Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Год 1942

ModernLib.Net / История / Ортенберг Давид / Год 1942 - Чтение (стр. 13)
Автор: Ортенберг Давид
Жанр: История

 

 


      В полку Ильенков встретился с летчиком Зайкиным. Ночные полеты - стихия этого летчика. Укрываясь во мгле, его самолет прорывался к немецким военным базам у Бухареста, внезапно появлялся над нефтяными вышками, над аэродромами противника в Германии. Зайкин и штурман Минкевич всегда возвращались благополучно. Они ни разу не прыгали с горящего самолета, не садились на верхушки деревьев, не прилетали на одном моторе. 60 раз летали в глубокий тыл врага и ни разу не привезли ни одной раны, ни одной царапины.
      Один из иностранных летчиков, чья база была на этом аэродроме, спросил:
      - А с каким талисманом они летают?
      Ему объяснили, что советские летчики летают без талисманов, считая это предрассудком. Но он упорно твердил:
      - Не может быть! Столько "очных полетов и ни одного происшествия! У них есть талисман. Вот мне тоже везет, но я беру всегда с собой в самолет пегую лошадку... Детская игрушка, сшитая из материи. Очень помогает! Однажды я забыл ее взять с собой и потерпел аварию. У них, конечно, есть своя пегая лошадка, которая приносит им счастье...
      Ильенков тоже спросил летчиков, но шутливо:
      - Может быть, в самом деле у вас есть эта... "пегая лошадка"?
      Минкевич расхохотался громко, раскатисто. Зайкин сдержанно улыбнулся...
      * * *
      Илья Эренбург выступил сегодня со статьей "Душа народа". В его руках оказалась газета "Ангрифф" от 2 апреля, в которой напечатаны размышления обер-лейтенанта Готтхагдта "Народ без души". Обер-лейтенант провел несколько месяцев в захваченных немцами областях России и возмущается нашими людьми. "То, что здесь не смеются, можно объяснить бедствием, но отсутствие слез действует ужасающе. Всюду и всегда мы наблюдаем упорное безразличие даже перед смертью... Разве это не ужасно? Откуда у этих людей берется сила упорно обороняться, постоянно атаковать? Это для меня загадка".
      Заметка немецкого офицера и послужила писателю поводом, чтобы написать о величии духа советских людей:
      "С какой гордостью мы читаем признания немецкого офицера! Он может быть думал, что наши девушки будут улыбаться немцам? Они отворачиваются. И немец ищет объяснения - почему русские не смеются? Он отвечает себе: трудно смеяться среди виселиц. Но вот девушку ведут к виселице, и она не плачет, у нее сухие суровые глаза. Обер-лейтенант думал, что она будет плакать. Он рассчитывал, что палачи насладятся ее страхом, ее слабостью, ее слезами. Но заповедное сокровище - русские слезы: они не для презренных гитлеровцев. Щедра наша земля и щедры наши люди, они презирают скупость, и только в одном случае слово "скупая" русские произносят с одобрением: "скупая слеза" может быть одна, самая страшная, слеза матери... Не дано немцам увидеть эти слезы. В темноте ночей плачут матери Киева и Минска, Одессы и Смоленска. А днем палачи видят сухие глаза и в них огонь ненависти".
      23 апреля
      "Весна в воздухе" - так называется сегодняшняя передовая статья. На земле - затишье, а в воздухе в эти дни боевые действия немецкой авиации оживились. Особую активность противник проявляет в районе Старой Руссы, на Западном, Калининском и Юго-Западном фронтах. Что нового в воздухе? Передовица отвечает так: изменилась тактика врага. Смешанными группами бомбардировщиков и истребителей они действуют преимущественно на поле боя, по боевым порядкам наших войск и ближним тылам. Правда, время от времени немецкая авиация предпринимает нападение большими группами на Ленинград, Севастополь, Мурманск. Однако здесь нет осмысленных оперативных целей. Это больше для морального давления. Причем потери немцы несут значительные.
