Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Год 1942

ModernLib.Net / История / Ортенберг Давид / Год 1942 - Чтение (стр. 14)
Автор: Ортенберг Давид
Жанр: История

 

 


      Хотел бы здесь сказать подробнее о требовании добиться, чтобы 1942 год стал годом окончательного разгрома немецких захватчиков. Впервые эта задача, как я уже писал, была поставлена в январской директиве Ставки. В открытой печати нигде об этом не было сказано ни слова. Только в передовой "Долг наших войск", опубликованной в "Красной звезде" 11 января, мы впервые сказали об этом. До сих пор удивляюсь: как это мы без согласия Ставки, от своего имени открыто сказали то, что было за семью печатями. Однако нахлобучки за самовольство не последовало. Вот только мои коллеги, редакторы центральных газет, одолевали меня вопросами: откуда, мол, все это? Указание Сталина? Пришлось отделываться общими фразами...
      Напомню, что в своей речи на параде войск Красной Армии 7 ноября Сталин говорил: "Еще несколько месяцев, еще полгода, может быть годик, - и гитлеровская Германия должна лопнуть под тяжестью своих преступлений". Но как это произойдет? Тогда пошли у нас передовые и статьи, комментирующие положения, выдвинутые Сталиным на торжественном заседании Моссовета и в речи на параде. А что касается тех "нескольких месяцев", "полгода", "годика", мы это обошли; не развивали эту тему потому, что не знали, как это обосновать. Не знали не только мы. Никто, кого я спрашивал, не знал. Думаю, что и сам Сталин этого не знал...
      Что же касается январской директивы Ставки, которой была посвящена наша передовица, то там эта проблема воспринималась по-другому. Успехи, достигнутые Красной Армией в зимнем наступлении, вселяли надежду, что разгромить гитлеровцев можно уже в этом году.
      Но вот пришел май. Наше наступление заглохло. Почему? После войны об этом было рассказано более или менее подробно. Это просчеты Ставки, неоправдавшиеся надежды, что к лету резервы Германии иссякнут, переоценка наших сил и возможностей. Отсутствовал к тому же второй фронт. И не видно было, что он откроется в ближайшее время. И все же снова в приказе появился сорок второй год!
      Между прочим, уже после войны, в разговорах о том приказе некоторые мои собеседники - военачальники, журналисты, люди других профессий - утверждали, что они тогда усомнились в реальности прогнозов, сделанных Сталиным и в ноябрьской речи сорок первого года и в первомайском приказе сорок второго года. Конечно, все может быть: сколько людей, столько и мнений. Но в воспоминаниях полководцев и видных военачальников об этих сомнениях - ни слова. В своих книгах, где они прямо и откровенно писали и о просчетах Ставки, и о своих ошибках, о спорах со Сталиным, нигде, даже намеком, не упомянули, что их смутили в те дни прогнозы Сталина об окончании войны в сорок втором году...
      Что уж нам говорить! Мы следовали общему течению. За первой передовой последовала в сегодняшнем номере газеты специальная передовая под заголовком "В 1942 году окончательно разгромить немецких оккупантов". Еще несколько раз об этом говорилось на страницах "Красной звезды", но вскоре горькая действительность перечеркнула наши надежды.
      * * *
      Однако я бы не сказал, что мы благодушествовали. Не было сомнений, что немцы не позднее лета вновь предпримут наступление если не на всех фронтах, то на ряде стратегических направлений. И к этому надо быть готовыми. В сегодняшней передовой прозвучало предупреждение: "Нельзя, однако, допускать и тени самоуспокоенности, благодушия. Предпосылки победы - это еще не сама победа... Предстоят ожесточенные бои. Нет сомнений, что немцы не раз еще попытаются вырвать инициативу из наших рук".
