Ландскрона (сборник современной драматургии)

      ВЕРА ИВАНОВНА. Ну и что же вы, больше не женились?
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Больше не женился. _ Пауза. _ ВЕРА ИВАНОВНА (вздыхает). Любили, значит.
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Не помню. Может, и любил. Любил это одно, другое - кому нужны чужие дети? Вам они нужны?
      ВЕРА ИВАНОВНА. У меня, слава Богу, свои инвалиды ненормальные.
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Ну вот. И у каждого так. Что-нибудь есть у каждого. _ Пауза. _ ВЕРА ИВАНОВНА. Да мой тоже сначала, вроде, ничего... а там как начал с дружками поддавать... Одиннадцать рублей как-то в получку принес, по старым, конечно, ценам... А у меня дочка тогда... сепсисом в больнице заразили. Я чуть с ума не сошла. Из больницы еле ноги приволоку, а он посреди комнаты с бутылкой лежит. Ах ты, думаю, черт проклятый, да пропади ты пропадом такая жизнь! Выгнала. С тех пор вот тоже одна. _ Пауза. _ ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Вера Ивановна, можно я вас в гости приглашу
      ВЕРА ИВАНОВНА (усмехаясь). Куда? На крышу, что ли? Или в подвал? Где у вас там ночлежники обитаются?
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Вот и посмотрите.
      ВЕРА ИВАНОВНА. Стара я, Павел Сергеевич, путешествовать по ночам.
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Да я только к тому, что транспорт перестал уже. А на улице стоять немножко прохладно.
      ВЕРА ИВАНОВНА. Я вас не держу.
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Вера Ивановна, я все-таки джентльмен.
      ВЕРА ИВАНОВНА. Возможно. Только я не леди.
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Вы? Да вы, Вера Ивановна, лучше, чем всякая леди. Вот, например, Маргарет Тетчер взять. Так вы просто красавица!
      ВЕРА ИВАНОВНА (рассмеялась). Павел Сергеевич, у вас случайно не маленькое затмение в глазах? От голода?
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Почему... Вы правда очень красивая женщина, Вера Ивановна. (Нежно.) Верочка... Я вспомнил, как вас звали тогда... Как я вас звал тогда: Веточка...
      ВЕРА ИВАНОВНА (нахмурилась). Ну ладно, я этого не люблю.
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Чего?
      ВЕРА ИВАНОВНА. Глупостей.
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Не понял.
      ВЕРА ИВАНОВНА. Ну и хорошо. Стоите и стойте. Вам какой трамвай?
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Да мне собственно...
      ВЕРА ИВАНОВНА (саркастически). Без разницы!
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Мне он вообще не нужен, потому что...
      ВЕРА ИВАНОВНА. Потому что вы опять врете!
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Что я вру?
      ВЕРА ИВАНОВНА. Вы такой же бомж, как и заслуженный артист! Вы у дочери прописаны на Софийской! Я же слышала, что вы в милиции этому усатому говорили!
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Правильно. Прописан. А живу-то я во-он в том доме. Видите? Который на капремонт пошел. Архитектор Хренов построил в одна тысяча девятьсот четвертом году. Отдельная пятикомнатная квартира. Изумительная. И коммуникации - как в аптеке. Даже сортир работает. Может, соблазнитесь?
      ВЕРА ИВАНОВНА. Что я крыс не видала?
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Зачем крыс? Крыс у нас нет.
      ВЕРА ИВАНОВНА. Куда ж они делись?
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Не знаю. Кошки съели.
      ВЕРА ИВАНОВНА. Очень остроумно.
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Так как, Вера Ивановна? Рискнем?
      ВЕРА ИВАНОВНА. Послушайте, что вы ко мне привязались? Я же сказала, мне домой пора! Домой!
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Вера Ивановна! Голубушка!..
      ВЕРА ИВАНОВНА. Я вам не голубушка! Господи, зачем я только на этот угол пошла?!
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Судьба, Вера Ивановна.
      ВЕРА ИВАНОВНА (увидела трамвай). Все, Павел Сергеевич, прощайте! Мой трамвай! Вот вам и судьба! (Бежит к трамвайной остановке. Но трамвай с грохотом проносится мимо, не останавливаясь.)
      ВЕРА ИВАНОВНА (чуть не плача). Нет, вы видели?!. Безобразие!.. Что хотят, то и творят! Я им... в газету напишу!.. Ну вот что теперь, а? Половина второго. Что теперь делать?! _ Пауза. _ ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Вера Ивановна, у меня замечательная идея. Я предлагаю вам чашку чая не в самом роскошном интерьере Санкт-Петербурга, но все же свет и тепло гарантирую.
