Сад радостей земных (№1) - Сад радостей земных

— Не хотел бы я, чтоб в меня выпалили из дробовика, — протянул Кларк. — После этого, наверно, человека и узнать нельзя.

— Ни к чему говорить про такие ужасы, — оборвала Клара.

Отъехали уже далеко от дома. Поля вокруг пошли незнакомые. Узкую дорогу черной цепочкой разделяют полоски гудрона — летом они плавятся от жары, а сейчас на вид жесткие, твердые. И тускло блестят в сером, пасмурном свете, словно кожаные. Шоссе старое, разбитое, все в колеях и выбоинах, рыжеватая глина по обочинам изрезана маленькими угластыми овражками, они сбегают в глубокую канаву, а в ней застоялась дождевая вода; как подумаешь, что будет, если машину занесет вбок… просто в дрожь бросает. Иногда в стороне виднеется какая-нибудь лачуга, заброшенная бензоколонка или ферма, кукурузное поле, за лето выжженное солнцем, совсем мертвое, иссохшее, выгоревшее добела. Кажется, что стебли — не стебли, а свернутая в трубку бумага. В один заброшенный дом, видно, вселились какие-то новые хозяева: на покосившемся крыльце вывешен тюфяк, во дворе стоит машина, какой только на свалке и место. К стене прислонился ржавый-прержавый бак для воды.

— Ну и помойка! — фыркнул Джонатан.

А Кречету вспомнился дом, где жили они с Кларой, только там было лучше. И их дом стоял дальше от дороги. А тут совсем рядом тлеет куча мусора, несет тошнотворной, едкой вонью.

— Кто тут живет? — шепотом спросил он Клару.

— А я почем знаю?

Ехали все время под гору. А минутами Кречет чувствовал: вроде и по ровной дороге машина идет, и все-таки внутри, в животе, что-то дрожит. Все равно падаешь, медленно падаешь с гор, которые остаются позади. Если оглянуться, горный хребет уже чуть виден сквозь туман и кажется призрачным, ненастоящим, а впереди как будто и вовсе ничего нет. Одно шоссе переходит в другое, пошире, но все одинаково расчерчены вдоль прерывистой полосой гудрона посередине и каждые восемь или десять футов — полосками поперек.

Подъезжали к какому-то городку, на заляпанном грязью дорожном знаке стояло: скорость не выше 25 миль в час. Ревир скорость не сбавил. И Кречет почувствовал: мальчишки позади него довольны отцом. В городке и машин-то нет, только у обочины стоят две или три до того старые и мятые жестянки, точно их взяли с автомобильного кладбища. Возле одной лачуги в грязи играет маленький мальчонка. У старого гаража стоят несколько мужчин, провожают машину Ревира глазами. Темные лица будто каменные, не поймешь, что за люди. На поле рядом с гаражом громоздится вперемешку самый разный хлам — старые ржавые автомобили, пружинные матрасы, бочки, обломки стекла. Ясно, тут раньше стоял дом и развалился или сгорел. Остались только серые камни на месте фундамента. Грязная немощеная дорожка отбегает от шоссе к одинаковым четырем домам, все они стоят на цементных подпорках, как на курьих ножках, стены обшиты асбестовыми панелями, купленными в одном и том же магазине.

— Этот город называется Элфред, — сказал Кларк.

Внезапно городишко остался позади. Дорога свернула в сторону, круто пошла под гору, и об Элфреде забыли. По склону горы кое-где лепились жалкие лачуги, и Кречет диву давался, как они еще держатся: вокруг валяется всякий хлам, деревянные стены совсем гнилые, черные, кровля давным-давно провалилась. И все это серое, черное, заброшенное. Позади, на косогорах, листья орешника и тополей начинают увядать; дома уже недели три как все пожелтело. А здесь листья не стали по-осеннему яркими, только повисли устало, будто обессилели и слиняли под дождем.

