"Донбасс, Дон, Кубань, - каленым железом прижигал враг наше сердце. Может быть, немцы ждали стона, жалоб? Бойцы молчат. Они устали, намучились, многое претерпели, но враг не дождался вздоха. Родилось ожесточение, такое ожесточение, что на сухих губах трещины, что руки жадно сжимают оружие, что каждая граната, каждая пуля говорит за всех: "Убей! Убей! Убей!"
      В этом очерке, как и во втором - "Так зреет победа", который готовится для очередного номера газеты, повествуется о том, как ожесточение преобразует чувство советских воинов в боевой порыв и беспощадность к врагу. А третий очерк - о немецких солдатах, какие они сегодня, во вторую осень войны. Очерк так и назван - "Осенние фрицы". Илья Григорьевич видел их там, под Ржевом, говорил с пленными, слушал их и, как тонкий психолог, улавливал, где пленные хитрят, а где обнаруживают свое нутро. Вылилось это в таких строках:
      "О Бурбонах говорили: "Они ничему не научились и ничего не забыли". Мне хочется сказать это и об осенних фрицах. Вот передо мной лейтенант Хорст Краусгрелль. Он сначала орал: "Гитлер капут", но сейчас он отдышался, успокоился и преспокойно говорит: "Нам, немцам, тесно, а у вас много земли"... Его схватили у Ржева, но он тупо повторяет: "Покончив с Россией, мы возьмемся за англичан..."
      Писатель предупреждает, чтобы мы не строили никаких иллюзий: "Не следует думать, что осенние фрицы более человекоподобны, нежели зимние или летние".
      Есть в первом очерке Эренбурга примечательные строки о втором фронте. Об этом позже будет много написано и сказано.
      Солдатский юмор в те времена откликнулся на затяжку открытия второго фронта: им стали называть... банки с тушенкой, присланные из Америки.
      - Второй фронт откроем? - говорили бойцы, вскрывая эти консервы.
      До этой темы Эренбург давно добирался. Вспоминаю наши встречи с иностранными корреспондентами в Наркомате иностранных дел. Время от времени отдел печати наркомата устраивал приемы для зарубежных корреспондентов. Это не были пресс-конференции, которые ныне проводятся в изобилии. Инкоров собирали за относительно хлебосольным столом, чтобы отметить какую-нибудь дату или по другому поводу. Иногда приходил с нами Алексей Толстой. Как там неистовствовал Илья Григорьевич! Он буквально дышать им не давал, острыми и едкими репликами по поводу затягивания второго фронта портил им не только настроение, но и аппетит. Толстой, сидевший рядом с нами, время от времени дергал Эренбурга за пиджак:
      - Да уймись ты, Илюша...
      Илья Григорьевич огрызался:
      - Ничего, пусть едят и пьют с этой приправой...
      Однако до сих пор в газетах по вполне понятным причинам о затягивании второго фронта - ни слова. И все-таки Эренбург сумел сказать об этом, обходя дипломатические сложности:
      "Недалеко от Ржева я зашел ночью в избу, чтобы отогреться. Со мной в машине ехал американский журналист (Леланд Стоу. - Д. О.). Старая колхозница, услыхав чужую речь, всполошилась: "Батюшки, уж не хриц ли?" (она говорила "хриц" вместо "фриц"). Я объяснил, что это американец. Она рассказала тогда о своей судьбе: "Сына убили возле Воронежа. А дочку немцы загубили. Вот внучек остался. Из Ржева..." На койке спал мальчик, тревожно спал, что-то приговаривая во сне. Колхозница обратилась к американцу: "Не погляжу, что старая, сама пойду на хрица, боязно мне, а пойду. Вас-то мы заждались..." Журналист, видавший виды, побывавший на фронтах в Испании и Китае, Норвегии и Греции, отвернулся: он не выдержал взгляда русской женщины".
