Истории московских улиц

      Но в следующем, 1958 году, на площади Дзержинского, на месте снесенного фонтана, был установлен памятник Ф.Э.Дзержинскому работы скульптора Е.В.Вучетича.
      В 1961 году на Театральной площади был установлен памятник Карлу Марксу (скульптор Л.Е.Кербель), а Театральный проезд с Охотным рядом и Моховой улицей были переименованы в проспект Маркса, и тогда кто-то пустил по Москве фразу, ставшую широко известной и часто повторяемой благодаря своему прозрачному подтексту: "Проспект Маркса ведет прямо на площадь Дзержинского". Это было время шестидесятников...
      В 1967 году снесли Шипов дом, представлявший несомненную историческую ценность. На его месте был разбит существующий ныне сквер.
      Снос Шипова дома открыл вид на боковой фасад Политехнического музея, и, кроме того, Лубянская площадь визуально вернула часть своей прежней территории, как раз ту, на которой некогда шумел "Охотный торг".
      Политехнический музей - единственное здание на Лубянской площади, привлекающее внимание своей архитектурой. Оно строилось в 1870-1900-е годы, выдержано в русском стиле и принадлежит к числу выдающихся московских общественных зданий этого стиля, таких, как Исторический музей, Верхние торговые ряды (ГУМ), Городская дума. Причем хронологически Политехнический музей - самый ранний в этом ряду.
      Музей создавался на основе экспонатов Московской Политехнической выставки 1872 года, продемонстрировавшей большие достижения динамично развивающейся после отмены крепостного права русской национальной промышленности и науки. Выставка вызвала огромный интерес в самых широких кругах общества: у предпринимателей, ремесленников, рабочих, учащихся, интеллигенции. Особенно привлекали людей просветительские мероприятия, экскурсии, лекции, консультации, которые проводил Выставочный комитет, состоявший из крупнейших ученых разных специальностей. После закрытия выставки комитет решил продолжить эту деятельность и постановил организовать в Москве Музей прикладных знаний.
      Сначала музей обосновался в арендованном доме на Пречистенке, но довольно скоро обнаружилось, что помещение слишком мало, и тогда встала проблема строительства своего, специально приспособленного для музея здания.
      Политехническую выставку 1872 года устраивало Императорское общество любителей естествознания, антропологии и этнографии на частные средства, без участия государства. Строительство Музея прикладных знаний, хотя его польза для развития народного хозяйства была совершенно очевидна, государство финансировать также отказалось. Поэтому комитет выставки всю работу по устройству музея принял на себя и обратился за помощью к различным общественным организациям и частным лицам.
      Московская Городская дума бесплатно выделила для строительства здания музея земельный участок размером около пяти гектаров на Лубянской площади между Шиповским домом и Ильинскими воротами. В то время здесь было порожнее место, занимавшееся в периоды сезонной торговли временными торговыми рядами и палатками.
      Архитектурный проект музея сделал архитектор Ипполит Антонович Монигетти, Морской павильон которого на выставке 1872 года вызвал всеобщее восхищение.
      И.А.Монигетти (1819-1878) родился в Москве, окончил Строгановское училище и Академию художеств, имел квалификацию художника-архитектора и звание академика. Он работал архитектором Царскосельского придворного ведомства, проектировал парадные комнаты Аничкова дворца, строил дворцовые здания в Петербурге, Ливадии, возвел несколько церквей "в византийском стиле". Крупнейшим специалистом Монигетти считался в области дворцовых интерьеров.
      Проект Монигетти Политехнического музея был принят Комитетом с большим удовлетворением. Архитектор создал настоящий дворец просвещения, каким и должен быть музей, он был грандиозен, монументален и удобен для размещения и демонстрации экспонатов. Впечатляла богатая и изящная внутренняя отделка. Будучи москвичом и прекрасно представляя место, где располагается музей, близость Китайгородской стены, Ильинских башенных ворот, церквей ХVII века Николы Большой Крест и Георгия Великомученика, что в Старых Лучниках, Монигетти оформляет фасад здания по мотивам русского архитектурного декора парадных каменных построек ХVII века и народной деревянной резьбы.
      Строительство ввиду недостатка средств велось в три очереди, первой строилась центральная часть. Она была закончена к 1877 году, и 30 мая этого года состоялась торжественная церемония открытия музея.