      Так в передовой рисуется обстановка на воздушных фронтах. А отсюда требование, которое предъявляется нашей авиации. Эта тема развивается в корреспонденции Николая Денисова "Поучительный бой". Он пишет о том, что при умелом использовании огневой мощи и маневренности самолетов можно малыми силами противостоять крупным воздушным группировкам врага. Именно об этом говорил Сталин в связи с подвигом эскадрильи капитана Еремина - бить врага по-суворовски, не числом, а умением...
      * * *
      Петр Павленко пишет из Крыма, где весна уже в полном разгаре. Его корреспонденция называется "Весенний перелет". Но речь в ней идет о перелете не птичьих стай, а немцев, перебрасываемых с Запада на советско-германский фронт, в частности в Крым. Писатель рассказывает о своей беседе с двумя немецкими солдатами, сдавшимися в плен. Там, на Западе, во Франции, Бельгии, они вели веселую жизнь. А здесь, в Крыму, попали в такой переплет, что подняли руки вверх. Любопытно признание одного из них, живописца вывесок Бруно Кнюппеля:
      "Я даю эти показания не по слабости характера и не потому, что я трус. Я нарушаю свою присягу сознательно. Нас обманули. Мы не знаем, зачем сюда пришли и за что воюем. Поэтому я считаю себя обязанным откровенно давать показания. Я стою перед вами не как изменник родине, а как солдат, обманутый командирами..."
      * * *
      Много самых разных стихов напечатал в "Красной звезде" Алексей Сурков главным образом о солдатском мужестве, о любви к Родине, о жестоких сражениях. А сегодня опубликовано его лирическое стихотворение "Письмо". Вот как оно начинается:
      Как волны морские бегут к кораблю,
      Вливалась толпа в суматоху вокзала.
      Короткое, тихое слово - "люблю"
      Ты мне, расставаясь, впервые сказала.
      Я враг суеверий. Но здесь говорят,
      Любимых, по старой солдатской примете,
      Не трогает пуля, обходит снаряд.
      И верю я в глупые россказни эти...
      Конечно, это не "Землянка", но, напечатав эти незамысловатые, забытые потом самим поэтом стихи, большого греха, думаю, мы не сделали...
      Не сходила со страниц газеты партизанская тема. Репортажи и очерки наших корреспондентов, статьи самих партизанских командиров широко освещали борьбу советских людей в тылу врага. Большой интерес вызывали очерки наших спецкоров, пробиравшихся через линию фронта в партизанские районы. Опубликована статья работника Центрального штаба партизанского движения, батальонного комиссара И. Волкова "Боевое взаимодействие с партизанами". Центральный Комитет партии поставил перед партизанскими отрядами и подпольными организациями задачу - оказывать помощь наступающим частям Красной Армии. С честью и доблестью они ее выполняют.
      В статье приводятся многочисленные примеры боевого взаимодействия партизан с частями наших войск на Брянском, Юго-Западном, Южном, Северо-Западном и Западном фронтах. На одном из участков Северо-Западного фронта партизанский отряд постоянно нарушал управление войсками врага, рвал его связь там, где наши войска наносили удар. За короткое время партизаны вырезали 1700 метров кабеля. На пути отступления немцев народные мстители разрушили мост, а когда он был восстановлен, вновь его взорвали. Партизаны Брянского фронта оказывали неоценимую помощь разведке: выявляли огневые точки неприятеля, добывали штабные документы, захватывали "языков" и даже умудрялись переправлять их через линию фронта.
      В эти дни я ознакомился с докладной запиской Московского обкома партии о партизанском движении в Подмосковье. Мое внимание привлекла одна из самых значительных операций в области - угодско-заводская, в результате которой был разгромлен штаб немецкого корпуса и уничтожен гарнизон немцев. Возглавлял операцию председатель Угодско-Заводского райисполкома М. А. Гурьянов. С группой партизан он ворвался в здание райисполкома, где и расположился штаб корпуса, забросал немцев гранатами. Но при отходе раненый Гурьянов был схвачен немцами. Его пытали, требуя выдать места дислокации партизанских отрядов. Ничего не добившись, гитлеровцы повесили его на балконе райисполкома.