      Кстати, когда Эренбург вернулся из поездки, он мне рассказал любопытную историю, которая произошла со Стоу. Встретились они с командиром дивизии Чанчибадзе. В ту ночь немцы вели сильный минометный огонь. Невозмутимый комдив произносил цветистые тосты. Стоу пить умел, но не выдержал: "Больше не могу", - сказал он Чанчибадзе. Тогда генерал налил себе полный стакан, а журналисту чуточку на донышке и сказал Илье Григорьевичу: "Вы ему переведите - вот так наши воюют, а так воюют американцы". Стоу рассмеялся: "В первый раз радуюсь, что мы плохо воюем".
      Конечно, этот эпизод по дипломатическим соображениям не вошел в очерк Эренбурга, но Илья Григорьевич мне рассказал, что Стоу напечатал в своей газете статью, в которой рассказал, как колхозница и генерал его подкузьмили...
      * * *
      Побывал в эти дни под Ржевом и Алексей Сурков. Вернулся со стихами "Под Ржевом". Сколько в них боли и печали!
      Завывают по-волчьи осколки снаряда
      В неуютном просторе несжатых полей.
      Но когда на минуту замрет канонада,
      В небе слышен печальный крик журавлей.
      Вот опять - не успели мы с летом проститься,
      Как студеная осень нагрянула вдруг.
      Побурели луга, и пролетная птица
      Над окопами нашими тянет на юг.
      На поляне белеют конские кости,
      В клубах черного дыма руины видны.
      Не найдете вы нынче, залетные гости.
      На просторной земле островка тишины.
      Вот как неожиданно увидел поэт войну...
      * * *
      Братья Тур прислали новый очерк "Тризна". Они рассказали о драматической истории, происшедшей на Брянском фронте в Башкирской кавалерийской дивизии. Шестеро боевых разведчиков, с роди которых были воины разных возрастов от седобородого Юлты, знатного чабана, до совсем еще юного Салавата Габидова, недавнего студента Уфимского педагогического института, отправились ночью в разведку. Никто не знает, как они погибли, но только на следующее утро их растерзанные трупы были выброшены немцами на простреливаемую минометами "ничейную" полянку. Под огнем противника смельчаки из дивизии вытащили своих товарищей, чтобы предать их воинскому погребению. Их похоронили на опушке леса, под русскими березками, завернув в бурки и положив иод головы уздечки. Так хоронили в степи всадников. Тела их положили в могилах лицом на восток, к родным степям.
      А когда стемнело, двадцать башкир в безмолвии выехали из полка. Они пробрались на огневые позиции немецкой батареи. Тридцать восемь гитлеровцев заплатили своей жизнью за наших товарищей. Споров с убитых погоны и захватив 50 лошадей, мстители вернулись в полк.
      Приведу заключительные строки корреспонденции:
      "Подобно тому, как прах шести башкирских разведчиков войдет животворным соком в корни русских берез, слава о подвиге двадцати мстителей войдет в память народа русского. Преклоним же колени и постоим в раздумье перед священной красотой этой воинской тризны, в которой отразилось благородное сердце старинного степного народа!"
      10 октября
      В жизни наших вооруженных сил произошло важное событие - опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР об установлении полного единоначалия и упразднении института военных комиссаров в Красной Армии.
      Прошло пятнадцать месяцев с начала Отечественной войны. В огне сражений закалились наши командные кадры. Война выдвинула огромный слой новых талантливых командиров, испытанных в боях и до конца верных своему воинскому долгу и командирской чести. Они приобрели значительный опыт современной войны, окрепли в военном и политическом отношениях. Отныне они могут и будут нести полную ответственность за все стороны жизни и боевой деятельности в войсках. Так объяснялось это решение ЦК партии.
      Вспомним, однако, в какие дни был принят Указ о единоначалии. Он появился не под звуки победных фанфар. Наоборот, обстановка на фронтах была труднейшей, в памяти у всех приказ № 227. И если в ту пору было установлено полное единоначалие, это не могло не быть принято нашими командирами как знак высокого доверия к ним партии и народа и вместе с тем - требование крепкой дисциплины, порядка, безоговорочного выполнения боевых приказов.
