Год 1942

      * * *
      На первой полосе сегодняшнего номера "Красной звезды" Указ о награждении большой группы военачальников, политработников, штабных генералов и офицеров Западного фронта. Знакомые имена: командующие армиями генералы К. К. Рокоссовский, Л. А. Говоров, Ф. И. Голиков, Д. Д. Лелюшенко, И. В. Болдин, В. И. Кузнецов, командиры корпусов и дивизий. Только один из награжденных был без воинского звания - Жаворонков Василий Гаврилович, секретарь Тульского обкома партии, так много сделавший для обороны этого города. Награждены и работники штаба фронта. Никто не забыт. Нет только одного имени - генерала Жукова. Мне объяснили, что у Георгия Константиновича все еще впереди. Но мы в редакции были огорчены, что имя Жукова, сыгравшего выдающуюся роль в Московской битве, не вошло в этот Указ. Когда мне принесли верстку очередного репортажа о ходе боев за истекшие сутки, над которым стоял обычный для тех дней заголовок "Войска Западного фронта теснят врага", я зачеркнул его и поставил другой: "Войска генерала Жукова теснят врага", сказав, чтобы заголовок набрали покрупнее. Так и было сделано. Не знаю, заметил ли кто-либо эту дань уважения "Красной звезды" командующему фронтом. А ведь подобный заголовок был у нас впервые!
      * * *
      Значительное место - полполосы - занял материал о Керченско-Феодосийской десантной операции.
      В газете установилось правило, можно сказать, закон: о каждой большой операции печатать подборку: оперативно-тактическую статью командующего фронтом или армией, репортаж специального корреспондента, писательский очерк. Так и ныне.
      Опубликована статья командующего 44-й армией генерала А. Н. Первушина "Десант в Феодосии". Бои за овладение городом проходили в тяжелейших условиях. Вот что писал об этом командарм:
      "Ночь, на которую назначалась операция, выдалась плохая. Море бушевало. Временами шторм достигал семи и даже девяти баллов. Вода перекатывала через палубы кораблей... Бойцы соскакивали в воду, сбегали по трапам и сразу, взяв гранату в одну руку, винтовку - в другую, бросались в город... Передовой отряд вел бой с превосходящими силами врага... Семь часов наши бойцы непрерывными атаками изматывали противника и к вечеру отбросили его далеко за город. Феодосия стала советской".
      Подробности боев за Керчь передал наш спецкор Петр Слесарев. Такая же погода. Такое же штормовое море. Кроме боевых кораблей в операции участвовало много различных рыбацких судов, барж, баркасов, сейнеров, прозванных "тюлькиным флотом". С волнением читаются строки о встрече с местными жителями. На Камыш-Бурунской косе горожане и колхозники под огнем противника сразу же бросились на помощь десантникам. Вместе выгружали оружие и боеприпасы. Женщины несли раненых к себе домой и там отогревали, перевязывали. Еще одна корреспонденция - "Герои Керчи и Феодосии", в ней имена первых героев-десантников.
      В общем, подборка как будто удалась. Над ней заголовок: "Начало освобождения Советского Крыма". Потом стало ясно, что мы с ним изрядно поторопились. А пока операция продолжалась. Ждали очерков Симонова, командированного в Крым. Но они пришли позже...
      Константину Симонову и на этот раз не повезло. Вылетел он первого января, чтобы через пару дней вернуться с очерком.
      Выхлопотали ему место в бомбардировщике, летевшем на Южный фронт. Но по дороге на аэродром перед "эмкой" встали почти непроходимые сугробы. Когда корреспондент прибыл туда, самолет уже выруливал. К "счастью", колеса самолета тоже попали в сугроб и забуксовали. Симонов подбежал к машине, однако его место уже было занято, и летчик категорически отказался взять лишнего пассажира. Размахивая корреспондентским удостоверением, писатель все-таки уговорил его. А что было дальше, Симонов сам рассказал:
      "Меня впихнули и защелкнули снизу люк. Самолет рвануло, и он стал взлетать. Сесть было даже некуда, и я устроился полусидя, вкось, на рукоятках пулеметов. В этой тесноте я почти не мог пошевельнуться, трудно было двинуть рукой, чтобы вытереть лицо или поправить на голове шапку.
