Сад радостей земных (№1) - Сад радостей земных

— Больше никуда не денешься, — сказала она. — Никуда.

У Лаури вдруг пресеклось дыхание, впереди, в ярком свете фар метнулось что-то белое, толчок… Клара вскрикнула:

— Останови, Лаури! Скорей…

— Да брось ты…

— Ну пожалуйста!

Лаури затормозил. Клара выскочила из машины и побежала обратно. Дорогу перебегала кошка, белая кошка, машина сбила ее, и теперь на глазах у Клары тело судорожно билось, будто силилось снова ожить. Клара опустилась на колени. Кошка яростно скалилась, но напрасно грозились блестящие маленькие зубы; из живота хлестала кровь. Клара стояла на коленях и не могла отвести глаза. Кошка зашипела. Клара медленно съежилась, обхватила себя руками за плечи, словно старалась удержать себя в целости, словно боялась, что и из нее сейчас вытечет вся кровь. Как все это хрупко, непрочно — плоть и кровь… ведь как умерла ее мать? Однажды ночью на нее лег мужчина — и месяцы спустя, много месяцев спустя, она от этого умерла. Вот как оно было. Клара смотрела на издыхающую кошку будто сквозь пелену, слезы туманили ей глаза.

Кошка вытянулась и застыла. Даже кровь, которая залила все вокруг, казалась застывшей, ненастоящей.

Подошел Лаури, поднял ее, поставил на ноги.

— Это всего лишь кошка, — сказал он.

Клара плакала и никак не могла перестать.

— Пойдем, малышка. Мне некогда.

Кларе так хотелось ему объяснить: ведь еще несколько минут назад кошка была живая, все в ее теле трепетало и действовало как надо — и мышцы, и тоненькие косточки, и глаза, а теперь все неподвижно, все мертво. Эти две истины так просты, что в них тонешь без возврата.

— О господи, малышка, ты совсем как я. Слишком близко все принимаешь к сердцу.

Он отвел ее к машине, помог сесть. Клара увидела в стекле свое отражение — какая она ошарашенная, потерянная. Лицо совсем белое, от этого губы прямо черные, курам на смех. А перед глазами все течет кровь — и не то чтобы из раны или кто-то один истекает кровью, а вообще течет кровь, льется сплошным темным потоком и теряется в грязи. Клара прижала руки к животу.

— Не люблю кровь, — сказала она.

— Надо привыкать.

Поехали дальше, и настроение Лаури словно бы переменилось. Он стал сумрачный и точно оцепенел. И когда заговорил, голос его, печальный и сердитый, будто пробивался сквозь оцепенение. Можно было подумать, что это он говорит ей, Кларе:

— Все на свете истекает кровью, пока не умрет. Я это вижу. Если хочешь уберечься от насилия, волей-неволей сам становись насильником… нападай первый. Тогда ты всем управляешь. Сам играешь в эту игру. И даже если идешь на риск, а потом удача изменит и под конец тебе крышка… все равно это не то, что просто попасть под колеса. Или подохнуть от рака, или сгнить в тюрьме. Надо войти в игру, самому быть таким же.

— Бедная кошка…

— Если б ты не раскрывала рта, я бы забыл, что ты такое, — сказал Лаури, и эти слова больно резнули Клару. — Мне всегда кажется, что ты лучше, чем есть на самом деле. А потом ты что-нибудь такое скажешь — и конец.

— А та сука, разве она…

— Не думай об этом. Я считаю, что мы с тобой… ну, примерно как брат и сестра. Мне всегда хотелось о ком-нибудь заботиться. О ком-нибудь, кому я нужен. — Он устало провел рукой по глазам, будто сказал лишнее. Охота тебе расстраиваться из-за девиц, с которыми я тут болтаюсь. Всем на них наплевать. Им и самим на себя наплевать. Не думай об этом.

Клара недоверчиво фыркнула.

— Во сне я вижу тела, — сказал Лаури. — Одни тела, без лиц, без имен, даже не разберешь, живая женщина или мертвая, мне все равно. И когда просыпаешься, хочется поскорей с себя это стряхнуть. А ты — единственная, кому я нужен. У тебя никого больше не было, ты была совсем одна. Поэтому к тебе у меня другое. Ты тогда просто попалась.