      В общем, надо было и нам, газетчикам, тоже думать и действовать. В Ставке, в центральных учреждениях Наркомата обороны подводились итоги минувших боев, составлялись директивы, инструкции, указания. Нам отставать нельзя было. Больше того, на то газета и газета, чтобы быть впереди. Так, во вчерашнем номере появилась статья нашего танкиста подполковника Петра Коломейцева "Отражение танковых ударов". Он рассказывает об изменениях в боевых действиях немецких танковых частей за истекшие десять месяцев. Такой же поучительной была и статья нашего общевойскового специалиста полковника Ивана Хитрова.
      "Науке побеждать" посвящена статья члена Военного совета армии дивизионного комиссара С. Колонина "Чему научил бойца опыт войны". Вот его наблюдения.
      Обычным делом стала стрельба из орудий прямой наводкой, требующая, понятно, выдержки, стойкости, большого искусства.
      Преодолели "танкобоязнь" и пехотинцы. Ныне они не прячутся и тем более не бегут от вражеских танков, а встречают их всеми видами пехотного оружия: гранатами, бутылками с горючим, стрельбой из противотанковых ружей.
      Не испугать теперь красноармейца и парашютными десантами; нередко еще до того, как парашютисты приземлились, их расстреливают в воздухе.
      Вот такие перемены. За десять месяцев войны успели закалиться не только бойцы переднего края, но и весь состав армии, в том числе и Тыловые бойцы. Кто не помнит, сколько хлопот доставляли нам в свое время, указывает дивизионный комиссар, налеты вражеской авиации на обозы, автоколонны, штабы? А теперь? Теперь, увидев немецкий самолет, обоз останавливается, ездовые и шоферы берут винтовки и по команде ведут огонь по воздушному противнику. Немецкие летчики уже почувствовали опасность пехотного огня и стали держаться на почтительной высоте, что значительно снижает прицельность бомбежек и пулеметного огня.
      И еще один вывод. "Всякого немца повидал наш боец: и нахального летнего, и битого зимнего, и одичавшего весеннего. Повидал и понял, что самое верное средство для достижения победы в бою - это максимальное сближение с противником..."
      Все, что рассказано в статье, подкреплено убедительными примерами, взятыми из жизни...
      * * *
      И, наконец, статья Ильи Эренбурга "О ненависти" - одна из тех, что особенно запомнились на фронте и в тылу. С первых дней войны Эренбург писал о том, что позже было сказано в приказе Сталина: "...нельзя победить врага, не научившись ненавидеть его всеми силами души". В сегодняшней статье писатель подробнейше раскрывает этот тезис:
      "Неутомимая темная злоба испепеляет сердце фашизма... Злоба движет каждым солдатом фашизма..."
      А на противоположном полюсе, у советских людей, - другие чувства, другие идеи:
      "Русский народ пережил большую и трудную жизнь; не розами была устлана его дорога к счастью и к совершенству.
      Но и в самые тяжелые годы своей истории русский человек ограждал себя от темной злобы...
      Чувство злобы не соблазняет нас и теперь... Мы говорим не о злобе - о ненависти, не о мести - о справедливости...
      Мы не мечтаем о мести: может ли месть утишить наше негодование? Ведь никогда советские люди не уподобятся фашистам, не станут пытать детей или мучить раненых... Если мы решили уничтожить фашистов, то только потому, что на земле нет места для фашистов и для людей - или фашисты истребят человечество, или люди уничтожат фашистов. Мы знаем, что смерть не может победить жизнь, и поэтому мы убеждены в том, что мы уничтожим фашистов"...
      9 мая
      Вчера вернулся из Ставки, встревоженный делами на Керченском полуострове. Немецко-фашистские войска начали наступление и прорвали наш фронт. А ждали мы совсем иного.