      Погода была скверная. Мы обходили какие-то бураны, нас качало и трясло. Из пулеметных прорезей врывался холодный воздух, а мороз в этот день и внизу, на земле, был около тридцати... Я вылез из самолета полуживой. Лица не чувствовал, рук - тоже, ноги почти не отзывались на боль. Я трясся от холода... Утром, посмотрев в осколок зеркала, я увидел, что щеки, подбородок и лоб покрыты у меня багровыми пятнами, на которых местами запеклась черная корка. В таких же пятнах были и руки. А ноги так распухли, что я с трудом влез даже в валенки..."
      По всем законам медицины Симонову положено было отлежаться. Но на нем "висела" неудачная поездка под Калугу, когда он вернулся больным в Москву, не выполнив редакционного задания. "Слишком много болезней", - сказал он себе. Заехал в госпиталь, где ему густо намазали лицо и руки какой-то мазью. Руки забинтовали, а на лицо наложили почти полную повязку, оставив только нос, рот и глаза. В таком виде он отправился в Феодосию.
      * * *
      Еще накануне Нового года всем нашим корреспондентам ушла телеграмма, которая обязывала их выехать в боевые части, провести с бойцами праздничную ночь и день и передать в редакцию репортажи.
      Спецкор по Северо-Западному фронту Леонид Высокоостровский прибыл в одну из дивизий, рассказал о полученном задании.
      - Вот и хорошо, - сказал спецкору комдив. - Увидите, какой новогодний бал мы устроим немцам...
      Вечером Высокоостровский с командиром дивизии отправились в артиллерийский полк. Командир полка решил открыть огонь по врагу из пушек и минометов ровно в полночь. Но генерал сделал поправку:
      - В одиннадцать тридцать. Их надо накрыть, когда пойдут друг к другу в гости.
      Словом, в эту ночь и в этот день гитлеровцы - те, кто остался в живых, - и носа не высунули из окопов и блиндажей.
      По-иному вышло у нашего корреспондента по Северному фронту Исаака Дейгена. Мою телеграмму он получил 31 декабря. Задача казалась невыполнимой. Чтобы из Мурманска попасть на передовую, надо было пересечь Кольский залив, а там еще немало проехать. К тому же стоял густой туман, ни один корабль не вышел в море. Как быть? Дейген все же нашел выход. Явился к командующему авиацией, показал депешу:
      - На передовую я не поспею. Но... над передовой смог бы быть. Выручайте.
      Уговорил. И вот около полуночи он полетел на бомбежку вражеских позиций и написал репортаж, который был напечатан под заголовком "За полярным кругом". Есть там такие строки:
      "...Ваш корреспондент занял место второго пилота... Наше задание найти вражескую батарею, что у высоты Н., и разбомбить ее... Среди нагромождения гор и камней, покрытых снегом, при полном отсутствии ориентиров трудно найти следы нужной цели. Я сильно напрягал зрение, но ничего похожего на батарею не мог заметить. Однако наметанный глаз штурмана видел все. По едва заметной тени на фоне сопки он безошибочно определил местонахождение вражеских орудий. Штурман и летчик обменялись знаками. Они так сработались, что понимали друг друга по взмаху руки, по одному взгляду. Земля молчала. Враг притаился, чтобы не выдать себя. Штурман нажал кнопку. Тяжелая бомба полетела вниз. Самолет отвернул на восток.
      - Сейчас обнаружат себя, не выдержат, - сказал Баранов.
      Через несколько секунд и я его понял. Заговорили зенитки. Кругом рвались снаряды, на земле были видны маленькие вспышки орудийных залпов. Самолет развернулся еще раз. Теперь бомбы падали на видимую цель..."
