Авантюристка

— Это так волшебно, — улыбнулась Лелия, — мы купим землю на взятые в долг деньги, а потом станем богаты.

— Мы покупаем недвижимость? Что-то вроде доходного дома, или ранчо, или ещё что-то в том же духе?

— Но, — отвечала Лелия, заговорщически прижимая палец к губам. — Это будет бель иль что мы купим — и тогда мы поедем жить там, в пей де мервейл.

— Мы покупаем остров в стране чудес? — не веря своим ушам, переспросила Перл.

— Уи, — подтвердила Лелия. — Я надеюсь, ты любишь Эгейское море?

Лайонел Брим не поверил своим глазам, когда окинув привычным взглядом зал, где должен был проходить аукцион, заметил среди публики Лелию фон Дамлих. Конечно, он заметил фамилию Дамлих в списке участников, но никак не мог предположить, что здесь окажется та самая Лелия. Он не встречал её на протяжении многих лет.

Когда он был ещё юношей, именно она создала ему высокую репутацию в аукционном бизнесе, хотя никто об этом и не догадывался. Однажды она появилась у него с внушительной коллекцией своих драгоценностей и спросила, как их продать, предупредив, что не хотела бы иметь дело с тем, что не вызывает её симпатик.

Для Лайонела так и осталось загадкой, как умудрилась Лелия впасть в такую нужду, ведь даже его юный неопытный глаз мгновенно оценил баснословную стоимость лежавших перед ним драгоценностей, многие из которых принадлежали когда-то к сокровищам дома Романовых и считались навсегда утерянными в бурях революции. Ничего не зная о прошлом Лелии, он не сомневался, что все это богатство досталось ей по наследству.

Не один год он с должной осторожностью реализовывал через аукцион достояние Лелии. Её главным желанием было скрыть весь этот бизнес от неизлечимо больного ч мужа. Она нуждалась в деньгах, но при этом не открывала Лайонелу их источник, а ему и не хотелось вдаваться в подробности личной жизни клиентки. Он стал бы последним дураком, если бы упустил свой шанс. Распоряжаться аукционной распродажей достояния Дамлихов — да об этом любой аукционист мог только мечтать, а Лайонел к тому же был ещё неоперившимся юнцом, делавшим первые шаги в этом бизнесе.

Вскоре после кончины обожаемого супруга Лелия исчезла из поля зрения. Не исключено, что свою роль в этом сыграли и испытываемые ею финансовые затруднения. Временами Лайонел сталкивался с фамилией Дамлих, но не решался ей позвонить. Ему казалось, что своим появлением он может напомнить Лелии о том, чем в своё время она была вынуждена заниматься с его помощью, и те обстоятельства, которые заставили её расстаться с самоцветами.

И теперь, когда он заметил Лелию среди публики, память Лайонела услужливо вернула его в те дни, когда он впервые повстречался с нею. О, тогда она была в расцвете своей несравненной красоты, и такой юнец, как он, конечно же, не смог не влюбиться в неё. Она излучала некую трагическую ауру, в то же время подсвеченную непостижимым чувством юмора. Он запомнил её сверкающий взор, который намекал на какую-то восхитительную тайну, известную только им двоим. Она обладала всем, о чем только мог мечтать романтически настроенный юноша.

И вот Лайонел увидел, как из рядов публики на него смотрит Лелия, и её глаза блестят все тем же загадочным блеском, как и прежде. Он сразу же понял, что она узнала его, узнала, несмотря на то, что время обошлось с ним более беспощадно, чем с нею: он постарел, обрюзг, его шевелюра поседела и поредела. И в следующее мгновение Лайонела посетило до боли живое видение из прошлого: вот он сидит в Павлиньей комнате в её чудесной квартире и пьёт чай, а она играет что-то из Скрябина на почтённом Бесендорфере. Его глаза подёрнулись дымкой печали, и в следующее мгновение он покинул своё место на сцене и направился в зал, где сидела она.