      Надо, видимо, напомнить историю этих событий. Еще в начале января началась операция по освобождению Крыма. Вскоре немцы сами перешли в наступление и вновь захватили Феодосию. В феврале намечалось возобновить наступление войск Крымского фронта. Оно было назначено Ставкой на 13 февраля. Однако работавшие там наши корреспонденты ничего не сообщали. Решили подбросить туда еще и Симонова. Но он возвратился с пустыми руками. Наступление наших войск, начавшееся только 27 февраля, захлебнулось. Симонов рассказал о наших неудачах на Керченском полуострове, их причинах, причем так обстоятельно, что казалось, передо мною сидит не писатель и журналист, но опытный штабной офицер, глубоко разбирающийся в оперативных делах. Когда я затем побывал в Генштабе, убедился, что расхождений в оценке событий в Крыму у генштабистов и писателя нет. Более того, выводы Симонова оказались дальновидными. Он говорил не только о прошедшей операции, но и о будущем, и его прогнозы оправдались. Память может подвести, поэтому я приведу запись в дневнике, которую сделал тогда Симонов:
      "...Когда я возвращался из армии сначала в Керчь, а потом в Москву после зрелища бездарно и бессмысленно напиханных вплотную к передовой войск и после связанной со всем этим бестолковщины, которую я видел во время нашего неудачного наступления, у меня возникло тяжелое предчувствие, что здесь может случиться что-то очень плохое". А уже в послевоенных комментариях к дневнику он добавил: "Нет, я не лгу, говоря, что тяжелые предчувствия у меня возникли в душе уже тогда, в феврале и марте". Могу засвидетельствовать, что в изданной книге "Разные дни войны" Симонов оставил все, как было написано тогда о Керчи, не изменив ни слова.
      Кстати, стоит сравнить его записи со страницами книги А. М. Василевского о Керчи. Тогда не трудно будет убедиться, что многое в оценке ситуации военачальника и писателя совпало.
      Единственное, что Симонов привез из Крыма, - это стихи "Атака".
      Когда ты по свистку, по знаку,
      Встав на растоптанном снегу,
      Готовясь броситься в атаку,
      Винтовку вскинул на бегу,
      Какой уютной показалась
      Тебе холодная земля,
      Как все на ней запоминалось:
      Примерзший стебель ковыля.
      Едва заметные пригорки,
      Разрывов дымные следы,
      Щепоть рассыпанной махорки
      И льдинки пролитой воды.
      Казалось, чтобы оторваться,
      Рук мало - надо два крыла.
      Казалось, если лечь, остаться, 
      Земля бы крепостью была.
      Пусть снег метет, пусть ветер гонит,
      Пускай лежать здесь много дней.
      Земля. На ней никто не тронет.
      Лишь крепче прижимайся к ней.
      Ты этим мыслям жадно верил
      Секунду с четвертью, пока
      Ты сам длину им не отмерил
      Длиною ротного свистка
      Когда осекся звук короткий,
      Ты в тот неуловимый миг
      Уже тяжелою походкой
      Бежал по снегу напрямик.
      Осталась только сила ветра,
      И грузный шаг по целине,
      И те последних тридцать метров,
      Где жизнь со смертью наравне!
      Вот она, истинная, неприкрашенная, суровая правда войны! Чувства и переживания человека в бою!
      - Хорошие стихи, - сказал я Симонову. - Но отрываться от земли надо!
      - И без этого ясно, - ответил поэт.
      - Ясно-то ясно. А надо еще яснее. Дописал бы ты несколько строк.
      Ушел Симонов. Буквально через десяток минут вернулся с сочиненной им, можно сказать, на ходу концовкой:
      Но до немецкого окопа
      Тебя довел и в этот раз
      Твой штык, которому Европа
      Давно завидует у нас.
      Получились не очень-то выразительные строки. Но стихи уже стояли в полосе, откладывать их не хотелось - так они и пошли. Не нравилась концовка и самому Симонову. Недаром в его собрании сочинений этих четырех строк нет. Теперь я вижу, что можно было без них и тогда обойтись. Так что не всегда хорошо получается, когда требование начальства выполняется беспрекословно...