      Самолет лег на обратный курс. На командном пункте людно. Здесь много летчиков, тоже устроивших немцам в эту новогоднюю ночь основательный "сабантуй". Среди них оказался ветеран нашего воздушного флота знаменитый Чухновский. Вместе с другими арктическими летчиками он пришел в заполярную авиацию громить врага...
      * * *
      Редакционные острословы подшучивали: "Редактор привез из своей новогодней поездки... заголовок для передовой". Они имели в виду как раз ту самую надпись "Вперед, на Запад!", о которой я уже рассказывал. Я действительно не писал ни очерков, ни корреспонденции. Обычно я ездил на фронт с кем-либо из писателей или журналистов и считал, что не должен перебегать им дорогу.
      Симонов, не раз бывавший моим спутником в поездках на фронт и хорошо знавший наше редакционное житье-бытье, так объяснял цель моих командировок в действующие армии:
      "...Редактор "Красной звезды" по своей натуре всегда оставался корреспондентом, человеком с потребностью как можно больше увидеть самому, оказаться как можно ближе к переднему краю, пощупать своими руками складывающуюся на фронте обстановку. Он приезжал на фронт не для того, чтобы проверять своих корреспондентов, хотя попутно делал и это, но прежде всего он ехал на фронт для того, чтобы проверить самого себя и газету, проверить точность, прицельность печатающихся в ней материалов, действенность ее передовых, соответствие ее духа духу того, что происходит на фронте".
      Однако в эту, новогоднюю, поездку, прямо скажу, я и таких задач перед собой не ставил. Просто хотелось побывать в праздничный день с теми, кто отстоял Москву и сейчас гнал врага на запад.
      В одном из полков я встретил знакомого мне по Халхин-Голу комиссара. В звенящий морозный вечер он повел меня по протоптанной снежной дорожке в роту переднего края, державшую оборону на берегу ручья. Нас предупредили, чтобы мы громко не разговаривали, так как немцы на противоположном берегу и на голос откликаются огнем.
      Пришли в землянку, где разместились пулеметчики. Весело потрескивал в "буржуйке" огонек. На полу густой настил из свежей хвои. В землянке царило оживление, дружный смех: накануне бойцам раздали подарки, привезенные узбекской делегацией. Мы разговорились. О всяких боевых случаях, о противнике - какой он сейчас? О домашних делах. Пулеметчики засыпали нас вопросами: что делается по белу свету? Задавали даже такой каверзный когда, мол, конец войне, в этом или в следующем году?..
      Бойцы считали, что долг гостеприимства обязывает их в такой день угостить чем-то приехавших. Но, как на грех, от узбекских подарков почти ничего не осталось. Есть только в прокопченном котелке водка, а в другом таком же задымленном котелке - повидло. Не было и куска хлеба. Смутились хозяева землянки, но не растерялись. Немолодой солдат с двумя медалями на груди, первый номер пулемета, прервал немую сцену и, объяснив ситуацию, сказал:
      - Скоро нам в бой. Выпейте с нами...
      Отказать - кто бы смог? Но не оказалось ни кружки, ни ложки, все забрали в соседнюю землянку, где "обмывали" полученные медали. Все дружно рассмеялись и по очереди хлебнули из первого котелка и "закусили" из второго.
      Пожелали мы солдатам боевого счастья и отбыли...
      В рассказе об этом номере газеты хочу помянуть и выступление начальника иностранного отдела "Красной звезды" полкового комиссара профессора А. Ерусалимского, которого мы чаще всего называли не по имени или воинскому званию, а просто "профессор", чтобы продемонстрировать посторонним и себе, какими силами обладает наш коллектив. Его статья называлась "Гитлер над бездной". И хотя до того времени, когда под ударами Красной Армии бездна поражений проглотит Гитлера и его свору, было еще очень далеко, статья получилась интересной.