      В этот район, к тому времени уже освобожденный нашими войсками, выехал Василий Ильенков и вскоре привез очерк. Назывался он "Жизнь", но в подзаголовке стояло: "Рассказ". Я прочитал и спросил: "Почему рассказ?"
      Ильенков объяснил, что собрал большой материал о Гурьянове, кстати, недавно посмертно награжденном Золотой Звездой Героя, но хотел глубже раскрыть духовный мир своего героя - какие-то вещи домыслил. Рассказ был опубликован в двух номерах "Красной звезды".
      29 апреля
      Как уже говорилось, наши войска перешли к стратегической обороне. В Ставке она была определена как "активная стратегическая оборона". Наряду с этим было решено провести частные наступательные операции в Крыму и в районе Харькова, а также в некоторых других районах. На эти фронты мы послали в помощь нашим постоянным корреспондентам группу спецкоров. На Юго-Западный фронт отправился Михаил Розенфельд.
      Чтобы рассказать о довоенной биографии Розенфельда, потребовалось бы много страниц. Не было той горячей точки, где бы он не побывал: на дальней зимовке, на ледоколе "Малыгин", в экспедиции "Эпрон", в знойных песках Каракумов во время автопробега в несколько тысяч километров, на борту подводной лодки, в гондоле дирижабля, в 1929 году в Маньчжурии он летал на бомбежку укреплений белокитайцев под Чжалайнором, всеми правдами и неправдами пробрался в Испанию. За подвиг по спасению экипажа затонувшего в Баренцевом море ледокола был награжден орденом Трудового Красного Знамени...
      С Розенфельдом я познакомился на Халхин-Голе. Он прибыл туда как корреспондент "Комсомольской правды". Но мы его, как и всех спецкоров центральных газет, заграбастали, он осел в "Героической красноармейской" и остался там до конца войны.
      Розенфельд жил в соседней со мной редакционной юрте, но его койка почти всегда пустовала. Он дневал и ночевал на передовой. Появившись в редакции, не входил, а врывался в мою юрту - высокий, с неугасаемой мальчишеской улыбкой, воодушевленный, словно намагниченный увиденным, и начинал с ходу -рассказывать, каких он видел героев за рекой Халхин-Гол.
      - Садись и пиши, - говорил я ему. - Пойдет в номер.
      - Уже, - отвечал он и клал мне на стол исписанные карандашом листики.
      Когда успел? Писал он обычно на "передке" - в солдатском окопе, в блиндаже. Его корреспонденции и очерки дышали боем или, как у нас говорили, пороховым дымом. В "Героической красноармейской" сложился неписаный закон (он перешел потом в "Красную звезду"): не засиживаться в редакции, большую часть времени проводить на передовой, непременно видеть бой и людей в бою своими глазами, быстро писать, быстро доставлять материалы в редакцию и так же быстро уезжать снова на фронт. Розенфельд строго придерживался этого правила.
      Когда началась Отечественная война, почти всех, кто с нами работал на Халхин-Голе, и во время войны с белофиннами, мы забрали в "Красную звезду". Никак не могу вспомнить, почему Розенфельд вначале оказался за "бортом" нашей газеты. Возможно, не хотели обидеть младшую сестру - "Комсомолку". Но в эти дни я подготовил проект приказа наркома обороны о призыве Розенфельда в кадры РККА и назначении его корреспондентом "Красной звезды". Приказ был подписан и копия его отправлена редактору "Комсомольской правды" Борису Буркову. Конечно, он протестовал, но такие приказы не подлежат обжалованию, да еще в военное время. Бурков до сих пор, во время наших встреч, попрекает меня, что я поступил "нетактично".
