она прижала холодную, отпотевшую бутылку к щеке, потом к другой. Столкнулась с кем-то и, не глядя, шагнула в сторону. Какое-то шалое, пронзительное чувство нарастало в ней — вот сейчас она потеряет равновесие, споткнется и упадет, сейчас что-то случится… совсем как в церкви, когда она чуть было не побежала вперед, за другими, чуть не бросилась на колени. Вместо этого вот такой же шалый порыв заставил ее очертя голову выбежать вон — и на улице, в обществе Лероя, угас… а теперь это непонятное возвращалось, она ощутила какой-то зуд в ладонях, в ногтях, даже в зубах — да-да, она, кажется, готова кого-нибудь укусить. Она все еще неотрывно смотрела на светловолосого. С того места, где она теперь стояла, лицо его видно было сбоку… Может, и правда есть бог, про которого толковал священник? Наверно, та жаркая сила, что нависает сейчас над ней, и давит ее, и втискивается в нее, — это и есть бог. Этот бог все еще голоден, котлетами он не насытился, и это он заставляет вспоминать о ночах, когда она лежала и прислушивалась к Нэнси и Карлтону — без вражды к ним, без недоброго чувства к Нэнси, просто слушала, слушала и старалась понять, как будет когда-нибудь с нею, ведь, когда это с ней случится, она будет знать столько же, сколько знает Нэнси.

За столиком светловолосого сидели трое мужчин и женщина. Клара только раз поглядела на женщину и сразу про нее забыла. Голова светловолосого словно вдруг вспыхнула в тускло освещенной комнате, прямо на глазах. Казалось, вокруг нее дрожит знойный воздух, волосы светлые-светлые, совсем как у отца, но плечи у этого человека не похожи на отцовские — крепче, моложе, прямей, он другой, он особенный, ни на кого не похожий. Губы Клары пересохли. Она немного опьянела, накурено было так, что щипало глаза, а она, потная, усталая, все стояла в каком-то оцепенении и в упор смотрела на этого человека. И кажется, простояла бы так всю ночь, не обернись он к ней. Он не улыбнулся. Чуть помедлил и поднялся.

— Ты кого-нибудь ищешь, малышка?

Он подошел совсем близко, наклонился и заглянул ей в лицо. Клара широко раскрыла глаза. Нет, он не совсем такой, как ей казалось… странные у него брови — строгие, прямые, они словно отсекли лоб сплошной резкой чертой. А подбородок — квадратный. Клара чуть не расплакалась от страха, лучше бы это был кто-то… кто-то другой! Но она молчала. Глаза будто заволокло пеленой.

— С кем ты пришла? — спросил он и огляделся по сторонам. — Что ты тут делаешь одна?

Клара откинула волосы, упавшие на глаза. Она не знала, что отвечать.

— Я тебя отвезу, куда тебе надо, — сказал он.

— Я никуда не хочу.

— Я тебя отвезу.

Он взял ее за руку повыше локтя и повел. Клара еле поспевала за ним. Вышли за дверь, прямо в тучу ночных мотыльков и москитов. И этот человек спросил:

— Ты здешняя?

— Из Техаса, — сказала Клара.

— Что же ты здесь делаешь?

В резком свете неоновой вывески он поглядел на нее. Подвел к своей машине, открыл дверцу и втолкнул Клару внутрь — так толкают туда и сюда малых детей, будто легче просто толкнуть, чем объяснить, куда им надо идти и что делать. Потом он и сам сел рядом с ней. И сказал:

— Ты не из Техаса, совсем не из тех краев. Говоришь не так. — Он развернул машину. — Ну, куда тебе ехать?

— Вон туда. — Клара показала: прочь от города.

— В той стороне никто не живет. — Он помолчал, не глядя на нее. Потом выехал на дорогу и повернул к городу. С тех пор как они вышли из бара, он ни разу на нее не посмотрел. — Ты сюда не на попутных добиралась, а? С этим тебе, знаешь ли, надо поосторожней.

— Как хочу, так и добираюсь, — сказала Клара.

