Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Сад радостей земных (№1) - Сад радостей земных

ModernLib.Net / Современная проза / Оутс Джойс Кэрол / Сад радостей земных - Чтение (стр. 13)
Автор: Оутс Джойс Кэрол
Жанр: Современная проза
Серия: Сад радостей земных

 

 


Клара смутно представляла: была какая-то тяжелая пора, какая-то борьба, но это прошло, так что же об этом думать. Это как долгая борьба, которую вел ее отец, — безнадежная борьба, ведь от него ровно ничего не зависело. Лаури не такой. Ей казалось, он совсем не такой, как эти печальные и сердитые люди и как ее отец, которому теперь ее уже не найти; должно быть, он где-нибудь в восточных штатах, разъезжает взад и вперед по всему побережью. Клара старалась ожесточиться, растравляла в душе недоброе чувство к отцу.

— Приходила какая-то тетка, приставала ко мне на счет школы, — по своему обыкновению начала она болтать, чтоб провести время и занять спутника. — Все расспрашивала, сколько мне лет да где мои родители, все ей надо знать. Надо было послать ее к чертям, чего пристала? Приходит в магазин, — будто купить чего-то, а потом спрашивает, сколько мне лет. Я говорю — семнадцать. А она — ей, мол, говорили, что я живу в Тинтерне одна, и у меня нет разрешения работать, и я не хожу в школу. А я сказала, мне уже семнадцать, и ваши разрешения мне без надобности, и школа без надобности. Такое зло меня взяло. Это неделю назад, а вчера она снова-здорово является. Зануда чертова, только и знает мешаться не в свое дело. А метрика, мол, у меня есть? Я говорю, мне сроду никто никаких метрик не давал. А она: мол, семнадцать никак не дашь, с виду не похоже.

— Очень даже похоже, — сказала Соня.

— Вид — лучше не надо, — поддержал Кларин сосед.

— Ну и вот. Я еще в четырнадцать работала в этой чертовой дыре. Сколько меня Лаури водил по ресторанам да по барам, меня всюду пускали и выпивку для меня подавали, а теперь мне и правда шестнадцать — и на тебе, привязались, сволочи! — Клара говорила капризно и небрежно, примеряясь, как станет рассказывать все это Лаури. — Надо же, она вчера спрашивает, когда я последний раз была у доктора!

Все засмеялись.

— Клара, а может, у тебя есть какой секрет, только ты нам не говоришь? — съехидничала Соня.

Клара покраснела:

— Я здоровая. Сроду не хворала.

— А я не про то, — возразила Соня.

— Чего они ко мне прицепились? — продолжала Клара. — Мне уже правда шестнадцать, на что мне сдалась ихняя школа. Мне надо работать. Та старая ведьма все приставала, сколько я получаю да на что трачу… какое ей дело? Я говорю — раньше ко мне в Тинтерне никто не приставал, а она — я, мол, на своей службе человек новый, мне надо весь округ проверить. Я говорю, вы лучше за собой глядите, чем в чужие дела мешаться. Вы, говорю, что ли, полиция или, может, сыщица? — Клара засмеялась. Потом спросила не без тревоги: — По-вашему, может, она напустит на меня полицию?

— Черта с два! — сказал Кларин сосед.

— Ты ничего худого не делала, — сказала Соня. — Тут у нас не такие фараоны, как в комиксах да в кино, а просто шериф с помощниками. Я что хочу сказать, это просто наши знакомые парни. Они почти что никого и не забирают.

Кларин сосед накрыл ручищей ее руку в белой перчатке.

— Может, я сам потолкую с той теткой, — предложил он. — Нечего ей пугать маленьких девочек вроде тебя.

— Сроду не была маленькой, — рассеянно отозвалась Клара и отняла руку.