      Об архитектуре здания восторженно отозвался самый авторитетный художественный критик того времени В.В.Стасов: "Прекрасен фасад Политехнического музея в Москве, построенный в русском стиле ХVII века. Это пышно, красиво, дворцом смотрит и не лишено оригинальности".
      Политехнический музей сразу стал достопримечательностью Москвы. Его фотография вошла в знаменитый найденовский альбом "Москва. Виды некоторых городских местностей, храмов, примечательных зданий и других сооружений", изданный в 1884 году.
      Возможность продолжить строительство здания Политехнического музея представилась лишь через десять лет. В 1887-1896 году по проекту архитектора Н.А.Шохина было выстроено южное крыло.
      Но северо-западная часть участка, отведенного для строительства Политехнического музея, оставалась огороженным пустырем почти тридцать лет, и только в 1903 году началось строительство третьей очереди музея. Эта часть музея, по замыслу Монигетти, предназначалась под аудитории, и главным ее помещением был большой лекционный зал.
      Начать строительство этого корпуса музей смог благодаря инициативе и энергии инженера-архитектора Георгия Ивановича Макаева. Он выполнил архитектурный проект северо-западного крыла, организовал акционерное общество, в которое привлек ряд состоятельных купцов и промышленников, отдал на строительство все свои сбережения.
      Между проектами Монигетти и Макаева - тридцать лет, эти архитекторы принадлежали к столь отдаленным одно от другого поколениям (Макаев был моложе Монигетти на 52 года!), что о сходстве и непосредственной преемственности вкусов не могло быть и речи. Но они принадлежали к одной архитектурной национальной традиции, которая в своем естественном развитии, не копируя и не воспроизводя скрупулезно формы предшествующих образцов, позволяет создавать произведения внешне отличные от них и в тоже время связанные друг с другом внутренне.
      Г.И.Макаев был классическим и чистым представителем стиля модерн. Построенный им в 1903-1904 годах доходный дом в Подсосенском переулке (№ 18) принадлежит к числу наиболее характерных зданий московского модерна. Несмотря на малую известность имени архитектора (в биографическом словаре "Зодчие Москвы" 1998 года отсутствуют даже даты его жизни и в библиографии не указано ни одной печатной публикации о нем), описанию этого дома в архитектурном путеводителе "Москва", изданном в 1997 году (авторы: И.Л.Бусева-Давыдова, М.В.Нащокина, М.И.Астафьева-Длугач), уделено места столько же, сколько и для самых известных памятников.
      "Облик сооружения, - пишут авторы путеводителя, - ярко характерен его фактурные "шершавые" плоскости фасадов насыщены разнообразными, непохожими друг на друга деталями - эркерами, балконами, аттиками, окнами причудливой формы с фигурными рамами. На одном из аттиков (со стороны Казарменного пер.) даже размещено полихромное керамическое панно, изображающее качающиеся маки. Но самой интересной частью композиции, безусловно, является вытянутый полукруглый угловой эркер с узкими маленькими окошками (эти окошки несколько сбивают масштаб постройки, которая кажется на фотографиях обычно больше своей натуральной величины). По стенам эркера тянутся толстые корявые стебли каких-то фантастических цветов без листьев, неожиданно сообщающие всей постройке сходство с природным созданием. По-своему уникален декор металлических балконов со стороны Подсосенского пер., также подхватывающих мотив вибрирующих вертикальных линий. Противоречивость и характерность этого сооружения проявляются в сочетании классицистических львиных масок на лопатках с грубыми рельефами гигантских ромашек (на фасаде по Подсосенскому пер.), изящных параллельных желобков, декорирующих аттики, обрамление балконов и окон с причудливо-уродливыми растениями на эркерах. Однако в этой парадоксальности проявилась не просто специфика творческого почерка зодчего, но и подспудная устремленность самого стиля к контрасту, гротеску, нередко намеренному эпатажу".
      Это описание приводится столь полно для того, чтобы читателю были ясны вкус и стиль архитектора, так как при работе над проектом этого дома он не был ограничен какими-либо внешними условиями.
      Аудиторное крыло Политехнического музея Г.И.Макаев планирует, не изменяя ни своему вкусу, ни стилю. Северо-западный торец здания он делает вторым фасадом. Это решение продиктовано особой функциональной ролью северной части здания музея, отличной от его собственно музейной, экспозиционной функции центральной и южной частей.