Кларе представились магазин стандартных цен, и ее комнатка, и длинный-длинный путь, отделяющий Тинтерн от поселка сезонников в далекой Флориде.

— Я уж всегда на чем-нибудь да попадусь, — сказала она.

Лаури словно не услышал.

— Ты была просто девочка. Ровно ничего не смыслила. Прежде я за всю жизнь не сделал ничего такого, чем можно гордиться, чтоб приятно было вспомнить. Но я рад, что выручил тебя. А как я помимо этого живу, лучше не рассуждай, это тебя не касается.

— Меня не касается, — эхом отозвалась Клара.

— Почему ты всегда за мной повторяешь?.. Слушай, ты живешь в Тинтерне уже целый год. Ты не скучаешь по своим?

— Скучаю.

— Хочешь вернуться?

Кларе опять представилась кошка, издыхающая на дороге.

— Не хочу. Да я и не знаю, где они.

— У тебя нет никого, кроме меня, так?

— Мы дружим с Соней, и с Кэролайн, и с Джинни, ну, с Джинни Брустер, она замужем, и еще есть одна очень славная старушка…

— Но мужчины другого нет, так?

— В нашем магазине управляющий — мистер Пельтье, — хмуро сказала Клара.

— А, этот. Может быть, он к тебе пристает?

— Нет.

— Если кто-нибудь станет приставать, скажи мне.

— Бывает, едут мимо в машине и говорят всякое…

— Лишь бы не останавливались.

— А если я стану с кем гулять, ты что будешь делать?

— Ничего.

— А если с тобой?

Лаури засмеялся:

— Детка, этому не бывать.

— Ты сегодня вернешься к той девке, а она ни капельки не красивей меня, — сказала Клара. Она вдруг почувствовала себя совсем измученной и опустошенной.

— Сперва сотри долой помаду, — сказал Лаури. Честно говоря, ты с виду просто чучело. Прямо курам на смех. Юбки ты носишь чересчур в обтяжку. Ноги тощие. И руки тощие. И что ты выкамариваешь со своими волосами, отчего они тебе в глаза лезут, — это тоже курам на смех. А брови тебе, верно, подрисовала какая-то косоглазая подружка. Они у тебя неодинаковые.

Клара сердито засмеялась.

— Меня Соня причесывала, — сказала она. — Мне так нравится.

— Ну ясно.

— Устала я, — сказала Клара. — Прямо как старуха.

Не поймешь, какое человеку надо лицо.

Лаури довез ее до Тинтерна, остановил машину перед домом, где она жила.

— Зайдешь на минутку или сразу поедешь назад к той суке? — спросила Клара.

— Она не сука, она просто глупая.

— Может, кофе выпьешь?

— Ты не умеешь варить кофе.

— Так сам свари.

Они поднялись по темной скрипучей лестнице. В доме еще четыре комнаты сдавались одиноким жильцам.

— Рядом со мной живет такая славная старушка. У нее куча цветов в горшках. Только она больно много говорит. Как по-твоему, откуда она берет деньги?

— А ты откуда берешь?

— Которые от тебя, а которые зарабатываю. Только я тебе отдам, что задолжала.

— Ты мне ничего не должна.

— Нет, должна. И я все отдам.

Клара зажгла верхний свет. В комнате едва помещались кровать, карточный стол и кое-как сработанный комодик, по стенам Клара кнопками прикрепила картинки с водопадами и закатами. Всякий раз, когда Лаури переступал порог, Клара ждала, что он похвалит ее уютное жилище, но он хоть бы слово сказал.

— Она у меня новая. — Клара показала на маленькую приземистую лампу с круглым корпусом и с бантиками на абажуре. Корпус был размалеван ярко-зеленым и желтым, что должно было изображать цветущий луг, абажур — ослепительно-желтый. — Я ее взяла со скидкой в нашем магазине. Три доллара стоит.

Лаури шумно вздохнул — то ли насмешливо, то ли сочувственно.