Она поглядела в окно. Недавнее возбуждение прошло, она вдруг приуныла. Где-то там, в конце долгой отсыревшей дороги, смутно маячит эта самая свадьба, куда они приглашены, и почему-то это для нее, Клары, важно, а почему — не понять. Соня со своим кавалером принялись поддразнивать друг друга; а ей вовсе не нравится слушать такие разговоры. Сосед коснулся ее плеча, потом играючи сжал ее запястье. А она по-прежнему смотрела в окно на дорогу, будто надеялась увидеть что-то такое, отчего все разом станет по-другому. Выехали на окраину Тинтерна. Миновали старую винодельню с огромным, навек застывшим колесом и давным-давно забитыми наглухо дверями, и замершие в высокой траве на последней стоянке ветхие грузовики, которым уже не сдвинуться с места. Церковь, где назначено было венчание, не так давно побелили заново. На подъездной дорожке стояли несколько легковушек и два пикапа, в неловком ожидании переминались люди, некоторых Клара узнала. На широком крыльце двое позировали перед фотоаппаратом.

— А вот и они! Правда, она сегодня прелесть? — закричала Соня.

Сонин дружок свернул с дороги и повел машину вверх по бугристому косогору. С каким-то неестественным, чрезмерным оживлением все обернулись поглядеть, кто еще приехал, лица уже расплывались в приветственных улыбках. Соня высунулась из окна и кого-то громко окликнула.

— А Дэви трусит, сразу видно. Бьюсь об заклад, трусит, — заявил Кларин сосед.

В притворном азарте он сжал ее локоть, и Клара отпрянула. Распахнула дверцу, выпрыгнула из машины в высокую траву. Отряхнула юбку и, смущенно улыбаясь, неловко ступая на высоких каблуках, пошла к остальным. В воздухе еще не рассеялась мягкая дымка, но стало уже совсем тепло. Небо тоже в прозрачной дымке, солнце затянули высокие легкие облака, и сквозь них льется ярко-белое сияние. Клара бросала быстрые беспокойные взгляды на всех по очереди — поздороваются с ней или нет?

Кое-кто поздоровался, а многие даже и не подумали.

Вместе с Соней и двумя их спутниками она подошла к Кэролайн, та все еще стояла на цементной ступеньке — неестественно вытянулась, прижала руки к бокам, затаила дыхание. Дэви, малый лет двадцати пяти с очень красным и на первый взгляд добродушным лицом, обнимал ее одной рукой за плечи и силился не обращать внимания на шуточки приятелей; рука его лежала на плечах девушки точно деревянная. Кругом кричали, смеялись. Соня, посмеиваясь, говорила что-то Кэролайн, потом тем же поддразнивающим тоном обратилась к Дэви. Дэви покраснел.

Сзади них на крыльце появился священник со своей тринадцатилетней дочерью, и все засмеялись: кто-то нечаянно сфотографировал их заодно с женихом и невестой. Клара во все глаза уставилась на Кэролайн. Худенькое, острое личико невесты раскраснелось от волнения, волосы собраны в какую-то чудную высокою прическу. Клара отступила в сторону и стала ждать, чтобы это кончилось и все пошли в церковь. Она не сводила глаз с Кэролайн: интересно, как себя чувствуешь, когда выходишь замуж?

Она уже забыла о своем спутнике и удивилась, когда он подтолкнул ее к одной из скамей. И сразу послушно села. Церковь была маленькая, но от высокого потолка и высоких старомодных окон казалась больше. Все говорили — это славная церковь. Столпились в главном проходе, но говорить стали потише, чем на улице, и смеются поосторожней, вроде как стесняются. А впереди — цветы! Клара смотрела на них с жадностью. Никогда еще она не видела такой красоты! И там же, впереди, немного сбоку, за органом сидит женишка и листает какую-то книгу. Книга соскользнула, женщина подхватила ее на лету и опять поставила перед собой. Потом начала нажимать ногами, и вдруг послышалась музыка — резкая, сильная, оглушающая. Она как будто слышна сразу со всех сторон. Сосед наклонился к Кларе, обдал ее запахом табака и громким, неумелым шепотом сказал:

— А вон хозяин Дэви, гляди! Сам Керт Ревир.

Клара поглядела в ту сторону, но никого не увидела.