      В северном фасаде Политехнического музея присутствуют все характерные черты стиля Макаева: четкое деление фасада вертикалями пилястр, башенное завершение верха; три полихромных панно: пашущий поле крестьянин, кузнецы за работой в кузнице, символическая группа, состоящая из мужчины, женщины и мальчика с книгой в руках на фоне восходящего солнца - все это выражало основную идею музея: народный труд и народное просвещение; кроме того, декоративные, разбросанные по фасаду плашки-барельефы со стилизованными изображениями желудей, белок и других природных объектов. Но в тоже время общий вид фасада-торца и примыкающего к центральной части Монигетти южного крыла, выходящего окнами на площадь, образует гармоничное целое.
      Работы по строительству северного крыла музея завершились в 1907 году.
      Главное помещение новой части музея - Большой зал (или, как его называли сначала, Большая аудитория) открылся в 1908 году. О нем писали тогда: "Новая Большая аудитория Политехнического музея является лучшей аудиторией в Москве". И это было действительно так, аудитория была идеально приспособлена для чтения популярных лекций. Она обладала замечательными акустическими свойствами, расположенные возвышающимися над сценой амфитеатром скамьи для зрителей, прослужившие до 1966 года и только тогда замененные креслами, давали возможность каждому присутствующему видеть, что происходит на сцене, сцена была оборудована для демонстрации физических и химических опытов, висела таблица с Периодической системой элементов Менделеева, через застекленный потолок в зал проникал дневной свет. Ввиду высоких достоинств аудитории Комитет Политехнического музея постановил поместить в ней памятную доску с именами ее строителей. Эта доска, к сожалению, не сохранилась, но известен ее текст: "Аудитория сооружена в 1907-1908 годах по проекту и под наблюдением инженера Анатолия Александровича Семенова, при ближайшем сотрудничестве архитектора И.П.Машкова, З.И.Иванова и инженера путей сообщения Н.А.Алексеева".
      Ко времени открытия Большой аудитории лекционно-просветительская деятельность Политехнического музея имела прочные традиции, так как она началась с самого основания музея. В 1872 году Комитетом музея сразу же было определено направление деятельности - доступность без снижения научного уровня и указан адресат - самые широкие демократические слои населения, стремящиеся к самообразованию. В большинстве случаев лекторам удавалось успешно разрешить поставленные задачи.
      В один из первых сезонов цикл лекций "О жизни растений" (затем переработанных в знаменитую книгу, выдержавшую десятки изданий, "Жизнь растений") прочел К.А.Тимирязев. Слушавший эти лекции В.Г.Короленко вспоминает о них: "Высокий худощавый блондин с прекрасными большими глазами, еще молодой, подвижный и нервный, он был как-то по-своему изящен во всем. Свои опыты над хлорофиллом, доставившие ему европейскую известность, он даже с внешней стороны обставлял с художественным вкусом. Говорил он сначала неважно, порой тянул и заикался. Но когда воодушевлялся, что случалось особенно на лекциях по физиологии растений, то все недостатки речи исчезали, и он совершенно овладевал аудиторией".
      Это описание открывает собой длинный ряд свидетельств посетителей различных лекций и вечеров, проводимых в Политехническом музее. Разные годы, разные темы, но удивительно единство впечатления: почти всегда говорят о том, что лектор - ученый, или общественный деятель, или литератор - "совершенно овладевал аудиторией", и единственное объяснение этому: на лекциях речь шла о том, что по-настоящему интересовало людей, что отвечало запросам и духу времени, и говорилось об этом серьезно и честно.
      Новая аудитория Политехнического музея сразу же приобрела большую популярность у москвичей. Лекции в ней читали крупнейшие ученые Н.Е.Жуковский, К.АТимирязев, П.Н.Лебедев, П.П.Лазарев, Н.А.Умов, И.И.Мечников, Д.Н.Анучин, В.И.Вернадский и другие, их лекции несли в публику передовые научные идеи и знания. Состав постоянных посетителей лекций был исключительно демократичен: трудовая интеллигенция, студенчество, передовые рабочие (последнее, надобно сказать, вызывало тревогу у правительства).