      ВЕРА ИВАНОВНА. Спасибо.
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ (обрадованно). Нет, это вам спасибо!
      ВЕРА ИВАНОВНА. Я уж лучше здесь постою.
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ (разочарованно). Ах, какая вы упрямица, честное слово... Нас судьба свела, через сорок лет! А вы...
      ВЕРА ИВАНОВНА. Лучше бы не сводила.
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Я вам так неприятен? Немыт, небрит, дурно пахну?
      ВЕРА ИВАНОВНА. Да нет, что вы... Совсем нет.
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Вы ненавидите бедных людей?
      ВЕРА ИВАНОВНА. Да нет же, я и сама...
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Или вас мое социальное положение огорчает?
      ВЕРА ИВАНОВНА. При чем здесь это... просто...
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Вы боитесь привидений! Угадал? Или бандитов? _ Пауза. _ ВЕРА ИВАНОВНА (мягко). Павел Сергеевич, мне на работу завтра. К девяти утра. На дежурство. А до этого еще приготовить обед и внука накормить.
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ (вздыхает). Тогда позвольте вас проводить. Какой у вас адрес?
      ВЕРА ИВАНОВНА. Мне далеко. На Васильевский. 8-я линия.
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Ну что ж, к утру поспеем.
      ВЕРА ИВАНОВНА (сдаваясь). Еще немножечко подождем, а вдруг...
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Ну, если "вдруг", то, конечно, можно и подождать... (Пауза. Насвистывает вальс.) Вера Ивановна, позвольте обратить ваше внимание на небеса. Вы когда-нибудь видели что-нибудь подобное?
      ВЕРА ИВАНОВНА (посмотрела на небо). Ой... правда... как красиво... Я уже на небо давно не смотрю, все больше под ноги, или по сторонам, чтобы случайно кто не пришиб.
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ (декламирует). ___ Одна заря сменить другую спешит, дав ночи полчаса... ___ ВЕРА ИВАНОВНА. У нас с лестничной площадки старичка одного убили, знаете как? Шел он, значит, домой, с пенсии пивка выпил, зашел во двор нужду малую справить, ну, стоит себе. А мимо какой-то парень шальной с шампанским. Хрясь его по голове.
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Зачем?
      ВЕРА ИВАНОВНА. Говорят, с любовницей поругался.
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. И что же?
      ВЕРА ИВАНОВНА. На прошлой неделе похоронили. Цветов столько было!.. От детей, внуков... и даже правнуков... Очень трогательно. Весь наш подъезд рыдал. _ Пауза. _ ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. А вот я заметил одну вещь. Все замечательные женщины почему-то пессимистки.
      ВЕРА ИВАНОВНА. Почему вы думаете, что я пессимистка?
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. А! Так вы согласны, что вы замечательная женщина?! (Смеется.)
      ВЕРА ИВАНОВНА. Ох!.. И не надоело это вам? Любезничать?
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Никогда! Умру как бедный рыцарь у ног прекрасной незнакомки.
      ВЕРА ИВАНОВНА. Поздно. Незнакомке уже шестьдесят.
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Не может быть! Впрочем, мне самому уже скоро шестьдесят три.
      ВЕРА ИВАНОВНА. Детский возраст.
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Вы думаете?
      ВЕРА ИВАНОВНА. Для мужчины?! Да у вас все еще впереди.
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Вера Ивановна, не шутите с огнем.
      ВЕРА ИВАНОВНА (насмешливо). А то что будет-то?
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Мировой пожар!
      ВЕРА ИВАНОВНА (невольно засмеялась). Болтунишка! Каким был, таким и остался... краснобаем.
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Ну, наконец-то я вас немножко развеселил. Царевна-несмеяна. Вы хоть помните, кто вас так называл?
      ВЕРА ИВАНОВНА. Витька Шильман, не знаю, где он теперь...
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. В Америке, должно быть, где ж ему и быть, бедолаге.
      ВЕРА ИВАНОВНА. Хороший был мальчик. Скромный. И ухаживал так... тихо, вежливо. Не то, что...
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Вы хотите сказать - я?
      ВЕРА ИВАНОВНА. Вовсе нет. Вы за мной не ухаживали. Вам всегда нравилась эта высокая Лена из десятого "б".
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Все-то вы помните...