Впереди открылась долина. Миновали еще несколько перекрестков, и шоссе стало широкое, на четыре ряда, покрыто каким-то новым светлым бетоном — он уже потрескался, но не такой разбитый, как на прежних дорогах. Ревир прибавил скорости. Движение здесь куда больше — и пикапы, и легковушки, есть и новенькие, быстроходные, как у Ревира. Кречет весь выпрямился, чтоб видеть такие машины еще издали — интересно, кто это едет и куда? Он старался разглядеть номерные знаки. Встречные машины свистящим вихрем проносились мимо.

— По знакам все из Калифорнии, — сказал Джонатан.

— Я раз видел машину из Канады, — заметил Кларк.

Еще перекресток, огромная заправочная станция, а колонки такие, каких Кречет никогда прежде не видал, — невысокие, так и блестят белой, красной, черной краской, и подъездная дорожка вся залита асфальтом, не какая-нибудь разъезженная глина, и сама станция необыкновенная: по фасаду зеркальные стекла, как в том новомодном окне у Клары на кухне, и стены непонятно из чего — ярко-красные, очень гладкие, лоснистые. Такие же, как бензоколонки. Несколько машин дожидаются заправки, вокруг хлопочут служащие в форменной одежде. Через дорогу — ресторан, стены у него с виду бревенчатые, только бревна не настоящие, а к входной двери прислонилась большая статуя — индеец, и на голове у него убор из перьев.

— Может, остановимся тут? — сказал Роберт.

Ревир не сбавил скорость.

— Я думал, у ресторана. Я хотел…

— У нас нет времени, — сказал Ревир. — Подождешь.

Впереди грузовик с платформой-прицепом, он-то не торопится. Ревир круто сворачивает, обгоняет. Кречет смотрит во все глаза: на платформу нагружены автомобили, хоть бы они не обрушились на машину Ревира! Они такие новенькие, сверкающие, еще новей, чем у Ревира. А у водителя грузовика лицо усталое, шерстяной вязаный колпак нахлобучен до самых бровей. Он и не взглянул на Ревира, который так ловко его обогнал.

— А ты любишь гнать вовсю, да? — говорит Клара, очень довольная. — Я и не знала, что ты любишь так быстро ездить.

Иногда она говорит с Ревиром как-то по-особенному, и все мальчики смущаются: они не привыкли слышать, чтобы женщины так обращались к мужчинам. А когда это не просто мужчина, а Ревир, получается уж совсем странно.

— Смотрите-ка, — говорит Кларк.

Как раз перед ними сворачивает на шоссе чудная машина — верх снят, за рулем парнишка не старше Кларка. Ну и машина, приземистая уродина, сама черная, а на боку красным выведена цифра — тринадцать.

— Много о себе воображает, — говорит Кларк. — Ну и телега!

— Может, еще побыстрей, чем твоя, — говорит Джонатан.

— Черта с два.

Странная машина, кренясь на повороте, с треском въехала на шоссе. Ее немного занесло, но она мигом выровнялась и умчалась прочь.

Движение становилось все оживленнее. Кречету было не по себе. Он привык к заброшенным дорогам, к полосам пустынного, безлюдного асфальта. А тут по краю шоссе взрослые мужчины и мальчишки немногим старше его поднимают руку — ловят попутную машину; с обеих сторон дорогу ограждают насыпи из рыжей глины, а вдоль канав стоят белые столбики, и между ними натянута проволока. Кое-где столбики повалены и проволока порвана. Дома, в горном краю, на дорогах редко-редко кто-нибудь из живущих по соседству попросит, чтоб его подвезли милю-другую, и это, уж конечно, последний бедняк. А тут в попутчики набиваются либо молодые ребята в ярких куртках, хороших ботинках и джинсах в обтяжку, либо люди в затасканном старье, на башмаках — корка засохшей грязи, лица и покорные, и в то же время вызывающие… кажется, они всю жизнь вот так ездят на попутных, и им не совестно, наоборот, если они перехватят твой взгляд, еще тебе же вдруг становится совестно, что прокатил мимо. Клара зевнула, потянулась, лениво повернула голову к окну, и один такой глянул на нее в упор.

— Что это им всем дома не сидится? — сказал Кларк. — Охота была подвозить такого бродягу.

— И никогда не подвози, — поддержал Ревир.

Впервые за весь день он заговорил приветливо. Все обрадовались.