      А как же комиссары? Было бы неправдой, если бы я сказал, что упразднение их должностей было для них безразличным. Но верные сыны партии, для которых главное - не должность, а партийный долг, они приняли Указ с глубоким пониманием своих новых задач. За ними осталось широкое поле политической работы, неразрывно связанной с боевой деятельностью войск.
      Кстати, в Указе установлены для политических работников общие для всех командиров Красной Армии воинские звания и знаки различия. Это был первый шаг к унификации воинских званий в армии. Немало военкомов были переведены на командную должность.
      Указу посвящена передовая статья "Полное единоначалие в Красной Армии". Есть в ней примечательное ленинское высказывание. Еще в 1920 году Ленин говорил, что наш военный опыт "подошел к единоначалию, как к единственно правильной постановке работы"... Есть в передовице слова, обращенные к политическим работникам: "Введение единоначалия не может и не должно привести к какому бы то ни было принижению уровня политработы в частях... В новых условиях поле деятельности политработников не суживается..." Есть слова, обращенные к командирам: "Непререкаемый авторитет командира, облеченного полновластием, дает ему в руки все возможности для выполнения своего долга перед Родиной".
      Не могу умолчать об одном обстоятельстве, связанном с введением в июле 1941 года института военных комиссаров, а затем его упразднением. Как известно, система военных комиссаров, установленная в Красной Армии в годы гражданской войны, возникла на почве некоторого недоверия к командным кадрам, в состав которых были привлечены старые военные специалисты, не верившие в прочность Советской власти и даже чуждые ей. В Великую Отечественную войну, казалось бы, нет никаких оснований для подобного. Но среди других задач на военных комиссарах, как это было определено Положением, лежала в эту войну обязанность "своевременно сигнализировать Верховному Командованию и Правительству о командирах и политработниках, недостойных звания командира и политработника и порочащих своим поведением честь Рабоче-Крестьянской Красной Армии".
      Скажем прямо, это было проявлением все той же подозрительности, которая дорого стоила в годы сталинских репрессий нашей армии: в конце тридцатых годов она была обезглавлена, лишилась многих прекрасных командиров и военачальников.
      Вспоминаю такой эпизод. Подготовили мы передовую статью о введении института военных комиссаров. Принес я ее начальнику Главного политического управления Л. З. Мехлису. Он не только тщательно прочитал ее, но, по старой правдистской привычке, стал редактировать. Что-то поправил, что-то вписал, что-то вычеркнул. А вычеркнул он строки, в которых говорилось, что в отличие от функций комиссаров гражданской войны в обязанность комиссаров Отечественной войны не входит контроль над командирами. Конечно, этот абзац я написал по своей наивности. Но тогда я с недоумением посмотрел на Мехлиса. А он сказал: "Не будем утверждать, но и не будем отрицать это".
      Спорить с ним я не стал. Знал, что Положение Мехлис собственноручно писал, поработал над ним и Сталин.
      Жизнь показала, что с первых же дней войны это требование осталось на бумаге; наши командиры и политработники были достойны своего звания и берегли честь и достоинство Рабоче-Крестьянской Красной Армии! И не надо было "сигнализировать" о них "наверх".
      * * *
      Сегодня в спешном порядке пишутся несколько передовых статей на военно-тактические темы. Объясню, почему такая спешка.
      Дня четыре назад, когда я в очередной раз зашел в Генштаб, к Бокову, он меня встретил возгласом:
      - Хорошо, что ты пришел. На, возьми, - и протянул мне верстку, на которой был заголовок: "Боевой Устав пехоты". - Это тебе. Только что звонил Сталин и сказал, чтобы вы, в "Красной звезде", ее посмотрели.