      Во время первой же беседы с новым корреспондентом я понял, что он и сам рад, что вернулся в свою халхингольскую семью. Розенфельд сразу же попросился в командировку на фронт. Отправился в войска, где предстояла Харьковская операция, закончившаяся для нас поражением, а для него трагически.
      Операция еще не началась, но наш спецкор нашел свои темы. Первая его корреспонденция называлась "Весенняя галерея". Она на ту же тему, что и павленковский "Весенний перелет", только сделана по-другому. Розенфельд побывал в одной из украинских хат, где допрашивали захваченных в плен немцев, и рассказал о том, что услышал и увидел. Одни вели себя вызывающе и нагло, заявляя, что не сомневаются в окончательной победе фашистов и именно в этом, сорок втором, году. Другие в победу не верили и даже ругали Гитлера, но к их признаниям спецкор отнесся скептически: "По-видимому, они всячески стараются заслужить у нас благорасположение..." Вывод он сделал осторожный: "Преждевременно было бы делать какие-либо окончательные заключения о составе "весенних резервов" Гитлера". И был прав. Вскоре выяснилось, что это были не те неполноценные, негодные резервы, о которых довольно часто писали в ту пору, а гитлеровцы, способные упорно сражаться.
      * * *
      В сегодняшнем номере газеты напечатана статья нашего постоянного автора с Северо-Западного фронта К. Андреева "Старший начальник и подчиненные". Она продолжает разговор, начатый 12 апреля командиром стрелковой дивизии полковником С. Иовлевым.
      Вот вопросы, которые Андреев поставил:
      О стиле работы старшего начальника и его взаимоотношениях с подчиненным командиром;
      О мелочной опеке и ее отрицательных последствиях;
      О подмене, грубом вмешательстве в действия подчиненного командира во время боя;
      О стремлении начальника делать все за своих подчиненных.
      Автор привел примечательное высказывание русского генерала Михаила Скобелева: "Начальник, который стремится сделать все за всех сам, делает сразу два преступления: мешает другим и сам ничего не успевает".
      В статье примеры - и положительные, а еще больше отрицательных, показывающих, что надо преодолеть, изжить...
      26 апреля Гитлер выступил перед депутатами рейхстага с длинной речью. Эренбург прокомментировал отрывки из этой речи:
      Гитлер. Испытания, которые мы перенесли зимой, послужили нам прекрасным уроком... Европа не переживала подобной зимы 140 лет... Мои люди работали при 52 градусах мороза, а Наполеон бежал при 25 градусах...
      Эренбург. "Депутаты" кричат "хайль" - их фюрер оказался на 27 градусов крепче Наполеона!..
      Гитлер. Я действовал беспощадно и жестоко, чтобы сурово и решительно одолеть судьбу... Там, где нервы не выдерживали, где был отказ от дисциплины или непонимание своего долга, я принимал жестокие решения в силу суверенного права, которое я, по моему мнению, получил для этого от германского народа.
      Эренбург. Палач считает, что право убивать народ ему дал народ, он только скромно добавляет "по моему мнению". Мнения расстрелянных он не спрашивает. Он лишь беспрерывно повторяет слова "жестокий": "жестокие решения", "жестокие действия", "жестокие приговоры". На трибуне рейхстага паясничает первый мясник мира. Он даже не снял замаранного фартука. Он даже не вымыл рук. Он пахнет кровью, и этим запахом он хочет запугать немецкий народ.
      Гитлер. Потребовал от рейхстага "чрезвычайных полномочий". В ответ депутаты возгласили, что Адольф Гитлер является и "фюрером", и "главнокомандующим" и "верховным судьей". Они предоставили ему "чрезвычайные полномочия".
      Эренбург. Отныне, согласно резолюции рейхстага, Гитлер может рубить головы, "не считаясь с существующими законами", и расстреливать "без суда и следствия"... "Борец за цивилизацию", "первый крестоносец Европы" в апреле 1942 года заявляет, что нет законов, кроме прихоти его левой ноги, нет суда: его, Гитлера, дурь - это и законодатель, и следователь, и судья, и палач...