— Даже не подумаю! — живо отозвался Кларк. Возьмешь такого в машину, а он, пожалуй, прикончит тебя и машину угонит. Ему терять нечего.

— А вдруг ты сам станешь бродягой? Тогда как? — заметил Джонатан.

— Я-то бродягой стать не собираюсь.

— Они, надо думать, тоже не собирались.

Кречет вдруг устал. Слишком много приходится видеть, за всем надо следить. Утром разбудило воронье, а теперь уже заехали вон в какую даль и мчатся невесть куда. Он и не думал, что можно уехать так далеко от дома. Какие-то мальчишки осторожно вышли на самую обочину шоссе и уже совались вперед, готовясь перебежать дорогу, едва проедет Ревир… каково было бы жить в этих местах, так далеко от гор, что их даже и не видно? У этих мальчишек — один, наверно, не старше Кречета — какая-то совсем другая жизнь. У Ревира столько всего, и столько народу ему подчиняется, а на самом деле не такой уж он богатый. Вокруг — бесконечно огромный мир, в нем даже Ревир потеряется, если кто-нибудь отнимет у него машину и деньги и бросит на дороге, и тогда он тоже должен будет проситься на попутную.

— Ты что, миленький, пить захотел? Или надо кой-куда? — спросила Клара.

— Ага.

— Остановимся тут, — сказала она. И тронула руку Ревира, будто без этого он ее не услышит. — Вот вроде приличный ресторанчик. Нет, погоди, тут паршиво. А вон там, через дорогу…

— Нам еще довольно далеко ехать, — начал Ревир.

— Там вроде прилично, чистенько, — продолжала Клара, будто не слышала.

Ресторан был весь стеклянный, прямо как на картинке в журнале. Кречет никогда бы не посмел войти туда один. Ревир чуть поколебался, сбавил скорость и вырулил в средний ряд, выжидая, когда можно будет свернуть.

— Вы все тоже не прочь сюда заехать, верно, мальчики? — спросила Клара, только теперь вспомнив про остальных.

В ресторане оказалось душно и чем-то резко пахло. Пол скользкий и не очень чистый. Кречет стоял рядом с матерью и ждал, пока бойкая девица за стойкой разрезала булочки и вкладывала в них горячие сосиски. За одним из столиков, разделенных занавесками, шумела и хохотала компания подростков; патефон-автомат играл что-то непонятное — мотива не разберешь, все только стучит да бухает. Ревир остался в машине и ждал их. Зайти сюда не захотел, сказал, что не хочет ни есть, ни пить. Его сыновья прошли в мужскую комнату, а Клара разглядывала себя в огромном, во всю стену, зеркале.

— В городе всюду так? — спросил Кречет.

— Не знаю. А тебе что, не нравится?

— Нет…

Клара оперлась коленом на табурет и поглядела по сторонам.

— Да, пожалуй, тут паршиво, — сказала она. — Больно уж просто.

— Как это?

— Сюда ходит одно простонародье.

И Клара засмеялась, выставила напоказ белые зубы, словно посвятила Кречета в какой-то секрет. Наклонилась, обвила руками его шею. Он хотел отстраниться, но не мог; впрочем, она только на миг крепко его обняла и сейчас же выпрямилась и забыла о нем. Он заметил — мальчишки из той кабинки все уставились на Клару. Другие кабинки пустые, в одной еще не убрано со стола после прежних посетителей.

— Это сколько стоит? — спросила Клара и показала пальцем на кусок торта под стеклом.

Девица назвала цену. Клара купила кусок и велела завернуть «Кречету на потом».

Откуда-то сбоку вышел Кларк, он вытирал руки о куртку. На нем была легкая парусиновая курточка мутно-зеленого цвета. Он только что причесался, волосы гладко лежали на висках, открывали невысокий лоб.

— Вкусно пахнет! — весело сказал Кларк. Сел на табурет рядом с Кларой, поглядел по сторонам. — Хорошо, что вы попросили его остановиться. Нас бы он не послушал.

Услыхав его неторопливую, протяжную речь, кто-то из мальчишек в кабинке захохотал, другие подхватили. Кларк сердито оглянулся на них.

