Несмотря на удаленность от центра, Крестовская застава в конце XIX начале XX века имела облик оживленного городского рабочего района, а не глухой и сонной окраины.
      В 1890 году до Крестовской заставы провели линию конки, в 1914-м пошел трамвай.
      В 1892 году на месте бывшей Крестовской заставы встали могучие сорокаметровые водонапорные башни Мытищинского водопровода, построенные по проекту архитектора М.К.Геппенера, инженерные расчеты башен делал инженер В.Г.Шухов. Нижние пять этажей в них занимали различные служебные помещения, верхний этаж каждой башни был резервуаром, вмещавшим сто пятьдесят тысяч ведер. Из резервуаров Крестовских башен вода шла в центр города самотеком. С 1896 по 1914 год в одной из башен помещался созданный по инициативе Городской думы Музей московского городского хозяйства - предшественник нынешнего Музея истории Москвы, затем переведенный в другое помещение.
      Архитектор чутко уловил символическое значение этого места и воплотил его в своем проекте: его две башни, общим силуэтом напоминающие старинные крепостные башни, какими были и Кремлевские до ХVII века, до того как на них установили шатровые завершения, создают образ заставы, въезда в город, а строгая красно-кирпичная кладка, расцвеченная имитирующей белокаменную резьбу белой покраской наличников, межэтажных поясов и верхнего аркатурного яруса, заставляла вспомнить русскую архитектуру ХVII века.
      В 1897 году началось строительство железнодорожной линии в Прибалтику, к незамерзающему латвийскому порту Вентспилс. Это название в тогдашней русской транскрипции звучало как Виндава. Поэтому московский пассажирский вокзал этой линии, построенный в 1899 году у Крестовской заставы в западной части площади, стал называться Виндавским.
      Этот вокзал, построенный по проекту архитектора Ю.Ф.Дитриха, очень понравился москвичам. В газетах появились хорошие отзывы. Здание Виндавского вокзала, в отделке фасадов которого были использованы элементы традиционного русского стиля дворцов ХVII века, очень красив и наряден. Он составил с Крестовскими башнями интересный и гармоничный ансамбль.
      Реконструкция вокзала в 1994 году вызвала у москвичей большую тревогу, поскольку "реконструированный" до этого Курский вокзал - также замечательное архитектурное произведение - был превращен в унылую "стекляшку". К счастью, Виндавский (с 1930 года - Балтийский, затем Ржевский, с 1946 года - Рижский) вокзал сохранил свой облик, и мы сейчас можем любоваться его первозданной красотой.
      В начале XX века в восточной части площади возник рынок.
      До 1940-х годов его называли Крестовским, затем он стал Рижским. В конце 1980 - начале 1990-х годов ему выпала роль стать первенцем нашей рыночно-криминальной экономики, именно он познакомил москвичей с новым для них понятиями: рэкет и рэкетир. В 1991 году корреспондент одной из московских газет писал: "Рижский рынок включает в себя огромные околорыночные территории, где, как говорят, можно купить все: от гвоздя до самолета". Тогда его называли и "оплотом московской рыночной экономики", и "сборищем хапуг, мошенников, торговцев и спекулянтов всех рангов", "раковой опухолью района" (слова районного руководителя), "Нью-Хитровкой"... В 1991 году палатки и балаганчики Рижского рынка были снесены милицией. После реконструкции Рижской барахолки над зданием рынка была установлена надпись с его названием лучших прежних времен: "Крестовский рынок".
      В первые десятилетия XX века сложилась принципиальная планировка Крестовской площади. Организующую роль, уместность и красоту Крестовских башен прекрасно понимал и чувствовал крупнейший советский архитектор Г.Б.Бархин. Разрабатывая по генплану 1935 года реконструкцию района, прилегающего к ним, он делал башни его композиционным центром и в то же время эффектным завершением проспекта, идущего из центра.