Шумно, тяжело дышал орган. Заплакал ребенок. Народу все прибывало, люди улыбались, рассаживались. Тянулось время. По проходу об руку с отцом прошла невеста в белом платье, в белой фате поверх высокой прически; Клара смотрела на нее с завистью. Она завидовала остро, мучительно. И еще… вдруг Лаури сейчас у нее и ждет? Или вдруг пришел, увидел ее записку и не стал ждать? А может, он и не приходил? Он уже сколько недель будто забыл про нее. Сосед уперся руками в колени и подталкивает Клару локтем, а почему — непонятно. Только он до нее дотронется, сразу тоска берет. И каждую минуту она забывает про свадьбу, и опять ей представляется Лаури — вот он вылезает из своей машины, подходит к двери, поднимается по лестнице, а ее нет дома… В Кларе что-то взбунтовалось. Надо скорее домой!

— Глянь-ка на ту девчоночку. — Сосед ткнул куда-то пальцем.

На приотворенных створках высоких окон, отогревшись, ползали и жужжали мухи. Какие-то вялые, точно весна им не в радость; ползают лениво, а потом — раз! — и улетают. Одна опустилась на шляпу какой-то женщины. И пошла ползать кругами. Клара следила за мухой, в ушах гудел голос священника, и становилось все грустней: ведь у нее никогда ничего этого не будет. У нее и у Лаури. Никогда ничего этого не будет. Кэролайн, беременная на четвертом месяце, стоит тут в церкви, впереди всех, и с ней куча родных, знакомых, соседей — все сообща они толкнули ее с Дэви на новый путь, считается, что для этих двоих начинается новая жизнь… а вот с Кларой так никогда не будет. У нее нет того, что есть у Кэролайн, у Сони, у всех, хоть они про это даже и не думают: у всех есть отцы и матери, деды и бабки, дядья и тетки, все, кто знал их с колыбели и вовсе об этом не задумывался. Их знало много народу — окружение, которого у нее никогда не будет, и поэтому ей казалось, что и замуж ей тоже никогда не выйти.

Ее подруга Джинни глянула через плечо и улыбнулась Кларе. Джинни сидела с мужем и двухлетним ребенком и держала на руках грудного. Головка младенца запрокинулась, прозрачная струйка слюны текла на рукав нового шелкового платья Джинни, Клара подумала — вот бы и ей держать на руках младенца. Все тело затосковало от этой мысли. Она через силу отвела глаза. Должно быть, солнце выглянуло из-за облаков: вдруг стало светло, потоки лучей хлынули в окна, высветили чьи-то головы и плечи, невесть почему оставляя другие в тени. В лучах вспыхнули и закружились пылинки, и неожиданно Клара поняла: а ведь они всегда здесь, всегда, хоть их никто и не видит. Как бы хорошо податься всем телом вперед и разом увидеть все, что от тебя скрыто, — разыскать зоркими глазами, втянуть ноздрями запах, нащупать, вытащить из тайников. И все, все узнать!

Обряд закончился, вот Кэролайн с Дэви и поженились.

Они заспешили к выходу из церкви, и толпа хлынула следом. Все говорили — как было красиво, а новобрачная какая молоденькая. Мать Кэролайн, коренастая толстуха в праздничной шляпке с искусственными цветами, хмуро проталкивалась сквозь толпу к дочери.

— До чего ж было все красиво, правда? — сказал кто-то за спиной Клары.

Хотелось обернуться, сказать что-то в ответ, но она не решилась. Никогда еще ей не было так одиноко. Столько народу… многие заходили в магазин стандартных цен, иные покупали у нее всякую всячину, но никто ее по-настоящему не видит. Им до нее нет дела. «А где ты жила раньше? — выпытывала у нее та тетка из школьного управления. — Где твои родители, они живы? Можешь ты с ними списаться? Ты здесь совсем одна?»

Этот тип с грубыми, красными, точно обваренными, руками уговаривал ее остаться на угощение, но она сказала, что должна уйти, И отмахнулась, чтоб отстал. Столы накрывали рядом, в доме священника. Жена священника, мужеподобная, шумная, стояла на крыльце и всех зазывала, размахивая руками.

— А вы куда же? — закричала она. — Вы, в голубом платье!