— Лелия, — едва слышно прошептал он, беря её за руку.

На её правом мизинце поблёскивал страз[19], скопированный с рубина по имени Сокол, в окружении чёрных сапфиров и алмазов. Оригинал Лайонел продал в сорок девятом году Вильяму Рэндольфу Херсту.

— Я не в силах поверить в то, что вы снова здесь, — сказал он. — Как я скучал по вас все эти годы.

— Ах, мон шер Лайонел, — сказала она, произнося его имя как «Лайонэйл»[20]. — Я тоже есть так счастлива, счастлива, счастлива. И пришла, чтобы увидеть вас, как вы делаете прекрасный аукцион, ведь я никогда не видела этого прежде.

«А она права», — подумал Лайонел. Она не переступала порога зала аукционов с тех пор, как были проданы её самоцветы. Она лишь попросила, чтобы вырученные деньги были положены на её счёт в Бэнкс анонимно, чтобы не знать, в какую сумму оценили её драгоценности.

— Но, дорогая, что вы делаете здесь сегодня? — вполголоса спросил он. — Я должен вам сказать, что сегодняшний аукцион довольно необычный.

Публика начала приподниматься с мест, чтобы получше разглядеть даму, ради которой великий Лайонел Брим отсрочил начало аукциона, чтобы иметь честь лично её приветствовать. И хотя Лайонел был уверен, что никто из присутствующих не узнает и не вспомнит Лелию, он не мог не заметить заинтересованно-оценивающих взглядов, брошенных на украшавшее её декольте ожерелье из изумрудов работы Фаберже, вернее, бывшей точной копией того ожерелья, которое было продано королю Фаруку в сорок седьмом году.

— Я бы хотела делать представление вас моей очень дорогой амир мадемуазель Лоррейн, — сказала Лелия, и Лайонел сдержанно поцеловал руку Перл.

— Я польщён, — вежливо отвечал он, — и не могу не позавидовать мадемуазель Лоррейн, имевшей честь стать подругой воистину самой великолепной леди нашего столетия. Надеюсь, дружба с Лелией доставляет вам истинное наслаждение, как и всем, кто имеет счастье быть с нею знакомым.

Перл с улыбкой кивнула. Она чувствовала, что происходит нечто неординарное, но никак не могла понять, что же именно.

И тут Лелия поднялась со своего места и простёрла к Лайонелу руки, награждая его крепким русским медвежьим объятием. По рядам публики прошёл сдержанный шёпот. Перл показалось, что Лелия успела что-то прошептать на ухо Лайонелу.

— Вы знаете, я всегда к вашим услугам, — заверил Лайонел. — Хочу надеяться, что вы больше не исчезнете из моей жизни, теперь, когда мы наконец-то встретились вновь.

Легонько пожав ей руки, он возвратился на сцену и открыл аукцион. Занимаясь своим делом, он время от времени поглядывал на Лелию и улыбался так, словно они вдвоём владели неким секретом, неизвестным всему остальному миру.

Аукцион продолжался около пяти часов. По мере приближения вечера толпа в зале заметно редела. Лелия сидела в своём кресле, прямая и неподвижная. Перл оставалось лишь удивляться, откуда у женщины в её возрасте столько сил и выдержки. Сама она изрядно утомилась и от жары, царившей в помещении, и от раскатистого голоса аукциониста. Но в какой-то момент она вдруг почувствовала внезапную перемену обстановки в зале. Обернувшись, к Лелии, заметила, что та напряглась, как струна, — а может, ей это только показалось? Во всяком случае, Лелия глаз не сводила с аукциониста.

Лайонел внимательно следил за аудиторией, замечая, когда кто-то поднимал палец, или дёргал мочку уха, или каким-то иным образом давал понять, что повышает цену. Но после каждого такого повышения он непременно косился в сторону Лелии, чьи глаза блестели все ярче. Перл поняла, что Лелия очень заинтересована в выставленной на торги собственности. Перл решила разобраться, за что, собственно, шёл торг.