Не доезжая до города, он свернул к какому-то дому. Большой дом, трехэтажный, с просторной верандой; некоторые окна были темные, в других еще горел свет.

— Я тут живу наездами, — сказал он. — Завтра уезжаю. — И выключил зажигание. Клара ждала. В голове вспухало что-то жаркое, и она плохо соображала. — Ты, может быть, собираешься в Майами, а я нет, — докончил он.

— Еще чего, Майами какие-то, — сказала Клара.

Он погасил фары и повернулся к ней. Запахло спиртным, совсем как от Карлтона. Крепко, до боли, он обхватил ее за плечи, но Клара мигом вывернулась. Она тяжело дышала, и голова болела. Но внутри все как-то плыло и кружилось, и хотелось прижаться к этому человеку, спрятаться подле него и уснуть. Странное это головокружение понуждало ее — не видеть, не думать. А он протянул руку, открыл дверцу возле Клары, вытолкнул ее из машины и вылез следом. Остановился на тихой и темной подъездной дорожке, обнял Клару, поцеловал и отпустил; дышал он быстро, прерывисто.

— Ко мне надо с заднего крыльца, — сказал он и потянул ее за собой. За углом Клара наткнулась на какие-то доски, прислоненные стоймя к стене. Ее спутник в темноте отворил дверь, и они вошли. Через два шага была еще дверь.

Должно быть, это была не настоящая комната, а пристройка. Дощатые стены просто из шершавых, неструганых досок, и пол такой же. Вечер теплый, а из щелей в полу так и тянет холодом. В комнате — кровать и табурет, на табурете ржавый таз, и в нем — на донышке вода. На полу низенькая электрическая плита об одной горелке.

Он закрыл дверь и подтолкнул Клару к кровати. Он был высокий, не ниже Карлтона. Он скинул рубашку, грудь его заросла темно-русыми волосами. Клара смотрела на эту волосатую грудь и не могла отвести глаза. По ногам из щелей тянуло холодом.

— Сколько тебе лет? — спросил он. — Семнадцать, что ли? Восемнадцать?

Клара покачала головой.

— Может, тринадцать?

Он поджал губы, посмотрел на нее оценивающим взглядом. Так всегда смотрели на нее и на ее родных люди из города и те, у кого своя ферма. Так они смотрят на всех, кто живет, как она, в убогих поселках и, как она, нанимается убирать урожай. У Клары и в мыслях не было, что такие люди могут посмотреть на нее по-другому. Ей хотелось спать, она опустила голову и шагнула к этому человеку. Подошла, закрыла глаза и прислонилась к нему, ощутила лицом его влажную, горячую кожу. Он припал губами к ее шее, и она задохнулась и подумала — ничего не надо делать, надо только покрепче прижаться к нему. Но, должно быть, все-таки невольно отшатнулась — таз опрокинулся. Человек засмеялся, отшвырнул таз ногой к стене. Притянул Клару, и оба они упали на кровать. А кровать была прибрана — без одеяла, только простыни и подушка, и все же кто-то ее постелил. Простыни были холодные. Над Кларой закачались потолок и стена — она видела их сквозь разметавшиеся волосы и сквозь его волосы, а потом все заслонило его лицо. Он лег на нее — совсем так, как рисовалось ей в воображении, за годы до встречи с этим человеком. И она обхватила руками его шею, совсем как делала в воображении.

В полутьме она увидела его лицо — такое же сонное, как у нее, и какое-то медлительное и голодное. И оттого, что у него было такое лицо, что-то защемило внутри. Она схватилась за него, как утопающая.

— Да ну же, скорей, — сказала она. — Скорей.

Но он вдруг замер, отстранился, лег рядом. Она слышала его дыхание и ждала, все тело ждало, ошеломленное, застывшее в испарине, в растерянности и недоверии.

— Что за черт, — сказал он. — Сколько тебе лет?

— Не знаю… восемнадцать.

— Неправда, ты еще ребенок.