      В Политехническим музее наряду с сугубо научными конференциями, симпозиумами проходили "народные чтения". О том, что они имеют большое значение для будущего России, писал Тимирязев:
      "Не знаю, многим ли из вас случалось бывать в этой зале-аудитории Политехнического музея в воскресенье утром, но я позволю себе утверждать, что ни в лондонском Кенгсингтоне, ни в парижском "Conservatoire" не встречал я картины более утешительной. Вы встретите здесь толпу, самую пеструю, какую по старой привычке могли бы представить где угодно, но уж никак не в аудитории. А между тем это факт: эта толпа в аудитории, она составляет аудиторию, внимательно, жадно ловящую слова не сказки, не потешного рассказа, а ставшего доступным ее пониманию научного вопроса". Тимирязев считал, что "народные чтения" - великое и благородное дело начало уплаты наукой, цивилизацией веками накопившегося долга народу, "тем темным массам, на плечах которых они совершали и совершают торжественное шествие".
      Политехнический музей стал тем научным центром, где находили поддержку изобретатели и ученые, отвергнутые официальными научными учреждениями, среди них были, например, П.Н.Яблочков - изобретатель лампы накаливания и К.Э.Циолковский.
      Если в начале существования лектория при Политехническом музее - в 1870 - 1880-е годы - в нем лишь изредка читались лекции по гуманитарным наукам (в частности, историк С.М.Соловьев прочел курс "Общедоступные чтения о русской истории"), то с течением времени, особенно в предреволюционные годы, в Большой аудитории музея все чаще проходят литературные вечера, выступают с лекциями литературоведы, писатели. С большим успехом прошла лекция К.И.Чуковского "Искусство грядущего дня" о поэтах-футуристах, профессора П.С.Когана "Новая поэзия и демократия", А.С.Серафимовича "О русском писателе", посвященная творчеству писателей-реалистов, и, наконец, начинают выступать с чтением своих произведений писатели и поэты: еще до революции здесь выступали В.Я.Брюсов, И.А.Бунин, В.В.Маяковский и другие. Большая аудитория Политехнического музея стала самой популярной трибуной современной поэзии.
      Рассказывая о вечерах поэзии в первые послереволюционные годы, все современники говорят о переполненном зале, о толпе жаждущих попасть на вечер перед входом, которым не досталось билетов, о милиционерах, наводящих порядок, о царившей в зале атмосфере заинтересованности, неравнодушия.
      Устраивались персональные вечера крупнейших писателей и поэтов. Но особенное внимание привлекали вечера коллективные, на которых выступали поэты различных школ и направлений.
      Первым из наиболее ярких и запомнившихся вечеров этого рода, воспоминания о котором можно и сейчас еще услышать, был вечер 27 февраля 1910 года - "Избрание короля поэтов".
      По городу была расклеена афиша, сообщавшая цели и порядок проведения вечера:
      "Поэты! Учредительный трибунал созывает всех вас состязаться на звание короля поэтов. Звание короля будет присуждено публикой всеобщим, прямым, равным и тайным голосованием.
      Всех поэтов, желающих принять участие в великом, грандиозном празднике поэтов, просят записываться в кассе Политехнического музея до 12 (25) февраля...
      Порядок вечера: 1) Вступительное слово учредителей трибунала. 2) Избрание из публики председателя и выборной комиссии. 3) Чтение стихов всех конкурирующих поэтов. 4) Баллотировка и избрание короля и кандидата. 5) Чествование и увенчание мантией и венком короля и кандидата".
      Председательствовали профессор П.С.Коган и известный клоун-дрессировщик Владимир Дуров, называвший себя "королем клоунов".
      Присутствовавший на вечере поэт Сергей Спасский описал его в своих воспоминаниях:
      "Зал был набит до отказа. Поэты проходили длинной очередью. На эстраде было тесно, как в трамвае. Теснились выступающие, стояла не поместившаяся в проходе молодежь. Читающим смотрели прямо в рот. Маяковский выдавался над толпой. Он читал "Революцию", едва имея возможность взмахнуть руками. Он заставил себя слушать, перекрыв разговоры и шум... Но "королем" оказался не он.
      Северянин приехал к концу программы... Стоял в артистической, негнущийся и "отдельный".
      - Я написал сегодня рондо, - процедил он сквозь зубы вертевшейся около поклоннице.
      Прошел на эстраду, спел старые стихи из "Кубка" (своего сборника "Громокипящий кубок, 1913 г. - В.М.). Выполнив договор, уехал. Начался подсчет записок. Маяковский выбегал на эстраду и возвращался в артистическую, посверкивая глазами. Не придавая особого значения результату, он все же увлекся игрой. Сказывался его всегдашний азарт, страсть ко всякого рода состязаниям.