      Устав был составлен группой работников наркомата, набран и сверстан и в подготовленном для печати виде представлен Сталину. Прочитал ли Сталин его, заметил ли какие-то огрехи - не знаю, но он решил, что газетчики - люди дотошные, могут быть в этом деле полезны. Не исключено, что Сталин, читая или просматривая "Красную звезду", обратил внимание на выступления наших редакционных специалистов именно на тактические темы. Бывало даже, как мне рассказывали, что Верховный положительно отзывался о той или иной статье, которую успевал прочитать.
      Словом, вернулся я в редакцию, собрал наших военных специалистов, рассказал о задании Сталина. Дело, конечно, важное, ответственное, и мы уж постарались. Были созданы три группы наших тактиков: Хитров и Коломейцев, Рызин и Дерман, Толченов и Король. Кроме того, группа стилистов и группа корректоров. Три дня и, можно сказать, три ночи мы читали и вычитывали верстку, "вылизывали", как говорят газетчики, каждую строку. Поправок у нас было много.
      На четвертый день я пришел к Бокову, вернул ему верстку Устава, показал наши поправки и замечания. Он даже не успел внимательно все посмотреть, как раздался звонок Сталина. Он спрашивал, как с Уставом, когда вернут из редакции? Боков ответил:
      - Редактор у меня. Принес Устав. Поправок много...
      Не знаю всего, что сказал Сталин Бокову, но мне Боков объяснил: "Сталин рассердился, сказал, чтобы проверили, как это писали Устав, кто там его писал..." Чуть ли не потребовал, чтобы наказали виновных.
      Не один день, считали мы, уйдет, пока обсудят наши замечания, поправят что надо, отпечатают... А нам, в редакции, чего медлить? Вот и сели наши работники за передовые статьи, посвященные разным разделам будущего Устава. Что-то оттуда взяли, что-то сами домыслили. Так появились такие передовицы, как, например, "Стиль работы командира", "Умело управлять огнем", "Боевые порядки в наступлении"... Одна за другой. А секрет их появления был, вероятно, известен только нам...
      * * *
      Я рассказывал, как Эренбург в своих ржевских очерках пусть косвенно, но подверг критике наших союзников за оттяжку открытия второго фронта. А сегодня готовится еще одна статья на эту тему. Называется она "Доктрина Дуэ и ее новые сторонники". Написал ее командующий войсками Московского фронта противовоздушной обороны генерал Д. А. Журавлев. Суть ее раскрывается в первых же строках статьи:
      "Последнее время в английской и американской прессе усиленно дебатируется вопрос о перспективах ведения воздушной войны... Отдельные военные писатели и обозреватели пытаются изобразить дело так, будто воздушный флот является единственной силой, способной привести к победе в современной войне. Более того, некоторые из них договорились даже до того, что ударами с воздуха можно заменить наступательные действия сухопутных войск вторжения".
      В статье приводятся убедительные факты, разоблачающие несостоятельность выступлений новоиспеченных сторонников доктрины Дуэ, в частности американского авиаконструктора Северского. Он подсчитал, что достаточно сбрасывать на германскую территорию ежедневно 12 тысяч бомб, и она будет сокрушена. Генерал Журавлев пишет, что именно такое количество бомб немцы имели возможность сбрасывать на Англию в 1940 году, однако не поставили ее на колени.
      Еще более разительные примеры приведены но Сталинграду. Для того чтобы сломить сопротивление защитников Сталинграда, немцы обрушили на город огромные силы авиации. В отдельные дни число самолето-вылетов доходило до 2000. В целом город пережил бомбовые удары, равные не только налету 3000 бомбардировщиков, о которых говорил Дуэ, а помноженные трижды на три. И тем не менее это не решило судьбу сражения даже на таком ограниченном участке фронта. Сталинград продолжает мужественную борьбу.
      Всей силой фактов и логики обрушился автор на последователей Дуэ, отрицавших необходимость создания сухопутного фронта в Европе. Правда, в статье нет этих слов. Но каждому ясно, что речь идет именно о втором фронте...