Вот уж слово, которое не имеет к ней никакого отношения! Она перевела дух, попросту презрительно фыркнула.

— Никакой я не ребенок, — сердито сказала она. — Сроду ребенком не была.

Он повернулся и сел на кровати, спустил ноги на пол.

— О господи, — пробормотал он.

Клара смотрела на него остановившимися глазами. Откуда-то донесся гудок автомобиля и затих вдалеке. До чего же они здесь одни, до чего темно за стеной, как легко им потеряться и потерять друг друга… Кларе казалось — под ногами разверзается яма, до краев полная тьмой и ночным холодом, и вот сейчас этот человек канет в ледяную тьму и не оставит следа.

— Я тебя люблю, — с ожесточением сказала Клара. И сроду я ребенком не была.

Он поглядел на нее через плечо. Вокруг глаз у него — тонкие черточки морщин, наверно, он часто щурится. На подбородке — тонкая светлая щетинка, ее хочется потрогать, погладить… но Клара не посмела. Кожа у него влажная, и волосы влажные. Она смотрела на него — и, кажется, видела слишком много; он скорчил гримасу и отвернулся.

— Ну пожалуйста. Я тебя люблю. Мне тебя надо, — сказала она. Сказала быстро, горячо. На шее у него дернулась какая-то жилка, и Кларе захотелось впиться в нее зубами. Телу до боли не хватает его, а он отстраняется, это неправильно, все всегда говорили — всякий мужчина во всякую минуту готов лечь с женщиной. — Мне тебя надо, мне чего-то надо! — сказала Клара. — Мне чего-то надо!

— Слушай, откуда ты взялась?

— Сама не знаю, чего это, только мне чего-то надо!

Сама не знаю, что такое… — Она всхлипнула.

— Я тоже не знаю, черт подери.

Через минуту он поднялся. И вышел. Слышно было, как он прошел по коридору, как отворилась дверь. Клара не шевелилась, лежала, тяжело дыша, стиснув зубы от злости. Теперь, когда он вышел, она не помнила, какой он с виду. Прежде, когда она думала о мужчинах, о любви, ей всегда представлялась безликая тяжелая сила — не какой-то определенный человек, а сила, которая подступит вплотную, надвинется, и можно будет уснуть под ее защитой и ни о чем не заботиться: будут руки, что ее обнимут, все равно чьи, просто руки, и тело, тяжелей и сильней ее тела, но не враждебное, и, что бы она ни делала в тот час, она все оставит, как в дремоте, как зачарованная, и ей станет так сонно, бездумно, пока не надо будет вырваться из всего этого и очнуться… и вот сейчас ей стало лениво и сонно, веки отяжелели, а он, который только что был рядом, оказался таким же призраком, как мужчины, что мерещились ей и вновь ускользали, когда она сгибалась над грядками, собирая бобы, или тянулась к высоким ветвям, снимая апельсины, — так ли, эдак ли, она всегда словно приманивала жаркое головокружение, которое вдруг превращало ее, Клару, в кого-то другого, в незнакомку без имени.

Она могла погрузиться во тьму и стать незнакомой девушкой без имени, которой чего-то надо, так надо, и вот она во тьме тянется к кому-то, кто тоже готов ее обнять.

Он вернулся. Притащил ведро с водой. Ногой притворил за собою дверь, подошел к плите, поставил на нее ведро. Сунул вилку в розетку. Клара молча следила за каждым его движением, ей хотелось смеяться — так было странно, так неспокойно. Он присел на корточки возле плиты и смотрел, как греется вода, и поводил голыми плечами, словно им было неловко под ее взглядом. Но самому ему вовсе не было неловко.

— Снимай платье, — сказал он.

— Чего?

— Ты грязная, снимай платье.

Клара вспыхнула.

— Я не грязная.

— Снимай платье!

— Я не грязная… я…

Глаза у него были голубые, зеленовато-голубые, холодные, не такие, как у нее. Прямые густые брови словно бросали тень на лицо. Он сидел на корточках в нескольких шагах от кровати, одну руку лениво уронил на колено.