Он сидел на краю кровати. Покрывало Клара пока еще не купила, только откладывала на него деньги, но постель была аккуратно застлана, подушка накрыта старательно расправленным розовым одеялом. На полу у ног Лаури лежал крохотный овальный коврик из чего-то мохнатого и очень розового. Лаури смотрел на него чуть дольше, чем надо бы.

— Он мне годится, когда холодно, а я босиком, — объяснила Клара.

Она покраснела от удовольствия. И неловко и радостно, что он здесь, ведь ему вечно недосуг у нее посидеть. Клара отошла в сторонку, оперлась на доску в углу, тут была ее кухня: маленькая раковина с пятнистым от ржавчины краном и доска на козлах, а на ней электрическая плитка. Над этим подобием кухонного столика висел огромный календарь с изображением младенца в обществе двух белых котят. Лаури перевел взгляд на занавески из мягкой ткани — белые в красную горошину, — потом на «портьеры» у входа, темно-зеленые в голубую полоску. Пол был немного покатый. Клара постелила кое-где коврики. Но открытого места почти не оставалось, все занимала мебель: койка, ночной столик (это была голубая картонка из-под какого-то товара), туалетный столик (еще картонные коробки, на них положена доска, и все прикрывает пышная розовая юбка), карточный столик, единственный стул. Лаури глядел, глядел на все это и наконец улыбнулся.

— Мне тут нравится, — сказала Клара. — Тут очень мило. У меня раньше никогда не было своей комнаты. А когда ты поведешь меня к себе?

— Зачем?

Клара засмеялась:

— Хочу поглядеть, как ты живешь.

— Лучше не смотреть.

— А почему?

— Тебя это, пожалуй, не развеселит.

— Я почта все время веселая, — запротестовала Клара. — Просто сейчас в машине мне… мне стало худо. А иногда Соня остается у меня ночевать, и мы с ней разговариваем… и читаем всякое…

— Что же вы читаете?

— Ну… вроде этого. — Клара показала какой-то комикс. — И она читает вслух из журналов рассказы про любовь. Я-то их еще не очень хорошо читаю.

— Почему?

— Больно трудно.

— А ты не собираешься научиться читать?

— Если ты будешь меня учить…

— Когда я пробую тебя учить, ты ведешь себя как дурочка. Не умеешь сосредоточиться.

— Теперь я не буду дурочкой. Это прошлый год я дурила, ты тогда страх как разозлился. А теперь я на целый год старше.

— Лучше пойди в школу.

— Я уже не маленькая.

— В магазине знают, сколько тебе лет?

— А ты им, что ли, говорил, что мне семнадцать? Я ж знаю, до шестнадцати школу бросать не велят, а тут ко мне никто не пристает… А почему мне нельзя поглядеть, где ты живешь?

— Твои родители читать не умели, так?

— Ну ясно, — хмуро сказала Клара.

— А братья и сестры?

Клара пожала плечом, в точности подражая Лаури.

— Если не хочешь остаться такой, как твои родные, научись читать. В следующий раз, когда приду, я тебе кое-что принесу.

— А когда ты опять придешь?

— Не знаю.

— Правда не знаешь? Потому что я…

— Я же сказал, не знаю.

Клара покорно отвернулась, достала кофейник и чашки. Лаури поднялся и отстранил ее.

— Я сам сварю, — сказал он.

Клара стала позади него, обвила его руками за талию.

И прижалась щекой к его спине, но лицо ее оставалось серьезным: она слушала, как бьется его сердце.

— Почему мне нельзя посмотреть, где ты живешь? — сказала она. — А знаешь, мой папка один раз убил человека.

— Ты мне уже говорила.

— Лаури, а я правда тощая?

— Только руки и ноги тощие.

— Значит, я тебе не нравлюсь?

— Конечно, нравишься.

— В журналах на картинках все женщины тоненькие…

— Это что, духи так пахнут?

— Ага, духи… немножечко.

— Слишком крепкие.

— Они хорошие, они из нашего магазина.

Лаури промолчал. Клара выпрямилась и стояла у него за спиной. Потом сказала:

— Мне очень нравится там работать. Большое тебе спасибо, ты меня так хорошо устроил. А вот Соне там не нравится. Все как есть не по ней. Соня мне одалживает бусы и всякие вещички, и я ей тоже. Мы с ней настоящие подруги.