      * * *
      Неожиданно исчез наш корреспондент по Брянскому фронту полковой комиссар Павел Крайнов. Такие случаи у нас бывали. В августе прошлого года пропал спецкор но Юго-Западному фронту Теодор Лильин. Через неделю он обнаружился. Оказывается, корреспондент пробрался - первым из наших спецкоров - в Днепровские плавни к партизанам и прислал серию очерков о первых боях партизан в этом крае.
      А вот теперь - Павел Крайнов. Появилась возможность, и он отправился к партизанам в Брянский лес. Немало материалов он прислал нам. Один из них так начинался:
      "На партизанской легковой машине с разбитым стеклом и ободранными боками мы пробирались по проселочным дорогам и лесным просекам. Впереди слышится пулеметная и ружейная стрельба. Там шел бой..." Это - рассказ о бое партизан с карательной экспедицией немцев. До этого партизаны то пускали под откос поезда, то взрывали мосты или совершали набеги на вражеские гарнизоны. А сегодняшний бой - подлинное сражение по всем правилам военного искусства. Партизаны выиграли его. Каратели, оставив свыше семидесяти трупов, ретировались в свой гарнизон.
      За год с лишним партизаны научились воевать! Об этом и повествует наш боевой товарищ Павел Крайнов.
      14 октября
      Из всех публикаций этого номера хочу рассказать лишь о двух. Прежде всего, о подборке под заголовком "Письма гвардии младшему лейтенанту Лебедеву". К подборке сделана врезка. В ней говорилось, что 2 октября в "Красной звезде" был помещен отчет о красноармейском митинге в 33-й гвардейской дивизии. Он занимал целую полосу. Среди других были опубликованы речь Лебедева и его портрет. В своей речи он сказал: "Здесь кто-то говорил, что он получил письмо из дому. Мне неоткуда получать письма и некому их посылать: в моем доме немцы. И у меня дома никто не ждет моих писем, потому что моя семья, если она жива, знает, что мои письма не дойдут до нее. Моя семья ждет не писем - она ждет меня. Она ждет, чтобы я пришел и освободил ее от немцев, чтобы я убил немцев, стоящих на моей дороге..."
      Напомню, что митинг состоялся в Сталинграде. Мы с Симоновым были на нем, записали выступления гвардейцев и напечатали их. Откровенно скажу, не ждали мы, что такой поток откликов придет в редакцию именно на выступление Лебедева, бывшего шахтера. Читатель почувствовал душевную боль человека и не мог не разделить ее. Вот, например, строки из писем семи работниц московской бисквитной фабрики "Большевик":
      "Нам безгранично больно за ваши слова о том, что вам неоткуда получать письма, что у вас нет близких... Мы считаем себя вашими кровными родственниками... Пишите нам..."
      56-летняя работница Екатерина Яковлевна Морозова заканчивает свое письмо такими словами: "Пиши, как родной матери, я буду с радостью отвечать. Будь жив и здоров, ждем с победой".
      Можно понять, какие ответные чувства вызвали эти письма у младшего лейтенанта. И не только у него.
      * * *
      Сегодня напечатан очерк Александра Полякова "Под Ржевом". Это первый очерк из шести, опубликованных им в "Красной звезде". А история их появления в газете необычна.
      В разгар войны создавалась могучая тяжелая артиллерия - дивизии и корпуса резерва Верховного Главнокомандования. На нее возлагались большие надежды. И вот во время одной из встреч с начальником артиллерии Красной Армии генералом Н. Н. Вороновым, он упрекнул меня, что газета все еще мало пишет об этих новых формированиях. Чуть улыбнувшись, он заметил:
      - Конечно, пехотной экзотики у нас нет... Но все-таки - "бог войны"!..
