Год 1942

      - Вера в свое оружие. Без веры в свое оружие не может быть веры в победу. Это четвертое условие. Даже скажу, с него надо начинать.
      Все единодушно поддержали генерала и тут же стали рассказывать, как это четвертое условие помогало бить врага...
      Весь очерк Павленко пропитан сочной солдатской речью, которая и красочна и мудра:
      "Мы незамаскированные сидим, как тушканчики серед степи".
      "Я второй выстрел дал, и второй танк остановился, как приклеенный".
      "Хорошо, что немцы меня не заметили, а то уж лежал бы я под красной пирамидкой".
      "Основное оружие против них... бутылка с горючей жидкостью. Признаюсь, к этой аптеке я раньше большого доверия не имел".
      "Потом, самое главное, это знать уязвимые места танков.
      Бронебойщик вроде доктора, он должен обязательно знать, где у танка кашель, а где ломота".
      Или такой волнующий рассказ моряка-автоматчика:
      - Против восемнадцати передних машин наш командир решил выслать группу бойцов с бутылками. Выстроил рот.у: "Кто хочет идти добровольно на отражение танков, три шага вперед". Вся рота протопала три шага, стоит, как один человек. И командир роты говорит: "Я вам не загадки загадываю, а задаю вопрос, кто пойдет, на три шага вперед". И опять вся рота плечо в плечо на три шага вперед подвинулась. Никто уступить не хочет. Тогда командир говорит: "Вот вы какие!" Отсчитал с правого фланга 20 бойцов и послал...
      * * *
      Перед отъездом на Кавказ был у меня разговор с Павленко. Я попросил его:
      - Петр Андреевич! Помнишь, какую свистопляску поднял Геббельс, когда немцы прорвались на Северный Кавказ? На весь свет шумел, что кавказские народы якобы встречают гитлеровцев с распростертыми руками. Тогда Дангулов в своих очерках показал, что там их встречают не хлебом-солью, а пулями и гранатами. Кавказ ты знаешь лучше всех. Посмотри еще раз и напиши об этом.
      И вот пришли два его очерка. Один из них называется "Фронтовой день". Это о встречах с воинами-осетинами. Их ненависть к фашистским захватчикам сильнее всего была выражена писателем, пожалуй, в таких строках:
      "Пощады немцам от осетин не будет никакой, - говорит Хетагуров. Многие объявили кровную месть фашистам. Поклялись по адату, что будут мстить за кровь близких..."
      А второй очерк - "Воины с гор" - о том, как сражаются верные традициям горской доблести кавказские воины. Вот как уходили на войну добровольцы:
      "Было решено сформировать особый отряд добровольцев Дагестана и поручить командование Кара Караеву потому, что нет в сегодняшнем Дагестане более заслуженного героя, чем он, Караев.
      Если бы брали в отряд каждого, кто просился, отряд, вероятно, превратился бы в крупное соединение, но отбирали строго, придирчиво. Каждый принятый становился как бы делегатом своего аула или целого района, и отныне на нем одном лежала слава или позор всех оставшихся дома и доверивших ему защиту Родины кровью.
      От него одного зависело теперь, будут ли говорить о храбрецах Гуниба, Согратия, Чоха, Кумума или станут складывать неприличные поговорки о трусах из такого-то аула. А ведь каждый аул втайне мечтает, чтобы из его домов вышел второй Гаджиев, чтобы прославились вместе с именем нового храбреца и семья его, и род его, и родные места его со всеми товарищами, со всеми теми, кто верил в него и надеялся на него".
      Да, я не ошибся, предложив эту тему Петру Андреевичу...
      * * *
      Обратились мы с просьбой и к Михаилу Светлову откликнуться на эту тему. И вот он очень быстро принес стихотворение "Ударим в сердце чужеземца!":
      Каленые сибирские морозы,
      Балтийская густая синева,
      Полтавский тополь, русская береза,
      Калмыкии высокая трава.