      * * *
      Напечатано трогательное стихотворение Николая Тихонова "Мальчики". Это рассказ о том, как ленинградский мальчик, зачарованный довоенными парадами, стал лейтенантом, командиром батареи и ныне ведет ответный огонь по фашистской артиллерии, ограждая от вражеских осколков такого же мальчика, каким он был когда-то:
      Такого мальчика не тронь!
      От ярости бледнея,
      Вновь лейтенант кричал: огонь!
      Бей беглым по злодеям!..
      А в сегодняшнем номере опубликован и очерк Тихонова "Ленинград в мае". Этим очерком начались его вдохновенные письма из блокадного Ленинграда, печатавшиеся затем каждый месяц 30-го или 31-го числа. Последнее письмо из этой серии было опубликовано 30 января 1944 года, когда немецко-фашистские войска были разгромлены под Ленинградом и город освобожден от блокады.
      Не помню точно, как Тихонов поначалу назвал свой первый очерк, опубликованный в эти дни. Но, читая его, я невольно вспомнил "Севастополь в декабре месяце" Льва Толстого. Очерки Тихонова по художественной манере и жанру напоминали севастопольские рассказы великого писателя. Мы решили так и озаглавить первый очерк, условились с Тихоновым, что он будет посылать очерки каждый месяц.
      Известно, через какие рогатки проходили очерки Льва Толстого, как возмущался он тем, что цензура уродовала их, пытаясь сделать их "сладенькими", "без мысли и, главное, без цели". Я свидетельствую, что, несмотря на все ограничения, неизбежные для военного времени, суровую и горькую правду, что так мужественно и честно писал Тихонов в своих очерках о жизни и борьбе ленинградцев, печатали без изменений. Мы в редакции считали себя счастливыми, что могли нашему требовательному и взыскательному читателю, не выносившему высокопарности, фразерства и кичливости, представить очерки Тихонова в первозданном виде.
      Первые очерки занимали чуть больше полуподвала. Но писателю было тесно в этих рамках. Да и мы это почувствовали.
      "Пользуюсь оказией, - писал Тихонов мне, - чтобы сообщить Вам, что Ваше согласие на расширение текста очерков о Ленинграде меня очень обрадовало. Действительно, подгонка каждый раз материала под размер "подвала" очень затруднительна. Писать обширно, не торопясь, чтобы в очерке был воздух и дыхание, - это то, что нужно для писателя. Сжатость не всегда достигает цели".
      Объединенные общим заголовком "Ленинградский год", эти очерки вышли затем отдельной книгой и стали своеобразной летописью ленинградской жизни в дни блокады. "Красная звезда" напечатала статью, в которой как бы с дальнего расстояния, с вышки времени обозревала этот благородный труд писателя. "Вся страна читала с волнением простые и мужественные, как сама жизнь, очерки Николая Тихонова, - писала наша газета, - и, следя за ними, получала представление о том, как живет, борется, страдает и побеждает героический, гордый город. Сила очерков Николая Тихонова заключается не в их литературной красивости, не в изысканности слова, а в той благородной мужественности, какая является неотъемлемым элементом духовного строя Ленинграда и ленинградцев, в той суровой правдивости, которая впечатляет душу человека и оставляет в ней след навечно... Очерки, их правильнее было бы назвать письмами, задушевными беседами писателя, художника, по справедливости могут быть названы документом эпохи, летописью грозной эпохи великой войны. Можно с уверенностью сказать: дети наши когда-нибудь с благоговением перелистают ее страницы, ибо в них - правда нашей священной борьбы... Тихонов своей неутомимой творческой деятельностью вселял бодрость в сердца людей, которые верили, знали - Ленинград, наш чудесный! Ленинград выстоит, победит, несмотря ни на что!"
      Не буду отрицать, мне было радостно, когда Николай Семенович прислал "Ленинградский год" с теплой, дружеской надписью: "Дорогому другу и прародителю этой книги, ее крестному отцу - Д. Ортенбергу с искренней любовью". Конечно, есть здесь преувеличение, но я не протестовал: дружеское расположение Тихонова мне дорого.