Еще минута-другая — и Клара свободна. Она почти бежит по дороге, по самой середине, чтоб не запачкать туфли. Они и так уже немного забрызганы грязью. Вокруг под солнцем все сияет как-то особенно, по-весеннему ярко и влажно, а стоит поднять глаза от дороги, и видишь — на севере мерцает и искрится горная гряда, граница иного, дикого, необитаемого мира. Река Иден прорезала в предгорьях эту глубокую, узкую долину, и на юг и на восток нескончаемыми недвижными валами на многие, многие мили катятся холмы. Отчего-то Кларе всегда казалось: этот край, сама эта размашистая и вольная ширь не дает людям оставаться маленькими, не позволяет скрываться и прятаться, а будто делает всякого выше ростом. Взгляд поневоле тянется в дальнюю даль, к горизонту, к той неясной границе, где туманное небо сходится с влажными горами, как сливаются с землей небеса на одной из дешевых картинок у нее в комнате.

Позади зашумело — нагоняет машина. Видно, надо посторониться и пропустить ее. Клара махнула рукой, повернулась и пошла к обочине, вытянув руки в стороны, будто боялась потерять равновесие. Там, на обочине, грязь была непролазная. В машине сидел человек с темными седеющими волосами. Лицо строгое, взгляд зоркий, оценивающий… пристыженная Клара отвернулась было от него.

— Подвезти вас? — спросил этот человек.

Клара робко улыбнулась.

— Мне и пешком ничего, я привыкла, — сказала она.

Машина совсем замедлила ход. Клара не понимала, боится водитель забрызгать ее грязью или и правда останавливается. У него была крупная, массивная голова, вокруг глаз тонкие морщинки, они придавали его лицу какую-то удивительную силу — Клара никогда еще не видела таких лиц. А машина-то! Новая, большая, верно, очень дорогая. Клара прищурилась — кто ж это такой?

— Я тоже не мог остаться на угощение, — сказал он. — Я отвезу вас в город.

Клара замешкалась с ответом. Голос у этого человека самый обыкновенный, но что-то в нем будто подталкивает тебя, подгоняет.

— Садитесь же, — сказал он.

Солнце грело ей щеки, и вдруг она почувствовала себя освобожденной, такой, какой хотела прийти к Лаури — сильной, сила разлилась по всему телу. И она улыбнулась этому человеку и сказала:

— Ладно.

Обходя машину спереди, протянула руку в белой перчатке и чуть было не коснулась радиатора, будто хотела заколдовать эту машину. Потом сама отворила дверцу и села. Внутри хорошо пахло, было богато, сумеречно и прохладно. На незнакомце — темно-серый костюм, галстук в едва заметную серебристую полоску. Уж конечно, ни одна женщина не выбрала бы такой галстук. Ясно, он сам его купил.

— Вы, верно, приятель Дэви? — несмело спросила ока.

— Да.

Поехали, Клара глядела по сторонам — из окон этой машины вся округа казалась какой-то другой: винодельня. опустелые поля, дома поодаль от дороги — все виделось резче, отчетливей. И Клара подумала, что солнечный свет без жалости выставляет все напоказ — зимою убогий городишко, прикрытый полотнищами тающего снега в грязных потеках, выглядит получше.

— Мне разницы нету, где вылезти, — сказала Клара.

Машины Лаури перед домом не было, это она увидела издали. И все равно внутри закипала радость. Все еще впереди, да, да! Лаури придет к ней, и она его обнимет, будет его лицо, голос, его тихое упрямство, о которое она бьется опять и опять, как об стену… — Большое вам спасибо, — сказала она вежливо, как пай-девочка. И уже хотела выйти, но нараставшее волнение взяло верх, уж очень хотелось поговорить. И она стала болтать, как всегда болтала с мужчинами:

— Здорово как, что вы меня подобрали, у меня туфли новые и ни капельки не запачкались… А денек какой нынче славный, верно? Я рада, что Кэролайн с Дэви поженились и счастливы, и вообще… Спасибо вам большое, что подвезли.

— Вы живете здесь, в городе? Где именно?

Все еще улыбаясь, Клара глянула на него. И показала пальцем:

— Вон там, на верхотуре.

Он немного наклонился, посмотрел — это ей понравилось.

— Вся ваша семья там живет?

Клара замялась.