Вышли Джонатан и Роберт. Джонатан замешкался, стал смотреть, как жарятся сосиски.

— Пускай ржут, дураки, ты не обращай внимания, — сказала Клара, взяла у официантки завернутый торт и положила к себе в сумку. Ее ничуть не заботило, слышат ли ее те мальчишки, она сказала это в полный голос, весело и дружелюбно. Кларка будто оглушило, он круто повернулся на табурете. Джонатан опустил глаза. Официантка принесла им в маленьких картонках булочки с сосисками, уже намазанными горчицей, и внимательно посмотрела на Клару. Сыновья Ревира чуть не бегом бросились к дверям, они не решались приняться за еду тут же, в ресторане; Клара неторопливо пошла следом. Кречет ждал — сейчас ее окликнут. Вдруг эти мальчишки что-нибудь такое скажут? Притвориться, что не слышишь? Но Клара-то притворяться не станет. Она преспокойно прошла мимо, а они, потягивая через соломинки свое питье, не спускали с нее жестких и насмешливых глаз.

— Я думала, это порядочный ресторан, — сказала Клара Ревиру. — А это самая обыкновенная забегаловка.

Когда наконец добрались до Гамильтона, всех уже мутило от долгой езды. В глазах у Кречета рябило от исхлестанных дождем мостов, по которым они проезжали, — такие старые, скучные мосты, а под ними мелькают узкие долины, далеко внизу бегут рельсы, откосы по сторонам кое-где поросли травой. Ревир теперь едет медленнее. На шоссе вливаются новые потоки машин, и оно уже все скользкое от дождя. И гудки машин сквозь шум дождя звучат приглушенно, жалобно.

— Это не твоя фабрика? Вон там? — спросила Клара.

Ревир сказал — нет, не его. Вдалеке, за какими-то пустырями, за тесными сборищами словно кое-как сваленных в кучу каркасных домишек, поднялись в хмурое небо фабричные трубы. У каждой наверху — красноватый огненный венчик.

— Там пожар? — спросил Кречет.

— Нет, Кристофер, так и должно быть, — сказал Ревир.

Мелкий дождь брызжет в ветровое стекло, «дворники» смахивают капли, но сейчас же стекло опять становится рябое. Кречет напряженно выпрямился — вдруг что-нибудь проглядишь. Сбоку у дороги что-то делают люди в белых шлемах, на шлемах дрожат яркие отблески; оглушило прерывистым сверлящим грохотом, у Кречета даже зубы заныли.

— Фу, черт, — сказала Клара.

Проехали. Теперь Ревир ведет машину по широкой улице, но дома и постройки тут странные, они стоят впритык к тротуару. Многие заколочены, и на запертые двери, на слепые окна кто-то налепил афиши — отвратительные, кричащие ярко-желтые рекламы цирка и сигарет. В одном деревянном доме живут люди: окна крест-накрест забиты досками, а все равно на веранде стоит холодильник и с порога смотрит босоногая негритянка.

— Тут все черные? — спросил Кречет.

— Только в этом месте.

— Мы тут остановимся?

— Нет, — сказала Клара и засмеялась.

Немного погодя опять подъехали к перекрестку и свернули на дорогу пошире, посередине — разделительная полоса, и на ней трава, кусты, даже деревья. Кречет смотрел во все глаза.

— Вон тот дом мне нравится, — сказала Клара и показала пальцем.

Ребята на заднем сиденье о чем-то болтали.

— Погляди-ка, вон, в витрине. — Клара потянулась, тронула Ревира за рукав. — До чего миленькое платье, никогда такого не видала!

Голос ее чуть заметно дрогнул, в нем прорвалось что-то просительное, умоляющее, она этого, пожалуй, и не заметила, а Кречет понял и смутился. Позже, через несколько часов, Ревир ей скажет — пускай купит себе все, что захочет, и она удивится и обрадуется, ведь к тому времени она уже забудет про платье в витрине. У нее немало бывает вот таких неожиданных радостей.