В программке под номером семнадцать была обозначена земельная собственность в виде одного из двадцати мелких островков у побережья Турции. Площадью в тридцать квадратных километров, островок состоял по большей части из камня: в его центре возвышалась конусообразная гора с остатками на её вершине кратера вулкана.

Аукционист сообщил; что вулкан перестал действовать много тысяч лет назад. Перл это мало волновало. Рассматривая прилагаемую фотографию, на которой красовался уродливый кусок скалы, Перл начала сомневаться в здравом уме Лелии. Зачем она делает такой выбор?

Остров назывался Омфаллос Аполлониус, или Аполлонов пупок. Брим рассказал заинтересованной аудитории, что имеется точно так же названный огромный каменный кубок в местечке Дельфы, и кубок этот служил основным орудием производства небезызвестному оракулу. Остров же получил своё наименование из-за аналогичной полости на вершине горы, являвшейся, конечно, не чем иным, как кратером потухшего вулкана.

Перл оставалось предположить, что Лелия попала под чары древнего оракула, иначе зачем так стремилась завладеть этим островом? Она по-прежнему сидела неподвижно, словно впала в какой-то транс. А цена на остров тем временем поднялась до пяти миллионов!

Перл, прикоснувшись к руке Лелии, посмотрела на неё с немым вопросом. Та лишь ободряюще улыбнулась и снова уставилась на кафедру аукциониста. Перл уткнулась в программку, пытаясь все же найти объяснение столь необычному выбору.

Оказалось, что на острове живёт сто восемьдесят человек, занимающихся в основном рыбной ловлей и прочими морскими промыслами. Единственное поселение, также именуемое Омфаллос, находилось на западном берегу островка, обращённому в сторону Греции. На пустынном восточном берегу не было ничего, кроме немногочисленных развалин времён господства венецианцев.

Далее Перл прочла, что архипелагом завладел некий югославский корабельный магнат, который приобрёл острова этой акватории вскоре после второй мировой войны. Похоже, когда поднялась неразбериха с переделкой старушки Европы, острова одновременно оказались в поле зрения Греции и Албании, а находясь между территориальными водами Греции и Турции, последняя также не преминула заявить на них свои права. Однако вскоре выяснилось, что острова не представляют ценности ни в стратегическом, ни в туристическом отношении. Порождённый вулканами, крайне неоднородный ландшафт не позволял возделывать на островах землю, а из-за изрезанной береговой линии можно было устроить гавань только для судов с самой мелкой осадкой. Даже сейчас на островах практически отсутствуют такие блага цивилизации, как телефон, водопровод, электричество, теплоснабжение. Ведь на этих скалах не было ни угля, ни дерева, ни земель, пригодных хотя бы для скотоводства. Большую часть продуктов, включая и продукты первой необходимости, привозили с материка.

Как только было выяснено, что отсутствуют малейшие перспективы для развития бизнеса на островах, международная склока быстро утихла сама по себе. А вскоре интерес к ним пропал полностью, так как корабельный магнат не пожалел денег и приобрёл официальные права на владения островами у трех заинтересованных правительств.

«Надо же, каким шустрым оказался этот славянин», — подумала Перл. Он отстроил роскошную виллу на самом красивом из купленных островов, а чтобы расплатиться со строителями, решил продать остальные на одном из самых престижных аукционов Нью-Йорка. Здесь могут найтись толстосумы, способные выложить большие деньги за никчёмную скалу только потому, что с неё открывается бесподобный вид на Эгейское море.

Торги за вожделенный остров шли более вяло, чем за предыдущие, уж слишком, видимо, он был непривлекателен. Под конец осталось всего два конкурента, кроме Лелии. Перл снова взглянула на компаньонку и ещё больше встревожилась за неё: лицо у той пылало от возбуждения, глаза блестели.