      Донбасса уголь, хлопок белоснежный
      Туркмении, Кузбасса черный дым 
      Любовью сына, крепкой и надежной,
      Мы любим вас, мы вас не отдадим.
      Безмолвна тишь глухой военной ночи.
      Товарищи построились в ряды,
      За ними Север льдинами грохочет
      И шелестят грузинские сады.
      Свирепствует свинцовая погода,
      Над армией знамена шелестят,
      За армией советские народы,
      Как родственники близкие, стоят.
      Мы для себя трудились, не для немца
      И мы встаем на рубежах войны,
      Чтобы ударить в сердце чужеземца
      Развернутою яростью страны.
      И были эти стихи опубликованы в очередном номере газеты.
      8 декабря
      Ни на одном из фронтов в эти дни нет больших баталий. В кратких информационных заметках со Сталинградских фронтов наши спецкоры сообщают лишь о боевой активности отдельных частей, отражении контратак, а в самом городе бои носят характер блокирования некоторых блиндажей и дзотов противника.
      В эти дни публикуются статьи о наиболее поучительных боях соединений, армий, фронтов, родов войск. Хотя времени со дня начала сталинградского контрнаступления прошло немного, но наши спецкоры стараются осмыслить пройденное. И не только для того, чтобы воздать должное военачальникам, командирам, бойцам. Их опыт нужен для грядущего наступления.
      Петр Олендер напечатал статью "Быстрота и маневр" - о тактическом искусстве уже известного нам командира танковой бригады подполковника Невжинского. Перед ним была поставлена новая задача - перерезать отходящему врагу дорогу к переправе. О том, как комбриг ее выполнил, говорит сам заголовок статьи.
      . Константин Буковский рассказывает о том, как была прорвана оборона немцев на Дону. Василий Земляной - об ударах по врагу штурмовой авиацией. Николай Денисов напечатал статью "Комбинированные удары бомбардировщиков", Виктор Смирнов - "Артиллерийское сопровождение танков в наступлении"... Каждый непредубежденный человек, если и ныне, спустя сорок с лишним лет, перечитает их статьи, убедится, что многое в них освещено толково, обстоятельно, убедительно.
      Немало в газете и писательских выступлений. Сегодня напечатана статья Алексея Толстого "Вера в победу". Вообще-то не было такого выступления Толстого в нашей газете, где бы не звучала его непоколебимая вера: мы выстоим, сокрушим врага. Так было и в его первой статье, опубликованной в "Красной звезде" в начале войны, "Армия героев". Так было и в статье "Вера в победу", напечатанной год спустя, в трудное лето сорок второго года. Тогда писать это было и легко и нелегко. Легко потому, что наша уверенность "подкреплялась ясным ощущением бессмертия русского народа, сознанием непоборимой силы братского союза Советских республик". Писать же нелегко всегда в годину неудач и поражений.
      А вот сегодняшняя статья написана в другую пору. Писатель сказал, что теперь, когда идут вперед полки Красной Армии, наша цель очистить от кровожаждущей фашистской сволочи обиженную и оскверненную нашу землю будет достигнута: "цель эта не за горами, - в этом мы были уверены вчера, а сегодня наша вера окрепла".
      Да, так думалось тогда. А в действительности наша победа еще далеко была за горами.
      Кстати, по поводу заголовка сегодняшней статьи Толстого. Писатель не терпел, когда в его рукописи "хозяйничало" много рук. Поэтому связь у нас шла напрямую: писатель - редактор. Статьи Толстого были написаны великолепным языком и не нуждались в стилистической правке. Обычно правка сводилась к уточнениям, связанным с некоторыми политическими нюансами, военной обстановкой, положением на фронте.