Теперь пошли другие места, дома по сторонам большие, не хуже, чем у Ревира. Они стоят далеко от дороги, а перед ними просторные зеленые лужайки. От волнения Кречета бросило в дрожь: разговоры ребят за спиной, болтовня матери и эти дома, тихие, непроницаемые, непривычно разукрашенные по фасаду, — все такое чужое, непостижимое, удивительное. А ведь это все только проносится мимо, а впереди — похороны, и там надо будет увидеть покойника.

— А здорово ты ведешь машину, и как быстро, — сказала Ревиру Клара.

Опять поехали под гору, но теперь ясно почему: вдали виднеется то ли река, то ли озеро. И все тянется к этой воде. Улица вся кирпичная, и кирпич под дождем блестящий, чистый, в полях ничто не может быть таким чистым, и все дома поставлены лицом к воде. Она сегодня серая, неспокойная. И не разберешь, то ли она вдалеке сливается с небом, то ли это сереет другой берег.

— Нравится тебе, Кречет? — спросила Клара.

— Пожалуйста, называй его настоящим именем, — сказал Ревир.

— Кристофер, — сказала Клара. Сказала не очень уверенно и легонько толкнула его в бок; мол, это просто шутка. — Вот в каких местах живет родня твоего отца, Кристофер, нравится тебе здесь, а?

— Не знаю…

— Может, и ты когда-нибудь станешь тут жить — хочешь?

— Я здесь сколько раз бывал, — сказал Кларк. Подался вперед, оперся на спинку сиденья за плечами Клары. Кречета это возмутило. Охота была чем-то делиться с Кларком! — Вот он, их дом. А цвет мне не нравится.

Ревир свернул на мощенную кирпичом дорожку, миновал ограду и подъехал к огромному серому дому. Дом — с колоннами, прямо как на фотографии в книге; когда смотришь эти снимки, невозможно поверить, что и вправду где-то есть такие дома. Клара достала пудреницу и напудрилась. Вытянула шею, оглядела себя: лоб, щеки.

— Господи, — прошептала она, — я на черта похожа от этой езды.

Старательно надела шляпу; длинные пальцы двигаются беспокойно, неуверенно. Ногти почти бесцветные, а некоторые обломаны, совсем короткие. Кречет всем существом ощутил, как она волнуется.

С парадного крыльца сошел человек в коричневом плаще. Клара опустила окно, он им крикнул:

— Проезжайте за дом, там поставите машину!

И коротко махнул рукой Ревиру — поздоровался, но без радости; плащ распахнулся, и стало видно, что на этом человеке надето все очень дорогое и хорошее. Вокруг дома — вечнозеленые кусты, да такие высокие, что совсем заслоняют некоторые окна. А окон в доме много, уж слишком много. Даже на третьем этаже есть окна. Сбоку сад, и в нем люди… нет, почти с испугом Кречет разглядел: не люди, а какие-то серые статуи. Цветут поздние осенние цветы, а все остальное увяло и заброшено. Какой-то он несчастный, унылый, этот сад, под дождем это особенно заметно. Наверно, в доме пахнет плесенью.

Кречет не ошибся: в кухне пахло сыростью. И ничего похожего на Кларину кухню: огромное помещение, разгороженное на три части, и потолок уродский, чересчур высокий. В одной части — кухонный стол, самый простой, деревянный, весь в рубцах от ножа, и уродливые, в грязных пятнах буфеты. Клара подозрительно осматривалась. К Ревиру подошел негр в белом и что-то ему сказал. Мальчики сняли куртки, стояли и не знали, что делать дальше. Клара остановилась у холодильника — он был совсем новенький — и, кажется, хотела в него заглянуть, но передумала. Рядом другой холодильник — старый, грязный, облупленный — и безобразная старая плита, огромная, как паровоз. Клара все осматривалась по сторонам и хмурилась, будто сердилась, что ее обманули.

Негр взял у них пальто и куртки. Клара опять беспокойно отвела волосы со лба. Все прошли за негром в другую комнату — узкую, розовую, в ней опять буфеты, на полках за стеклом — тарелки, чашки, еще какая-то посуда, все вперемешку. К стене придвинут еще один стол, на нем тоже посуда, облупленная, в трещинах.

— Сюда, — тихо сказал негр, отворил дверь и пропустил их.