      - Только мне кладут и Северянину. Мне налево, ему направо.
      Северянин собрал записок немного больше, чем Маяковский. "Король шутов", как назвал себя Дуров, объявил имя "короля поэтов". Третьим был Василий Каменский".
      "Часть аудитории, желавшая видеть на престоле г. Маяковского, - писал в отчете о вечере еженедельник "Рампа и жизнь", - еще долго после избрания Северянина продолжала шуметь и нехорошо выражаться по адресу нового короля и его верноподданных".
      "Футуристы, - продолжает Спасский, - объявили выборы недействительными. Через несколько дней Северянин выпустил сборник, на обложке которого стоял его новый титул. А футуристы устроили вечер под лозунгом "долой всяких королей".
      "Избрание короля поэтов" открыло собой длинную серию поэтических вечеров в Большой аудитории Политехнического музея, на которых поэты и публика вступали в прямой диалог; приговоры - поддержка, одобрение или неприятие - выносились тут же. Может быть, никогда еще поэты не стояли так близко к своему читателю и не ощущали его так отчетливо.
      Вечера носили общее название "Вечеров новой поэзии", хотя некоторые из них имели и свои названия: "Смотр поэтических школ", "Вечер поэтесс", "Чистка поэтов" и т.д. Для всех этих вечеров была характерна общая заинтересованность и откровенная реакция публики, на них бушевали страсти, возникали скандалы, но, несмотря на анекдотичность некоторых эпизодов, за ними всегда чувствовалась высокая поэтическая атмосфера этих вечеров.
      Присутствовавшие бурно выражали свое отношение к содержанию стихотворений. Голый эпатаж футуристов не принимался. А.М.Арго вспоминает: "Что касается Бурлюка, он в течение многих вечеров, приставляя к глазу лорнет (у него была ассимиляция зрения), читал стихотворение, которое начиналось:
      Мне нравится беременный мужчина...
      Как он хорош у памятника Пушкина,
      Одетый в серую тужурку
      И ковыряет пальцем штукатурку.
      Чем кончалось это стихотворение - неизвестно, потому что автору по причине бушевания аудитории дочитать опус никогда не удавалось, и что случилось с беременным мужчиной возле памятника Пушкину, так и неизвестно до сих пор".
      В.Казин рассказывал, как выступал Ф.С.Шкулев - поэт-суриковец, один из зачинателей пролетарской поэзии. Он вышел на сцену, начал читать свое популярнейшее стихотворение "Мы - кузнецы", и весь зал тут же подхватил: "и дух наш молод", так и читали до конца вместе - поэт и зал.
      Несколько литературных вечеров первых послереволюционных лет стали поистине легендарными, и среди них - прошедшая в январе 1922 года "чистка поэтов". Официально вечер назывался "Маяковский чистит поэтов". На него приглашались "поэты, поэтессы и поэтессенки", причем, заявляли устроители, тех, кто не явится, будут "чистить" заочно. Это была акция, на которую собралась "вся литературная Москва".
      "В вечер "чистки", - рассказывает в своих воспоминаниях журналист Э.Миндлин, - задолго до начала в Большой аудитории музея народу набилось, пожалуй, больше чем когда бы то ни было. Стояли у стен, в проходах, сидели на ступеньках амфитеатра, на полу перед эстрадой и даже на эстраде, подобрав под себя ноги... Публике было предложено принять непосредственное участие в "чистке" поэтов: решать вопрос о праве того или иного поэта писать стихи предстояло простым поднятием рук. Таким образом, публика, набившая зал до отказа, сплошь состояла из судей... "Чистка" еще не началась, трибуна еще пуста, но в публике страсти уже кипят. Споры, а то и откровенная перебранка одновременно возникают в разных концах зала. Среди молодых возбужденных лиц, среди красноармейских шлемов, курток мехом наружу, кожанок и шинелей - бобровые воротники небезызвестных в Москве бородачей. Тут и там - возмущенные лица почтенных литераторов и артистов, пришедших посмотреть, "до чего может дойти глумление над поэзией"...
      Пожалуй, еще недолго, и кипучие споры публики перерастут в драки и мордобой. Но вот шум в зале начинает заметно стихать: на эстраде первыми появляются поэты, добровольно явившиеся на "чистку". Правда, их имен никто не знает. Но лица знакомы завсегдатаям кафе "Домино". Все они молодые. Некоторые длинноволосы, некоторые с умопомрачительными бантами вместо галстуков, многие в неподпоясанных широчайших блузах. Одним словом, судя по виду, все они несомненно поэты. Эти добровольные "подсудимые" усаживаются рядком на длинной скамье в глубине эстрады под стенкой".