      Как-то мы с Алексеем Николаевичем читали одну из его статей. Все утрясли, и я написал на уголке первой страницы: "В набор". Это означало, что никто больше не может ни вставить, ни изменить ни одного слова без меня и без согласия Толстого. Ночью уже в подписной полосе нашему литературному правщику не понравилась какая-то фраза; он предложил ее исправить и убедил меня. Газету мы тогда делали поздно, дело шло к четвертому часу утра. Не поднимать же Толстого с постели из-за одной фразы? Исправили сами.
      На второй день заходит ко мне Алексей Николаевич. По глазам вижу рассержен.
      - Вы, редакторы, политику, может, и лучше меня знаете, а литературную правку показали бы мне!
      Пришлось покаяться и пообещать, что в следующий раз, если такая история случится, мы "жалеть" его не будем...
      Зато полную свободу предоставлял нам Толстой с заголовками. Обычно, за редким исключением, он присылал свои статьи без названий, давая нам право самим помучиться над ними. "Это у вас, - говорил он, - получается лучше, чем у меня". Но получалось по-разному. Бывали удачные заголовки, за которые Алексей Николаевич говорил нам спасибо. Бывали и неудачи. Такое случилось как раз с сегодняшней статьей "Вера в победу". Оказалось, что точно такой же заголовок мы дали одной из его предыдущих статей. Запамятовали. Словом, досталось нам от писателя.
      * * *
      Илья Эренбург выступил со статьей "Заветное слово". В дни оборонительных сражений за Москву было такое заветное слово: "Выстоять!" Так называлась его знаменитая статья. А ныне - иной мотив. "У нас было много слов до войны, громких и нежных. У нас будет еще больше слов после победы: такой большой, такой многообразней станет жизнь. Но теперь у нас мало слов. Но теперь у нас осталось одно слово, самое заветное, самое дорогое. В нем все наше сердце. В нем вся наша тоска. В нем и вся наша надежда. Короткое слово: вперед!"
      * * *
      Последние номера газеты заполнены писательскими очерками и рассказами. Я их хотя бы перечислю:
      Борис Лавренев - "Подарок старшины",
      Николай Вирта - "Солдатские жены",
      Мариэтта Шагинян - "Свердловск",
      Лев Никулин - "Урал Южный",
      Аркадий Первенцев - "Город на Каме"...
      Это нештатные авторы, а кроме того, за последнюю неделю были напечатаны очерки и корреспонденции наших фронтовых спецкоров - Николая Тихонова, Константина Симонова, Петра Павленко, Василия Ильенкова, Евгения Габриловича, Александра Прокофьева, Михаила Светлова... О такой плеяде писателей даже самая литературная из литературных газет могла тогда, может, и ныне только мечтать!
      И не было ни одного случая - ни одного! - чтобы на просьбу редакции кто-либо из писателей не откликнулся. Уже после войны, в дневниках и письмах Мариэтты Шагинян, Константина Паустовского и других я прочитал, с каким воодушевлением принимали они наши заказы. Вот, к примеру, очерк Аркадия Первенцева. Я уже рассказывал о катастрофе с самолетом, на котором он и наш спецкор писатель Евгений Петров возвращались из Севастополя. Петров погиб, а Первенцева вытащили из-под обломков машины изувеченного, с перебитым позвоночником, обожженным лицом и раненой головой. Его отправили на лечение в Пермь. Я послал ему телеграмму с просьбой написать очерк о тружениках Урала. Он выполнил нашу просьбу, написал яркий очерк "Город на Каме".
      "Я вернулся на Урал после нескольких месяцев отсутствия. Мне посчастливилось видеть героический Севастополь. Я видел пылающий юг, познал горечь прощания с родными станицами Кубани. Мохнатый от инея "Дуглас" принес меня снова на Урал. Я видел разрушенные города и горящие села, огненную линию фронта и прифронтовье - огромные затемненные пространства России.