— Соня — это та, у которой мать со странностями?

— Да-а, наверно. Она и правда вроде странная.

— А не сумасшедшая?

— Ну, я не знаю… Она и не глядит, что Соня делает, ей все равно. Соня что хочет, то и делает. У нее есть дружки на алебастровой фабрике. А Кэролайн, знаешь, мы думаем, Кэролайн собирается замуж… он служит на большой ферме, ну, в том конце долины.

— На ферме Ревира?

— Да, Он там служит, он может заработать кучу денег. Он возит Кэролайн на автомобильные гонки. Мы думаем, они поженятся.

— Эти духи слишком крепкие, прямо воняют. Ты что, сама надушилась?

— Только за ушами немножечко.

— Запах такой, что хоть насекомых морить.

Лицо Клары окаменело.

— У меня насекомые не водятся, — сказала ока.

— Ладно, ладно, я знаю, что не водятся.

— Не водятся и не водились, сроду не водились, — сказала она; вши у нее когда-то были, и от горечи этого воспоминания даже голос сел.

— Детка, я же вижу, у тебя здесь очень славно и чисто. Очень чистая комнатка, — сказал Лаури и потрепал ее по плечу. — Когда ни придешь, у тебя всегда чистота.

Клара слабо улыбнулась:

— Ну да… что ж… я всегда любила, чтоб было чисто. Всегда и полы мыла, и посуду — что при мамке, что при Нэнси…

— Ты очень чистоплотная девочка.

— Вон у меня под раковиной какой большой, хороший таз. Я в нем вся могу мыться, только осторожно. Видишь, какой?

— Просто замечательный таз.

Клара посмотрела на него и нахмурилась:

— Ты надо мной смеешься?

— Нет.

— Это просто таз, и никакой он не замечательный. Ты надо мной насмехаешься.

— Замечательный таз, детка.

Клара отвернулась, будто сердится. Села на край кровати, потом откинулась назад. Поглядела на потолок — он высоко и в мелких пятнах, оттого что протекает. А это уж не паутинка ли? Нет, померещилось, она только нынче всюду обмела и стерла пыль.

— Я почти все время веселая, — сказала она, — только вот скучно становится. Когда я дома жила, со своими, всегда надо было работать. Да по-настоящему, не то что в лавке. Зато все время были наши, и я об них заботилась. Папка не так уж много пил. А тут… что ж… станет скучно, а поговорить не с кем.

— А как же Соня?

— Она ж не может часто у меня ночевать. Ей надо за матерью приглядеть и за меньшими… Вроде скоро ее отец вернется, кто-то рассказывал. Он чего-то там натворил. Соня не знает, где он. Она ничего, славная, только шалая немножко. Она все меня уговаривает гулять с ее компанией, а я не соглашаюсь. Она думает, ты мой дружок… А Кэролайн все время с Дэви… со своим дружком. А Джинни замужем. Она иногда зовет меня ужинать.

— Так почему же ты скучаешь?

— Не знаю. Живу одна, как-то чудно. В моем возрасте не годится жить одной.

— Это лучше, чем жить в какой-то дыре, где жмутся еще пятеро, как сельди в бочке, — сказал Лаури.

— Ну, там-то ко всему привыкаешь. Всего навидаешься и ничего не в диковинку. Живем всей кучей. А твои родные кто были?

Лаури пожал плечами.

— Ферму Ревира ты знаешь, — сказал он. — Гипсовый карьер тоже на их земле. Вот и я родом примерно с такой же фермы. Только подальше отсюда.

— Ты и сейчас там живешь?

— Когда был кризис, мои разорились и ферму потеряли.

Клара серьезно кивнула — пускай Лаури видит, что ей не впервой слышать это слово. А что оно означает, бог весть, — представляется что-то смутное, темно-серое, цвета старых досок, которые сто лет мокли под дождем.

— Мои родные были собственниками, старались побольше всего накупить и накопить — и все потеряли. А я не собственник. Мне ничего не нужно.