      Ерусалимский посвятил ее новогоднему обращению Гитлера, в котором фюрер разглагольствовал о "молодой Европе", о "будущности всей Европы", о "декларации победоносной Европы". Эту декларацию, кстати, Гитлер собирался провозгласить на конференции своих вассалов в... Москве, в конце 1941 года...
      7 января
      Сообщения Совинформбюро в эти дни краткие и менее конкретные, чем в предыдущие. Утренние: "В течение ночи на 6 января наши войска вели бои с противником на всех фронтах". Вечернее: "В течение 6 января на ряде участков фронта наши войска продолжали наступление и заняли несколько населенных пунктов". И так почти всю неделю, если не считать взятия небольшого городка Боровска.
      Естественно, что и в газете нет тех огненных репортажей, какие были во время освобождения Калинина, Калуги, Керчи, Волоколамска... Сейчас газетные полосы посвящены так называемым военным будням. Но все же есть и "гвоздевые" материалы.
      Опубликована трехколонная статья начальника штаба Приморской армии полковника Н. И. Крылова, будущего Маршала Советского Союза, "Два месяца обороны Севастополя". Он напомнил, что первое ноябрьское наступление немцев на Севастополь закончилось провалом. Готовясь к новому наступлению, враг собрал огромные силы, стянул сюда горнострелковые бригады и полки, сражавшиеся в районах Греции, инженерные и дорожные части. Он сосредоточил здесь большое количество тяжелой артиллерии. Приказ немецкого командования гласил: "К исходу четвертого дня, используя все возможности, прорваться в крепость Севастополь и немедленно доложить о достижении цели". Но ни на четвертый день, ни на десятый им не удалось "доложить о достижении цели". Севастопольцы не только отбили все атаки противника, но и перемололи на подступах к городу много вражеских сил. Немцы вынуждены были перейти к обороне.
      В сегодняшнем номере газеты на первой и второй полосах опубликована нота народного комиссара иностранных дел В. М. Молотова "О повсеместных грабежах, разорении населения и чудовищных зверствах германских властей на захваченных ими советских территориях". Документы, факты, цифры, свидетельства. Даже самые мрачные времена татарского нашествия и средневековой инквизиции меркнут перед преступлениями немецких фашистов. Человеческий ум отказывается воспринять это. Мы еще не знали и не могли знать, где, когда и какой трибунал будет судить этих извергов человеческого рода. Но наш народ уже вынес им свой приговор, и Красная Армия приводит его в исполнение: штыком и пулей. К этому и звала передовая статья газеты.
      "Мы не забудем им ничего и ничего не простим", - сказано было тогда в передовице. "Не забудем и не простим!" - говорим мы и ныне.
      Советская нота многое рассказала. Но еще не все. И как бы в дополнение к ней мы каждый день публикуем все новые и новые свидетельства кровавых преступлений гитлеровцев.
      Напечатана подборка актов за подписями свидетелей фашистских злодеяний под такими не требующими пояснений заголовками: "1. Чудовищная расправа с ранеными красноармейцами. 2. Гранаты против детей. 3. Поджоги и разбой. 4. Повальный грабеж"... Вот один из захваченных фашистских документов. Из приказа командира 98-й германской пехотной дивизии на отход. 24 декабря 1941 года, 6 час. 30 мин.:
      "Подробности отхода:
      Обратить внимание на то, чтобы с собой брать только необходимые для жизни предметы, без которых нельзя обойтись, все прочее уничтожать.
      Находящийся в землянках ценный материал, как-то: стекла, печи и т. д., если он не может быть взят с собой, уничтожать. Землянки взрывать.
      О поджоге деревень смотри приложение.
      Приложение. Программа разрушений.
      ...Следующие местности сжигаются арьергардами (не саперами): Кузовлево, Чернишня, Орехово, Ольхово, Сережкино, Круалино, Успенское, Борисово, Глядово, Искра, Минково. Приготовить эти населенные пункты для зажигания...