      Но вот здесь опустилась ночь, и город вспыхнул не языками пожаров, как Севастополь или Сталинград, а мирными огнями жилищ, уличных фонарей, веселых трамваев. Как странно сейчас видеть освещенный город. Глубокий тыл! Как необъятна наша отчизна. Кама катит и катит свои могучие воды, трещит лед. Отсветы пламени мартенов вспыхивают на реке. Город трудится день и ночь. Суровые и тяжелые будни.
      Но наступит праздник. По улицам уральских городов пройдете вы, возмужавшие в сражениях уральские батальоны. На простреленных ваших знаменах будет вышито слово - победа. В ваши колонны, солдаты великой войны, по праву станут солдаты тыла, рядом с вами прошагают ваши счастливые жены и дети. Вы разойдетесь по своим жилищам и прижмете к груди своих родных. Будет о чем рассказать друг другу".
      Можно себе представить, с каким волнующим чувством читали фронтовики-уральцы, и не только они, эти строки!..
      13 декабря
      На фронте, как сообщает Совинформбюро, без перемен. Однако "В последнем часе" публикуется сводка о трофеях наших войск и потерях противника под Сталинградом и на Центральном фронте с начала наступления. Цифры внушительные.
      Вчера началось сражение с немецко-фашистскими войсками в районе Котельникова: здесь противник перешел в наступление, пытаясь деблокировать окруженную группировку Паулюса.
      * * *
      Сегодня и в минувшие несколько дней в газете много места заняли партизанские материалы. "Непокоренный край" - так называется корреспонденция К. Токарева об оккупированном немцами районе на северо-западе нашей страны. Четыре экспедиции были посланы фашистскими карателями в этот край, но покорить его не смогли. Чувствуя свое бессилие, немецкий комендант решил обратиться к партизанам с "дипломатическим воззванием": предложил им сдаться, обещая... прощение. На это воззвание, расклеенное на стенах домов, телеграфных столбах и придорожных деревьях, партизаны наклеили листовки с ответом:
      "Господин комендант и прочая немецкая сволочь! Вы спрашиваете: что нам нужно? С удовольствием разъясняем: катитесь отсюда к чертовой матери, пока мы не добрались до вас. И всем своим передайте: скоро придет сюда Красная Армия и всем вам устроит капут. Молитесь господу богу, чтобы он заранее принял ваши паршивые души. А ваши собачьи кости мы уж сами закопаем. На это у нас хватит русской землицы. Партизаны".
      Опубликованы корреспонденции наших спецкоров о бесчинствах фашистов в захваченных ими районах Ленинградской и Орловской областей, Северного Кавказа. Есть статьи командиров партизанских отрядов, подписанные, понятно, не их именами, а условными буквами "К", "М". С Брянщины прислал корреспонденцию Крайнев. Он все еще в Брянских лесах. Наш боевой товарищ среди партизан! Как этим не гордиться! И мы с гордостью печатали его.
      Во всех материалах раскрывается тактическое искусство партизан. За шестнадцать месяцев они многому научились. Партизанское движение приняло такой размах, что немцам, как они сами об этом заявляют, приходится вести новую войну на занятой территории.
      С наступлением зимы создались еще более благоприятные условия для боевых действий народных мстителей (этому посвящена передовица "Партизаны, громите тылы врага зимой"). Что же это за условия? Передовица на это отвечает так. В зимнее время немцы жмутся к дорогам, боясь увязнуть в снегах. Вот эти дороги и надо сделать для них дорогами смерти. Как действовать? Становиться на лыжи и "появляться, как ветер, как грозный смерч, откуда их никак не ждут". Один из тактических приемов - выгонять немцев из домов, пусть замерзают. Таких вояк уже успели запечатлеть наши фоторепортеры.
      А вот пример, как надо действовать партизанам, приведенный в передовице. Орловские партизаны совершили дерзкий налет на один из городов области. Быстрота и натиск обеспечили им успех. Ворвавшись вечером в город, они истребили 150 солдат и офицеров местного гарнизона. Народные мстители удерживали город несколько часов. За это время они успели освободить из тюрьмы всех заключенных туда граждан, произвели пополнение своего отряда - в него влилось сорок новых воинов. Потери храбрецов исчисляются двумя убитыми и пятью ранеными. Выполнив задачу, партизаны исчезли, словно растаяли в тумане...