      Конечно, такого диалога не было. Но это не меняет сути...
      На газетной полосе это выглядит по-иному: статья как статья. Это я, перечитывая её, выстроил для большей выразительности как диалог.
      Май
      1 мая
      Обычно в такой день, а также накануне газета выглядит торжественной, праздничной. Этой традиции мы не изменили и ныне. Но пламя суровой войны бросило свой отблеск на праздник труда и мира. Опубликован хорошо известный моим современникам приказ наркома обороны Сталина, где прозвучали слова: "Всей Красной Армии - добиться того, чтобы 1942 год стал годом окончательного разгрома немецко-фашистских войск и освобождения советской земли от гитлеровских мерзавцев!" (Об этом приказе - речь впереди.)
      Напечатаны статьи военачальников, очерки, рассказы писателей, стихи, корреспонденции журналистов. Привлекает внимание статья командира танкового корпуса генерала А. И. Лизюкова "Сталинская гвардия". Незадолго до праздника мы стали искать автора для статьи о гвардии. Как раз в это время прибыл с Юго-Западного фронта в Москву Лизюков. Имя его было хорошо известно. О подвиге Лизюкова в первые дни войны у Борисова, на Березине, спасшего тысячи советских воинов от окружения и гибели, сложились легенды. Лизюкову одному из первых военачальников 5 августа отдельным Указом Президиума Верховного Совета было присвоено звание Героя Советского Союза. В битве за Москву он командовал знаменитой 1-й Московской мотострелковой дивизией. О нем много писали, не раз имя Лизюкова появлялось и на страницах "Красной звезды". Лизюков был человеком образованным, большой эрудиции; закончил Военную академию имени М. В. Фрунзе, затем преподавал. Еще в 1927 году в аттестации Лизюкова было записано, что он занимается военно-литературной работой, даже писал стихи. Словом, лучшего автора для задуманной нами темы и не надо.
      Пригласили Лизюкова в редакцию. Зашел ко мне человек среднего роста, плотный, с живым быстрым взглядом и ранней лысиной, увеличивавшей лоб, но совсем не старившей его. Поздоровались, и я с ходу спрашиваю:
      - Александр Ильич, получили наши поздравления?
      Лизюков сделал недоуменное лицо и, как мне показалось, чуть растерянным голосом, не зная, что я имею в виду, спрашивает:
      - Какое?.. С чем поздравление?.. Нет, не получал...
      А я имел в виду прежде всего очерк "Полковник Лизюков", опубликованный в "Красной звезде" сразу же после присвоения ему звания Героя. Кстати, хорошо помню дискуссию о названии очерка. Когда мне принесли верстку, над ним стоял заголовок броский, патетический. Но я его зачеркнул и поставил новый: "Полковник Лизюков": пусть, мол, знакомые обрадуются, а незнакомые запомнят это имя, выделенное в заголовке крупным шрифтом. Имел я в виду и передовую статью в "Красной звезде" - "Наша гвардия", посвященную преобразованию первых дивизий, в том числе и 1-й Московской, в гвардейские, где тоже много добрых слов было сказано о Лизюкове. Это я ему и объяснил. Лизюков рассмеялся и сказал:
      - Читал, читал... А разве в таких случаях благодарят? - пошутил он.
      После этого разговора нам нетрудно было уговорить комкора Лизюкова, приехавшего в Москву всего на несколько дней, написать статью для первомайского номера газеты.
      О советской гвардии за истекшие полгода у нас было опубликовано немало статей и очерков. Но Лизюков нашел еще, какие-то новые грани этой темы. Любопытна параллель, которую он провел, сравнивая боевые условия, в которых сражались старая гвардия и советская гвардия в Отечественную войну:
      "Дни славы гвардии вошли в летопись военных побед короткими наименованиями полей битв - Гавгамелы... Полтава... Аустерлиц... Лейпциг...