— Я тоже грязный, — сказал он. — Все грязные. Ну как, сама снимешь или мне тебя раздеть?

Клара села на постели. Скинула туфли. Сказала сердито:

— Раздевай.

Секунду он не шевелился. Потом улыбнулся ей — усмехнулся коротко, мимолетно — и встал. Клара наклонила голову, он под ее волосами нашарил пуговицы на платье. Расстегнул — и Клара стала так, чтобы он мог стянуть с нее платье. И сразу выхватила у него платье и швырнула на пол.

— А что потом наденешь? — спросил он и поднял платье.

Клара стояла в короткой ситцевой рубашонке, на которую она недавно нашила розовые ленточки. Не успел он ей помешать, как она оторвала одну ленту.

— Ты сказал, я грязная! — крикнула она. — Ненавижу тебя!

— Ты грязная. Смотри.

Он потер ее запястье, на коже появились темные катышки. Клара широко раскрыла глаза. От его пальцев на руке у нее остались красные пятна.

— И волосы тоже, — сказал он. — Волосы надо мыть.

— У меня красивые волосы!

— Красивые, но грязные. Ты из поселка сезонников, которые убирают фрукты, верно?

— У меня волосы красивые, все говорят. — Клара всхлипнула и посмотрела на него, будто ждала, что он скажет какие-то другие слова, и станет ясно, что раньше он просто пошутил. — Все говорят, я хорошенькая…

Он разнял пальцами ее волосы, нагнулся. Думает, у меня вши, мелькнуло у Клары. Ей стало тошно.

— Сукин сын, ты сукин сын, — прошептала она. — Я скажу отцу, он тебя убьет… возьмет и убьет…

Он засмеялся:

— За что же меня убивать?

Клара рванулась, но он удержал ее. Стащил с нее рубашку, заставил стоять смирно и начал мыть. Клара крепко зажмурилась. В глазах закипали злые слезы, но и другое, сладкое чувство накипало в ней и не давало заплакать. Уже много лет никто ее не мыл. Когда-то давно ее мыла мать, но этого она почти не помнила. Пожалуй, даже совсем не помнила. И вот этот человек намылил руки и моет ее, и она, зажмурясь, чувствует его теплые, неторопливые, бережные ладони. И знает, что пробудившаяся в ее теле тоска, щемящая тяга к нему никогда не утихнет, останется с ней на всю жизнь.

Он вымыл ее и вытер тонким белым полотенцем. Оно было слишком мало, сразу намокло, и под конец он вытирал ее своей рубашкой. Клара стояла, перекинув волосы на одну сторону. Она чувствовала его дыхание на лице, на плечах. Потом открыла глаза — он протягивал ей ее одежду.

— Ступай домой, — сказал он.

Она покорно кивнула и взяла свои вещи.

— Я не хочу, чтоб тебе дома досталось. (Клара застенчиво полуобернулась, когда он заговорил.) Тебя часто колотят?

— Кто, папка? Нет.

Он помог ей застегнуть платье. Клара стояла смирная, послушная.

— Я устала, — сказала она. — Мне чего-то нехорошо.

Он промолчал. Когда он покончил с пуговицами, Клара круто обернулась.

— Я потеряла сумочку, — сказала она.

— Что?

— Я потеряла сумочку.

— Какую еще сумочку?

Она огляделась. И ничего не увидела.

— Не помню никакой сумочки, — сказал он.

Они вышли на улицу, и он повез ее в поселок. Было уже поздно, Клара прямо чуяла, как поздно. Может, отец уже вернулся… Глухая тяга к этому человеку, от которой выло все тело, не проходила, а стала еще нестерпимей, когда Клара подумала, что с ней будет, если отец уже дома.

Она отворила дверцу машины. В свете фар тучей толклась мошкара.

— Дать тебе денег на новую сумочку?

— Не надо.

— Я думал, тебе этого хочется.