— Я живу одна, — сказала она, опустив глаза. И прибавила застенчиво: — Я служу в стандартном магазине, а нынче взяла отгул, и Соня тоже, это мы чтоб на свадьбу пойти. И еще я сегодня жду в гости одного человека, мы дружим… Так все хорошо, денек такой славный. Очень славно, когда солнышко…

Она засмеялась, сама смущенная своей радостью.

Потом она взбежала наверх и усидела на двери записку, которую оставила, уходя: «Милый Лаури я на свадьбе и скоро вернусь пожалуйста подожди меня привет. Клара». Написать это ей помогла Соня. Вот если б Лаури пришел раньше, увидел бы записку и подумал, что это она сама написала, что она так здорово у него научилась… Уж верно, он был бы доволен.

Она сидела у себя в комнате и ждала.

Прошли часы, прошел день. Все подружки там, на свадьбе, празднуют. Но у нее полно дел: всегда есть что пошить, починить. На кровати уже сидят две тряпочные куклы, она их смастерила из старых лоскутков. Клара не стала снимать ни платье, ни туфли, переодеться было бы удобнее, но она осталась нарядная, в полном параде, — и ждала. Ждет, напевает про себя — и вдруг смолкнет, оборвется сердце от какого-нибудь случайного шороха, оттого, что где-то что-то стукнуло, — и опять тихо, никого… Кровать у нее теперь застлана розовым покрывалом. На туалетном столике — пузырьки, тюбики, разные блестящие штучки, она так ими гордится. Сонин дружок недавно возил их с Соней миль за двадцать, в город много больше Тинтерна, они пошли в магазин, где торгуют только женским и детским платьем — весь магазин только для этого! — и Клара купила там свитер; вот он лежит, аккуратно сложенный, в ящике комода, она нарочно выдвинула ящик, чтоб видеть обновку.

Карточный столик покрыт был теперь скатеркой с фестонами по краю. На скатерти лежали Кларины белые перчатки и голубая сумочка и ждали. Они всё лежали и ждали, начеку, ничуть не унывая, — даже тогда, когда сама она потеряла всякую надежду.

4

Клара будто жила сразу в двух мирах, в двух разных измерениях времени: один мир замкнут в рамках ее комнаты, магазина, где она служила, аптеки, куда забегала перекусить, и уже наизусть знакомого ей Тинтерна; в другом, беспокойном, беспорядочном, взад и вперед метался Лаури, ненасытно добиваясь чего-то, от нее скрытого. Лаури она не понимала, но смутно узнавала в нем что-то безжалостное, резкое. Эта резкость ощущалась и в ее отце, но в Лаури она проступала куда отчетливей.

— И на черта он тебе сдался? — твердили Соня и Джинни.

Клара ничуть не скрывала, что влюблена без памяти, и раздосадованные подруги подолгу ей доказывали, что Лаури того не стоит. Клара бывала у Джинни в доме, играла с младенцем — и вдруг ее как громом поражало: чудилось, что это ее малыш и отец малыша — Лаури, но он вечно где-то скитается, он даже не узнает собственного ребенка… Никакой он не отец! Страшное предчувствие леденило Клару, словно она наклоняется над пропастью и вот-вот упадет. Не то чтобы она боялась потерять власть над собой или не понимала что к чему; как и все, кого она знала, она не вдавалась в рассуждения о том, что в жизни настоящее, а что нет. Ее пугала лишь глухая, подспудная уверенность, что самые заветные мечты грубо ее обманывают. Она ненавидела это в себе; в мыслях что-то заедало, они без толку крутились на одном месте, и в ее несложной жизни разом все перепутывалось.

— Моя мать до самой смерти только работала да детей рожала, — говорила она. — По мне, все лучше, только не это.

Но она не очень верила в то, что говорила.

Она любила малышей Джинни, привязалась и к Джинни, и даже к ее мужу Бобу, ему было года двадцать два, а он на время остался без работы. Он продавал бензин на заправочной станции, и эта станция недавно сгорела. Джинни была женщина пылкого нрава, из тех, что во всем хватают через край, не знают меры ни в еде, ни в нежных чувствах, ни в гневе; круглым румяным лицом она напоминала Кларе молодых девчонок с полей и ферм, сколько она их перевидала из окошка автобуса на захолустных проселках. Муж Джинни отличался худобой, ходил и двигался как-то рывками. А когда молча, неподвижно сидел и смотрел на своих детишек, никто бы не догадался, что он такой быстрый и нетерпеливый.