— А мне тоже много всего нужно, — сказала Клара. Я люблю все свои вещи, и коврики, и картинки. — Лаури пододвинул к ней стул и сел рядом. — Скоро я куплю покрывало на кровать, а потом золотых рыбок.

— На черта тебе сдались золотые рыбки?

Клара немножко обиделась.

— Они мне нравятся.

— Лучше уж заведи в доме цветы. Будет славно.

Теперь он говорил по-доброму. И отхлебнул кофе. Клара не могла пить, кофе оказался слишком крепкий.

— Ну как, — сказала она и чуть улыбнулась, — жалеешь, что не поехал опять к ней?

— А ты что же, всерьез ревнуешь?

Улыбка стала победоносной.

— Ты здесь, со мной, а не с ней. Придется ей тебя обождать.

— Я увижусь с ней в другой раз.

— А вот сейчас ты здесь, со мной.

— Сегодня мы с ней уже виделись, — сказал Лаури. Не то бы я сюда не пришел.

Клара протянула ему свою чашку:

— Поставь на стол. Я не хочу.

— Что ты злишься?

Клара встала, протиснулась мимо него и подошла к туалетному столику. Там к стене прислонилось маленькое прямоугольное зеркало. Клара нагнулась и стала себя разглядывать. Позади в зеркале виден Лаури, он даже не глядит на нее! Сидит и пьет кофе, видно, как движется его подбородок, как он глотает. Клара тихонько засмеялась. И увидела в зеркале, как он повернулся к ней; похоже, что ему весело.

— Отчего ты такая ревнючая? — спросил Лаури.

— Ты ее возил кататься?

— Возил.

— И понравилось тебе?

— Ну конечно.

— У нее еще много ухажеров?

— Да, наверно.

— И ей с ними тоже нравится? Женщинам тоже это нравится?

— Иногда.

— Одна подружка мне говорила, это больно, — сказала Клара, приглаживая щеткой волосы. — Она говорит, будет очень больно. Только если я кого люблю, я не побоюсь…

— Ну ясно, не побоишься, — сказал Лаури.

Клара обернулась к нему:

— Прошлый месяц ты тоже меня вот так бросил и укатил с какой-то сучкой. Больше так не смей.

— Я ведь знал, что ты меня подождешь.

Клара отшвырнула щетку.

— Знаешь, как я тебя люблю, черт возьми! Я все время про тебя думаю! Всю неделю тебя жду, а ты бывает, даже не приходишь… ну ладно, знаю, ты занят, у тебя дела какие-то… и куча всяких девок… Только… потом ты меня бросаешь, а я сиди и жди… ну, я еще с тобой сквитаюсь!

— Как же это?

— Ты меня доведешь, прямо рехнуться можно! Прямо убила бы эту девку, перерезать бы ей глотку, и пускай вся кровью изойдет!

— Ладно, успокойся.

— Пускай они все рожают и пускай тогда сдохнут! Пускай все сдохнут!.

Лаури допил кофе, поставил обе чашки в раковину. Его молчание жгло Кларе щеки.

— Придешь ты на той неделе или нет? — резко спросила она.

— Едва ли.

— Почему?

— Есть разные дела.

— А когда будешь учить меня читать?

— Когда-нибудь потом.

— Ты на меня злишься?

Лаури закурил еще одну сигарету.

— Ты просто ребенок, сама не понимаешь, что говоришь. Я не могу относиться к тебе серьезно.

— Тогда дай мне денег. Мне нужны деньги, — в сердцах сказала Клара.

— Дам немного.

— Потому что мне надо. Надо!

— Успокоишься ты наконец?

Клара отвернулась. Щеки жгло как огнем.

— Одуреешь с тобой, — горько сказала она. — Я все время про тебя думаю, а как ты придешь, совсем дурею… если б нам не разговаривать, я бы тебя любила и не думала про это, ты только будь со мной, я все для тебя сделаю… а как ты начнешь говорить всякое, ну прямо не могу, прямо тебя ненавижу, весь век это буду помнить, до самой смерти… как я тебя ненавижу…

— Что же ты будешь делать?