      Есть в газете выступления на военные темы. Например, "Как немцы минируют проволочные заграждения" и "Борьба за коммуникации зимой", написанные нашими корреспондентами. Выступил в газете А. Юмашев со статьей "Радио в воздушном бою". Тема очень важная: в то время далеко не все освоили эту форму связи, а некоторые наши летчики и их командиры игнорировали ее.
      18 декабря
      Четыре дня мощная ударная группировка противника ведет наступление в районе среднего течения Дона, пытаясь прорваться к окруженной армии Паулюса. Об этом сообщают наши корреспонденты. В репортаже Высокоостровского читаем: "Немцы предприняли ряд контратак, введя в бой свежие силы и танки... Противнику удалось потеснить наши подразделения... Неприятель, подтянув резервы, добился численного превосходства... Вклинился в расположение наших войск..." Конечно, сообщения глуховатые, нет картины сражения. Контрнаступление названо контратакой, дивизии - подразделением. Разве из этого узнаешь масштабы и значение событий, происходящих в этом районе? Но лучше, считали мы, хотя бы это, чем ничего. Будем ждать официальных сообщений, тогда и нам можно будет развернуться.
      * * *
      Есть в номере материал, положивший начало большому патриотическому движению в нашей стране. Это письмо колхозника артели "Стахановец" Новопокровского района Саратовской области Ферапонта Головатого. Вот выдержка из этого письма:
      "Провожая своих двух сыновей на фронт, я дал им отцовский наказ беспощадно бить немецких захватчиков, а со своей стороны я обещал своим детям помогать им самоотверженным трудом в тылу... Желая помочь героической Красной Армии быстрее уничтожить немецко-фашистские банды, я решил отдать на строительство боевых самолетов все свои сбережения..."
      Сегодня же получен ответ Сталина на это письмо. Ответ заверстан на первой полосе, над передовой. А сама передовая называется "Спасибо колхознику Ферапонту Головатому!".
      Почин Ферапонта Головатого нашел широкий отклик в стране. Со всех концов приходят письма колхозников, многих советских людей, в которых они сообщают, что внесли в Госбанк свои сбережения на постройку самолетов и танков. Эти письма, а также ответы Сталина на каждое письмо публиковались в газете. Их было так много, что они почти ежедневно занимали по целой полосе, а порой и больше. Каждой эскадрилье, танковой колонне, а иногда самолету, танку присваивались имена того района или области, труженики которых собрали средства на их строительство.
      Помню и такую историю. Алексей Толстой обратился к правительству с просьбой передать премию, присужденную ему за роман "Хождение по мукам", на постройку танка и разрешить назвать его "Грозный". Алексей Николаевич объяснил: название он связал с именем Ивана Грозного, о котором написал драматическую повесть. Об этой повести он говорил: "Она была моим ответом на унижения, которым немцы подвергли мою Родину. Я вызвал из небытия к жизни великую страстную русскую душу - Ивана Грозного, чтобы вооружить свою "рассвирепевшую совесть". Незадолго до этого мне позвонили и попросили разыскать Толстого, с ним хотел поговорить Сталин. Неседа у них была не длинной. Речь шла о повести писателя. Сталин ее прочел и отозвался одобрительно. А теперь, получив письмо Толстого, Сталин, видно, понял, почему писатель просил назвать танк "Грозный". В своей ответной телеграмме Толстому, опубликованной в "Красной звезде" и других газетах, он писал: "Ваше желание будет выполнено".
      Прошло немного времени, и Алексей Николаевич с группой писателей, тоже передавших свои премии на строительство танков, выехал под Москву для вручения боевых машин их экипажам.