— Вот добуду у одного парня машину, — как-то похвастал он и для пущей выразительности ухватил Клару сзади за шею.

Он поцеловал ее, и она в страхе подумала — вдруг Лаури узнает!

— Очумел, что ли? — прикрикнула она и скорчила гримасу, будто отведала какой-нибудь дряни.

Должно быть, все они полюбили ее за то, что она ничего и никого не принимала всерьез — ни мужа Джинни, ни других, кто к ней приставал, женатых и неженатых… как будто из-за своей безрассудной и безнадежной любви она стала со всеми добрей и мягче.

Чем меньше она видела Лаури, тем больше о нем думала. Так живо представляла себе его лицо, голос, что, когда он наконец приходил, он даже казался не таким настоящим. Чувство было такое, словно она уже и любила его, и замужем за ним была, и терпеливо прожила с ним долгую жизнь, а он все остается молодым и равнодушным.

— У меня уже есть дружок, — объясняла она тем, кто пробовал за ней ухаживать, и ей не очень верили. Но ей и в голову не пришло выставить эту не слишком надежную защиту против человека, что подвез ее после свадьбы Кэролайн… а через несколько дней он вдруг заявился в магазин. Она даже не подумала дать ему от ворот поворот, ведь он не такой, как другие. Уж наверно, ему от нее ничего этого не надо.

— Давно ли вы здесь живете вот так, одна? — спросил он.

Клара ответила, машинально вертя в руках блестящие ножницы. Перед такими людьми — перед теми, у кого есть «собственность», — она всегда и робела, и чуть-чуть ощетинивалась; она чувствовала: то, что дает ей власть над мужчинами попроще, на этого не подействует.

— И вы в самом деле живете одна?

— Я уже взрослая, — сказала Клара. Откинула волосы со лба и встретила твердый, в упор, взгляд его непроницаемых серых глаз. — Сама о себе забочусь.

— Ходите вы в церковь?

Она равнодушно пожала было плечом, но спохватилась — про веру и церковь лучше не говорить ничего худого, как бы это ей после не повредило.

— Ну-у, мои в церковь не ходили.

— Очень печально. — Его руки спокойно, неподвижно лежали на прилавке. Клара всегда такое замечала: ее-то руки ни минуты не оставались в покое, Лаури всегда нетерпеливо барабанил пальцами. Соня вечно теребила и поправляла волосы. — В таком возрасте необходимо, что бы вами руководили. Для вашей жизни необходимы религиозные основы.

— Да, сэр, — сказала Клара.

Меж бровей у нее прорезались две чуть заметные черточки. Как-то все получалось нескладно. Она прибавила:

— Но я могу и сама о себе позаботиться. — Теперь вышло чересчур воинственно, и она постаралась смягчить сказанное; густые волосы тяжелой волной ложились ей на плечо, она перекинула их за спину, сказала кротко: — Там, у нас, всяк сам справляется, сызмала приучаемся.

Он наклонился к ней ближе, словно не расслышал.

— Где это — у нас? Откуда вы родом?

Клара прикусила губу. Едва сдержала улыбку.

— Да так, ниоткуда. Отовсюду. — Получилось кокетливо, но она не хотела кокетничать и, чтоб он это понял, серьезно и прямо поглядела ему в лицо: — У нас нет дома, мы сезонничаем.

Он промолчал — значит, понял, о чем речь. Потом сказал сурово, как старший:

— Люди должны были основательнее вам помогать. Общество не исполнило своего долга перед вами.

— Общество?

— Таких девушек, как вы, должно быть, сотни… — Он слегка покраснел. — Вы учились в школе?

— Да вот, одна женщина приходила, из школьного управления или как его, не знаю, спрашивала меня про всякое. Спрашивала, была ли я этот год у доктора, и у зубного, и еще чего-то. Кто-то говорил, меня могут отсюда забрать и засадить в какой-то приют, что ли, или в исправительный дом… только ничего они не могут, потому как я уже взрослая. Не могут, правда?