Вот наконец объявили цену в десять миллионов. Хотя это было немного меньше, чем предлагали за остальные острова, все же кусок казался чересчур жирным, и Перл не представляла, где Лелия ухитрится раздобыть такую кучу денег. Мистер Брим, между прочим, по-прежнему не сводил глаз с лица Лелии.

На самом деле Лайонел Брим оказался под влиянием чар Лелии с той самой минуты, как увидел её в публике. Никакие службы безопасности или финансовые круги не могут повлиять на успех или неуспех аукциона, поскольку список его участников составляется самими владельцами. Имени Лелии в первоначальном списке потенциальных покупателей не было, однако к началу аукциона ей удалось все же в него попасть. Оставалось лишь надеяться, что у неё найдутся деньги для того, чтобы оплатить ту земельную собственность, за которую она сейчас торговалась. Истинное положение дел Лелии не знал никто, кроме самого Лайонела да ещё Клода Вестерби.

Именно юный Вестерби в своё время оказался достаточно смелым, чтобы взять на продажу самоцветы, которые Лелия принесла Лайонелу. Хотя Лайонел Брим дал слово не открывать имя их владелицы, он все же должен был предъявить всю коллекцию одному из владельцев аукциона, прежде чем приступить к их реализации. И его выбор пал на Клода как на самого (Лайонел с улыбкой повторил выражение Лелии) симпатик. Так что Клоду было известно про эти драгоценности несколько больше, чем остальным.

И он тут же заверил Лайонела, что попавшие к нему в руки самоцветы не просто великолепны, но и некоторые из них являются раритетами из самых известных коллекций. Лайонел догадывался, что Клод Вестерби через свои источники установил истинного владельца коллекции.

Клод Вестерби сидел в заднем ряду зала, скрестив на груди руки, и внимательно следил за ходом торгов. Лайонел поймал взгляд директорского сына и так пристально посмотрел на него, чтобы тот понял, что ход торгов нарушается и он спросит совета. Недовольное пожатие плечами в ответ означало: Клод также озабочен оборотом дел, но в данный момент предпринять ничего не сможет. «Единственный выход — остановить торги, но это станет беспрецедентным скандалом», — подумал Лайонел.

Но вот наступил момент, когда конкуренция ослабла, и многолетний опыт подсказал Лайонелу, что Лелия выиграет торги. На душе стало спокойно, словно с плеч свалился тяжёлый груз.

Он тихонько стукнул своим молоточком и объявил:

— Продано мадам фон Дамлих за тринадцать миллионов долларов. Примите мои поздравления миссис фон Дамлих, вы приобрели прекрасную земельную собственность.

Лелия кивнула и, сопровождаемая Перл, поднялась, чтобы покинуть аудиторию. Среди многих, кто обернулся ей вслед, был и Клод Вестерби. Хотя это было и против правил, но когда Лелия подошла ко входу в галерею, он незаметно кивнул одному из охранников, чтобы те пропустили её без проверки приглашения. Он знал, что таковое ей не посылалось, поскольку лично составлял список. Немного погодя он тоже поднялся к выходу.

— Куда мы отправимся? — спросила Перл шёпотом, пока они двигались по коридору.

— Ла касе — в кассу, — ответила Лелия. — Дело сделано, и мы должны заплатить за л'аадисьон.

— Вот так шутка, — криво усмехнулся Перл, — но как, черт побери, ты собираешься платить за эту каменную лоханку? — Натурально, с помощью чека, — расхохоталась Лелия.

Да она и впрямь казалась не в себе. Перл встревожилась не на шутку, остаётся только надеяться на то, что Лелия все-таки стреляный воробей.

— Примите мои поздравления, мадам, — произнёс Клод Вестерби, догоняя их в коридоре.

Он подхватил Лелию под руку, сопровождая дам к кассе. Если что-то пойдёт не так, он предпочёл бы встретить неприятность сам.

— Мсье, мы ведь не были представлены друг другу ранее, — заговорила Лелия, — я…

— Я знаю, кто вы, моя дорогая, — Лелия фон Дамлих. И хотя в ваших глазах я наверняка изменился до неузнаваемости, вы остались все той же леди, признанной некогда самой обворожительной дамой в Нью-Йорке.