— Ничего. Ничего я тут не могу, — отрезала Клара. Черт, на мне новое платье, а ты будто не видишь, ни словечка не сказал. А теперь оно уже все мокрое и мятое.

— Чересчур коротко.

— Чересчур коротко! Все шлюхи, с кем ты спишь, такие носят, и ничего… а мне нельзя…

— Клара, молчи.

— Не могу я молчать. Я всю неделю сама с собой разговариваю перед зеркалом, чтоб тебя получше уговорить.

Лаури расхохотался.

— Я его сниму, — сказала Клара. — Оно все мятое.

Она швырнула платье на кровать. Остановилась в сорочке посреди комнаты и заявила:

— Вот захочешь когда-нибудь меня любить, а я скажу — пошел к чертям. Вот что я сделаю. Я тогда буду замужем и пошлю тебя ко всем чертям.

— Сколько стоят золотые рыбки?

— А?.. Не очень дорого. Только надо еще стеклянный ящик. И туда морской травки и рыбьего корму.

— Это все в магазине стандартных цен?

— Где ж еще?

— Если тебе скучно, купи себе золотых рыбок. Я не хотел над ними смеяться.

Кончиком босой ноги Клара тронула ногу Лаури. Посмотрела на него и медленно, застенчиво улыбнулась.

— Я вчера вымыла голову, нарочно для тебя. Я хорошенькая, я знаю. Я ж вижу, как люди на меня смотрят. — Она села на кровать напротив Лаури, изогнулась, наклонилась и поцеловала его. Время замедлилось, стало так хорошо, и непременно надо было запомнить эти медленные и сладкие минуты, ведь этого ей должно хватить, пока он не придет опять. Она обвила руками его шею, прижалась щекой к его щеке.

— Придешь на той неделе? Ну пожалуйста!

— Не знаю.

— А читать поучишь?

Спиной, обнаженной кожей она ощутила его ладони. Оттого что между ними все так долго было словно тугая струна, Клара вдруг устала, даже спать захотелось; она ткнулась лицом ему в грудь, в рубашку.

— А если я приду на той неделе, ты опять будешь меня пилить? — сказал Лаури.

— Чего? — сонно спросила Клара.

— Если мы куда-нибудь поедем и я ненадолго отлучусь, опять будешь меня пилить?

— Не буду.

— Не будешь?

— Нет.

— Будешь помнить, что я тебе друг?

— Да.

— И хватит с тебя? Ни с кем крутить не станешь?

— Нет, Лаури.

— Не станешь ворчать — мол, все не так, все не по мне?

— Не стану, Лаури.

Когда он ушел, она подсела к зеркалу и снова разыграла для себя этот разговор. Голова была мутная, тяжелая; она так вымоталась, будто спорила с Лаури несколько часов подряд. Все тело тупо ныло. Клара закрыла глаза и стала вспоминать, как поцеловала его. И как он потянулся и поставил чашки в раковину. И как вел ее к машине, когда она расплакалась над той кошкой… кажется, он обнял ее за плечи? Вроде да. И как он барабанил пальцами по баранке.

— Ничего, когда-нибудь я с ним сквитаюсь, — сказала она вслух.

3

От волнения Клару поминутно бросало в дрожь. Соня стояла перед узким, в желтых пятнах зеркалом, приделанным изнутри к дверце стенного шкафа, ее голова и плечи не совсем заслоняли отражение Клары.

— А вдруг он придет, не застанет меня и уйдет? — сказала она. — Вдруг я не успею вернуться?

Соня причесывалась. Она была рослая, крепкая, темные волосы, оливково-смуглая кожа; сразу видно было, какие у нее сильные руки и плечи, сила эта чувствовалась даже в нетерпеливых взмахах щетки. Порой она немного отодвигалась, и тогда в зеркале сияли светлые волосы Клары. Она смотрела на себя, даже когда Соня заслоняла зеркало. Стояла очень прямо и совсем тихо, приоткрыв рот, едва дыша. Они собирались на свадьбу Кэролайн и обе уже принарядились. От их высоких каблуков и ярких платьев чердачная каморка стала на себя не похожа, будто все в ней перевернулось вверх дном; остро и приторно пахло духами.