      Кроме того, все имеющиеся запасы сена, соломы, продуктов и т. д. сжечь. Все печи в жилых домах вывести из строя закладыванием ручных гранат...
      Этот приказ ни в коем случае не должен попасть в руки противника. В любых условиях этот документ следует уничтожить".
      Итак, три "операции" предусматривал своим приказом командир немецкой дивизии: первую - на отход, вторую - для уничтожения этого зловещего документа, третью - для разрушения и поджога наших деревень. Первые две ему не удались: дивизия была разгромлена, приказ не успели уничтожить, и он попал в наши руки. Удалась лишь третья "операция" - уничтожение наших деревень...
      * * *
      Получен из Крыма очерк Симонова "Последняя ночь". Он не описывал саму операцию - мы уже напечатали такой материал, - а рассказывал о ее героях, о встрече с десантниками в те первые ночные часы. Симонов вернулся также к той теме, которую раскрыл в своих декабрьских очерках с полей Московской битвы: о ненависти, сжигавшей каждого бойца, когда он своими глазами увидел зверства немецких оккупантов.
      "В эту ночь в городе трудно было взять "языка". Три раза давал командир Блинов приказание привести к нему офицера и три раза возвращались к нему с пустыми руками.
      - Не могу, - говорил, стоя перед командиром, рослый моряк, без каски, с обмотанной кровавым платком головой, - не могу увидеть его и не убить. Сколько моих товарищей погибло, а я его в живых оставлю. Как хотите, товарищ командир, а нет у меня такой силы, чтобы в живых его оставить".
      Когда я вычитывал верстку очерка, позвонил из Крыма Симонов. Беспокоился, получили ли мы "Последнюю ночь", переданную по военному проводу. Сказал, что написал и вторую корреспонденцию - "Предатель", тоже на подвал.
      Я прямо-таки опешил. Что еще за "Предатель", да еще на целый подвал? Предложил Симонову выехать в Москву. До столицы он добрался быстро и прямо с аэродрома явился ко мне. Выглядит не лучшим образом: на лице какие-то багровые пятна. Что случилось? Долго об этом не стал распространяться. И я ему сказал:
      - Давай своего "Предателя".
      Прочел очерк и сразу понял замысел автора. В предыдущих номерах газеты на эту тему мы опубликовали рассказ Александра Корнейчука "В зимнюю ночь". Это о "пане старосте" Шуре - из бывших кулаков, непримиримом враге Советской власти. В ночь под Новый год его посетили партизаны и рассчитались с ним сполна. Третьего дня Илья Эренбург напечатал статью "Смерть предателям!". Были названы имена изменников, свирепствовавших в Сталине (ныне город Донецк) в окаянные месяцы фашистского ига. Казалось, что предателями могут быть лишь люди из бывших белогвардейцев, кулаков, уголовников. А Симонов показал еще одно измерение предательства.
      Родилась эта корреспонденция при необычных обстоятельствах. В Феодосии он узнал, что арестованы несколько человек, сотрудничавших с немцами, в том числе и городской бургомистр Грузинов. Местные жители схватили их ночью и привели в комендатуру. Писатель заинтересовался ими, пришел в особый отдел за материалами. Но там ему сказали, что их еще не допрашивали, мол, некогда и некому.
      - А впрочем, если хотите, можете сами их допросить, - посоветовали Симонову.
      И вот привели Грузинова. Он думал, что его допрашивает следователь или прокурор, и извивался, как уж. Но с ним говорил корреспондент, писатель. И допрос вел не языком следователя - строго, беспристрастно, сдерживая свои эмоции, как и положено прокурорскому работнику, какой бы преступник перед ним ни был, а по-своему. Был даже такой эпизод. Налетели немецкие бомбардировщики, рядом с комендатурой стали рваться бомбы. Перепуганный бургомистр сполз со стула на пол. Симонов не сдержался:
      - Неужели вы не понимаете, что вас все равно расстреляют? Ну, чего вы лезете на пол?..