Они очутились в комнате, у которой одна стена, вся стеклянная, выпятилась наружу, и за нею виден сад; стоит длинный блестящий стол, тяжелые приземистые стулья, а пол — как зеркало. Кречет никогда такого пола не видал: весь узорчатый, из маленьких квадратиков, и каждый квадратик так и сверкает.

— Как чудно пахнет. Цветы здесь, что ли, гниют, — сказала Ревиру Клара.

У Кречета сильно забилось сердце. Сейчас что-то случится, что-то кроется в гнетущей роскоши этого дома, и от этого никуда не денешься. Клара хотела взять его за руку, но он отодвинулся. Она опять надела белые перчатки, одна перчатка уже немного запачкалась. Наверно, тот негр видел, что у матери перчатка запачканная, и подумал что-нибудь такое… и ведь ему никто не может помешать, прямо зло берет! И наверно, он заметил, как неловко ступает Кречет, будто сам знает, что здесь ему не место. Где-то слышны голоса, шаги на лестнице… Кречет замешкался.

— Не отставай, Кристофер, — сказал Ревир.

Кречет пошел за матерью. И тут Джонатан наклонился и, в точности подражая Ревиру, прошептал:

— Ублюдок Кристофер!

Рядом шел Роберт, он даже хихикнул от неожиданности, но отец оглянулся — и Роберт мигом притих. Кажется, он даже попытался всосать обратно смешок, который у него уже вырвался.

Торопливо прошли еще одну комнату. Кречет как сквозь туман увидал рояль, вазы с цветами — пахло до тошноты сладко, — камин в раме темного мрамора, мебель, на которую смотреть и то страшно, такая она солидная, богатая. А занавески на окнах прозрачные, совсем бледные, точно привидения, и воздух насыщен влагой, какая-то в нем вялость, но не лень, вялость — и в то же время тревога. Навстречу Ревиру идет женщина в сером платье. Идет через просторную прихожую — высоченную, в два этажа, высоко над головой, под потолком второго этажа, окна с разноцветными стеклами; Клара загляделась на все это и чуть не забыла поздороваться с женщиной в сером. Женщина сперва показалась молодой, потом — старой: лицо у нее накрашено, нарумянено, но краска местами смазалась; она остановилась рядом с Кларой, и сразу видно — устала.

— Это и есть Кристофер? — сказала она. Кристофер?

На глазах у нее слезы. Она хотела его поцеловать — эта женщина, которую Кречет видел первый раз в жизни, но на миг замялась, и, когда все-таки поцеловала, это уже ничего не значило. Ревир стал объяснять Кречету, кто она, но Кречет не слышал. Сердце так и стучало. Хорошо бы смотреть на что-нибудь одно — на губы этой женщины (она что-то говорит), или на огромный тяжелый ковер (а может, это и не ковер), которым завешена одна стена, или на вазы, на которые раньше загляделась Клара… смотреть куда угодно, лишь бы не думать о том, что может случиться. Появились еще какие-то люди. И все похожи на Ревира, у всех такая же походка. Мужчины подходят непринужденно, сразу видно — тут все свои и не слишком друг другу интересны. Оттого, что кто-то умер, они сейчас стали помягче, медлительней, терпимее, но они с этой смертью уже освоились и не прочь поговорить о чем-нибудь другом.

— Это моя жена Клара…

— Это Кристофер…

Так их всех шепотом перезнакомили. Женщины были все надушенные, печальные. Один мужчина стоял и рассеянно потирал себе грудь, как будто минутой раньше ему было больно и он уже об этом забыл.

— Да. Что ж, — вздохнул кто-то.

Все медленно двинулись дальше, и Кречет с ними. Клара идет немножко в стороне, и как-то она не похожа на других женщин; может, не надо ей было надевать голубое платье. Уж очень она молодая, подумалось Кречету. Такой уж воздух в этом доме, и у всех женщин на лицах морщины, от этого Клара становится слишком молодая и видно, что ей тут делать нечего. Он поднял глаза — до чего же высокий потолок, а с потолка на тяжелой цепи свисает хрустальная люстра. На что ни поглядишь, все начищенное, тяжелое, прямо давит.