      Но как ни громкозвучны эти символы смелости и отваги, звезда нашей гвардии лучезарней всего блеска прошлой гвардейской славы. Стоит лишь вдуматься в то, что представляет собой современный бой, чтобы убедиться в полной справедливости этого утверждения...
      Не легко, не просто было македонскому копейщику заградить себя щитом от вражеской стрелы или гусару Мюрата проскакать по чистому полю навстречу кавалерии неприятеля. Куда труднее современному бойцу ползти под огнем минометов и автоматов к исходному рубежу или единоборствовать с танком врага. Можно сказать, что если войны прошлого требовали минутного порыва, ослепительной, но короткой, как удар молнии, вспышки отваги, то теперь нужен постоянно действующий героизм, неиссякаемое упорство, идущее из сердца волна за волной, непреходящие стойкость и твердость, равные граниту.
      И советская гвардия, закалившаяся в боях, оказалась именно той могучей силой, какая полностью соответствует характеру современных битв".
      Хорошая, глубокая статья. Но, увы, это было последнее выступление Лизюкова. Через два месяца, в июльских боях под Воронежем, он трагически погиб, его нашли (и то не сразу) бездыханным в развороченном вражескими снарядами танке, на котором Лизюков, уже на посту командующего 5-й танковой армией, прорывался к одной из своих бригад.
      Не могу умолчать о трагической судьбе Лизюкова и в довоенную пору и после войны. В 1939 году его, тогда командира танковой бригады, ни в чем не повинного, честного, ничем не запятнанного коммуниста с девятнадцатого года, репрессировали. Я упоминал, что Александр Ильич любил поэзию и даже сам сочинял стихи. И вот из тюремной камеры он каким-то чудом передал жене, Анастасии Кузьминичне, стихи, написанные на клочке бумаги.
      Невозможно в словах передать,
      Сколько мне довелось отстрадать,
      Отстрадать ни за что и невинно.
      Присмотрись-ка ко мне, это видно:
      Нет уж прежнего блеска в глазах,
      Серебристая седь в волосах.
      На морщинах лица, точно шрамы,
      Глубоко залегли мои раны.
      Накануне Великой Отечественной войны Лизюкова выпустили на свободу и вновь он надел военную форму. Но и посмертно произошла чудовищная несправедливость. Когда Сталин узнал, что 5-я танковая армия осталась без командующего, он сказал:
      - Лизюков у немцев? Перебежал?..
      То ли Сталин запомнил, что Лизюков опротестовал его план боевых действий армии, предложив свой, то ли сыграла свою роль подозрительность к военным кадрам, оставшаяся еще от мрачных и недобрых времен репрессий, но так или иначе брошенная Сталиным реплика сыграла роковую роль: имя Лизюкова было предано забвению. Лишь спустя много лет честь и достоинство Александра Ильича, мужественного генерала и беспредельно преданного Родине и партии коммуниста, были восстановлены.
      * * *
      "Инициатива в наших руках" - так называется большая, на три колонки, статья начальника штаба Калининского фронта генерала, впоследствии маршала М. В. Захарова. На поучительных примерах он показал, как много добиваются войска, когда инициатива в их руках. Правда, статья раскрывает эту тему в тактическом и оперативном плане, на опыте действий полков, дивизий и армии, не касаясь вопросов стратегической инициативы. Однако, как известно, перейдя к обороне и закрепляя успехи зимнего наступления, мы стремились сохранить за собой и стратегическую инициативу, а немцы хотели во что бы то ни стало вырвать ее из наших рук. Как можно об этом умолчать в статье? Вот в ней и прозвучало предупреждение: "Активные действия наших войск истощили противника и сорвали его планы весеннего наступления. Но это не значит, что немцы не будут пытаться использовать малейшую возможность для того, чтобы любой ценой вырвать из наших рук инициативу и самим перейти в наступление. Они подвозят резервы - людские и материальные, стремясь использовать благоприятные условия весны и лета".