      ВЕРА ИВАНОВНА. Помню. Потому что... _ Пауза. _ ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ (улыбаясь). Потому что вы были немножко в меня влюблены.
      ВЕРА ИВАНОВНА. Глупости! Да как вы можете? Кто вам это сказал!
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Как - кто? Вы. Вы написали мне письмо. Такое страстное романтическое послание в духе Татьяны к Онегину...
      ВЕРА ИВАНОВНА. Это неправда!
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Как неправда? Витька Шильман и передавал.
      ВЕРА ИВАНОВНА. Это... не я! Это не мое! Оно не было подписано!
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Витька сказал, ваше...
      ВЕРА ИВАНОВНА. Витька - подлец! Я ему не велела ничего говорить!
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ (смеется). Верочка, ну что же вы так горячитесь? Ну и написали, и что ж тут такого криминального?
      ВЕРА ИВАНОВНА (чуть не плача). Не писала я ничего! Это враки.
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Ну хорошо, успокойтесь. Успокойтесь, Вера Ивановна, ну, не писали. А все же мне приятно, что такая замечательная девушка когда-то проявляла к моей персоне, так сказать, интерес...
      ВЕРА ИВАНОВНА. Между прочим, могли бы и ответить.
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Так ведь дурак был, Вера Ивановна. За Ленкой из десятого "б" волочился, и что в ней, долговязой, только нашел? Затмение, истинно говорю вам, затмение. _ Оба смеются. _ ВЕРА ИВАНОВНА. Вот вас Бог и наказал. За меня.
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Возможно.
      ВЕРА ИВАНОВНА. Это я шучу.
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Кто знает, может, и за вас.
      ВЕРА ИВАНОВНА. Да вы тогда многим девушкам нравились. Вы когда читали "Стихи о советском паспорте", у меня по спине мурашки бегали.
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Неужели? Я их и на экзамене во МХАТ читал.
      ВЕРА ИВАНОВНА. И что?
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Приняли. С первого раза.
      ВЕРА ИВАНОВНА. Это я помню. Тетка ваша всем во дворе хвасталась. Я тогда, как вы в Москву уехали, всю ночь проплакала. Потом уж только в кино... два раза видала. И все. (Пауза.) Пойду я, Павел Сергеевич, потихоньку... До свиданья... Может, когда-нибудь еще...
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Вера Ивановна... послушайте... мне так не хочется с вами расставаться... Голубушка! Ой, простите... я чувствую, что это все... не случайно... Если бы вы... Женщины так великодушны!.. Я вас очень прошу... не оставляйте меня! Вера Ивановна! Пожалуйста! Мне очень одиноко... До утра!..
      _Картина третья_ _ По заброшенному дому, где живет теперь Павел Сергеевич, медленно в темноте пробирается пожилая пара. Слышны только их голоса и вскрикивания Веры Ивановны. _ ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Осторожнее!
      ВЕРА ИВАНОВНА. Ой, я же ничего не вижу!
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Держитесь за меня.
      ВЕРА ИВАНОВНА. Да тут ноги переломаешь, пока... ой!
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Ничего, привыкнете.
      ВЕРА ИВАНОВНА. Да зачем это мне привыкать! Ой!
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Я же предупреждал. Руку давайте. Сейчас налево - и дверь. (Открывает дверь.) Милости просим. _ Вера Ивановна робко заходит в квартиру, за ней следом Павел Сергеевич. _ ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Вот, мои апартаменты. Я даже по такому случаю свет зажгу.
      ВЕРА ИВАНОВНА. Ой, а вдруг кто-нибудь с улицы увидит?
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. И что?
      ВЕРА ИВАНОВНА. Милиция... Прогонят еще...
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. А! Надоело всего бояться. Давайте наплюем на все и устроим маленькую иллюминацию в честь нашей встречи. (Зажигает везде свет.)
      ВЕРА ИВАНОВНА. Ой, здорово! А у меня как раз последняя перегорела... В настольной лампе.
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Я вам подарю. Все!
      ВЕРА ИВАНОВНА. Мне все не нужно.
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Верочка, я хочу сказать...
      ВЕРА ИВАНОВНА. Ой, как здесь интересно!.. А можно, я вас спрошу?.. Почему вы, собственно... здесь живете?
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Так получилось. (Пауза.) Это долго, Вера Ивановна. И поверьте, неинтересно. Впрочем, я вам, может быть, когда-нибудь и расскажу. А сейчас давайте-ка лучше поставим чай. Я, честно говоря, продрог.