— Не станет ждать, так черт с ним. Больно много о себе воображает, — заявила Соня с видом многозначительным и в то же время рассеянным, как у всех женщин, когда они смотрятся в зеркало.

Весна подходила к концу, было уже совсем тепло. Клара неотрывно смотрела прямо в глаза своему отражению. Зеркало было кривовато, но она этого не замечала. Она думала об одном: сегодня придет Лаури, обещал прийти, и она утром проснулась в уверенности, что он придет, да, да… больше он не обманет, раз обещал. Она смотрела на себя в зеркало, и кровь быстрей бежала по жилам.

— Может, он удивится, куда это я ушла, — сказала она.

— Ты же оставила на двери записку, и ладно.

— А он удивится, почему я его не дождалась…

— Ну и черт с ним. — Соня придвинулась ближе к зеркалу, повернула голову вправо, влево, окинула себя оценивающим взглядом. Ей минуло семнадцать, а казалось, что больше, так недовольно были надуты ее губы и сдвинуты брови. И неожиданная улыбка этих ярко накрашенных губ всегда удивляла. — А нашей Кэролайн здорово повезло, верно?

— Да-а, — мечтательно сказала Клара. И провела рукой по волосам. Она была в перчатках, в белых перчатках. Вдруг заметила их в зеркале и чуть не ахнула — даже странно смотреть, будто они краденые. Все, что на ней надето, кроме туфель, — чересчур яркое голубое платье, украшения в оправе поддельного золота, искусственный жемчуг на шее, — все куплено было в том же магазине стандартных цен, где она работала уже два года. — А я все думаю про Лаури…

— Ты слишком много про него думаешь, — сказала Соня и мрачно уставилась в зеркало. — Черт бы драл эти волосы. Свинство.

— А что, вид хороший.

— Вид гнусный. Только тебе плевать.

— Нет, вид хороший, — сказала Клара.

Она взяла щетку и стала приглаживать волосы подруги. Соня хмуро и недовольно подчинилась. Они дружили уже давно, им больше незачем было притворяться милыми и любезными. Если поглядеть сбоку, Соня казалась туповатой и вспыльчивой. Но порой она говорила мягко или как-то особенно, смущенно опускала глаза, и это всегда было неожиданно и удивительно. Она почти всегда подражала знакомым мужчинам, людям много старше ее, — не своим вялым и неповоротливым братьям, а мужчинам, с которыми ездила за город, в придорожные буфеты и ресторанчики, а иногда на субботу и воскресенье даже в Гамильтон. Отзвуки их буйного, грубого веселья слышались в Сонином смехе — возьмет и взорвется смехом, будто никак не может удержаться; а то вдруг дотянется и стукнет Клару по плечу, как мальчишка. У крыльца загудел автомобиль.

— Куда, к черту, подевалась моя сумочка? — сказала Соня. — Если та девчонка ее свистнула…

— При мне она сюда ни разу не заходила, — сказала Клара.

Она положила щетку на заваленный всякой всячиной столик. На щетке остались длинные темные волосы.

— Соня! Соня! — закричали внизу.

— Заткнись, — сказала Соня, не повышая голоса.

Они спустились с чердака. Лестница была очень крутая, на высоких каблуках пришлось спускаться боком. Клара все время чувствовала, как обтягивает ногу шелковый чулок, как льнет к телу платье. Ей ужасно все нравилось, она была без ума и от самой себя, и от этого весеннего дня, от субботнего дня середины мая 1936 года. Внизу Соня крикнула в кухню кому-то из сестер:

— В случае чего, если пойдет дождь, забери со двора барахло, слышишь?

Ответом было молчание.

— Слышишь, кому говорю?

— Слыхала, не ори.

— Я тебе дам «не ори», стервеныш. Она стервеныш, — прибавила Соня и подтолкнула Клару к парадной двери. Парадным ходом почти никогда не пользовались, обеим с непривычки стало чудно. — Ну как я, ничего? — спросила Соня, закатывая глаза.