      Опушка леса с высокими елями, упиравшимися тонкими верхушками в серое низкое небо. Импровизированная трибуна из свежеструганных досок на небольшой снежной полянке. Перед трибуной выстроились "тридцатьчетверки". На рубчатой броне башни командирской машины - яркая белая надпись: "Грозный". У машины четверо танкистов. Трое совсем еще молодые парнишки в черных комбинезонах и шлемофонах. Четвертый, постарше, в фуражке и защитных очках, Павел Беляев, командир машины, в прошлом ивановский ткач. Краткий митинг. Алексей Николаевич торжественно передает экипажу свой танк и обращается к нему с душевным напутствием. Танки прогремели мимо трибуны, прошли вдоль опушки леса и, круто развернувшись, остановились на полянке. А затем в избушке, убранной свежими еловыми ветками, - незатейливый банкет и проводы: танкисты уходят на фронт...
      А вот как был назван истребитель, построенный на деньги саратовского колхозника, мы тогда не догадались узнать. Не узнали также, кому он был вручен. Это мне стало известно только теперь, и рассказал мне об этом генерал-лейтенант В. Еремин, тогда, в 1942-м, капитан, командир знаменитой эскадрильи, той самой, которая вступила в бой с 25 вражескими самолетами и о подвиге которой мы писали в мартовских номерах "Красной звезды".
      А рассказал мне Еремин вот что. Позвонил ему командующий военно-воздушными силами Юго-Западного фронта генерал Т. Т. Хрюкин, и между ними состоялся необычный диалог:
      - Как дела? - спросил Хрюкин.
      - С самолетами тяжело. Моторов не хватает.
      - Тут колхозник купил самолет. Решением Военного совета ты назначен летчиком этой машины.
      - Разве самолеты продаются?
      - А тебе нужен?
      - Конечно!
      - Тогда получай предписание и отправляйся на завод в Саратов. Скажешь, чтобы тебе дали самолет Головатого.
      Прибыл Еремин на завод. Увидел свой истребитель. На фюзеляже большими буквами выведено: "Ферапонт Головатый". Это сделали на заводе, но инициативе рабочего коллектива. Прибыл туда и Головатый. Он торжественно вручил самолет Еремину.
      Воевал Еремин на этом самолете над Севастополем до самого освобождения города. А дальше - ресурсы машины были исчерпаны. В это время Головатый внес свои деньги еще на один самолет и тоже торжественно вручил его Еремину на заводском митинге. На этой машине провоевал летчик до конца войны. А после войны самолет поставили в музей, на его фюзеляже красуется 17 звезд - но числу сбитых Ереминым вражеских машин.
      Вот, оказывается, какое продолжение имели письма Головатого и ответ Сталина, опубликованные в сегодняшнем номере газеты!
      * * *
      В июле этого года мы напечатали стихотворение Александра Твардовского "Отречение". Поэт в ту пору работал в газете Западного фронта "Красноармейская правда". В течение полугода после этого он не давал о себе знать.
      Но вот вчера Александр Трифонович пришел в редакцию. Впервые я его увидел. Он был высокий, плотный, офицерская форма сидела на нем как влитая. Внимательные серьге глаза смотрели испытующе. Он подошел к моему столу, где я корпел над какой-то версткой, вынул из полевой сумки несколько листиков со стихотворным текстом, напечатанным на машинке, вручил мне и сказал:
      - Я знаю, что вы не любите Теркина, но все же я принес...
      Признаться, подобное вступление меня несколько удивило. Но я ничего не ответил, усадил гостя в кресло, а сам стал читать стихи. Прочитал раз, потом снова. Стихи мне очень понравились, я вызвал секретаря, сказал, что они пойдут в номер, попросил сразу же их набрать и прислать гранки. А затем, повернувшись к Твардовскому, сказал:
      - Александр Трифонович! А это ведь не тот Теркин, которого я не любил...