      ВЕРА ИВАНОВНА. А у вас есть? В смысле - заварка?
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Нет... Я, собственно, имел в виду кипяток...
      ВЕРА ИВАНОВНА. Послушайте, вы что, действительно голодаете?
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Так получилось, Вера Ивановна, не огорчайтесь. У меня, видите ли, пенсию украли, сам не знаю, как это могло произойти? Шел из сберкассы была, прихожу домой - уже нет. Но вы не волнуйтесь, я уже скоро получу, через тринадцать дней.
      ВЕРА ИВАНОВНА (достает из сумки пачку чая). Вот, возьмите.
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Вера Ивановна! Да что вы! "Индийский"!
      ВЕРА ИВАНОВНА. Берите, берите, не стесняйтесь. Не пить же, в самом деле, кипяток.
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Мне ужасно стыдно. Получается, я вас пригласил, а сам...
      ВЕРА ИВАНОВНА. Ничего. Разбогатеете - отдадите.
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Обязательно! Я обязательно вам отдам! Я, Вера Ивановна, исключительно только в долг! Всегда все до копейки, исключительно до копейки. В этом отношении я педант
      ВЕРА ИВАНОВНА. Да что вы, Павел Сергеевич, в самом деле считаетесь, даже неприятно...
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Нет, Вера Ивановна, голубушка, теперь не те времена. Это теперь не то, что раньше, это же надо понимать, у любого встречного-поперечного закурить не возьмешь. Это раньше к кому хочешь: здрасьте-пожалуйста - и сыт, и пьян, а нынче совесть надо иметь...
      ВЕРА ИВАНОВНА. Да бросьте вы, и теперь все то же самое. Или вы думаете, русского человека ценами запугаешь? Да провалитесь вы! А мы ходили друг к другу в гости и будем ходить.
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Вот это совершенно справедливо, Вера Ивановна. Я тоже так считаю. Последнюю корку хлеба разделим и на цены ваши наплюем. Вот так мыслит весь бывший советский народ. Мы с вами теперь живе-ем! Чай "Индийский" у нас есть...
      ВЕРА ИВАНОВНА. Вот еще что у нас есть! (Достает бутылку водки.)
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Вера Ивановна, уберите!
      ВЕРА ИВАНОВНА. Почему?
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Уберите! Вы с ума сошли, это разорение. Я не хочу!
      ВЕРА ИВАНОВНА (упрямо). А я хочу. Я, может быть, гуляю! У меня, может быть, сорок лет праздника не было! Вы что, откажете женщине в удовольствии?
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Я? Никогда! Вера Ивановна, я в восхищении. Снимаю шляпу! А у меня вот что зато есть! Яблочко! Раз! (Достает из своей сумки.) И вот еще что - мы тоже не лыком шиты - два!
      ВЕРА ИВАНОВНА (восторженно). Боже мой! Шоколад! Я уже сто лет... Импортный! С орехами! Павел Сергеевич, откуда?
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Американка одна презентовала.
      ВЕРА ИВАНОВНА. Как?
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. От вас не скрою. Стою я, значит, на своем углу, ну, народ всякий туда-сюда. Кто подает, кто так, мимо. Вдруг слышу - смех такой... ну, в общем, не наш смех. Гляжу - две дамы идут, тоже, смотрю, не наши. Ну, хорошо, они идут, я стою. Вдруг одна другой на меня ручкой показывает и лопочет что-то, та сумочку открывает и, веришь-нет, доллар мне в шляпу кладет! Я от неожиданности ошалел малость, но сразу сообразил, головой машу, нет, мол, мадам, доллар - ноу, нафин, фенькью вери мач, спасибо, мол, большое, но мы, русские, тоже имеем свою дворянскую честь. Короче - не взял. Тут они еще пуще залопотали, такие довольные, смеются, будто я им этот доллар сам подарил. Ну, та и говорит: "Момент, сэр", - лезет обратно в сумочку и достает вот это. "Фо ю вайф", - говорит и тычет мне в шапку. Тут уж я не выдержал, взял и ручку поцеловал, за "вайф". Я же этот "вайф" с пятого класса помню, жена значит в переводе. Ну, тут уж мы и разговорились с ней запросто: "Петербург бьютифул", - говорю. Она: "О, йес, йес". "Ельцин-Горбачев - вери гуд". Те опять: "Гуд, мол, гуд!" А про себя думаю, какой же это к растакой матери гуд, если буханка черненького уже за четыре цифры перевалила. Но виду не показываю, что в подтексте держу, надо ж, думаю, наше чокнутое правительство поддержать. Ну, поговорили так и разошлись в полной друг от друга приятности. Я их еще и в гости пригласил. Сюда. Может, придут. Они страсть какие любопытные, мы ж для них вроде обезьян. Вот такой, дорогая Вера Ивановна, анекдот. Так я пойду теперь на кухню чайник поставлю. (Уходит.). _ Вера Ивановна со смешанным чувством удовольствия и опаски продолжает осматривать квартиру. _ ВЕРА ИВАНОВНА. Павел Сергеевич, а если они ремонтировать начнут, куда ж вы?