      * * *
      О хронике фронтовой жизни, передаваемой нашими корреспондентами, я уже рассказывал. Хочу подчеркнуть снова, что хотя она составляла нередко несколько строк, но повествовала о необычайных, а порой легендарных подвигах советских воинов. Приведу еще несколько эпизодов.
      Северо-Западный фронт. Командир отделения сержант Ягмуралиев доставил в свою часть трофеи: 6 немецких подвод с полевой почтой, деньгами и документами. Комсомолец принят в ряды Коммунистической партии.
      Брянский фронт. Старший сержант Иван Ерпилов, командуя группой бойцов из 23 человек, отбил нападение 200 немцев. Ерпилов был трижды ранен, но не вышел из боя, пока немецкая атака не была отражена.
      Южный фронт. Кавалерист Михин находился вблизи от передовых позиций. Наблюдая за воздушным боем, он заметил, что немцам удалось поджечь наш самолет. Летчик выбросился на парашюте. Михин видел, что приземлился он на ничейной земле и с минуты на минуту мог быть убит или захвачен в плен. Михин решил спасти летчика. Он вскочил на коня и галопом помчался на выручку. Под вражескими пулями нашел раненого летчика и, взяв его на коня, доставил на пункт первой медицинской помощи.
      Ленинградский фронт. Противнику удалось минометным огнем порвать связь передовых подразделений с командным пунктом полка. Немцы перешли в контратаку, и надо было срочно донести об этом командованию части. Выполнить эту задачу поручили лейтенанту Мезенцеву. Чтобы добраться до КП полка, надо было перебраться через озеро, а затем реку. Самоотверженный офицер, сняв с себя верхнюю одежду, кинулся в ледяную воду и переплыл озеро. Отдохнув в воронке от снаряда, Мезенцев подполз по-пластунски к реке, снова бросился в воду и доплыл до противоположного берега. Преодолев участок, непрерывно обстреливаемый противником, Мезенцев добрался до КП полка.
      Такие заметки с каждого фронта, в каждом номере газеты...
      * * *
      "О ненависти", "Наша весна", "Падение Виши" - подобные статьи Ильи Эренбурга, занимавшие в газете три колонки или подвал, печатались не каждый день. Но каждый день Илья Григорьевич приносил мне небольшие заметки - на одну-две странички. Их можно было бы назвать "маленькими фельетонами". Собственно, такую рубрику я как-то хотел поставить над ними, но Эренбург запротестовал:
      - Против фельетонов я ничего не имею. Но фельетон и война, - с шутливой интонацией заметил писатель, - не рифмуется. А потом, я никогда фельетонов не писал...
      Согласился я с Ильей Григорьевичем. Больше того, когда мы печатали такого рода выступления других авторов, в том числе известного фельетониста "Правды" Давида Заславского, мы над его заметками тоже не ставили рубрики "Фельетон ".
      Материал для своих заметок Эренбург добывал из немецких газет, радиоперехватов, трофейных документов. Строились эти заметки обычно так: цитата и комментарий к ней.
      Попробую представить читателю в выдержках опубликованные сегодня и в предыдущих номерах газеты подобного рода заметки.
      Из статьи "Фриц - историк":
      "Весной немцев потянуло на историю. Немецкие газеты вместо победных сводок подносят своим читателям исторические изыскания. Так в "Кракауэр Цейтунг" от 11 апреля напечатана статья "Нарва - пограничный город Германии", в "Лицманштадтер Цейтунг" от 5 апреля - "Великая германская история Южной России", а в "Дейче Цейтунг ин Норвешен" от 18 апреля - "Немцы у Севастополя - на старой германской земле".
      Это, конечно, не история, это эрзац-истории. Но фрицы привыкли к эрзацам...
      История - ехидная наука. Настоящему историку нетрудно доказать... что Пруссия была некогда заселена славянами. Но нам сейчас не до истории: мы заняты истреблением "историков"..."