      А "тот" Теркин был не Василий, а "Вася Теркин", удалой боец, герой частушек, которые сочиняли поэты, в том числе и Твардовский, для газеты Ленинградского фронта "На страже Родины" во время войны с белофиннами.
      "Вася Теркин", действительно, мне не нравился. Выглядел он фигурой неправдоподобной - и в огне не горел, и в воде не тонул. Совершал он сверхъестественные подвиги: то накрывал пустыми бочками белофиннов, беря их в плен, то "кошкой" вытаскивал вражеских летчиков из кабин самолетов, то "врагов на штык берет, как снопы на вилы"... Словом, это был своего рода Кузьма Крючков, широко известный лихой казак, не сходивший с лубочных плакатов времен первой мировой войны. Война на Севере была тяжелой, стоила немало крови, и легкие победы Васи Теркина были далеки от реальности.
      Не по душе был Вася Теркин не только мне, но и всем нам в "Героическом походе", в том числе и нашим поэтам Суркову, Безыменскому, Прокофьеву. Они тоже сочиняли частушки под коллективным псевдонимом "Вася Гранаткин"; это были сатирические стихи, бичующие недостатки в боевой жизни и солдатском быту. Наше отношение к Васе Теркину тогда было известно Твардовскому. А теперь я имел возможность объясниться с ним самым откровенным образом. Разговор у нас был долгим. Твардовский мне сказал, что по этому поводу и в самой редакции "На страже Родины" возникали дискуссии, да и самого Твардовского этот образ не удовлетворял.
      А сейчас передо мною был уже сверстанный двухколонник "Кто стрелял" совсем другие стихи и другой Василий Теркин: умный, сильный, веселый, выхваченный, можно сказать, из самой солдатской жизни. Не Вася Теркин - боец необыкновенный, а Василий Теркин - боец обыкновенный, как его окрестил сам Твардовский. Такой герой не мог не понравиться.
      Так начался у нас в "Красной звезде" "Василий Теркин".
      Потом Твардовский снова и снова приносил нам главы своей поэмы.
      * * *
      Получен и ушел в набор для завтрашнего номера газеты очерк нашего нового автора, украинского писателя Леонида Первомайского "В излучине Дона" - о том, что он увидел на дорогах войны, направляясь на грузовой машине на передовую. Проехал он одну станицу, другую и с удивлением обнаружил, что ни в одной из них нет жилья. Вместо домов - только фундаменты из желтовато-серого камня да черные тыны, за которыми чернели деревья, оставшиеся от былых садов. И ни следов пожара, ни следов бомбежки. Ничего этого нет.
      Что же случилось?
      Оказывается, в этих станицах обосновались немцы. Они собирались зимовать на Дону и по-своему устроились. Хотя и считали себя завоевателями, но боялись жить в домах и, как троглодиты, стали зарываться в землю. Вырыли рядом с домами, во дворах, землянки с ходами сообщений и траншеями, словом целый подземный городок. Для своих землянок разобрали дома, стащили туда всю обстановку этих домов...
      Это увидел не только писатель, но и женщины, возвращавшиеся в станицу. Три женщины попросились в машину; двое уместились в кузове, а третья встала на подножку. И вот поразительный рассказ писателя:
      "Сначала они молчали, удивленные всем, что им пришлось увидеть. Потом стоявшая на подножке заговорила навзрыд, ни к кому не обращаясь, вряд ли думая о том, что кто-нибудь слышит ее:
      - Ничего нет, одна городьба осталась... Звери лютые! По миру пустили...
      Она причитала, надрываясь, и было в этом надрывном плаче и удивление как это люди могли сделать такое? - и надежда, что все это обернется сном и пройдет, как сон. Стоит, мол, только открыть глаза, чтобы все стало, как прежде...
      - А моя хата? - закричала она, всем телом наваливаясь на кабину водителя, без остановки гнавшего машину через станицу. - Стой! Тут моя хата была... Стой!