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. У нас, Вера Ивановна, пол-Петербурга пустых домов, не пропадем. (Возвращается.) Вот и стаканы, рюмочек, к сожалению, не имею.
      ВЕРА ИВАНОВНА. Вы, я вижу, обзавелись хозяйством...
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Купил кое-что, правда, еще по старым ценам успел. Сейчас-то конечно... если бы сейчас начинать жизнь, то уж и не знаю...
      ВЕРА ИВАНОВНА. В нашем возрасте, это да... А ведь есть и женщины, и дети, которые вот так...
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Все у нас есть, Вера Ивановна. Кроме порядка.
      ВЕРА ИВАНОВНА. Наливайте, Павел Сергеевич. Закуска готова. (Подает тарелку с нарезанным яблоком и разломанными дольками шоколада.)
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Ух, как красиво! Что значит женская рука...
      ВЕРА ИВАНОВНА. Вы бы моих пирожков отведали, тогда бы сказали.
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Не верю. Не может быть. Неужели еще на свете какие-то женщины пекут еще какие-то домашние пирожки?
      ВЕРА ИВАНОВНА. Вот нарочно вам привезу отведать.
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Вера Ивановна, я ведь и заплакать могу, от умиления сердца.
      ВЕРА ИВАНОВНА. Мы еще с вами не выпили, погодите.
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ (наливает, поднимает стакан). За нашу встречу! За те чудеса, которые освещают нашу жизнь, за вас, Верочка! За вашу добрую душу, не зачерствевшую в наших суровых военных буднях! За вечную женственность, которой я не устану до конца моих дней поклоняться! За...
      ВЕРА ИВАНОВНА. Довольно, Павел Сергеевич. Давайте по порядку. За встречу! (Чокаются, выпивают.) Фу, гадость какая!
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. А вы яблочком сразу, яблочком. И шоколадкой. (Выпивает, крякает от удовольствия.) Хорошо!
      ВЕРА ИВАНОВНА. И чего они только туда кладут?
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Я однажды ликер пробовал итальянский. Это, я вам скажу, вещь! Это можно сразу умирать.
      ВЕРА ИВАНОВНА. Ой, а я, кажется, уже...
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Ну, это не страшно.
      ВЕРА ИВАНОВНА. Голова так закружилась, закружилась, и повело...
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Уложим вас до утра. Кровать имеется.
      ВЕРА ИВАНОВНА. Да Боже упаси! Мне ж на работу... А вы, Павел Сергеевич, что же, не работаете нигде?
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Я работал. Сторожем. В прошлом месяце сократили.
      ВЕРА ИВАНОВНА. Хотите, я у нас в госпитале спрошу? Санитаром пойдете?
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Санитаром?
      ВЕРА ИВАНОВНА. Работа, конечно, тяжелая, но ничего, наши женщины справляются.
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Что ж, можно и санитаром. Вообще-то, Вера Ивановна, у меня мечта есть. Уехать я отсюда хочу.
      ВЕРА ИВАНОВНА. В Америку?
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Зачем в Америку? Что ж теперь, кроме Америки, и ехать некуда? Земля у нас большая. Хоть и отвалились куски, которые наши деды-прадеды кровью и потом... а все ж землицы-то еще о-го-го! Бог не обидел. На землю захотелось, Вера Ивановна. Перед тем как в землю совсем, захотелось еще на земельке немножечко не заплеванной, не затоптанной пожить...
      ВЕРА ИВАНОВНА. Хорошо бы...
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Ведь я всю крестьянскую работу делать могу, плотничать, столярничать, пахать, косить, у меня и здесь садоводство было, сам все построил, домик, огород...
      ВЕРА ИВАНОВНА. И где же оно теперь?
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Дочкам оставил... А! Чайник! _ Бежит на кухню, потом снова возвращается с чайником _ ВЕРА ИВАНОВНА. Смотрю я, хороший вы человек, Павел Сергеевич. Как же это вы говорите, жена вас бросила?