      Из статьи "Законы войны":
      "Газета "Остдейчер Беобахтер" пишет: "Украина, которая очень часто бралась в расчет, когда речь шла об обеспечении Европы продуктами питания, в этом году не сможет облегчить снабжение"...
      Самая солидная газета Германии "Франкфуртер Цейтунг" пытается объяснить немцам, почему Украина подвела Германию: "Работать в Кременчуге не то, что в Париже. На Украине приходится работать среди инакомыслящих людей, реагирующих весьма неожиданно... Мы приучаем население оккупированных областей к тому, что война диктует свои законы"...
      Украинцы по отношению к фрицам не "инакомыслящие", а просто мыслящие. Украинцы хорошо понимают, что такое гитлеровская "культура", и реагируют украинцы весьма логично. Если война не на живот, а на смерть против захватчиков кажется немцам "неожиданной", то скажем прямо - не знали немцы сердца Украины. Любит украинец помолчать - думает свою думу, но его не собьешь с толку - он свое знает... Не немцы учат украинцев законам войны. Нет, Украина теперь учит немцев: сюда пришли, отсюда живыми не уйдете".
      * * *
      С неменьшей нагрузкой работает и Борис Ефимов. Тоже выдает почти каждый день по карикатуре. Сегодня она называется "К весеннему сезону". Для эпиграфа к заголовку Ефимов нашел любопытную цитату: "Геббельсовская пропаганда объясняет задержку весеннего наступления ссылками на то, что "русская весна еще хуже русской зимы". "Если зимой приходилось терпеть мороз, то теперь наступлению немецкой армии мешают дождь и грязь". На рисунке изображена витрина, а на ней объявление: "Внимание! Ввиду плохой погоды на востоке принимаются заказы на переделку эрзац-валенок в эрзац-галоши". В "мастерской" - Геббельс, конечно, с традиционным хвостиком и указывающим на витрину перстом. А подпись под карикатурой: "Геббельс заливает..."
      В карикатуре одинаково важны и рисунок и слово. И то, и другое Борис Ефимович делал мастерски.
      12 мая
      Совинформбюро сообщает: "В течение 11 мая на Керченском полуострове наши войска вели упорные бои с перешедшими в наступление немецко-фашистскими войсками". Корреспонденты Петр Павленко и Александр Бейленсон молчат и даже не отвечают на наши телеграммы. Безуспешным оказался вызов к прямому проводу: их не смогли разыскать.
      В Генеральном штабе мне сказали, что дела там плохи, но но предполагали, что разразится катастрофа. Ставка приказала командованию фронтом отвести войска за Турецкий вал, занять там оборону, остановить врага. Это казалось реальным. Мы были настроены оптимистически, об этом говорят строки в очередной передовой: "Враг повел наступление на Керченском полуострове. Собрав превосходящие силы, он сумел прорвать нашу оборону на одном из участков. Немцы пытаются изобразить это наступление как коренной поворот в ходе военных действий. Тщетные попытки!.. Войска Крымского фронта, нанеся уже врагу большие потери, могут и должны остановить врага и разбить его".
      "Один из участков" - это была Керчь. Немцам удалось прорваться к городу и завязать там бой. Мы ожидали репортаж спецкоров с часу на час. Вероятно, думали мы, они тоже перебираются за Турецкий вал и вот-вот дадут о себе знать.
      * * *
      С апреля готовится Харьковская наступательная операция.. Планы были обнадеживающие, и, естественно, на Юго-Западный фронт выехала большая группа наших корреспондентов. Скоро,{1} считали мы, редакция будет завалена материалами. А пока все эти дни в помощь войскам, готовящимся к наступлению, печатаем статьи главным образом на материале действий войск этого же фронта. Например, "Некоторые вопросы наступательного боя дивизии", "Непрерывная разведка обороны противника". "Борьба с батареями противника". Большой интерес представляет статья комиссара полка И. Лящука "Наступательный порыв", тоже присланная с Юго-Западного фронта. Он рассказывает о самоотверженной работе политорганов и комиссаров, о разнообразии в методах политической и воспитательной работы. Любопытная новинка (о ней идет речь в статье): в полку появились дзоты и блиндажи с названиями "Смелый", "Дерзкий". "Ни шагу назад". "За Родину", "Смерть врагу". Эти названия дали сами солдаты, их инициативу поддержали политруки.