      События последующих дней показали, что это предупреждение было ко времени. Вот только надо ли было статье давать такой громогласный заголовок? Не помню, сам ли Захаров так написал, или мы постарались.
      И еще одна статья видного военачальника - командующего Черноморской группой войск генерала И. Е. Петрова - "Твердыня Черноморья. Шесть месяцев обороны Севастополя". Много было в нашей газете корреспонденции, очерков, статей о героической обороне Севастополя, но, пожалуй, впервые так обстоятельно и откровенно, быть может, даже излишне откровенно, рассказано о том, как организована оборона города. Но, наверное, без этого невозможно было бы понять, как сумели севастопольцы шесть месяцев выдерживать натиск немецких войск, отстоять нашу крепость на Черном море и у ее стен уложить свыше 50 тысяч немецких солдат и офицеров. О мере этой откровенности можно судить хотя бы по таким строкам:
      "Артиллерия. Она составляет главную ударную силу, которая обеспечивает устойчивость обороны Севастополя... В артиллерию сухопутного сектора обороны входят орудия разнообразных типов и калибров. Важно отметить, что обычные полевые батареи усилены дальнобойными батареями береговой обороны, а в особо острые моменты с успехом применяется огонь корабельной артиллерии. Наличие в полевых войсках и в береговой артиллерии дальнобойных систем позволяет успешно маневрировать огнем, не меняя позиций, а пользуясь лишь заранее оборудованными дополнительными наблюдательными пунктами".
      Статья написана несколько суховато. Но каждая строка ее дышит героическим пафосом.
      Генерал Петров заявил через "Красную звезду": "Оборона Севастополя надежна. Защитники города понимают, каково его значение. Бойцы и командиры Севастопольского гарнизона готовы и дальше мужественно оборонять родной город".
      * * *
      В предпервомайском и праздничном номерах газеты много писательских материалов, как, впрочем, и за все время войны - их столько, что критик Л. Лазарев заметил: "Красная звезда" оказалась в ту пору самой "литературной" газетой..." Стоит только назвать имена писателей, опубликовавших в этих двух номерах "Красной звезды" очерки и стихи, чтобы убедиться, что это действительно так: Алексей Толстой, Илья Эренбург, Алексей Сурков, Константин Симонов, Микола Бажан, Петр Павленко. Перец Маркиш, Савва Голованивский, Борис Галин, братья Тур. Однако это вовсе не значит, что наша газета перестала быть военной: весь без исключения литературный материал работает на войну, на нашу победу!
      Об этом свидетельствует напечатанная в сегодняшнем номере статья Алексея Толстого "Грозная сила народа". Она неизменно входила во все Собрания сочинений писателя и хорошо известна. Хочу обратить внимание лишь на содержащиеся в ней слова великой надежды: "Сегодняшний день Первого мая единственный в истории человечества, другого такого не будет: через год мы украсим милые волосы наших подруг цветами победы..." Тот же мотив, что и в приказе ("талина, только, так сказать, лирический.
      Добрые слова обращены Толстым к советским воинам: они бесстрашны, яростны, сноровисты. И слова гнева, презрения и ненависти к немецким фашистам - "сукиным сынам", "злым, бесцельно жестоким", "цепным негодяям"... Конечно, это не политическая характеристика гитлеровцев, а скорее нравственная. Но ненависть к заклятому врагу подсказывала и не такие слова...
      Первомай 1942-го не был отмечен ни парадом, ни демонстрацией, хотя, вспоминая ноябрьский парад сорок первого года, многие думали, что уж теперь, после нашей зимней победы, парад обязательно будет. Но Центральный Комитет партии и Совнарком объявили первое и второе мая рабочими днями. В тылу его отмечали за станком и плугом, а на фронте - боевыми делами. Об этом "Первомайская баллада" Алексея Суркова:
      Поет, пролетая, снаряд
      Над прелью весенней земли.