      Я пообещал, что в ближайшие дни на страницах газеты появится больше материалов о тяжелой артиллерии. И тут же рассказал ему эпизод, который имел прямое отношение к этому. Мы напечатали статью об артиллерии РВГК и, очевидно, сказали немного больше, чем следовало говорить в открытой печати. В тот же день позвонил секретарь ЦК партии А. С. Щербаков:
      - Кто разрешил вам печатать эту статью?
      - Никто не разрешил, - ответил я. - Мы ее сами напечатали. Что-нибудь случилось? - спросил я Александра Сергеевича.
      - Да, случилось. Сталин сказал, чтобы сняли редактора с понижением в звании и должности...
      Расстроился я или нет - не в этом дело. Всякий редактор, если он хочет быть редактором в настоящем, партийном понимании этого слова, не должен бояться, как у нас тогда говорили, ходить на острие ножа. Но все же я счел необходимым объяснить Щербакову, что разрешения мы ни у кого не спрашивали, но эту статью я посылал не для визирования, а на консультацию А. М. Василевскому. Начальнику Генштаба она понравилась.
      - Подождите, - сказал мне Щербаков и положил трубку. Через час он снова звонит:
      - Сталин сказал: "Не трогайте редактора. Он не виноват. Но такие статьи без нас пусть не печатает".
      После я узнал, что Сталин сразу же позвонил Василевскому. Начальник Генштаба подтвердил, что читал статью и она показалась ему хорошей.
      (Спустя много лет после войны мы с писателем Оскаром Кургановым были у маршала Василевского на даче. Сидели в его кабинете и говорили о минувшем. Вспомнил Александр Михайлович и историю со статьей и, улыбнувшись, заметил:
      - Да, разговор тогда был основательный...)
      Выслушав всю эту историю, Воронов сказал:
      - Вот как раз поэтому и надо писать о нашей тяжелой артиллерии.
      Он вспомнил своего бывшего командира батареи Полякова, спецкора "Красной звезды", посетовал, что артиллерист пишет главным образом о пехоте, танкистах, а пушкарей забросил, и попросил прислать его к нему. После беседы с Вороновым у Полякова и родилась идея написать серию очерков о тяжелой артиллерии. Со свойственной ему оперативностью корреспондент выехал под Ржев. Туда уже был звонок Воронова, приказавшего создать корреспонденту все условия для работы.
      Обосновался Поляков в полку майора Жигарева. Там пробыл более месяца. Все он делал основательно. Мы его и не торопили. Он бывал на наблюдательных пунктах, ползал вместе с артиллерийскими разведчиками по переднему краю, летал на самолете-корректировщике над немецкими позициями.
      Поляков показал себя в этих очерках как подлинный знаток артиллерийского дела. Прекрасно знал он и психологию, настроения, быт пушкарей. Вот один только пример:
      "4 часа 55 минут - пять минут до канонады. На батарее уже поданы все команды, за исключением последней 
      "огонь"...
      О чем думают в эти последние пять минут наивысшего напряжения и майор Жигарев и его батарейцы у пушек?
      Наводчики, верно, думают о том, как бы в последний момент какая-нибудь из маскировочных елок не свалилась на ствол пушки и не сбила линию наводки. Трудно, конечно, допустить, чтобы жиденькая елочка, которая сама будет через пять минут биться в лихорадке от первого выстрела, смогла пошевельнуть огромный ствол пушки. Но уж такая вещь эта линия наводки - за нос всегда дрожат. Молодые номера - артиллеристы, только что пришедшие на батарею, часто попадаются на шутку "стариков": "Пойди сгони ворону с линии наводки". И хотя никакой вороны, сидящей на линии наводки, - а это все равно что на линии взгляда, - нет и в помине, страх за "линию" сохранился и до сих пор. Шутка шуткой, а шевельни на миллиметр орудие, и линия наводки, идущая от перекрестия орудийной панорамы к шесту, сбита. Снаряд пойдет неточно".