      Симонова интересовала подоплека его предательства, психология, нутро изменника. И ему удалось вывернуть его, как говорится, наизнанку.
      Это был не белогвардеец и не кулак. Просто советский служащий, директор какой-то заготовительной конторы плодоовощного хозяйства. Он сумел даже пролезть в кандидаты партии. Когда немцы ворвались в Феодосию, он застрял где-то в ближнем поселке. Дрожа за свою шкуру, пошел на услужение к фашистам: рассчитывал приобрести какие-то блага. Он их и получил. Так страх, трусость, шкурничество и засосали его в болото предательства. Воистину, по словам Виктора Гюго, "у трусости есть неведомые норы".
      "Этот человек, - писал Симонов, - был мне отвратителен. Отвратителен в гораздо большей степени, чем любой пленный немец. В силе этого чувства играли роль два момента: во-первых, он служил немцам, то есть был предателем. А во-вторых, может быть, я все же испытывал бы к нему меньшее физическое отвращение, если бы его можно было бы хотя бы считать принципиальным нашим врагом, убежденным, что Россия должна быть не такой, какая она есть, и что лучше немцам отдать часть ее территории, чтобы на оставшейся восстановить буржуазное или самодержавное государство, восстановить любой ценой, только бы не жить при Советской власти.
      Но у этого человека явно не было никаких принципов, даже таких. Ему не было никакого дела до судеб России. Его интересовал только он сам, его собственная судьба, его собственное благосостояние. Он был для меня символом всего того спокойного, удовлетворенного и собой и окружающим в условиях удачного стяжательства, всего того мещанского, уныло-жадного, что я ненавидел с детства. Как-то, помню, я прочел у Хлебникова замечательные слова о том, что отныне млечный нуть человечества разделился на млечный путь изобретателей и млечный путь приобретателей. Так вот, передо мной и была частичка с млечного пути приобретателей".
      Статья, которая меня вначале так "напугала", была важной и незамедлительно ушла в набор.
      Когда с "Предателем" все было решено, я хотел отправить Симонова отдохнуть. Но он сказал, что привез из Крыма еще кое-что. Сейчас проявляют его снимки и вот-вот принесут. Притащили мокрые отпечатки. Я посмотрел и сделал, как потом вспоминал Симонов, "кислую мину". На одном - какие-то груды камней, на втором и третьем виднеются лишь задние борта не то двух, не то трех машин - понять невозможно, все как в тумане. И называлось это "разгромленная немецкая техника", хотя ее в Феодосии было предостаточно.
      Словом, снимки я забраковал. Ушел Симонов разочарованный, но через час-два снова появился вместе с начальником отдела иллюстраций Александром Боровским и с отретушированными фото. Боровский стал убеждать, что хотя снимки и плохие, но из Феодосии у нас ничего нет. Да и поощрить надо Симонова, ведь как снимал - в огне, под бомбежкой, проявил инициативу... Напечатали. На ту же полосу, где стоял "Предатель". Под снимками подпись: "Фото К. Симонова". Я ему сказал:
      - Хочешь, снимем твою подпись.
      - Мой грех - моя подпись, - ответил он.
      Подпись оставили. Снимки эти не украшали полосу газеты, не прибавили фоторепортерской славы и Симонову. Кажется, это были последние за Отечественную войну фотографии писателя...
      * * *
      Поздно вечером доставили в редакцию статью Алексея Толстого "Отрубить им руки!" - о злодеяниях гитлеровцев в Ясной Поляне. Эта гневная статья вошла в Собрание сочинений писателя. Там она называется "Фашисты в Ясной Поляне". Конечно, воля и право автора менять заголовок. Но газетный заголовок "Отрубить им руки!" точно выражал гнев не только писателя, но и всего народа.