Лелия ослепительно улыбнулась в ответ.

— Меня зовут Клод Вестерби, — продолжал он. — Вы сегодня потратили немало денег, хотя и немало сэкономили. Я даже боюсь, что прежний владелец будет на меня зол, ведь он выручит за этот остров вдвое меньше, чем рассчитывал. Остаётся надеяться, что дальше дела пойдут лучше, хотя бы для меня. И мне так приятно, что именно вы приобрели такой чудный остров.

«А будет ещё приятнее, — подумал он, — если ты за него расплатишься». О, если этого не случится, что его ожидает?!

— А вот и касса, — сказал он. — Ну что ж, позволю себе удалиться, чтобы вы могли без помех выполнить неприятную часть процедуры. Но помните, я буду поблизости, если вам вдруг понадобится помощь. Простите мою дерзость, но не могу не сказать, как приятно было представиться вам по всей форме, пусть даже столько лет спустя.

— Мерси, мсье, — отвечала Лелия. — С этими словами она нежно взяла его за руку. Её голос затрепетал, что было принято Клодом за трогательное проявление женственности для дамы её лет. — И спасибо вам за… в прошлом вы выказали такой такт в отношении моих бижу — моих самоцветов. Я знаю, что именно вы помогли мне избежать тогда многих мучений. У меня долгая память на тех, кто делал мне добро. Ещё раз мерси, мон ами Клод.

Он удивлённо смотрел на неё, чувствуя, как замирает сердце. Она до сих пор была прекрасна… Сейчас она даже более прекрасна, чем сорок лет назад. И в эту минуту Клод был так счастлив за неё и её покупку, что ко всем чертям отбросил опасения по поводу того, сумеет она заплатить или нет. В конце концов он в состоянии купить этот остров и бросить к её ногам.

Нежно пожав на прощанье руку, он долго смотрел ей вслед, а потом как сомнамбула двинулся по коридору обратно в зал.

Франкфурт, Германия, январь, 1810 г.

В начале 1810 года Мейер Амшель Ротшильд все ещё жил во Франкфурте, дети его уже выросли, а любимый сын Натан и вовсе покинул отчий дом.

— Этой ночью я видел сон, — сказал Мейер Амшель своей жене Гутль за завтраком, состоявшим из сухого хлеба, размоченного в молоке.

— Сон? — равнодушно переспросила Гутль. На коротко остриженные волосы в строгом соответствии с установленной традицией был надет ненапудренный парик, а на нем — накрахмаленный голландский чепец с кружевами и лентами из тафты.

— И что же это был за сон? — спросила она, подливая мужу ещё молока. — Сон о большой удаче? По-моему, удач у нас более чем достаточно. Иногда я боюсь, как бы все это однажды не обернулось для нас бедой. — И она постучала по столу ложкой.

— Это был странный сон, — задумчиво отвечал Мейер Амшель. — Я видел наш дом в огне и воде. Но наши сыновья боролись плечом к плечу с грубыми силами природы, защищая одно общее дело, как когда-то Иуда Маккавей.

— Нам всем хорошо известны твои рассуждения о том, как легко сломать один прутик и невозможно сломать несколько собранных в пучок, — ответила Гутль.

— Этот сон предсказывает мне, что грядёт нечто выдающееся, — сказал жене Мейер Амшель. — И после этого дом Ротшильдов будет стоять столетия. Ты увидишь, моя дорогая, это случится очень скоро.

Как предсказал сон Мейера Амшеля, в 1810 году его сын Натан придумал смелый и рискованный план, поставивший под угрозу не только благосостояние членов всей семьи, но и их свободу.

Вот уже двенадцать лет Натан жил в Англии и добился там больших успехов. Начав в 1798 году свою деятельность в Манчестере, он занялся экспортом на континент английских хлопковых тканей, которыми торговали его отец и братья. В 1809 году Натан получил английское гражданство и вскоре открыл свой собственный банк. Он оказался самым энергичным из пяти сыновей Ротшильда.