      Четвертые сутки подряд
      Ресниц мы смежить не смогли...
      Расстрелян последний патрон.
      Усталостью пальцы свело,
      Но все-таки наш батальон
      С рассветом ворвался в село.
      Взорвался последний фугас,
      Смолкает винтовочный лай,
      И вспомнили мы, что у нас
      Сегодня с утра - Первомай...
      Слепящая ярость вперед
      Рванула усталых людей.
      За речку мы бросились вброд
      По пояс в холодной воде.
      Греми, нашей ярости гром,
      Штыками преграды ломай...
      Вот так мы в сорок втором
      Встречаем свой Первомай.
      7 мая
      Второго, третьего и четвертого мая газета не выходила. Эти дни, как и до войны, были для "Красной звезды" и других газет, кроме "Правды", выходными. Какие там выходные могут быть на войне, спросит читатель? Но это были выходные не для нас, работников редакции, а для газеты: экономилась бумага. С ней было туго. А работники редакции, от литературных сотрудников до редактора, воспользовавшись передышкой, выехали на фронт. Я отправился в Перхушково, к Жукову. Вечером вернулся в Москву. И не с пустыми руками. Привез вот такой документ:
      "Приказ № 0482
      войскам Западного фронта.
      3 мая 1942 года
      Действующая Красная Армия
      От имени Президиума Верховного Совета Союза ССР за образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками и проявленные при этом доблесть и мужество награждаю:
      Орденом Красного Знамени
      1. Старшего батальонного комиссара Симонова Кирилла Михайловича.
      Орденом Красной Звезды
      1. Интенданта 2-го ранга Бернштейна Михаила Самойловича,
      2. Интенданта 2-го ранга Милецкого Якова Аркадьевича,
      3. Старшего политрука Трояновского Павла Ивановича.
      Командующий войсками Запфронта
      генерал армии Жуков
      Член Военного совета
      Западного фронта Хохлов"
      Вспоминаю, как это было. Когда я зашел к Жукову, увидел, что он сидит за столом и подписывает приказы о награждении воинов фронта. Рядом стоял полковник и подкладывал ему все новые и новые наградные листы. Мне показалось, что свою подпись на них Жуков ставит с особым удовольствием; он был рад, что можно наградить тех, кого он посылал на смертный бой за Москву. Вот ведь как просто, подумал я, подписал - и с этой минуты человек с орденом. Даже позавидовал такой власти! Заметил это Жуков или нет, не знаю, но вдруг сказал с какой-то неожиданной интонацией:
      - А что? И твоих бы сюда...
      - У меня таких прав нет, - ответил я, а затем, смекнув, что, видно, неспроста было сказано, добавил: - Георгий Константинович, а, между прочим, наши корреспонденты неплохо поработали на твоем фронте. Сам знаешь.
      - Что же. - сказал он, - давай их сюда. Кого?
      Я назвал четырех наших спецкоров. Жуков всех их знал. Помнил очерки Симонова, боевые корреспонденции Трояновского, снимки Бернштейна. Все они были ему знакомы еще по Халхин-Голу. Читал он репортаж и очерки Милецкого. Напомнил я, как мужественно вели себя наши работники на передовой, добывая материалы для своих выступлений в огне боев.
      - Подготовьте приказ, - поддержал меня Жуков, обращаясь к полковнику, и добавил: - Симонова на Красное Знамя, остальных - на Красную Звезду.
      И вот приказ подписан. Сразу же в отделе кадров фронта сняли для меня копию, и, обрадованный, я помчался с ним в редакцию...
      * * *
      Надо готовить очередной номер газеты. Заработала редакционная машина. Пишется передовая статья, посвященная первомайскому приказу Сталина. Дело это несложное - пересказать его. Ничего своего мы, понятно, не добавляли. Единственное, что сделали, - выделили жирным шрифтом те строки приказа, которые, по нашему разумению, являлись самыми важными.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36