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Да уж так... женился, видно, не на той... Это ж ведь женитьба - такая вещь серьезная, это ж потом только начинаешь понимать, как жизнь пройдет. А в молодости что? На красоту соблазняемся, на внешность.
      ВЕРА ИВАНОВНА. Она красивая была?
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ (вздыхает). Красавица. Вышла за меня, потому что я тогда главную роль в кино получил, перспективным женихом оказался. Знаете, приемы, встречи, банкеты и прочая чепуха. Ну, ей лестно, она это все прямо обожала. Ахи, охи, комплименты, поклонники. Потом как-то все это разом кончилось.
      ВЕРА ИВАНОВНА. Почему?
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Не знаю. Так часто бывает... Денег не стало. Я, естественно, запил. Ну, она женщина решительная. Видит - ошиблась. Не долго думая, бросила все и укатила. Лене, дочери нашей, было пять, Катеньке только три. Так я стал отцом-одиночкой. (Пауза.) С другой стороны как на все посмотреть... Если б она тогда не ушла, я бы, может, окончательно спился. Но меня это потрясло, понимаете?.. То, что ушла - само собой, все ж таки я ее... мне казалось тогда, любил... а потом, нет... меня эта ответственность протрезвила. За детей. Понимаете? За дочек моих... Как подумаю, бывало, что они без матери остались... так сердце и перевернется. Все им отдавал. Верите - нет. Все бросил. Все это актерство, кино, на все наплевал, в порт устроился, грузчиком, где больше платили, туда и пошел. Как зверь вкалывал, на доске почета висел. В профсоюз выбрали. Все меня - в пример. Женщины - как мухи, простите, на мед липли. А у меня - как отрезало. Никого не хотел. Работа - дочки, работа дочки. Все самое лучшее - им покупал, одежду там, игрушки, фрукты, что б ни в чем они у меня отказа не знали. На юг каждый год возил. На Черное море.
      ВЕРА ИВАНОВНА. А жена, что же, так и не объявилась? _ Пауза. _ ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Написала однажды. Что от прав своих материнских отказывается, просит ее забыть и простить. Встретила, мол, хорошего человека, сын у них и все прочее...
      ВЕРА ИВАНОВНА. А вы что?
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Написал, что тоже встретил хорошую женщину и прошу впредь не беспокоить.
      ВЕРА ИВАНОВНА. И больше вы так и не встречались?
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Слушай дальше. Через семь лет - звонок. А мне уже с предприятия квартиру дали, телефон, все, как король живу. Слышу - в трубке женский голос и вроде плачет. Ничего не пойму. - Кто это? - спрашиваю? - Люся. - Какая такая Люся? - Жена твоя. - Сердце у меня так и оборвалось. Все, думаю, приехала от меня дочек забирать. А муж ее новый - капитан дальнего плавания, богатый, видать. - Что, - говорю, - тебе надо? Если детей хочешь назад, не дам! Хоть застрелись. - Та опять в слезы. Насилу толку от нее добился. Развелась она со своим капитаном. Приехала с сыном обратно ко мне проситься. Вот так! Обгулялась, видно, совсем, капитан-то ее и...
      ВЕРА ИВАНОВНА. А ты - что ж?..
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ (сурово). Не принял! (Пауза.) - Утоплюсь, - говорит, - если не простишь. Вместе с сыном в Неве утоплюсь. - Топись, - говорю, - не жалко.
      ВЕРА ИВАНОВНА. Неужто так и сказал?