      Но в конце 1930-х годов в связи с реконструкцией водопровода "миновала надобность в мешавших движению башнях, - пишет историк Москвы П.В.Сытин (кстати сказать, первый заведующий городского музея, помещавшегося в башне), - поэтому они были в 1939 году снесены". С их сносом город лишился архитектурно организованной красивой площади.
      В 1851 году сразу за Крестовской заставой, отрезая от нее Закрестовье, прошла линия железной дороги Москва - Петербург. Сначала, когда движение было небольшим, через пути был устроен переезд, позднее проложен путепровод. В 1937 году был построен ныне существующий. По проекту этот путепровод должны были украшать фонтаны - как воспоминание о Мытищинском водопроводе, но со сносом водонапорных башен этот элемент украшения стал неуместен.
      В 1947 году площадь Крестовской заставы переименована в Рижскую, что, казалось бы, должно было окончательно стереть память о том, что здесь в течение трех веков был въезд в город, была застава. Но и теперь, когда въезжаешь на Крестовский путепровод, совершенно определенно испытываешь ощущение, что минуешь какую-то границу, что впереди, в Закрестовье, город совсем другой, чем оставшееся за спиной Предкрестовье.
      Однако вернемся к тем временам, когда Крестовская застава была не воображаемой, а настоящей границей города.
      С нашими богомольцами - мальчонкой Ванюшей (будущим известным писателем Иваном Сергеевичем Шмелевым, описавшим этот богомольный путь к Троице), дедушкой Горкиным, Домной Парфеновной с внучкой Анютой, бараночником Федей и кучером Антипушкой мы расстались на Никольской. А они миновали Сретенку, прошли под Сухаревой башней, "где колдун Брюс сидит, замуравлен на веки вечные", и вышли на Мещанскую.
      "Идем Мещанской - все-то сады, сады. Движутся богомольцы, тянутся и навстречу нам. Есть московские, как и мы; а больше дальние, с деревень: бурые армяки-сермяга, онучи, лапти, юбки из крашенины в клетку, платки, поневы, - шорох и шлепы ног. Тут и бочки - деревянные, травка у мостовой; лавчонки - с сушеной воблой, с чайниками, с лаптями, с квасом и зеленым луком, с копчеными селедками на двери, с жирною "астраханкой" в кадках. Федя полощется в рассоле, тянет важную, за пятак, и нюхает: не духовного звания? Горкин крякает: хоро-ша! Говеет, ему нельзя. ("Астраханка" астраханские селедки; вдоль дороги на Мещанской продавались не обычным способом - на вес, - а поштучно - каждая селедка в бочке стоила пятак или гривенник, по цене, установленной продавцом, причем покупателю предоставлялась возможность самому выбрать и достать из бочки понравившуюся селедку. "Не духовного звания", то есть не "с душком", не тухлая. - В.М.).
      Вот и желтые домики заставы, за ними даль.
      - Гляди, какие... рязанские! - показывает на богомолок Горкин. - А ушками-то позадь - смоленские. А то тамбовки, ноги кувалдами...
      Тележка состукивает на боковину, катится хорошо, пылит. Домики погрязней, пониже, подальше от мостовой. Стучат черные кузницы, пахнет угарным углем.
      - Прощай, Москва! - крестится на заставе Горкин. - Вот мы и за Крестовской, самое богомолье начинается..."
      То, что именно с этого места "самое богомолье начинается", было общероссийским убеждением. Здесь была последняя городская остановка. Когда-то князья и цари здесь переодевались в дорожное платье. Простой люд также переодевался, вернее, переобувался: богомольцы снимали сапоги, в которых шли по городу, и надевали лапти. Еще в начале ХХ века у Крестовской заставы шла бойкая торговля лаптями для богомольцев.
      Здесь самое место поговорить о богомольных путешествиях к Троице и о богомольцах.
      Паломничество в Троице-Сергиеву лавру с самого основания Сергиева монастыря, с ХIV века, всегда занимало большое место в духовной жизни России и каждого русского человека.