В начале марта 1810 года Натан написал отцу во Франкфурт, что было бы желательно отправить в Париж его младшего брата Джеймса с разрешением посетить некоторые города во Франции, а также в Испании, Италии и Германии. Какой еврей мог быть пожалован такой привилегией? Ещё труднее было добиться разрешения жить в Париже евреям Ротшильдам, к тому же выходцам из Пруссии.

Однако веря в непреложность знамения, полученного во сне, Мейер Амшель надел цилиндр, кружевное жабо, лучший чёрный костюм и отправился навестить своего друга, князя Тёрна Таксиса, семье которого Ротшильды ссудили в прошлом большую сумму денег. Видимо, пришло время востребовать долг, хотя и не совсем обычным образом.

— Ротшильд, да ты сегодня выглядишь щёголем, — приветствовал его князь. — Если судить по твоему виду, это не просто светский визит. С Божьей помощью я постараюсь выполнить твою просьбу.

— Ваша светлость как всегда крайне проницательны, — отвечал Мейер Амшель. — Я пришёл просить вас о невозможном: чтобы моему сыну Джеймсу было пожаловано разрешение основать резиденцию в Париже.

— Это и в самом деле проблема, — подтвердил князь. — Даже я, настоящий пруссак, не могу получить такое разрешение.

— Знаю, моя просьба трудна, — отвечал Мейер Амшель. — Но мне необходимо во что бы то ни стало добиться её выполнения по глубоко личным причинам.

— Поскольку твои «глубоко личные причины», как правило, приводят к увеличению богатства Ротшильдов, полагаю, что помочь тебе, насколько это возможно, будет и в моих личных интересах. У тебя уже есть на этот счёт какие-либо идеи? Обычно ты не обманывал мои ожидания! — рассмеялся князь.

— Конечно, я не мог не придумать предварительно о способах разрешения проблемы, — скромно потупился Ротшильд. — Если бы удалось уговорить какого-нибудь вашего знакомого из высшей знати, собравшегося ехать во Францию, включить моего сына в свиту…

— Действительно, под этим предлогом он мог бы попасть в Париж, — слегка нахмурился князь, — но тебе наверняка известно, что там скоро соберётся пол-Европы…

— Вы имеете в виду королевскую свадьбу? — предположил Мейер Амшель.

— Если только бракосочетание некрещёного корсиканского выскочки может именоваться королевской свадьбой, — проворчал князь. — Боже милостивый! Не успела его первая жена предстать перед ликом Господа, как он берет в жены другую! Да от этого кровь стынет в жилах, вот что я скажу! У кардиналов даже не хватает духу при сём присутствовать. Зато европейская знать рвётся на это зрелище, как на петушиные бои. Дело твоё, Ротшильд, если тебе так уж необходимо обеспечить участие сына в этом представлении. Только не припомню среди своих знакомых никого, кому доставило бы удовольствие иметь в собственной свите, ты извини, сына еврейского торгаша. Нам надо хорошенько подумать, как решить эту проблему, ведь я сам вовсе не намерен там присутствовать.

— Да, ваша светлость. Нам надо найти кого-то достаточно влиятельного, кто хотел бы присутствовать при бракосочетании Наполеона и эрцгерцогини Марии-Луизы, но по некоторым соображениям, например, в силу стеснённых денежных обстоятельств…

— А! Я знал, Ротшильд, что ты не придёшь ко мне без готового плана! Так тебе нужен не мой совет, а мой чайник? — захихикал князь.

Это было вполне искренним признанием князя Тёрна Таксиса. Будучи главным почтмейстером Центральной Европы, в прошлом он не раз с помощью пара вскрывал официальные письма и к обоюдной выгоде делился их содержанием с Ротшильдом.