Она была почти хорошенькая — такая недобрая, решительная, насмешливая. Крепкие руки и ноги, размашистые движения — сразу видно, эта сумеет за себя постоять, ее не испугаешь.

На крыльце ждал мужчина лет сорока. Он сидел на старой тахте, которую выволокли наружу и покрыли одеялом. Живые серьезные глаза его смотрели подозрительно, лицо точно воспаленное — сразу видно, только что побрился.

— Привет, детка, — сказал он. — Привет, Клара. Угадай, кто там тебя ждет.

В машине сидел еще один мужчина. Клара скорчила гримасу и засмеялась.

— Слушай, она же сказала, он ей ни к чему. Ты что, глухой? — вмешалась Соня.

— Так ведь Дэви его тоже пригласил. Имеет он право прийти?

— А мне плевать, — сказала Клара.

Пошли к машине, осторожно ступая по доскам, положенным среди грязи и луж. Обочины дороги тоже совсем раскисли. Того, который ждал в машине, Клара уже встречала, и он ей не понравился; вроде он женатый, а может, недавно бросил жену. Но она засмеялась и только рукой махнула, когда он сказал:

— Вы, Клара, нынче прямо как картинка.

Он открыл перед ней дверцу и подвинулся на заднем сиденье. Клара села с ним рядом, расправила юбку. Под ногами в машине валялись окурки и смятые бумажки. Соня уселась на переднем сиденье, вместе с нею в машину облаком вкатился запах ее духов. Клара поглядела в окошко на мокрую, уходящую в туман дорогу, на окрестные поля, потом снова на Сонин дом — убогий каркасный домишко, в сущности, просто лачуга, дощатые стены прогнили и почернели. Только тахта на крыльце, покрытая желтым одеялом, выглядит празднично. Распахнув дверь, затянутую москитной сеткой, на пороге стала мать Сони — низенькая, коренастая, грузная. Клара помахала ей рукой.

— А ну ее к черту, — резко сказала Соня.

— Да я так только, попрощаться, — объяснила Клара.

— Чем плоха твоя мамаша? — спросил Соню Кларин сосед.

— Сострить хочешь? — огрызнулась Соня.

— Может, она стала хуже?

Соня не ответила. Наклонилась к своему дружку и шепнула что-то ему на ухо. Он засмеялся, и машина тронулась.

— Я после не останусь, на угощенье, — сказала Клара.

Ее сосед был моложе Сониного дружка — должно быть, лет тридцати. Немного сутулый, руки грубые, красные. Он работал в другом городе на лесопилке.

— Я потом одна уйду.

— С чего это?

— Может, я кого жду в гости.

— Кого же это? Того самого, как его там? Которого нигде не видать?

— А, да ну вас! — оборвала его Клара.

Но она не сердилась. Она точно опьянела — и сама не знала отчего. Этот, рядом, от которого так и несет табаком и еще чем-то, не поймешь, такой особенный дух всегда идет от неудачников, — этот не в счет. Таких везде полно, они скитаются по стране, как перекати-поле, ненадежные и недоверчивые, полагаться на них никак нельзя, они и сами не понимают, что они такое и что с ними стряслось, они всюду кишмя кишат. Он рассказывал Кларе: когда-то у него была хорошая работа. Ему всего-то было двадцать, и тогда у него была хорошая работа… Но Кларе это не любопытно. Какое ей дело до прошлого, до тех далеких времен, когда она была совсем маленькая?

— Братаны мои и я — мы здорово зарабатывали, — рассказывал он. — Работа у нас была что надо. И у наших родичей тоже. А потом все прикрылось. Ну, мы и погорели.

— А машина у вас была? — спросила тогда Клара.

— Нет, но…

Клара ужасно не любила такое слушать. Вот он говорит, говорит, что-то подробно и нудно объясняет, а если не он, так другие — все они словно считают своим долгом объяснять, что они за люди, почему они такие бедные и жалкие. Были когда-то хорошие времена, да прошли. Отец потерял свою землю. Ферма, деньги, скот, урожай — все пропало. И теперь все они, сыновья разорившихся отцов, работают на других, нанимаются на мельницы, на лесопилки или на большие процветающие фермеры, которые не пострадали во время кризиса.