      Царские богомольные походы к Троице - любопытная и красочная страница старинного царского быта. Начало этой традиции положил князь Дмитрий Донской, ездивший к Сергию Радонежскому перед Куликовской битвой за благословением. И с тех пор, как говорит Н.М.Карамзин, "часто цари русские езжали и ходили на богомолье испрашивать победы или благодарить за нее Всевышнего в обители, основанной святым мужем и патриотом: сердце его, забыв для себя все земное, желало еще благоденствия Отечеству".
      Особенно часты царские троицкие походы бывали в царствование Алексея Михайловича.
      Царские походы к Троице совершались по установленным правилам и обычаям. Царь загодя назначал время похода, после этого в монастырь скакали гонцы с известием о его грядущем приезде. Предупрежденное монастырское начальство отряжало крестьян исправлять дорогу и чинить мосты. А надобно сказать, что Троицкая дорога, из-за глинистой почвы постоянно портившаяся, всегда требовала починки. Дворцовое ведомство посылало в царские путевые дворцы, которых до Троицы было пять, дворцовых служителей: сытников, стольников, постельничих и других - с постельным бельем, с посудою, с разъемными столами, стульями, с провизией и питием, с разными другими, необходимыми в царском обиходе вещами. Специальные обозники на всем пути приготовляли места для слазок, где царь, его семейство и приближенные выходили из карет, чтобы поразмяться, пройтись по дороге пешком. На слазках ставили парчовые шатры, чтобы государь мог отдохнуть в тени и прохладе.
      Сам царский поезд также следовал в установленном порядке. Открывал шествие отряд стрельцов с блестящими алебардами. За ним следовала царская колымага - большая тяжелая карета на высоченных колесах, запряженная шестью или бульшим количеством рослых лошадей. Управлял лошадьми бородатый кучер, державший в руке позолоченный бич. По сторонам кареты ехала верховая царская стража - вершники. Колымага двигалась медленно, шагом. За царем в карете поменьше ехали царица и все члены царской семьи, а за ними в крытых повозках в последовательности, определяемой чинами и положением сидящих в них, следовали государственные и придворные чины, а также женщины, составлявшие двор царицы. Заключал поезд длинный обоз с разной утварью и съестными припасами.
      Царские троицкие походы имели сложный ритуал, красочные обычаи, они играли большую роль в жизни царского двора, потому что, несмотря на благочестивую цель, участники походов не забывали про политику.
      На остановках в путевых дворцах и по пути устраивались различные развлечения, царя тешили скоморохи, борцы, силачи, охотники. Сохранилось любопытное прошение конюха Петрушки Федотьева, поданое им царю Михаилу Федоровичу в 1635 году:
      "В нынешнем, государь, году сентября 29-го де идучи от Живоначальной Троицы из Сергиева монастыря, тешил я, холоп твой, тебя, государя, под селом Пушкиным, и медведь меня, холопа твоего, ломал и драл и изодрал на мне платьишко и меня едва не изувечил насмерть... Вели, государь, мне выдать по своей государевой милости на платьишко... Царь государь, смилуйся, пожалей".
      Царь распорядился выдать Петрушке в возмещение его убытков "сукно доброе".
      Вообще, необходимо иметь в виду принципиальное отличие психологии путника старого времени и нынешнего: прежде путник в дороге жил полнокровной жизнью, поэтому-то так обильны рассказы о путевых случаях и встречах в старых мемуарах; сейчас же в дороге не живут, а пережидают, когда доедут до места. И тут получается парадокс: скорость перемещения увеличилась в сотни раз, а время полноценной жизни сократилось.
      Совершать паломничество в Троице-Сергиев монастырь, строго говоря, следовало пешком, потому что сам Сергий "никогда не ездил на коне". Но, снисходя к слабости человеческой и разным обстоятельствам, разрешалось и ехать, однако в серьезных случаях предпочтительнее был пеший поход.