Вошли в комнату вроде огромного коридора, где понаставили стульев. Полно народу. Кречет скорей поглядел вперед — вот оно: блестящий черный ящик. Гроб. Никак не оторвать глаз… тут он наткнулся на Роберта, и тот его отпихнул. Роберту тоже страшно.

— Нам надо смотреть? — спрашивает Роберт Клару.

Клара говорит — не надо, но он дергает за руку отца:

— Пап, нам надо смотреть?

Ревир не слышит. Пробирается вперед. Люди расступаются, пропускают их… Кречету вспомнился первый день в школе: все на тебя смотрят и от страха дух захватывает, так и ждешь — вот сейчас станут насмехаться, дразнить, и ни братья, никто не придет на выручку. «Братья». Пахнет смертью, во рту пересохло. А вот Кларе хоть бы что, идет рядом, а не выручит, ведь она его совсем не понимает. Смотрит, наверно, на чью-нибудь шляпку или на абажур какой-нибудь; для нее гроб — только так, случай, благодаря ему они здесь.

— Вот. Садитесь тут и сидите тихо, — говорит Ревир.

Он очень бледный.

Они остановились, натыкаясь друг на друга. Даже Кларку не по себе. Он такой неуклюжий, большой, ему здесь тесно. Клара откинула с лица выбившуюся прядку волос. Обводит глазами комнату — пожалуй, настороженно и все-таки уверенно.

— Пускай Кречет пойдет с нами, — говорит она. А сама на него и не глядит.

Ревир кивнул, но, кажется, толком не расслышал. Мать берет Кречета за плечо, это только кажется, что ее рука в белой перчатке мягкая. У Кречета кружится голова. Роберт и Джонатан смотрят на него, узкое землистое лицо Джонатана хмуро, зубы стиснуты… он всегда был такой чужой, а ведь сейчас ему Кречета жалко!

И вот они, только втроем, идут по узкому проходу. Под ногами — мягкий ковер. Внутри у Кречета все переворачивается, так беспокойно, муторно, будто волнение накипало часами и только ждало этой минуты… долгая езда, мили и мили пустынных дорог и городских улиц — все вело его сегодня вот сюда, в эту комнату, в приторную, тошную духоту.

Так, значит, в этой комнате покойник, здесь — смерть. Впереди Ревир и мать, Ревир немного наклонился, его широкие плечи заслоняют Клару и Кречета, словно затем, чтоб им не пришлось что-либо увидеть слишком быстро. Кречету не видно людей позади и по сторонам, но они все такие тихие, так сдержанно, со значением перешептываются — и вдруг смолкают, пропуская их троих. На кого они смотрят, на него или на Клару? Что же такое скрыто в нем и в его матери, что люди смотрят на них прищурясь и поджимают губы? Даже крашеные губы женщин при виде Клары беспокойно подергиваются. А она идет и идет сквозь строй взглядов и попросту ничего не замечает, хотя могла бы посмотреть по сторонам — ведь вот он, Кречет, все видит, ему и смотреть не надо. Он быстро, прерывисто дышит. Кажется, вот-вот упадет. Надо ж было съесть ту жареную сосиску и кусок торта, который дала ему Клара, теперь в животе все переворачивается уже не только от волнения… Через силу он все-таки с этим справляется.

— Сюда, миленький, — говорит Клара.

Голос ее звучит откуда-то издалека. Она опять берет его за плечо, подталкивает… и вдруг перед ним лицо старика, старик лежит на спине, а ведь все в этой комнате стоят или сидят…

У Кречета застучало в висках. Старик похож на Ревира, он тоже Ревир, еще один Ревир. У него длинные, жесткие, совсем белые волосы, только вокруг худого лица, на лбу, на висках они коротко подрезаны. Глаза закрыты. Губы сжаты как-то сердито, обиженно, и от них тянутся книзу недобрые складки. А шея вся сплошь в морщинах, только по ним и видно, что он и вправду очень старый. Кречету не оторвать глаз от этого старика. Уже не чувствуется на плече рука Клары. Здесь какая-то тайна, что-то надо понять… Но что же это значит? Цепенеешь от ужаса. Так бывает иногда перед тем, как тебя вырвет. Но сейчас желудок ни при чем, тут все дело в голове, что-то жужжит и гудит в голове… какие-то слова пробиваются, и надо услышать… Кречет оглянулся на Ревира. Отец, его отец, стоит рядом, лицом он так похож на этого покойника, смотрит серьезно и даже угрюмо, будто эта смерть ему досадила…

И внезапно перед глазами — другой отец, смутный, едва различимый облик… мелькнул в мыслях и исчез.