      Начинается "чистка" по алфавиту фамилий. Маяковский разбирает стихи "не явившейся" Анны Ахматовой, приговор: запретить на три года писать стихи, "пока не исправится".
      "Покончив с Ахматовой, - продолжает Миндлин, - Маяковский перешел к юным и совершенно никому не ведомым поэтам, добровольно явившимся на "чистку". Они сидели рядком на скамье, вставали один за другим, читали стихи, как правило плохие, и, очень довольные, улыбались даже тогда, когда Маяковский несколькими острыми словами буквально уничтожал их и запрещал писать. Некоторых присуждали к трехлетнему воздержанию от стихописательства, давая время на исправление. Публика потешалась, шумела, голосовала. Вообще трудно представить себе что-нибудь веселее этой "чистки" поэтов и поэтессенок. Впрочем, поэтессенок я что-то не помню. Выступали почти исключительно юнцы мужского пола. Только один из них, в светлых кудрях по плечи, с тонким женским голоском, так смутил публику, что из зала спросили:
      - Вы мальчик или девочка?
      - Мальчик, - ответил златокудрый поэт.
      Ему единогласно запретили писать. Навсегда".
      Миндлин приводит еще несколько эпизодов. Очень эффектным было выступление группы ничевоков, в которую в то время входил художник и поэт, впоследствии ставший крупнейшим исследователем-москвоведом Борис Сергеевич Земенков:
      "И вдруг из-за кулис на эстраду вышли три резко дисгармонирующие с окружающей обстановкой фигуры поэтов-ничевоков. Все в высоких крахмальных воротничках, с белыми накрахмаленными манишками, в элегантных черных костюмах, лаковых башмаках, у всех волосы сверкают бриллиантином. На груди выступавшего впереди ничевока, поверх манишки красный платок, заткнутый за крахмальный воротничок. В зале поднялся вой. Однако по мере того как ничевок с красным платком на груди читал манифест ничевоков, вой и шум в зале стихали. Как ни потешны были эти три ничевока, кое-что в их манифесте понравилось публике. Одобрительно приняли заявление, что Становище ничевоков отрицает за Маяковским право "чистить" поэтов. По когда ничевоки предложили, чтобы Маяковский отправился к Пампушке на Твербул (то есть к памятнику Пушкину на Тверской бульвар) чистить сапоги всем желающим, вой и шум снова усилились. Враждующие между собой части публики объединились против ничевоков. Одна часть была возмущена выступлением ничевоков против Маяковского, другая тем, что ничевоки посмели назвать памятник Пушкина "Пампушкой".
      Иной характер носили "Вечера новой поэзии", на которых председательствовал В.Я.Брюсов. Он любил поэзию как явление и признавал законность существования в ней разных направлений, поэтому не позволял себе никаких оскорбительных оценок. "Своим спокойствием мэтра, - замечает литератор-современник, - он придавал какой-то вес забавам и почти хулиганству на эстраде". Брюсов считал, что новая поэзия, прежде чем обрести свой стиль, должна пройти путь проб и поисков, ошибок и достижений.
      Но и на вечерах, руководимых Брюсовым, случались экстраординарные эпизоды. Одним из самых запомнившихся - выступление Сергея Есенина с чтением "Сорокоуста". Этот эпизод описан во многих воспоминаниях, привожу рассказ поэта А.Н.Арго.
      "Курчаво-завитой, напомаженно-напудренный, широко расставив ноги и отставив корпус назад, размахивая руками, Есенин начал читать свой "Сорокоуст" - поэму, в первое четверостишие которой, как известно, входит непечатное выражение, - в нынешних посмертных изданиях оно заменяется несколькими строчками многоточий.
      В порядке устной поэзии, с эстрадных подмостков оно было произнесено полным голосом и вызвало естественную реакцию аудитории:
      - Долой хулигана!
      - Возмутительно!
      - Как вам не стыдно! И это поэзия!
      - Позор! Позор!