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Так и сказал! Ничего, поплакала, да и уехала обратно. На Дальний Восток. А чего ей? Нашла еще какого-нибудь дурака. Баба видная. (Пауза.) Месяц после этого спать не мог. Все во мне всколыхнулось. Жениться даже хотел. Да все как-то, знаешь, по душе никого... Вот этак промучился я еще лет эдак пять, а тут моя старшая. - Папа, я замуж выхожу. - Что за человек, дочка? Коли хороший - выходи. Площадь позволяет. Свадьбу справим. - А мы, говорит, - отдельно хотим жить. - Ну, обидно мне это, конечно, слышать, но смирился, терплю. Познакомились. Парень, вроде, ничего. Политехнический вместе с ней кончает, оба инженеры, значит. Что ж, думаю, ладно, пусть по-своему живут, как хотят. Разменял. Им однокомнатную, нам с Катериной однокомнатную. Не успели переехать, да обжиться, Катька моя. - Пап, я тоже замуж выхожу. Ну, что ты сделаешь?! Известно, девки, надо выходить, пока берут. Снова разменял. Им комнату в коммуналке, мне комнату в коммуналке. Тут старшая дочь стала подъезжать лисой. - Папа, давай съезжаться. Тебе на пенсию скоро, а у нас маленький, посидишь с ним, поможешь. - Я и рад, дурак. Кто ж это с внуком посидеть откажется? Съехались. Ну, живем, все ничего. Года через три еще внук родился. Вроде уже тесновато. На кухню меня переселили, на раскладушку, но ничего, не жаловался, в тесноте да не в обиде. Я во внуках, сама понимаешь, души не чаял. Старший уже подрастать стал, в школу пошел, младший в садик. Я, пока их никого, и в магазин, и приберусь, и сготовлю. Только смотрю - все не в прок, все моя дочь недовольна. Дальше - пуще. Может, думаю, с мужем чего. Да вроде нет, с ним все - тю-тю-тю, а ко мне как мегера, как подменили. Потом уж, конечно, догадался... вернее, как? Я в туалете сидел, а они на кухне разговаривали, все слышно. Вот, мол, уж так я ей надоел, сил нет, другие старики, как мухи мрут, до пенсии не дотягивают, а я значит, как бык, никакая зараза меня не берет. Хоть бы он, говорит, сдох! (Перехватило дыхание.) Это про меня значит. Как услышал я это... Вера!.. Как я сквозь землю не провалился, не знаю, встал, руки трясутся, штаны не могу застегнуть, ком в горле застрял, душит, задыхаюсь прямо. Стою - ни жив, ни мертв, выйти из туалета не могу, ноги как ватные, как же, думаю, я теперь в глаза им посмотрю? Ведь это ж как стыдно-то будет! А я-то, старый дурак, все никак догадаться не мог, что мешаю им, своей семьей пожить не даю, площадь лишнюю занимаю... ах ты, штука-то какая! Не помню, как я из туалета выбрался, наутро они все кто куда, я вещички свои собрал, да и ушел. Прихожу к младшей дочери Катерине. Так и так, говорю, хочу у тебя теперь пожить, пустишь - нет? А они уже тогда с мужем квартиру получили, двухкомнатную, и дочка у них народилась, Машенька. Ну, тут она и раскудахталась: что, да как, да почему, да зачем я от Лены ушел? Я молчу. Рассказывать не стал. Позориться не захотел. - Ладно, поживи, говорит, - папа, куда ж тебя, не на вокзале ж ночевать. - Живу. День живу, два живу, неделю живу, теперь уж живу, да оглядываюсь. Смотрю, нервничает моя Катерина. Знать ей, вишь ты, охота, насколько это я к ней причалил? - А на всю оставшуюся жизнь, - говорю. - Ну, это, - говорит, - папа, смешно, нам самим тесно. - Стала это она с Еленой перезваниваться, старшая кричит, что их четверо, повернуться негде, младшая, что у нее дочь нервная, ей врач отдельно жить прописал. Долго они так собачились, наконец, бросила моя Катерина трубку, да и говорит: - Ну, добился своего? Отравил мне жизнь? Радуйся! Правильно от тебя мать наша сбежала, идиот! (Пауза.) Вот, значит, доченьки меня так и отбрили. Ну, я поклонился ей низко так и говорю. - Прости меня, доченька, что всю жизнь на вас положил, все вам отдавал, все, больше уж отдавать нечего, последнее осталось - освободить вас от себя. Прощайте и живите с миром, если совесть позволит. - Молчит, ни слова в ответ не сказала. Я снова вещи собрал, еще и чемодан распаковать не успел... Ну и все. Ушел. Сначала на вокзале ночевал, потом стал себе в пустых домах квартиру приискивать... Вот так. _ Пауза. _ ВЕРА ИВАНОВНА. Да... жизнь... Я-то еще, слава Богу, в своем доме живу. Еще никто на улицу не прогнал. Да и кто прогонит, Паша! Я ж им во как нужна! Я же им позарез! Я же лошадь, Пашенька, понимаешь? Лошадь! Я же всю жизнь их везу, везу, везу, теперь уже тащусь, правда, а все везу! Они ж без меня... Дочка злая, ой, Паша, слова не скажи, все только по шерстке, или молчи или по шерстке. А я ее жалею, ой, Пашенька, как же я ее жалею, дуру свою непутевую, она ж совсем у меня, глупенькая, спилась. И мужики у нее самая шваль... с пьяного угла все. А начнешь говорить что: "заткнись", да дура, ну и нецензурщина, других слов у нее для матери нет. А я терплю. Потому - куда денешься? Дочь на улицу не прогонишь.