      10 января
      Опубликовано сообщение о взятии войсками Западного фронта Мосальска, Детчино и Серпейска. Города небольшие. Только Мосальск обозначен на карте жирным кружочком, а два остальных - точками, свидетельствующими, что в этих городах менее двух тысяч жителей. Но за эти города бои были ожесточенные. Из репортажа наших корреспондентов мы узнали, что, отступая из Сухиничей, немцы успели занять в Серпейске каменные дома, превратив многие из них в доты и дзоты. Нашим войскам пришлось отвоевывать дом за домом, улицу за улицей.
      По-другому получилось с Мосальском. Командование соединения отказалось от наступления в лоб, применив тактику фланговых ударов. Спецкор пишет: "Первый фланговый удар был нанесен неприятелю, далеко не доходя Мосальска... Этот удар внес в ряды отступающих панику, и они быстро начали откатываться... Перед городом немцы вторично были атакованы с фланга и здесь они уже спасались бегством..."
      Вечером я побывал в Перхушкове, в штабе Западного фронта у Жукова. Как всегда, он встретил меня дружески: "Садись, посиди..." Меня радовало доверие Жукова: кто бы ни был у Георгия Константиновича, он разговаривал при мне открыто, без недомолвок и смягчений. Но и мне нужно было знать честь. Под каким-либо предлогом - надо побывать в политуправлении или корреспондентском пункте - я "смывался". Потом снова приходил.
      Но сегодня было по-другому. На столе у Жукова, заметил я, лежал свежий номер "Красной звезды". Синим карандашом в репортаже о взятии Мосальска были обведены те самые строчки, которые говорили, что противник быстро начал откатываться, спасался бегством.
      У комфронта сидел артиллерийский генерал, но он прервал разговор с ним и обратился ко мне:
      - Вот ты хвалишь наших. Конечно, хорошо, что идут вперед, хорошо, что маневрируют, не бьют в лоб, но главного не добиваются. Упускают противника. Дают ему выскользнуть...
      И Жуков начал объяснять, что должно быть сегодня главным. Я сразу же вытащил блокнот, настроился слушать и записывать. И Георгий Константинович стал говорить - неторопливо, размеренно, словно диктовал. Вот что у меня было записано:
      "Немцы, вынужденные к отступлению, хотели бы, чтобы на фронте наступила передышка. Идут на все, лишь бы выиграть время. Их замысел ясен. Они намереваются простоять зиму, собраться к весне с новыми силами и перейти в наступление. Наша задача - не давать противнику передышки, не давать ему закрепляться, жать его на запад без остановки. Но теснить немцев еще не значит полностью решить задачу. Преследуя противника, надо его уничтожать. Главную цель он видит в том, чтобы сохранить живую силу. Наша задача - не давать ему возможности выходить живым из боя, спасти от уничтожения свои полки и дивизии..."
      Вернувшись в редакцию, я вызвал нашего "тактика" Ивана Хитрова и литературного секретаря Марка Вистинецкого, рассказал о беседе с Жуковым, передал им свои записи и усадил за передовую.
      - Два часа вполне достаточно. И назовем статью "Долг наших войск".
      Написали хорошо. Кстати, в международном отделе редакции авторы нашли радиоперехват новогоднего выступления Гитлера. Фюрер пытался оправдать поражение под Москвой, говорил о весне: зима прекратила операции на Восточном фронте, но они будут продолжены весной. Он угрожал: "Пусть русские не забывают, что после зимы будет весна".
      Конечно, это были не пустые угрозы. Фашистское командование действительно делало серьезную ставку на свое весеннее и летнее наступление. Поэтому в передовице появились такие строки:
      "Бессильные остановить наше наступление, немецкие захватчики угрожают нам новыми авантюрами весной. Опрокинем расчеты врага... Обескровим за зиму немцев! Перемелем в порошок все их старые и свежие полки и дивизии!"