      Иногда и цари ходили к Троице пешком. Известно, что царь Алексей Михайлович один или два раза совершал такие пешие паломничества. Свой способ соблюсти народный обычай придумала Екатерина II, когда в одно из своих пребываний в Москве решила посетить знаменитый подмосковный монастырь, сходить на богомолье. В окружении большой свиты она доходила до заранее намеченного места, там ее ждал экипаж, на котором она возвращалась в Москву. На следующий день ее привозили на то место, до которого она дошла накануне, и она шла дальше пешком. Потом опять ехала в Москву, и все повторялось в том же порядке.
      Так же, как царские, многолюдны и торжественны бывали походы в Троицу патриархов.
      В XIX веке русские императоры тоже иногда совершали поездки в Троице-Сергиеву лавру, но они уже не имели прежней красочности и носили официальный характер.
      Зато не иссякал поток паломников, принадлежащих к низшим и средним сословиям. Эти богомольцы, по свидетельству многих современников, составляли значительную часть проходящих и проезжающих через Крестовскую заставу.
      "Представьте себе, какая толчея была у Крестовской заставы, когда в течение двух месяцев пройдет через нее триста тысяч человек одних богомольцев! - пишет в своих воспоминаниях П.И.Богатырев. - Ведь это пять тысяч человек в день, не считая других людей, следующих этим трактом.
      А через Крестовскую заставу проходили все богомольцы, потому что и дальний и ближний богомолец считал своею священною обязанностью поклониться прежде всего Московской святыне (то есть побывать в московских храмах и поклониться московским чудотворным иконам. - В.М.), и уже потом идти к Преподобному. Останавливались у заставы главным образом ночевать, чтобы уже ранним утром тронуться в путь..."
      Среди богомольцев путешествия к Троице разделялись по своему назначению и характеру на "молитвенные, подвижнические, обетные, благодарственные, умилительные".
      У жителей придорожных сел и деревень существовало свое разделение богомольцев по социальному признаку и времени их паломничества. Они делили богомольцев, вспоминает П.И.Богатырев, "на три класса: первый - это "черный" народ, который шел, начиная от Святой до Троицына дня, если Пасха бывала из поздних, вообще с апреля по 15 июня, когда посевы уже кончились и в деревенской работе являлся перерыв. Другой класс - это "красный", то есть торговый, городской люд, этот шел в Петровский пост, перед Макарьевской ярмаркой. И третий класс - "белый" народ, то есть "господа". Эти двигались уже в Успенский пост, благодарить за урожай".
      Впрочем, господские путешествия в лавру, особенно если в них участвовала молодежь, часто граничили с увеселительной прогулкой. Одно такое путешествие, совершенное в августе 1830 года, описала в своих воспоминаниях Екатерина Сушкова - юношеское увлечение М.Ю.Лермонтова. Собственно, на богомолье ехала бабушка Лермонтова, а молодежь родственники, по большей части девушки, соседи по Москве и подмосковному имению, обычный круг друзей и знакомых поэта - сопровождала ее.
      "На следующий день, до восхождения солнца, мы встали и бодро отправились пешком на богомолье, - рассказывает Е.Сушкова, - путевых приключений не было, все мы были веселы, много болтали, еще более смеялись, а чему? Бог знает! Бабушка ехала впереди шагом, верст за пять до ночлега или до обеденной станции отправляли передового приготовить заранее обед, чай или постели, смотря по времени. Чэдная эта прогулка останется навсегда золотым для меня воспоминанием.
      На четвертый день мы пришли в лавру изнуренные и голодные. В трактире мы переменили платья, умылись и поспешили в монастырь отслужить молебен. На паперти встретили мы слепого нищего. Он дряхлою дрожащею рукою поднес нам свою деревянную чашечку, все мы надавали ему мелких денег; услыша звук монет, бедняк крестился, стал нас благодарить, приговаривая: "Пошли вам Бог счастие, добрые господа; а вот намедни приходили сюда тоже господа, тоже молодые, да шалуны, насмеялись надо мною: наложили полную чашечку камушков. Бог с ними!"