Может быть, старик в гробу пошевелился? Нет, не шевелится. Глаза его закрыты и уже никогда не откроются.

— Мам… — в ужасе шепнул Кречет.

Она хотела его оттолкнуть, отвести в сторону. Но он словно окоченел. Смотрел на губы мертвеца, на его нос. Настоящий мертвый нос. В нем нет ничего человеческого: восковой, совсем мертвый. Кречет потрогал свой нос — тоже почему-то холодный, будто мертвый. К нему наклонился Ревир. Что-то сказал, назвал имя: Кристофер. Кречет слышит, но ведь это имя к нему не относится. Это чужое имя, так зовут кого-то другого, незнакомого, кого он знает не лучше, чем Роберта, Джонатана, Кларка и Ревира.

Что-то блеснуло — нет, это не покойник подмигнул, это что-то другое. Кречет мотнул головой, пытаясь отогнать наваждение: лицо того, другого отца. За спиной у того человека — бескрайнее, безоблачное небо. От него пахнет дорогой, простором. Что же он тогда сказал? Слова слышатся будто из-за двери — приглушенно, дразняще, разобрать бы. Что-то про смерть. Смерть, умирать, мертвец… вот здесь лежит мертвец, но что это значит? Разве это важнее, чем когда издыхает собака? Или когда кошка заснула под колесами, а машина тронулась и раздавила ее? Разве это важнее, чем смерть водяных крыс, за которыми так охотится Роберт? Почему важнее?

Клара потянула его прочь. А у него будто ноги приросли к полу, он весь странно отяжелел. Стал тяжелый, как этот гроб. Столько цветов нагромоздили вокруг покойника — и вокруг него тоже, цветы нависают над ним, и, наверно, это от их запаха так кружится голова.

— Идем, Кристофер, — говорит Ревир.

— Идем, — говорит Клара.

Кречет поднимает глаза. Хочется спросить: почему этот человек умер? Клара побледнела, но губы у нее не дрожат. Красивая она. Рядом с нею Ревир совсем как этот покойник в гробу, но это видно одному только Кречету… а потом он опять поглядел на Клару — у нее немного выдаются скулы, они чуть-чуть порозовели от волнения, а нос прямой и тоже мертвый… вот с таким лицом и умирают, ложатся в гроб, под тяжелую крышку — навсегда. Так, значит, она тоже умрет, а она этого не знает… и Ревир тоже умрет и тоже об этом не знает… Глаза у Кречета горели. Он покорно дал Кларе оттащить его куда-то, наткнулся на нее, едва не упал, выправился, а перед глазами все стоит лицо покойника, и слышится голос… эти мертвые губы могут заговорить в любую минуту, быть может, поздно ночью, когда стараешься уснуть; или, когда наконец уснешь, голос послышится уже сквозь сон — еле слышный, дразнящий, и непременно надо понять, ведь этот голос повторит слова того, другого отца, которого Ревир никогда не видал, а сам Кречет видел только один раз. Нестерпимое волнение долгого дня обернулось какой-то гнилостной, мерзкой сладостью во рту, и выплюнуть нельзя, потому что все на тебя смотрят.

3

На рассвете того дня, когда у Клары случился выкидыш (она была на третьем месяце), она проснулась и увидела, что муж одевается в темноте. Он стоял в стороне и одевался неслышно, будто крадучись, а она лежала совсем тихо, словно в спальню забрался чужой человек, который ее пока не заметил. У нее еще слипались глаза, спутанные волосы разметались на подушке, и всю ее наполнял сонный, ленивый покой, так несхожий с быстрыми движениями Ревира.