      Свист, шум, крик был такой, что о продолжении выступления речи быть не могло. Есенин стоял молча, голубыми своими глазами поглядывал на публику и улыбался полунасмешливо, полурастерянно. Он, в сущности, знал, на что идет: непристойными словами в начале поэмы он привлекал внимание публики настолько, что мог быть уверен: обывательская публика в ожидании хотя бы новой непристойности не упустит ни одной строки из дальнейшего, а в дальнейшем-то следовали превосходные, громадного темперамента строки. Но скандал был отчаянный, обыватель, не вдаваясь в подробности, негодовал, возмущался озорством поэта.
      Но недаром кораблем сего общественного мероприятия правил мудрый кормчий Валерий Брюсов. Он проявил в данном случае не только ум и такт, но еще и великую честность поэта.
      Вставши во весь рост - как сейчас помню его стройную фигуру в знаменитом черном сюртуке, увековеченном на портрете Врубеля, - Брюсов поднял руку, призывая к порядку бушевавшую аудиторию.
      Авторитет Брюсова был велик - он был первым поэтом прежнего времени... Его не все любили, но уважали в равной мере все читатели, и старые и новые.
      Так стоял он с поднятой рукой и, когда собрание наконец успокоилось, произнес:
      - Я, Валерий Брюсов, заявляю всем вам, что стихи Есенина, те, которые он сейчас прочтет, - лучшее из всего написанного на русском языке в стихотворной форме за последние двадцать лет.
      И затем Есенину:
      - Продолжайте!
      Есенин закончил чтение, и аудитория не могла не оценить замечательное его стихотворение".
      Так возмущавшие слушателей в 1920 году выражения, в нынешние времена уже никого не шокируют, и в полном собрании сочинений С.А.Есенина издания 1997 года печатаются полным текстом, без многоточий.
      Бурные литературные вечера проходили в Политехническом музее до середины 1920-х годов, затем они изменились, превратившись в официоз, жестко регулируемый идеологической цензурой.
      Новый бурный расцвет вечера поэзии в Политехническом переживали в 1960-е го-ды - годы "оттепели", тогда пришли в поэзию Б.Окуджава, А.Вознесенский, Е.Евтушенко, Р.Рождественский и другие.
      Расцвет и широкая популярность поэзии, нетрудно заметить, приходятся на пору великих надежд на лучшее будущее, которые основываются не на беспочвенных мечтах, а на уже имеющихся в обществе признаках, фактах, предпосылках.
      Справедлив, наверное, и обратный силлогизм: не звучат стихи в Большой аудитории, не покупают поэтических сборников - значит, нет в обществе ничего устремленного в будущее, непоэтический строй - непоэтическое время.
      В конце 1970-1980-х годов на площади рядом с "Детским миром" и на месте Гребневской церкви встали новые огромные облицованные черным гранитом мрачные корпуса ведомства КГБ (архитекторы Б.В.Палуй, Г.В.Макаревич). В правом здании устроен проход внутрь двора, к дому Стахеева, в котором находится музей В.В.Маяковского.
      30 октября 1990 года в сквере перед Политехническим музеем состоялось открытие еще одного памятника на Лубянской площади - памятника жертвам коммунистического режима, жертвам Лубянки и всех ее бесчисленных отделений, филиалов и лагерей ГУЛАГа.
      Это - первый с 1917 года и единственный до сих пор памятник Москвы, поставленный не правительством (на иных из них, как, например, на памятнике Н.В.Гоголю, установленном в 1951 году, специально отмечено надписью: "От правительства Советского Союза"), а самим народом.
      Памятником стал валун, привезенный с Соловецких островов - первого советского лагеря, открытого в 1922 году, где чекисты всласть и вволю могли измываться над своими жертвами - священниками, профессорами, бывшими гимназистами, офицерами, которые предпочли эмиграции службу родной стране, монахами и монахинями, подростками из интеллигентных семей, были там врачи и поэты, ученые и актеры, философы и юристы, инженеры и строители, дипломаты и агрономы, крестьяне и политики - цвет нации. В Соловках чекисты отрабатывали технику пыток и убийств, придумывали виды каторжных работ, создавали систему унижений и превращения человека в "лагерную пыль" - в безвольного, потерявшего человеческий облик раба. Особенно раздражало чекистов, что эти измученные, полуживые мужчины и женщины, старики и дети (на Соловках находилась группа арестованных бойскаутов) умирали, но сохраняли человеческое достоинство... Вот из этого ада, со знаменитых Соловков, был привезен в Москву, к стенам Лубянки, камень.