Князь дважды хлопнул в ладоши, и к нему подбежал слуга. Небрежно нацарапав на клочке бумаги несколько имён, князь протянул ему список.

— Ступай на почту и отбери все, что имеет отношение к данным лицам, — приказал он. — Ну, Ротшильд, надеюсь, тебе повезёт нынче же вечером.

— Если мне позволено будет заметить, ваша светлость бесконечно добры и искусны в разрешении любых проблем, — радостно блеснув глазами, сказал Ротшильд.

Великого князя фон Дальберга вовсе не обрадовало бы предложение включить Джеймса Ротшильда к себе в свиту. Однако, имея сведения о его финансовых затруднениях, князь Тёрн Таксис смог предложить ему некие услуги, на которые тот согласился. Ротшильд обязуется финансировать дорогу, роскошные туалеты и трапезы князя во время его путешествия и пребывания в Париже. В ответ на это великий князь добивается для сыновей Ротшильда не одного, а трех видов на длительное проживание во Франции. Предложение вполне устроило князя фон Дальберга.

В марте 1811 года, когда Карл и Соломон Ротшильды уже прочно обосновались во Франции, Джеймс, самый младший из братьев, угощался пирожными в кабинете у министра финансов господина Мольена. Кабинет был полон солнечного света и гиацинтов, собранных с заснеженных аллей в парке Тюильри.

— Господин Ротшильд, — сказал господин Мольен, стирая с губы кусочек жирного крема, — я отправил послание императору с вашими предложениями, о которых вы мне говорили. Но мне до сих пор не верится, что подобная удача может быть правдой.

— Помилуйте, да вы, видно, шутите, — отвечал Джеймс. — Неужели вы, министр финансов, допускаете мысль о том, что британец может в финансовых вопросах оказаться более ловким, чем француз?

— О нет! Безусловно, нет! Они глупцы — британцы! И весь мир считает их таковыми. У меня в голове не укладывается, как министры в Лондоне, если только они не последние предатели, девальвировали фунт на десять процентов, а гинею более чем на тридцать! Разве можно обесценивать свои собственные деньги в военное время.

— Но ведь вы сами, господин Мольен, видели письма, — сдержанно возразил Джеймс.

— Да, да, конечно. Истощение английского золотого и серебряного запасов будет в интересах французской империи политики. Вы же понимаете, армия не может сражаться на пустое брюхо или босиком. Нам известно, как теснят на полуострове их генерала Веллеслея. Уверяю вас, что война вот-вот кончится: мы перехватили послание Веллеслея к министрам, где он просит отозвать его армию, коль правительство не в состоянии обеспечить армию самым необходимым. Как говорят британцы, «правь, Британия, морями», а мы, французы, будем править сушей! Пока мы будем опустошать их золотой запас, они не смогут посылать поддержку к Веллеслею — ведь мы в состоянии перекрыть все их пути снабжения!

Закончив свою вдохновенную лекцию о войне и экономике, французский министр принялся за очередное пирожное.

— Хорошо, что император занял такую позицию, господин Мольен, — вежливо сказал Джеймс, — иначе мне было бы крайне сложно провозить британское золото через Германию. Пришлось бы с большим трудом пересечь большую территорию, совершив по пути столько подкупов, что в итоге выгода оказалась бы крайне мала. Теперь же, когда у меня есть разрешение на проезд через Дюнкерк, вся выгода от операции достанется французскому правительству. Не могу не отдать должное вашей предусмотрительности.

— Да, не могу не гордиться собой, — пробурчал Мольен с набитым ртом. Во Франции прекрасно осведомлены, что вы, евреи, больше заинтересованы в своей личной выгоде, чем в сближении с какой-либо нацией. В каком-то смысле, вы — люди без отечества. Возможно, похищение золота распадающейся Британской империи, может, поначалу и покажется вам чересчур дорогим удовольствием, но небольшая потеря для вашего кармана обернётся значительной прибылью для Франции. Когда же в Германии вступит в силу Наполеоновский Кодекс[21], евреи во Франкфурте, впервые за тысячу лет, получат возможность свободно распоряжаться своей собственностью и открыто заниматься бизнесом.