— Не знаю.

Этот ответ ее немного разочаровал.

— Ну так вот, не надо мне никаких приютов с другими девушками. Я хочу жить как живу, на свободе, и ну их к чертям, благодетелей с подачками. Мои родные подачек сроду не брали. Мой папка…

— Я с окружным управлением по делам просвещения не связан, — поспешно вставил он.

— Ну, тогда ладно. Я просто так говорю.

Клара опустила глаза. Он глубоко вздохнул. Клара чувствовала — все, кто есть поблизости, либо следят за ними, либо старательно отводят глаза, но это ничуть не сближает их обоих. Они стоят каждый сам по себе, обоим неловко, и каждый немного злится, будто другой его каким-то образом подвел.

— Вы чего-то хотели купить? — спросила Клара.

— Моей жене нужны нитки, — сказал он и уже пробегал глазами по рядам катушек в витрине. — Золотые нитки…

Клара стала перебирать желтые нитки. Такие гладкие-гладкие, туго намотанные до неправдоподобной шелковой гладкости; трогать их — одно удовольствие.

— Может, эти? — неуверенно сказала она. Он кивнул, и в глазах Клары темно-желтая катушка разом обратилась в «золотую». — Это все, мистер?

— Все.

Но он не отошел, напротив, облокотился на прилавок, потер ладонями щеки и подбородок. Блеснуло обручальное кольцо. «Мужчина, а с кольцом! — мелькнуло у Клары. — Сроду таких не видала». Руки у него самые обыкновенные, только вот кольцо, да еще из темных рукавов костюма торчат края белой рубашки. Будний день, среда, и вдруг здесь, в Тинтерне, на человеке темный костюм и галстук. Может быть, где-то, когда-то, еще до Тинтерна, она его видела? Или его портрет? С чего ей это пришло в голову? Его внешность вызывала в Кларе глухой, невнятный отклик, что-то дрожало внутри. Злило не то, какой он сам, злило немного, что из-за него все вокруг становилось убогим и никчемным. Рядом с ним показалось бы, что и Лаури держится недостаточно прямо; уж наверно, ей захотелось бы ткнуть его в спину, чтоб выпрямился. У этого спина и плечи такие прямые, твердые, его ничем не заставишь держаться по-другому. И не поймешь, сколько ему лет.

— Меня зовут Керт Ревир, — сказал он.

— А меня Клара.

— Клара, а дальше?

Она пропела рукой по катушкам, они медленно поворачивались под ее влажной ладонью.

— Клара — и все.

Одна катушка выскочила из ряда, покатилась по прилавку и упала бы на пол, но Ревир ее подхватил.

— Вы сбежали из дому? — спросил он.

— Дома-то нету, бежать было неоткуда, — угрюмо сказала Клара.

Он ждал еще каких-то слов. Клара уставилась на катушку в его руке.

— А вам-то что, черт подери! — вдруг вырвалось у нее.

Она не могла совладать со своим лицом. Заплакала. С нарочитой медлительностью он уложил катушку на место. Клара горько плакала, даже не дала себе труда отвернуться, не закрыла лицо. Ей к слезам не привыкать.

— И нечего меня выспрашивать — сказала она тоненько, совсем по-детски, подняла на него глаза и тут-то вспомнила, где раньше слыхала его имя: его поминал Лаури и еще ее сосед на свадьбе. У этого человека служит муж Кэролайн. Сквозь слезы она пыталась его получше разглядеть, даже глазам стало больно. Что-то в нем есть неправильное, что-то очень страшное, у нее под ногами пропасть, так можно всю свою жизнь порушить: у него деньги, власть, имя. Кажется, вокруг него даже воздух дрожит. Его имя все знают.

— Что ж, — мягко сказал он. — Если у вас нет фамилии, значит, нет. Может быть, вы ее где-нибудь потеряли.

И попробовал улыбнуться, но это у него плохо получилось. Постоял еще минуту и неловко, резковато выпрямился. Оттого что Клара вспомнила, кто он такой, она словно оцепенела, будто это враг, от которого она пряталась всю свою жизнь. Где же, где она его прежде видела, о чем он ей напоминает?..