      Не скрывает комиссар и неудачи. Один из гарнизонов не выдержал напряжения боя, некоторые бойцы струсили и побежали, спасаясь от минометного огня. Малодушие оказалось для них роковым - на открытом месте многие из них погибли. Воспитание стойкости в бою остается одной из важнейших задач политработников.
      * * *
      Напечатан очерк батальонного комиссара Н. Старостина "Десантники". Это уже второй подвал, а впереди еще три. Вообще-то о десантах мы мало писали, а так подробно - в первый раз. Большая группа советских десантников была выброшена в помощь кавалерийскому корпусу генерала П. А. Белова, действовавшему в тылу врага в районе Вязьмы, чтобы прикрыть его с запада. В пяти подвалах автор многое сумел рассказать: о высадке десанта, разведке, боях с немцами, перехвате дорог, освобождении деревень и даже одного из городков... Немало в очерках колоритных сценок, выхваченных из жизни. Хотя бы такая.
      Десантники постучались в одну избу. Старушка хозяйка открыла дверь.
      - Немцы есть? - спрашивает один из десантников.
      - Есть! А вы откуда взялись? Небось из окружения идете. Скорее тикайте отсюда, а то худо будет.
      - Нет, мамаша. Не из окружения идем, а в окружение...
      * * *
      В первые дни апреля Константин Симонов "оглоушил" меня неожиданной просьбой. Диалог, который состоялся между нами, я помню, но более точно сможет рассказать о нем дневниковая запись писателя, в которой он даже похвалил меня за... чуткость. Вот эта запись:
      "Обстоятельства на фронте были такие, что острой необходимости ехать куда-нибудь от "Красной звезды" пока не предвиделось. Но моя личная жизнь по некоторым причинам сложилась так, что я всей душой рвался уехать из Москвы на фронт. Я зашел к Ортенбергу и сказал ему, что, пока здесь, на Западном фронте, стоит затишье, я хочу еще раз поехать на север, на Мурманское направление.
      - На сколько дней? - спросил он.
      Я сказал, что хотел бы поехать на месяц.
      - Черт вас знает, писателей. - сказал Ортенберг. - Когда нужно ехать, то вы только что начали писать, то еще не кончили! А как раз когда не нужно ехать и можно писать, вы проситесь ехать!
      Я повторил ему, что хочу ехать.
      И он со свойственной ему душевной чуткостью, которой люди, знавшие его хуже, чем я, за ним не подозревали, согласился на мою поездку на север".
      Выехал Симонов вместе с Евгением Петровым. Кроме того" я послал с ним и нашего фотокорреспондента Олега Кнорринга. Целый месяц от Симонова ни слуху ни духу. Правда, не ограничивал его ни темой, ни оперативными заданиями, как это обычно бывает, тем более что на этом фронте - давнее затишье и сенсаций ждать не приходилось.
      Возвратился Симонов в Москву не с пустыми руками. Отчитался пятью очерками. Первый из них "Солдатский юбилей" напечатан сегодня. В этом очерке и нарисована картина позиционной войны. В очерке рассказано о знакомом Симонову еще по прошлой его поездке на Рыбачий командире артиллерийского полка майоре Рыклисе; в день двадцатилетия службы в Красной Армии он накрыл немецкую батарею, долгое время досаждавшую нам. Вот откуда и название очерка.