      Та история, за которую мне попало от Сталина, имела свое продолжение. Через месяц после опубликования очерков Полякова в "Красной звезде", когда в Ставке зашел разговор о тяжелой артиллерии, Сталин заметил, что наши газеты что-то мало пишут о ней. М. И. Калинин, присутствовавший при этом разговоре, возразил:
      - Как мало? В "Красной звезде" были хорошие очерки.
      Принесли Сталину "Красную звезду", он полистал ее и предложил "Правде" перепечатать очерки Полякова. Все шесть его очерков "Под Ржевом" со ссылкой на "Красную звезду" появились в "Правде". К нашему горю, имя автора очерков - Александра Полякова - стояло в траурной рамке. Он погиб на боевом посту. А эти последние очерки, получившие столь большой резонанс, были как бы памятником этому мужественному, храброму и талантливому журналисту...
      18 октября
      Эти дни были крайне тяжелыми для защитников Сталинграда. Врагу удалось на узком участке фронта прорваться к Волге в районе Тракторного завода. Как же объяснить, что несмотря на требование Ставки Верховного Главнокомандования наши войска не смогли остановить противника? Думаю, что описание событий последних дней нашими корреспондентами Высокоостровским и Коротеевым давало ответ читателям:
      Вчера немцы, сосредоточив до двух пехотных дивизий и крупные силы танков, бросили их на Заводской район. Атаке танков и пехоты противника предшествовала исключительная по своей силе бомбардировка с воздуха. С утра в течение нескольких часов вражеская авиация, налетая эшелонами по 30-40 самолетов, бомбила наш передний край и всю глубину обороны вплоть до берега Волги, а также район переправ. Насколько ожесточенной была вражеская бомбардировка, можно судить по следующим цифрам. До пяти часов вечера на направлении главного удара противника отмечено свыше 1500 самолетовылетов на участке фронта шириной в полтора километра и в несколько километров глубиной...
      Вслед за бомбежкой немцы открыли массированный артиллерийский и минометный огонь. После этого противник двинул танки и пехоту. Танковые колонны немцев наступали на узком участке шириной не более полутора-двух километров. Они двигались в глубокоэшелонированном боевом порядке... Противник терпел большой урон, но вводил в действие все новые и новые силы. К вечеру, пользуясь численным перевесом, немцы сумели на отдельных участках потеснить наши части...
      Причины, вынудившие наши части оставить свои позиции, понятны, но оправдывают ли даже такие причины отход? Как раз на эту тему у меня вчера был разговор с А. М. Василевским. Я допытывался, какой линии придерживаться газете в связи с известной директивой Ставки от 5 октября, требовавшей во что бы то ни стало удержать Сталинград?
      - Конечно, - сказал Александр Михайлович. - объяснение есть и оправдание есть. У немцев огромное численное превосходство. Они идут на любые потери, чтобы в ближайшие дни закончить операцию. Наши люди дерутся днем и ночью, самоотверженно, но сил пока не хватает. В некоторых батальонах осталось по нескольку десятков человек. Но директива Ставки остается в силе - вот вам и линия...
      А когда я вернулся в редакцию, в репортаже сталинградских корреспондентов, поставленном уже в полосу, сменил, как это было и в кризисные дни битвы за Москву, информационный заголовок "В районе Сталинграда" на призывный: "Отбить новые атаки немцев на Сталинград!" И дописал концовку:
      "Сейчас идет решающий бой за Сталинград. Мы должны отстоять город во что бы то ни стало. Больше стойкости, упорства, умения маневрировать - и новые яростные атаки врага будут отбиты".
      Уже названы имена многих героев Сталинграда. Вот и сегодня в газете опубликован большой, трехколонный, очерк о бронебойщике Громове. С ним я познакомился во время своей поездки в Сталинград. Были мы тогда с Петром Коломейцевым в одном из батальонов на окраине города. Комбат все нахваливал Громова, советовал побывать у него. Нашли мы его в землянке, вырытой в глубоком овраге, где отдыхали после боя расчеты противотанковых ружей. Сорокалетний Громов, в прошлом пахарь одного из подмосковных колхозов, с загорелым, тронутым морщинами лицом и светлыми желто-зелеными глазами наше появление, как нам показалось, встретил без каких-либо эмоций. Что ж, пришли, так пришли.