— Я могу поговорить в школьном управлении, чтобы вас оставили в покое, — сказал он, и Клара жалобно, умоляюще сложила руки. — Очевидно, вы хоть и очень молоды, но вполне самостоятельны…

— Мне уже семнадцатый.

— Так. — Он помолчал. Клара стояла как деревянная, ждала: что-то он еще скажет?

— В тот раз, когда я вас подвез, вы сказали что-то насчет… насчет… Вы говорили, что вам хорошо. И видно было, что вы счастливы. Вы явно способны сами о себе заботиться…

— Да, я счастливая, — сухо сказала Клара. — И могу о себе позаботиться.

— Вы говорили, какая хорошая погода… И вам было хорошо. — Он слегка улыбнулся. Так улыбаются собакам и младенцам, от которых ничего не ждут в ответ. Заметил, что в руке у него катушка ниток, и спросил: — Сколько это стоит?

— Пять центов.

Он достал монетку, протянул Кларе.

— Вам, что ли, завернуть? — сказала Клара.

Ревир сказал — не надо, он положит катушку в карман. И когда положил, что-то шевельнулось в Кларе, что-то очень знакомое, и разом все стало по-другому.

— Ваша жена шьет что-то золотое, — вдруг сказала она, это был необъяснимый дерзкий порыв, такое раз-другой еще случится с нею в жизни. Она улыбнулась. Мне говорили, вы живете на большой ферме. — Теперь, когда он собрался уходить, на нее напала словоохотливость. — Говорят, у вас там славно… всё холмы, и деревья, и лошади… Тут кругом у всех фермы небольшие, а у кого и побольше, так земля никудышная, не то что у вас. Уж не знаю, почему так, — говорила Клара и шла вдоль прилавка в выходу и аккуратно, будто это была какая-то игра, вела рукой по краю, а Ревир поневоле шел за нею по другую сторону прилавка. — Я мало чего в этом понимаю, у моих-то никакой фермы не было и приткнуться негде, а у кого что было — все равно потеряли, у них землю банки, что ли, отняли. Я-то ничего этого не понимаю. А вот вы свою не потеряли, это хорошо.

Она дошла до конца прилавка, чуть подалась вперед; впервые она остро почувствовала, что руки у нее голые почти до плеч и на них золотистый пушок. Если выйти на солнце, она вся будет шелковая, золотистая. Она поглядела на свои руки и медленно подняла глаза на Ревира.

Он смотрел на нее в упор. Кажется, он не слыхал ни одного ее слова, только слушал певучий, задумчивый голос. Клара вышла из-за прилавка и проводила его до дверей, будто гостя, которого принимала у себя в доме. За дверьми, у края тротуара, ждала машина. В машине сидели двое детей. Задняя дверца была открыта, мальчуган лет восьми выставил ноги наружу; другой боролся с ним, старался обхватить его за шею. Они спорили злым, свистящим шепотом, точно им строго-настрого велено было не шуметь.

— У вас и еще дети есть? — спросила Клара.

— Еще мальчик двух лет, — ответил Ревир.

Клара заслонила глаза рукой от солнца. Она и Ревир остановились на пороге. Клара отворила дверь и прислонилась к ней, не давая захлопнуться. На ней было светло-желтое платье, юбку вокруг колен развевал ветер.

— Это славно, — отозвалась она. Но слова ее прозвучали печально.

Ревир ничего не сказал, и Клара на него не смотрела. Опять обоих сковало молчание, как прежде в магазине, но на этот раз оно их как-то сблизило — они стояли, окутанные молчанием, и оба смотрели на его детей, а те дрались и их не замечали.

Когда Клара вернулась в магазин, ее ждал мистер Пельтье. Он чуть не целыми днями просиживал в своей каморке за выпивкой, лишь изредка выходил в проулок поглядеть, как чернокожие работники сгружают с машин товар, который подвозили несколько раз в месяц. Мистер Пельтье ходил в белой рубашке, при галстуке и вообще одевался так, чтобы все видели, что он не чета прочим жителям Тинтерна; лицо у него было красное и очень подвижное.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32