Кларе ничего подобного и в голову не приходило. Ей стало совестно, даже в жар бросило. Чуть помолчав, он медленно проговорил:

— Послушай, если захочешь со мной повидаться, пока я не уехал… приходи завтра. Только лучше не надо.

Она кивнула и побежала к дому.

В голове шумело от страха. Никогда еще она ничего подобного не делала, никогда не заходила так далеко. Видно, ею завладел тот самый бог, который вселился в священника — заставил пронзительно и яростно кричать, заставил метаться взад и вперед там, в церкви. Бог вырвал у него рыдания и стоны отчаяния… теперь Клара понимала, каково ему было, священнику.

Она бежала вдоль длинного, приземистого барака — домой. И тут остановилась. Их дверь была отворена, в комнате горел свет. Послышался отцовский голос: — Это она, что ли?

Клара чуть помешкала, не выходя на свет, потом шагнула вперед. Карлтон сидел в ногах своей койки. Клара увидела лицо Нэнси. Рузвельт и Родуэл жались за ее спиной. Карлтон поднялся, подошел к двери. Шагает очень осторожно, значит, пьяный, поняла она… — Тебя видели в таком месте, куда тебе ходить не след, — сказал он.

Лицо его было страшно. Клара не шелохнулась. Еще сам не зная для чего, он занес руку.

— Сука! — сказал он. — Вся в мать!

И накинулся на нее с кулаками. Нэнси закричала, стала звать на помощь. Клара пыталась вырваться, но куда там — Карлтон держал крепко. В окнах зажигались огни. Кто-то заорал. Карлтон сыпал бранью — Клара слышала эти слова всю жизнь, но не понимала, а сейчас поняла: они означают ненависть, означают, что тебя хотят убить. Потом отец выпустил ее. Шатаясь, он попятился назад — двое мужчин схватили его и оттащили.

— Носит их нелегкая! Дома не сидится! Вечно удирают… суки… что она, что мать! — орал Карлтон. — Нет чтоб дома сидеть, удирают, суки! Никого не любят… Клара на все плевать хотела, моя Клара…

Он заплакал пьяными слезами. Кто-то встряхнул его за плечи, стараясь привести в чувство.

— Ты нынче девчонку не тронь, слышишь? — сказал кто-то из мужчин.

— Удрала из дому… паршивая сука, дрянь, все они суки…

— Не тронь ее, Уолпол, понятно?

Его втащили в дом, уложили на койку. И он тотчас же уснул, не успела голова опуститься на подушку. Клара провела рукой по лицу и увидела на ладони кровь. Взглянула на Нэнси — и отвела глаза. Конечно же, это Нэнси была в ресторане, это Нэнси ее там видела… ну и наплевать. Во рту кровь, вот это настоящее — вкус крови во рту. Рузвельт и Родуэл, братья, не в счет. Пускай смотрят. Пускай насмехаются. И Нэнси не в счет. Отец храпит на постели, лицо у него багровое, рубаха расстегнута, видна впалая грудь и мягкий, оплывший живот — вот это сейчас настоящее, но ненадолго.

Соседи разошлись по домам. Нэнси погасила свет. Они лежали в темноте и слушали, как храпит Карлтон, и потом все уснули, кроме Клары. А она лежала и думала. Будто год за годом откуда-то издалека дул сильный свежий ветер — и наконец налетел на нее, подхватил и уносит. Вот и все.

10

Карлтон проснулся. Над ухом кто-то вопил:

— Оглох ты, что ли? Вставай!

Он открыл глаза — совсем чужая женщина кричала на него. Круглое и словно дубленое лицо ее с вытаращенными глазами казалось даже не женским, а мужским.

— Долго ты будешь валяться? Черт паршивый! Твоя дорогая доченька удрала, а нам на работу пора… скоро шесть, сдурел ты, что ли, до этих пор разлеживаться?

Он оттолкнул Нэнси и сел. Обежал взглядом комнату.

— Пошли живей, автобус уйдет, — злобно прошипела Нэнси. — Я ребят накормила, пока ты тут храпел… что с тобой только приключилось? Уж и выпить чуток не можешь, сразу с копыт долой! И ведь два дня не работал, вот смех! Заехали в этакую даль, а потом на тебе — убирайтесь, мол, не будет вам работы!