      Помолясь святым угодникам, мы поспешно возвратились домой, чтоб пообедать и отдохнуть. Все мы суетились около стола, в нетерпении ожидая обеда, один Лермонтов не принимал участия в наших хлопотах; он стоял на коленях перед стулом, карандаш его быстро бегал по клочку серой бумаги, и он как будто не замечал нас, не слышал, как мы шумели, усаживаясь за обед и принимаясь за ботвинью. Окончив писать, он вскочил, тряхнул головой, сел на оставшийся стул против меня и передал мне нововышедшие из-под его карандаша стихи:
      У врат обители святой
      Стоял просящий подаянья,
      Бессильный, бледный и худой
      От глада, жажды и страданья.
      Куска лишь хлеба он просил,
      И взор являл живую муку,
      И кто-то камень положил
      В его протянутую руку.
      Так я молил твоей любви
      С слезами горькими, с тоскою,
      Так чувства лучшие мои
      Навек обмануты тобою!
      Лавру обычно посещали и любознательные иностранцы. В августе-сентябре 1858 года в Москве гостил знаменитый французский романист Александр Дюма-отец, и его московские друзья Нарышкины возили его к Троице-Сергию. Дюма описал впоследствии свое путешествие в монастырь. Путь до лавры он, по его словам, проскакал "галопом в упряжке с четырьмя рысаками", и по пути его взор привлек лишь "Мытищинский акведук, выстроенный Екатериной". О лавре он сказал: "Это живое средневековье - совсем, как Эгморт, как Авиньон".
      Но основную часть паломников на Троицкой дороге, как уже было сказано, составлял "черный" и "красный" народ, это были истинные и истые богомольцы.
      Само паломничество к Троице, имевшее для русского человека большое духовное и нравственное значение, имело также устойчивые традиции и обычаи.
      Несмотря на проведенную железную дорогу, очень многие богомольцы, преимущественно из простого народа, предпочитали идти пешком "потрудиться", к тому же пеший путь имел и свою привлекательность. Рассуждение такого богомольца приводит И.С.Шмелев в "Богомолье": "Эка, какая хитрость, по машине... а ты потрудись Угоднику, для души! И с машины - чего увидишь? А мы пойдем себе полегонечку, с лесочка на лесочек, по тропочкам, по лужкам, по деревенькам - всего увидим. Захотел отдохнуть присел. А кругом все народ крещеный, идет-идет. А теперь земляника самая, всякие цветы, птички тебе поют... - с машиной не поравнять никак".
      Однако при всей приверженности богомольцев к пешему хождению к Троице, время все же брало свое: пешеходов на Троицкой дороге становилось все меньше и меньше. В 1840-е годы контора дилижансов открыла регулярные рейсы из Москвы до Сергиевой лавры.
      "Незначительность платы и скорость езды, - писала контора в своей рекламе, - открывают возможность многим без больших хлопот посетить Сергиеву лавру и поклониться находящейся там Святыне".
      Железнодорожная администрация для убеждения богомольцев уговорила совершить поездку на поезде в Москву и обратно братию Троице-Сергиева монастыря во главе с архимандритом. Об этой поездке писали все газеты.