      * * *
      16 мая
      Сегодня для Керчи был трагический день. Немцы ворвались в город, бои продолжались еще три дня. Эвакуация полуострова проходила неорганизованно, наши потери были значительными. Ставка наказала командование фронтом и представителей Ставки. Поражение наших войск в Крыму достаточно подробно описано, и не вижу необходимости повторять известное. Вот только что хотел бы добавить.
      В середине шестидесятых годов мне было поручено подготовить силами писателей сборник очерков "Маршалы Советского Союза". О Жукове я попросил написать Симонова. Не один день писатель беседовал с маршалом, и потом он написал повествование, которое назвал "Заметки к биографии Г. К. Жукова". Воспроизведены там записанные почти стенографически суждения Жукова о нашем поражении в Керчи. Их стоит привести:
      "Сталин был человеком, который, если за что-то однажды зацепится, то потом с трудом расстанется с этой своей идеей или намерением, даже когда объективные обстоятельства прямо говорят, что с первоначальным намерением необходимо расстаться.
      В мае 1942 года Сталин сравнительно мягко отнесся к виновникам Керченской катастрофы, очевидно, потому, что сознавал свою персональную ответственность за нее. Во-первых, наступление там было предпринято по его настоянию, а также количество войск тоже было сосредоточено по его настоянию. Ставка, Генеральный штаб предлагали другое решение. Они предлагали отвести войска с Керченского полуострова на Таманский и построить нашу оборону там. Но он не принял во внимание этих предложений, считая, что, действуя так, мы высвободим воевавшую в Крыму 11-ю немецкую армию Манштейна. В итоге вышло, что армия Манштейна все равно была высвобождена, а мы потерпели под Керчью тяжелое поражение..."
      Отступая от сюжетной линии своего повествования, хочу рассказать о судьбе повествования Симонова о Жукове.
      Симонов с энтузиазмом взялся за эту работу. Вскоре я получил от него записку: "Со статьей о Г. К. - все сделаю, уже был у него и говорил с ним. Он слал тебе привет, выражал желание: повидаться бы. Сделаю в сентябре начале октября..."
      Через некоторое время из Гульрипши, где писатель работал на даче, пришло его письмо, которое меня не могло не насторожить и даже взволновать: "Посылаю тебе материал, о котором условились. На мой взгляд, у меня не получилось такой вещи, которую можно было бы сейчас печатать - получается совершенно другое. Посылаю тебе просто как свидетельство того, что я приступил к этому делу и что мною сделано. Теперь для меня очевидно, что продолжать нет смысла, то есть можно продолжать, но это будет в стол. Может быть, я это сделаю, поговорим подробнее, когда прочтешь..."
      Прочитал я рукопись о Жукове, занявшую более ста страниц. Прочел и увидел, как много в ней примечательного и интересного, как много важного рассказал Георгий Константинович Симонову, к которому он относился с большой симпатией и уважением. Рассказ может и должен получиться, я в этом не сомневался. И вот новое письмо, совсем меня огорчившее:
      "Дорогой Давид, до получения твоего письма я колебался только в одном: продолжать ли мне эту работу именно сейчас или отложить ее на некоторое время в связи с тем, что, очевидно, она - при нынешнем отношении к истории скорей всего все равно будет лежать в ящике письменного стола.
      Получив твое письмо, окончательно решил не откладывать и закончить. Наверное, еще будет листа три, и более интересных, чем первый лист. Работу эту я сделаю. 7-го уеду в Сухуми работать и, видимо, в ближайший месяц сделаю.
      Но не надо тешить себя иллюзиями. Такого рода работа - а никакую другую мне делать неинтересно, да и просто не смогу - при нынешнем, подчеркиваю при нынешнем, отношении к истории - света не увидит.
      Как только все закончу, я пришлю тебе. Мне будет очень интересно твое мнение.
      Если бы вдруг случилось чудо и у нас образумятся, то тогда другое дело; такая вещь, конечно, могла бы быть напечатана. Но надежд на такое изменение нравов у меня что-то мало.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36