— Нам очень повезло, что господин Мольен так хорошо разбирается в ситуации, — заметил Джеймс. — И за это вы войдёте в историю.

В течение двух лет Натан, находясь в Лондоне, скупал золотые слитки у Ост-Индской компании. Скупал в неограниченных количествах, поскольку платил сразу и не торгуясь, в то время как Британское правительство обычно дожидалось снижения цен.

Но цены не падали, и к весте 1811 года, когда Британская казна уже была не в состоянии финансировать содержание армии, Натан стал продавать им золото по цене ниже рыночной, но по-прежнему не без выгоды для себя. Натан больше верил делам, нежели обещаниям, а Англия была единственной среди европейских государств, чьи законы позволяли иметь право на имущество всем гражданам, невзирая на вероисповедание. И он надеялся, что и впредь будет именно так.

— Мистер Херрис, — обратился Натан к верховному комиссару, — теперь, когда все вопросы разрешены, к полному вашему удовлетворению, могу ли я иметь дерзость спросить, что вы намерены делать со всем этим золотом?

— Это серьёзный вопрос, мистер Ротшильд, — отвечал Херрис, — и решать его надо незамедлительно, поскольку нам очень досаждает проклятый корсиканец, захвативший всю Европу и переженивший наших союзников со своими родственниками. Теперь они сидят на тронах во всех странах.

— И поэтому вы хотите использовать полученные деньги для укрепления военно-морских сил, чтобы защитить от вторжения английские берега? — спросил Натан.

— Не прикидывайтесь дураком, Ротшильд, — резко оборвал его Херрис. — Вы умнейший и самый предусмотрительный человек из тех, кого я знаю. И вам известно, в какую беду попал лорд Веллингтон. Его армия на Пиренейском полуострове уже месяц не получает денег, потому что нам нечего посылать. Экономика страны пришла в упадок, поднимают головы американские колонии, и я вполне допускаю, что они чувствуют себя достаточно сильными, чтобы бросить нам вызов из-за нашего первенства на море и в ближайшее время объявить нам войну. Король, говоря откровенно, слишком болен и ни на что не годится. Премьер-министр каждый день принимает противоречивые указы, раздражая народ. По секрету могу вам сказать, что нация находится в бедственном положении. Так что, если Веллингтон немедленно не одержит победу в войне на полуострове, он будет отозван из Испании.

— Неужели! — удивился Натан, словно и не был в курсе состояния дел в британской казне.

Ещё прошлой зимой Натан упорно скупал все неучтённые векселя, которые предшественник Херриса намеревался расклеить возле британского казначейства вместо плакатов с призывом пожертвовать деньги на военные нужды. Эти векселя попали в руки Натана через жестокий и вероломный Сицилианский финансовый блок, чьё богатство было накоплено исключительно на спекуляциях в странах, приходящих в упадок. Сицилийцы являлись подлинными хищниками среди членов Европейского финансового сообщества, они никогда и ничего не покупали дороже, чем за четверть цены. И то, что у них в руках оказались английские ценные бумаги, означало одно:

Веллингтон попытался продать их в надежде пополнить основной запас.

— Стало быть, вы намерены послать это золото лорду Веллингтону, чтобы поддержать его армию в Иберии? — спросил Натан.

— Да, мы покупали золото именно с этой целью, но боюсь, что замысел наш неосуществим, — грустно отвечал Херрис. — Посланные к ним корабли были затоплены возле побережья. А отправлять золото через территорию союзников — слишком опасно. Война может закончиться раньше, чем мы найдём способ переправить наше золото Веллингтону.

— В таком случае я мог бы вам кое-что предложить, — сказал Натан.

— В нашем положении мы с радостью выслушаем любые предложения, — хотя думаю, что все способы решения проблемы уже исчерпаны, — сказал Херрис.