      Последним большим пешим шествием в Троице-Сергиеву лавру стал многолюдный крестный ход 1892-го года в ознаменование 500-летия кончины Сергия Радонежского. Крестный ход шел из Москвы до лавры четыре дня, вся процессия растянулась в длину на шесть верст, открывали ее тысяча хоругвеносцев. Во время этих юбилейных торжеств в Троице-Сергиевой Духовной академии В.О.Ключевский произнес свою знаменитую речь "Значение преподобного Сергия для русского народа и государства". Он говорил, что в течение пяти веков идут к Сергию с мольбами и вопросами русские люди, среди которых были и иноки, и князья, и вельможи, и простые люди "на селе живущие", и что и ныне не иссяк и не изменился по составу поток приходящих к его гробу. Духовное непреходящее влияние имени и заветов Сергия на многие поколения Ключевский объясняет тем, что "Сергий своей жизнью, самой возможностью такой жизни дал почувствовать заскорбевшему народу, что в нем еще не все доброе погасло и замерло; своим появлением среди соотечественников, сидевших во тьме и сени смертной, он открыл им глаза на самих себя, помог им заглянуть в свой собственный внутренний мрак и разглядеть там еще тлевшие искры того же огня, которым горел озаривший их светоч... При имени преподобного Сергия народ вспоминает свое нравственное возрождение, сделавшее возможным и возрождение политическое, и затверживает правило, что политическая крепость прочна только тогда, когда держится на силе нравственной".
      В годы Первой мировой войны количество богомольцев, проходящих через Крестовскую заставу, значительно уменьшилось, а после революции они исчезли вовсе...
      В 1957 году, в честь проходившего в том году в Москве Всемирного фестиваля молодежи и студентов, Моссовет принял решение переименовать 1-ю Мещанскую улицу в проспект Мира. А чтобы бывшая улица с большим правом могла называться проспектом, в проспект Мира была переименована и продолжающая ее часть Ярославского шоссе вплоть до станции Северной железной дороги Северянин.
      Таким образом, Крестовский путепровод ныне является частью проспекта Мира. Надо сказать, что довольно долго после постройки путепровода окрестные жители называли его не Крестовским, а Закрестовским, помня старинное название этой местности. Путепровод с подходами и подъездами протянулся на полкилометра. Под ним сходятся и расходятся многочисленные нитки железнодорожных рельсов. А за ним, впереди, поднимаются новые многоэтажные дома. Приблизительно там, где стоят дома, кончалось старое Закрестовье, переходя в шоссе. От пейзажа прежнего Закрестовья остались лишь виднеющийся справа за железнодорожными путями островок густой зелени и белая церковь среди нее - Пятницкое кладбище.
      Но прежнему богомольцу, когда он, сделав последние дорожные покупки: две-три пары лаптей и несколько крестовских саек, которые славились не менее, чем бутырские колеса (большие баранки), помолившись перед старыми иконами с надписаниями тропарей в голубой часовенке Покровского монастыря, поставленной на самой заставе, перекрестившись на Москву и поклонившись ей, выходил на шоссе, в Закрестовье, представал другой вид.
      Закрестовье имело облик вполне сельский. Вдоль шоссе стояли крестьянские избы, вперемежку с деревянными двухэтажными домами, которые имелись во всех селах и в которых помещались лавки, трактиры, волостное правление, почта...
      Направо за домами и огородами, как и сейчас, виднелось Пятницкое кладбище и дальше - рощи Сокольников. Слева - избы, огороды, которые местные жители называли Хованскими, объясняя, что когда-то эти земли принадлежали князю Хованскому. (Удивительная вещь - народная память, ведь владениями Хованских эти места были в ХVII веке, потом они переменили много владельцев, а запомнилась - вплоть до конца XIX века - почему-то именно эта фамилия.) Этими огородами начинался старый московский район, издавна называемый Марьиной рощей.
      Кто не успел позавтракать в Москве, мог зайти в трактир, тут, за заставой, их было несколько. Н.М.Карамзин, совершивший в 1803 году поездку в Троице-Сергиев монастырь и написавший очерк "Исторические воспоминания и замечания на пути к Троице и в сем монастыре", ведет в нем рассказ не только о событиях прошлого, но описывает и современную жизнь дороги. Он замечает, что богомольцы способствуют экономическому благосостоянию придорожных сел и деревень, и если их жители далеко не все богачи, то виноваты в этом сами.