      * * *
      В этом же номере газеты опубликована статья комиссара одного из полков Кавказского фронта П. Ядрина о росте партийных рядов. В первые же месяцы войны Центральный Комитет партии поставил перед политорганами задачу создать во всех ротах полнокровные партийные организации. Однако осуществить это не удавалось. Устав партии требовал, чтобы рекомендующий знал рекомендованного не меньше года. Для перевода из кандидатов в члены партии тоже требовался годичный кандидатский стаж. Это, понятно, ограничивало рост партийных рядов. К тому же прибывшие в боевые части коммунисты могли встать на учет лишь после получения учетных партийных карточек.
      Таковы были правила мирного времени. Война диктовала другое. Нужен ли в условиях войны целый год, чтобы узнать человека? Порой в первом же бою раскрывался воин: своей доблестью и самоотверженностью доказывал преданность партии, Родине.
      И потому, чтобы облегчить рост партийных организаций. Центральный Комитет ВКП(б) принял важнейшие постановления. Разрешено было давать отличившимся в боях воинам рекомендации, если рекомендующие знают их и менее года. Разрешено было принимать их в члены партии после трехмесячного кандидатского стажа. Установлен был новый порядок принятия на постоянный партийный учет на фронте: не после получения учетной карточки, а по предъявлении партийных билетов.
      Комиссар П. Ядрин и рассказал в своей статье, как эти решения помогли создать во всех ротах полка полнокровные ротные партийные организации, насчитывающие не менее 15 коммунистов каждая, и какие благотворные перемены произошли в их работе.
      Позавчера с Волховского фронта приехал в Москву известный военный хирург Александр Александрович Вишневский. Признаться, нас редко посещали фронтовые медики. И писали мы о них не столь часто. Главным образом о мужестве и доблести санитаров, сестер милосердия, как по традиции называли медицинских сестер, и редко - о врачах.
      А между тем не было на войне, пожалуй, ни одного человека, который не принимал бы близко к сердцу дела медицинские. Это и понятно. Человек шел в бой в надежде выйти из него живым, на худой конец - легко раненным и, естественно, рассчитывал при этом на помощь санитара, врача.
      Наша фронтовая медицина заслужила, чтобы для нее не жалели газетной площади. Мы это как будто понимали, но боевые материалы все же стояли на первом плане и оттесняли медицину, да и другие так называемые "тыловые" темы.
      Когда в редакции появился Вишневский, все обрадовались, а больше всех, кажется, обрадовался я. С Вишневским я познакомился еще на Халхин-Голе, где всходила звезда славы молодого, искусного, неутомимого и храброго медика, будущего главного хирурга Советской Армии, генерал-полковника. Были мы вместе с ним в одной армии и на войне с белофиннами. В Отечественную войну он работал поначалу армейским хирургом, а теперь вот - главный хирург Волховского фронта.
      На всех фронтах гремела слава о новокаиновой блокаде и масляно-бальзамической повязке, разработанной его отцом Александром Васильевичем и впервые широко внедренной на Халхин-Голе. Там я и узнал об этом: редакция нашей газеты "Героическая красноармейская" находилась рядом с фронтовым госпиталем. Вишневский заходил в редакцию, мы бывали у него. На финской войне мы и жили рядом. "Мазь Вишневского", "повязка Вишневского" хорошо известны, и нет необходимости рассказывать об их эффективности. Впрочем, до войны и даже на войне нашлись недоброжелатели, которые скептически относились к новаторству Вишневского. Но мы-то горячо верили в его методы, своими глазами видели, как они нужны для исцеления раненых, писали об этом еще на Халхин-Голе и в финскую войну.
      И вот Вишневский в "Красной звезде". Более полугода мы не виделись. Такой же худощавый, такой же подвижный, быстрый. Признался, что голоден, "как черт". Накормил его, а потом он просвещал меня в делах фронтовой медицины. Упрекал, что мало пишем о врачах, хотя ведут они себя как подлинные герои.