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Как же это ты ее проглядела?
      ВЕРА ИВАНОВНА. А как проглядела. Весь день, бывало, на работе. Что она, как? Со школы придет, все одна, ничего не знаешь. Постарше стала, заленилась, смотрю - двойки да тройки, школу стала пропускать, как вечер - так на улицу. Ну, а на улице - известно что. Мат, да курево, да пьянки. Я уж и бить пробовала. Так она мне... сдачи дала, кому сказать - так стыдоба. Дочка матери в волоса вцепилась и давай мутузить. С тех пор я ее не трогаю, живет своим умом, как хочет... В пятнадцать лет аборт сделала. Ну? Что ты с них хочешь? Я уж с ней и лаской, и все... нет, как волчонок, я уж до чего дошла, в церковь стала ходить к батюшке, ну, отслужили мы молебен, вроде ничего, подутихла малость, училище кончила на парикмахера, работать пошла, я уж на цыпочках хожу, каждый день бегаю к Николаю Угоднику свечи ставить. А потом как закрутилась!.. Спуталась, сперва с одним, да женатым, да снова аборт и пошло-поехало. Столько детишек в себе сгубила, так это и не сосчитать, а ведь это все, батюшка говорит, убийства. Я уж молюсь, так молюсь за нее. Уж не знаю, как ее Господь- то, простит ли? Алешеньку нашего случайно родила, это уж она проглядела. Сперва и брать-то его из роддома не хотела, ну, тут уж я ей всыпала, если, говорю ты, паскудина такая, ребенка своего здесь бросишь, я тебя своими руками придушу, из дому выгоню, пропадай под забором, сука поганая, прости, Господи!.. (Пауза.) А вот видишь, как нас Господь наказал, Алешенька-то у нас без ножек остался, после полиомиелита.
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Да что ты!..
      ВЕРА ИВАНОВНА. Ему уж восьмой годик пошел, а он все в креслице сидит. А какой мальчик золотой! Какой умненький мальчик! Я уж все сердце надорвала. Умри я, что с ним будет? Пропадет. Сгноят его в инвалидных домах.
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Тебе, Вера, жить есть ради кого, а мне...
      ВЕРА ИВАНОВНА. Если б не Алешка, уехала бы я... тоже, как ты говоришь, на землю... Я иной раз лежу так в постели, не спится. То сосед за стеной буянит, то своя собутыльников приведет, долго так уснуть не могу, все думаю: и это все? Скоро ведь умирать, а жизнь-то вся сквозь пальцы и протекла, и ничего-то хорошего на мою долю не досталось, ничего!.. Мужиков нынче, сам знаешь, порядочных нет, а которые остались, так тех бабы за собой на веревочках водят. А вообще был у меня один... солдатик, на четырнадцать лет моложе. Сирота. В госпитале нашем лежал. Выходила я его, он и прилепился... Два года мы с ним встречались, ну, а потом я его прогнала, что уж позориться на старости лет... Вот и вся моя бабская жизнь на этом закончилась. Невесело, да?
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Невесело.
      ВЕРА ИВАНОВНА. Несчастливые мы с тобой, Паш, оказались.
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. А счастливых-то нынче и нет. Ты погляди, что вокруг делается. Я раньше как-то не замечал, а теперь вижу. Тяжело люди живут.
      ВЕРА ИВАНОВНА. Сами мучаются и друг дружку мучают. Отчего это так, Паша?
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Россия...
      ВЕРА ИВАНОВНА. Так что?
      ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Бога свергли, царя убили, а русский человек без Бога - хуже скотины. Это не я сказал, это один философ сказал.
      ВЕРА ИВАНОВНА. А мне иногда так всех жалко! Кошка из подворотни грязная выйдет - и та с бельмом, да Господи Боже мой, что ж это такое! А дочку мою заблудшую как жалко, ведь она у меня до пятого класса отличницей была, в школе ее синеглазкой звали. А кашляет она как от своего проклятущего курева! Мне мой Алешенька как-то говорит. - Ты мне, бабушка, больше мороженое не покупай. Что ж так, Алешенька? - Давай, - говорит, - лучше маму летом на юг отправим, чтобы она кашлять перестала. - Вот как дите рассуждает. (Вытирает глаза.)