      "Троицкая дорога, - пишет он, - ни в какое время года не бывает пуста, и живущие на ней крестьяне всякой день угощают проезжих с большою для себя выгодою. Они все могли бы разбогатеть, если бы гибельная страсть к вину не разоряла многих, страсть, которая в России, особенно вокруг Москвы, делает, по крайней мере столько же зла, как в Северной Америке между дикими народами".
      Появлению питейных заведений за заставой способствовал Камер-Коллежский вал: вне его пределов водка стоила на пятак-гривенник дешевле, и московская беднота не считала за труд пройти версту-другую в дешевый кабак.
      После отмены таможенных сборов загородные трактиры должны были придумывать что-нибудь особенное, чтобы привлечь посетителей, и почти на каждой дороге существовали пользовавшиеся особым успехом подобные заведения. На Троицкой дороге таким был трактир под игривым названием "Чепуха", в него ездили догуливать полупьяные купчики. Но также были трактиры, хозяева которых рассчитывали главным образом на проходящих богомольцев.
      "Мы - на Святой дороге, - пишет Шмелев, - и теперь мы другие, богомольцы. И все кажется мне особенным. Небо - как на святых картинках, чудесного голубого цвета, такое радостное. Мягкая пыльная дорога, с травкой по сторонам, не простая дорога, а святая: называется - Троицкая. И люди ласковые такие, все поминают Господа: "Довел бы Господь к Угоднику", "Пошли вам Господи!" - будто мы все родные. И даже трактир называется "Отрада".
      Шмелеву запомнилась и синяя вывеска: "Трактир Отрада с Мытищинской водой Брехунова и Сад", и хозяин - расторопный кудрявый ростовец по фамилии Брехунов, "благочестиво" (как пишет автор) пригласивший их: "В богомольный садик пожалуйте... Москву повыполаскать перед святой дорожкой, как говорится...", и сам сад, который паломники между собою называли "богомольный садик".
      "Садик без травки, вытоптано, наставлены беседки из бузины, как кущи, и богомольцы пьют в них чаек... - описывает его Шмелев. - И все спрашивают друг друга ласково: "Не к Преподобному ли изволите?" - и сами радостно говорят, что и они к Преподобному, если Господь сподобит. Будто тут все родные. Ходят разнощики со святым товаром - с крестиками, образками, со святыми картинками и книжечками про "жития"... Бегают половые с чайниками, похожими на большие яйца: один с кипятком, другой меньше, с заварочкой".
      Но, кроме благолепия, достоинством своего трактира хозяин считал и то, что в его самоварах (про них он говорил загадкой: "Поет монашек, а в нем сто чашек") мытищинская вода, и время от времени декламировал посетителям "стишок":
      Брехунов зовет в "Отраду"
      Всех - хошь стар, хошь молодой.
      Получайте все в награду
      Чай с мытищинской водой!
      На эту же тему в трактире были расписаны стены: лебеди на воде, господа пьют чай на бережку, им прислуживают половые с салфетками, среди елочек идет дорога, а по ней бредут богомольцы в лапоточках, за дорогой зеленая гора, поросшая елками, на пеньках сидят медведи, а в гору ввернуты медные краны, и из них в подставленный самовар льется синей дугой мытищинская вода...
      По всей дороге до Мытищ трактирщики всегда специально оговаривали, что их чай - не на колодезной воде, а на мытищинской. Слава мытищенской воды и сейчас сохранилась среди старых москвичей, хотя у жителей тех районов, которые раньше снабжались этой водой, сейчас нет никакой уверенности, что они пьют именно ее, все же нет-нет да и похвалятся: а у нас мытищинская...
      Чай пили у Брехунова в "Отраде", - вспоминает Шмелев, - очень долго, потом Федя читал "Житие", и лишь после этого тронулись в путь".
      ПЯТНИЦКОЕ КЛАДБИЩЕ
      Пятницкое кладбище обширно, за один раз обойти его и осмотреть целиком просто невозможно. Обычно приходят навестить определенные могилы. Так поступим и мы.