      Сидим мы с Громовым на пожухлой траве у входа в землянку и беседуем. О жизни, о немцах, а больше всего о боях. Но разговорить его мне не удается. Он все отвечает односложными фразами: "Ну, подошел танк... Смотрю - ближе... Я стрельнул раз - не горит... Стрельнул два - зажег..." Мучил я бронебойщика, сам мучился, но больше ничего выдавить из него не смог. Можно было, конечно, написать небольшую заметку или корреспонденцию, но чувствовалось, что перед нами интересный человек, со сложным характером и дела его незаурядные. О нем не заметку писать надо.
      Здесь, в Сталинграде, наш корреспондент писатель Василий Гроссман. Дал я ему координаты батальона и попросил написать очерк о Громове. Целую неделю прожил он с бронебойщиками. Подружился с ними. Вошел в их семью как свой человек. И они открыли ему свои души. И вот очерк у меня - сверстанный, занявший три колонки до самого низа. Написан он был заразительно, страстно, с глубоким проникновением в психологию человека. Писателю удалось разговорить скромного и молчаливого бронебойщика. Вот выдержки из записанного им рассказа Громова:
      "Я спрашивал его потом, что испытал он в первый миг своей встречи с танками, не было ли ему страшно.
      - Нет, какое там, испугался. Даже, наоборот, боялся, чтобы не свернули в сторону, а так - страху никакого... Пошли в мою сторону четыре танка. Я их близко подпустил - стал одну машину на прицел брать. А она идет осторожно, словно нюхает. Ну, ничего, думаю, нюхай. Совсем близко, видать ее совершенно. Ну, дал я по ней. Выстрел из ружья невозможно громкий, а отдачи никакой, только легонько двинуло... А звук прямо особенный, рот раскрываешь, а все равно глохнешь. И земля даже вздрагивает. Сила! - И он погладил гладкий ствол своего ружья.
      - Ну, промахнулся я, словом. Идут вперед. Тут я второй раз прицелился. И так мне это - и зло берет, и интересно, - ну, прямо в жизни так не было. Нет, думаю, не может быть, чтобы ты немца не осилил, а в сердце словно смеется кто-то: "А вдруг не осилишь, а?" Ну, ладно. Дал по ней второй раз. И сразу вижу - попал! Прямо дух занялся: огонь синий по броне пошел, как искра. И я сразу понял, что бронебойный снарядик мой внутрь вошел и синее пламя это дал. И дымок поднялся.
      Закричали внутри немцы, так закричали, я в жизни такого крику не слышал, а потом сразу треск пошел внутри, трещит, трещит. Это патроны рваться стали. А потом уже пламя вырвалось, прямо в небо ударило. Готов! Я по второму танку дал. И тут уж сразу, с первого выстрела. И точно повторилось. Пламя синее на броне. Дымок пошел. Потом крик. И огонь с дымом снова. Дух у меня возрадовался... Всему свету в глаза смотреть могу. Осилил я. А то ведь день и ночь меня мучило: неужели он меня сильнее..."
      Это был первый из тех очерков, которыми писатель открыл свой знаменитый сталинградский цикл. Занимавшие три, четыре, а порой пять колонок на страницах газеты, они стали, говорю без преувеличения, классикой фронтовой журналистики. Недаром многие из них перепечатывались "Правдой".
      * * *
      Савва Голованивский написал для нас два очерка. Один из них опубликован сегодня, называется "Презрение". Речь идет о презрении к гитлеровцам, попирающим все законы войны. Об этом уже не раз писалось, но в очерке Голованивского ситуация необычная.
      Сержант Николай Краткий из Донбасса, конечно, понимал, что с врагом надо драться насмерть, но думал, что воин должен быть великодушен.