      Она не дождалась, пока машина остановится, и не сошла с подножки, а упала в грязный снег и на коленях поползла к тому месту, где за повалившимся черным тыном стоял когда-то ее дом. От дома не осталось и следа. Только гора прелого камыша, - то, что было крышей ее гнезда, - лежала, занесенная снегом, посреди двора, да несколько полуобгоревших деревьев сиротливо ютились за тыном.
      - Вишеньки мои! - обхватила дерево руками женщина, - вишеньки родимые..."
      И умчалась машина с писателем к хутору Вертячему, где в эту холодную, мерзлую непогодь кипел горячий бой. Чувство боли и горечи за судьбу этих женщин долго не покидало его...
      20 декабря
      Сегодня появилось сообщение "В последний час" - о наступлении наших войск в районе среднего течения Дона. Успехи большие. За пять дней продвинулись вперед на 75-120 километров. А это значит, что контрнаступление противника с целью деблокировать окруженную группировку провалилось. На этот раз были точно указаны границы фронта.
      На первой полосе - портреты командующих фронтами генералов Н. Ф. Ватутина и Ф. И. Голикова. Все как будто бы в порядке. Но вот какая история произошла с фото командующих армиями. Об этом мне рассказал Боков, недавний комиссар Генштаба, а ныне заместитель начальника Генштаба. Когда он зашел к Сталину по текущим делам, Верховный, указывая на первую полосу газеты, сердито спросил:
      - Почему нет портретов командующих армиями? Что, забыли или не читали сводку?
      Сводку Боков читал и даже принимал участие в ее составлении. В ней были добрые слова и о наших командармах: "В боях отличились войска генерал-лейтенанта Кузнецова В. И., генерал-лейтенанта Лелюшенко Д. Д., генерал-майора Харитонова Ф. М.". Словом, "прокол" и Генштаба и самой редакции...
      Разыскали мы их портреты и заверстали в завтрашний номер газеты. Но все равно получилось нескладно. Под фото - только фамилии и звания командующих армиями, без объяснения, почему они напечатаны. Конечно, кто запомнил вчерашнюю сводку, понял, почему они даны. А если кто пропустил ее или запамятовал?..
      Сообщение Совинформбюро пришло поздно ночью, но нам нетрудно было заверстать три корреспонденции с этих фронтов: они давно были набраны, сверстаны и лежали, выражаясь газетным языком, в загоне. Наши спецкоры хорошо поработали. Не будет преувеличением, если я скажу, что читатель получил ясную и обстоятельную картину сражения. Почти полосу заняли материалы спецкоров. Но и этого нам казалось мало.
      На фронт вылетел Марк Вистинецкий, и для следующего номера уже получен его очерк "На поле боя". Имя Вистинецкого не часто появлялось на страницах газеты, хотя писал он много. По должности он числился у нас литературным секретарем, писал в основном передовые статьи, и его из-за этого величали "передовиком". Отличались его передовые публицистическим накалом, а главное, писал он их очень быстро и обогнать его мало кто мог. А что это означало для газеты в ту пору, не трудно понять. Часто важнейшие события нагрянут поздно ночью, а откликаться на них надо сразу же. Бывало, писать передовую надо было за час-полтора до выхода номера. В этих случаях за перо брался Вистинецкий.
      Не раз он просил меня и даже требовал, чтобы его послали хотя бы на денек-два на фронт. Не может, объяснял он, писать передовые, не понюхав пороху. Вот и третьего дня зашел он ко мне и с обидой, настойчиво сказал:
      - До каких пор вы будете меня держать в... тени?
      В общем, выехал он на Юго-Западный фронт и передал очерк о том, что видел на полях сражений в среднем течении Дона. А через пару дней пришла его новая корреспонденция "Как были разгромлены четыре вражеских дивизии". Это разбор операции, в которой с большой эрудицией раскрывалось оперативное искусство наших военачальников в руководстве большим сражением.