      Как на всех старых городских кладбищах, здесь могила теснится к могиле, ограда к ограде, только главная аллея от входа довольно широка и заасфальтирована, а чем дальше от нее, тем эже дорожки, тем теснее друг к другу стоят разнообразные ограды и оградки - металлические, деревянные, отлитые на заводе - фигурные, самодельные - из водопроводных труб, одни могилы отмечены крестами, другие низенькими обелисками с приваренной наверху пятиконечной звездой. Очень много могил неухоженных, заросших - это тоже признак старого кладбища.
      Пятницкому кладбищу около двухсот пятидесяти лет. Оно было основано в 1771 году, в год страшной чумной эпидемии в Москве. "В самом плачевном состоянии находилась в то время древняя российская столица! - рассказывает счастливо выживший в эпидемию современник. - Опустевшие дома, мертвые трупы, по улицам валяющиеся; печальные жители, в виде бледных теней вдоль и поперек города, ища и не находя нигде себе спасения, бродившие; унылые звуки колоколов, отчаяние матерей, жалкие вопли невинных младенцев - вот несчастная картина того града, в коем незадолго перед тем раздавались радостные клики счастливых обитателей".
      Ежедневно умирало по 500-800 человек. Количество умерших еще увеличивалось от распространения заразы через трупы: люди умирали на улицах, в домах вымирали целыми семьями, родные и соседи хоронили умерших во дворах, садах, огородах, не имея ни сил, ни средств отвезти покойника на кладбище.
      Московский генерал-губернатор П.Д.Еропкин издал распоряжение, которым запретил хоронить умерших от чумы в городе на приходских погостах и нарушение которого грозило виновному вечной каторгой. За городской чертой, за Камер-Коллежским валом и заставами в разных частях Москвы были открыты двенадцать особых чумных кладбищ, в том числе и кладбище за Крестовской заставой.
      Современник и свидетель этих событий - учитель В.С.Подшивалов вспоминал похороны в чумной год как самое страшное зрелище, которое он видел в своей жизни: "Ежедневно фурманщики (похоронная команда, составленная из колодников, вывозившая тела умерших на фурах. - В.М.) в масках и вощаных плащах - воплощенные дьяволы - длинными крючьями таскали трупы из выморочных домов, другие подымали на улице, клали на телегу и везли за город, а не в церковь, где оные прежде похоронялись. У кого рука в колесе, у кого нога, у кого голова через край висит и, обезображенная, безобразно мотается. Человек по двадцать разом взваливали на телегу".
      На кладбище покойников хоронили в общей могиле, по большей части без гробов. Кладбищенский священник к могилам не выходил, а отпевал покойных заочно, в церкви.
      На новых чумных кладбищах первоначально ставили деревянные часовни, а уж только некоторое время спустя строили церкви. На кладбище за Крестовской заставой небольшая деревянная церковь была построена через год после окончания эпидемии и освящена 23 декабря 1772 года во имя преподобной мученицы Параскевы Пятницы. Почему и кладбище стало называться Пятницким.
      Но устроенное по экстраординарному случаю и со специальной целью Пятницкое кладбище мало-помалу стало общим муниципальным городским кладбищем, как и другие, открывшиеся тогда: Ваганьковское, Миусское, Дорогомиловское, Калитниковское, Даниловское, Преображенское, Рогожское; некоторые из них сохранились до настоящего времени.
      В древней и средневековой Москве и во всех русских городах кладбища существовали при каждой приходской церкви, и с каждым десятилетием они расширялись за счет прилегающих дворов и усадеб. Вопрос о выведении кладбищ за пределы города был поднят в начале ХVIII века. В октябре 1723 года Петр I издал по этому поводу указ, которым предписывалось: "В Москве и других городах мертвых человеческих телес, кроме знатных персон, внутри градов не погребать, а погребать их на монастырях и при приходских церквах вне градов..."