Карлтон поднялся. Со вчерашнего дня он так и не разделся, башмаки и те не скинул. В желудке затягивался тугой узел. Карлтон стоял, ссутулив плечи, наклонив голову, и слушал Нэнси вполуха, все внимание поглощено было одним — вот этим узлом в желудке. Он уже хорошо знаком, но может и взбунтоваться. А надо собраться с силами и подумать о Кларе.

— Ты что? — спросила Нэнси. И обняла его одной рукой. Он не шевельнулся. — Поглядеть — ты вроде как нездоров, — сказала она.

Карлтон легонько оттолкнул ее. Лучше не делать быстрых, резких движений, страшновато — вдруг сдвинешь с места что-то такое, чего потом не остановишь.

— Да, вот… я ж говорю, Клара-то… удрала, — сказала Нэнси жалобно и в то же время с вызовом. — Зря ты ее так отлупил, она девочка неплохая. Сам знаешь. Я ее не осуждаю, что сбежала, я и сама сбежала, эдакой подлости я ни от кого бы не стерпела…

Карлтон наклонился над тазом, ополоснул лицо холодной водой. Странно, но он чувствовал: вода стекает по коже где-то далеко, словно он наблюдает за этим, сжавшись глубоко внутри самого себя.

— Нам пора. Нынче жарко будет, — сказала Нэнси.

Оттого что Карлтон все молчал, ей стало тревожно; она заговорила помягче: — Миленький, ты, может, нездоров?

Узел в желудке на миг угрожающе дернулся, но Карлтон его одолел. Нет уж, его не вырвет, не желает он этого мерзкого вкуса во рту. Мокрая кожа зудела, и он следил за своей рукой — вот она поднимается потереть лицо, вот пальцы скребут кожу… потом он про это забыл и замер, прижав ладонь к щеке, точно погруженный в размышления философ. В эти минуты мозг его пробуждался от спячки. Надо прорву всего обдумать, вдруг понял он… надо во всем разобраться. Недели, месяцы, годы он терпел, а на него наваливалась всякая всячина. Если в ней не разобраться, не понять все до мелочей, он никогда не сумеет от всего этого избавиться и начать новую жизнь.

— Меньшая здорова?

— Ясно, здорова. — Нэнси, видно, была тронута, что он про это спросил.

— Сколько у тебя денег?

— А?

— Денег сколько?

— Это как — вот сейчас?

— Я тебе в пятницу давал три доллара.

— Я… мне надо было купить еды…

— На, держи.

Он запустил руку поглубже в карман и вытащил грязный, туго свернутый лоскут, когда-то это был шелк. Развернул, достал несколько долларов и дал Нэнси; он не замечал, как она на него уставилась. Лицо ее побелело, напряглось, будто она ждала, что он ее ударит.

— Это тоже подспорье, а нынче еще заработаешь.

Вместе с ребятами получишь двенадцать монет.

— А ты куда?

Он сунул оставшиеся деньги в карман. Пригнулся к зеркальцу, поглядел на себя. Узел в желудке затягивался туже; кажется, вовсе не его, а чье-то чужое лицо беспомощно глядит на него из зеркала.

— Фу, черт.

Он потер ладонью глаза, рот. После пьяного сна все тошно, муторно. Вдруг привиделась Клара — как она рвется у него из рук, — но он встряхнулся и отогнал это видение. Придется еще многое вытряхнуть из головы, прежде чем он сможет наконец перестать думать.

— Миленький, ты что, идешь ее искать? Карлтон?

Он скорчил гримасу и шагнул за порог, в безмятежное, яркое, солнечное утро. Прошел будто мимо чужой, будто мимо нищенки, которая клянчит и дергает за рукав.

— Где ты станешь ее искать? — в страхе спросила Нэнси. — Карлтон! Да куда ж ты? Она сама воротится! Не связывайся с городскими, худо будет…