"Книги были на все вкусы, - вспоминает Глезер. - Вот книги в издании П.П.Сойкина - разрозненные тома из собраний сочинений Киплинга, Стивенсона, Диккенса, Марриета, Конан Дойла, Буссенара и некоторых других авторов. Книги новенькие, неразрезанные, и каждая по 30 коп. Рядом издания В.М.Саблина. Стоимость в издательском красивом зеленом переплете - 20 коп. за том, без переплета - 15 коп. Книг в издании Саблина было особенно много. Это отдельные тома сочинений Г.д'Аннунцио, Г.Ибсена, С.Лагерлеф, П.Лоти, Г.Манна, О.Уайльда, А.Шницлера, М.Метерлинка, К.Гамсуна...
      Естественно, кроме перечисленных выше авторов и названий, были сотни других. В том числе издания по истории, естествознанию, философии, медицине и т.д. Постепенно открывались новые склады, заполненные книгами, и книжный ассортимент, естественно, расширялся".
      Глезер получал книги со склада бывшего издательства А.А.Карцева. "Наиболее интересными здесь, - пишет он, - были книги Л.П.Сабанеева "Рыбы России", изданные в 1911 году, Г.Масперо "Древняя история народов Востока" и, главное, сочинения Е.А.Салиаса, начиная с 21-го по 55-й том. Сочинения Сабанеева, Масперо и Салиаса мы продавали по 50 коп. за том. Надо сказать, что книги эти объемистые, по 500 и более страниц. Страницы не были разрезаны, и при расшивании книги получались большие листы бумаги. Этим пользовались некоторые книгоноши-хитрецы и, чтобы выполнить план-выработку, свозили тома Салиаса на рынки, продавая мелким торговцам ягодами на кулечки и обертку. Такого рода дельцов было немного. Они оказались случайными людьми в книжной торговле и постепенно отошли от нашего дела. Именно эти тома Салиаса в издании А.А.Карцева стали все реже и реже встречаться у букинистов. Поэтому и стоимость их всегда была высокой. Сейчас они стоят и совсем дорого...
      В течение дня стопки книг каждого издания таяли и таяли, и к концу дня зачастую не оставалось ни одного экземпляра. На следующий день ассортимент пополнялся книгами тех же издателей, но других авторов и других названий. Более активные книголюбы за неделю легко, по томику, собирали полные собрания сочинений...
      У Китайгородской стены я проработал с 1924 по 1931 год. Видел тысячи людей. Знакомство с некоторыми сохранилось до сего времени. Кто только не посещал наш культурный центр (а что центр наш культурный, сомнений у нас не было). Это известные писатели, художники, профессура московских вузов, артисты, просто любители книг.
      В поисках книжных редкостей часто наведывались к нам уже искушенные книголюбы, такие, как Демьян Бедный, В.Лидин, Н.Смирнов-Сокольский, Н.Машковцев, А.Сидоров, И.Розанов и многие другие известные деятели культуры и науки".
      Книжный развал у Китайгородской стены был ликвидирован в 1931-1932 годах. Он оставил по себе добрую память у старых книжников, а у молодых рассказы о нем до сих пор вызывают завистливые вздохи.
      ЛУБЯНСКАЯ ПЛОЩАДЬ - ВРЕМЕНА НОВЫЕ
      В 1918 году в одном из домов Стахеева на Лубянской площади получил комнату в коммунальной квартире поэт-футурист В.В.Маяковский. Впоследствии он упомянет об этом в поэме "Хорошо!": "Живу в домах Стахеева я, теперь Веэсэнха".
      Далее он пишет, что с того самого дня, как поселился здесь, внимательно присматривался к тому, что происходило вокруг: к людям "всяких классов", оказавшимся собранными в коммуналке, к событиям, которые наблюдал из окна и на улице. Многое из увиденного получило отражение в его творчестве.
      Отразилось и главнейшее событие в истории Лубянской площади советского времени.
      В декабре 1920 года комплекс домов страхового общества "Россия" заняла расширявшаяся ВЧК. Это сразу изменило общую атмосферу на площади, хотя внешне все как будто оставалось по-прежнему. В.В.Маяковский в стихотворении, названном "Неразбериха", топографически точно изображая Лубянскую площадь и многократно описанных им (и не только им) мелочных торговцев и мальчишек-папиросников, фиксирует новое и характерное только для торжка у Никольских ворот Китай-города явление.
      Лубянская площадь.
      На площади той,
      как грешные верблюды в конце мира,
      орут папиросники:
      "Давай, налетай!
      "Мурсал" рассыпной!
      Пачками "Ира"!"
      Против Никольских - Наркомвнудел.
      Дела и люди со дна до крыши.
      Гремели двери, авто дудел.
      На площадь чекист из подъезда вышел.
      "Комиссар!!" - шепнул, увидев наган,
      мальчишка один, юркий и скользкий,
      а у самого
      на Лубянской одна нога,
      а другая - на Никольской...
      Мальчишка с перепугу
      в часовню шасть.
      Конспиративно закрестились папиросники.
      Набились, аж яблоку негде упасть!
      Возрадовались святители,
      апостолы и постники.
      Пафос стихотворения заключается в том, что торговцы напрасно перепугались, этот чекист вышел на площадь вовсе не по их душу, а по иному делу, и мораль - не надо бояться чекистов.
      Однако этой же темы коснулся журналист, сотрудник "Огонька" Г.И.Геронский в очерке 1926 года, посвященном переименованию Лубянской в площадь "имени Дзержинского". Он отметил изменение общей атмосферы на некогда многолюдной веселой Лубянке.
      "Ее проезжают по нескольку раз в день, - пишет журналист, - проезжают незаметно и безразлично, не вглядываясь в архитектуру - скучную и запыленную, как и ненужный старинный фонтан в центре этой площади. А людской поток, лента пешеходов на асфальтовой дорожке реже, чем на любой из соседних улиц, и, конечно, меньше, чем количество проезжающих через площадь извозчичьих и трамвайных пассажиров. На Лубянской площади нечего как будто смотреть, и хотя бы человек спешил, он сделает крюк и пройдет на Театральную и Тверскую по Кузнецкому мосту. И постепенно метнулось влево, к Китайскому проезду, здешнее отделение Охотного; торгующие здесь магазины поочередно закрываются, ликвидировался как торговое помещение и Лубянский пассаж. Небойкое это место для розницы... Не одни только растратчики и спекулянты стараются "обойти Лубянку"...
      Скажут, что этот транспортный отлив совпал с переездом в самое высокое здесь здание хорошо известного учреждения..."
      Кокетливая безличная ссылка на неких, которые скажут, что причина подмеченного журналистом уменьшения числа прохожих на площади связана с водворением на ней "хорошо известного учреждения" вовсе не убеждает читателя, что сам журналист придерживается иного мнения. За годы деятельности этого учреждения у москвичей - и не только у них - сложилось о нем совершенно определенное представление.
      Киса Воробьянинов, герой романа Ильфа и Петрова "Двенадцать стульев", написанного в 1927 году, был жителем Старгорода - "старгородским львом". Но авторы, весьма чуткие к приметам современного быта, в описании первой поездки Остапа Бендера и Ипполита Матвеевича по прибытии их в Москву с Казанского вокзала на Сивцев Вражек в общежитие имени монаха Бертольда Шварца, приводят такую весьма многозначительную деталь: "Когда проезжали Лубянскую площадь, Ипполит Матвеевич забеспокоился.
      - Куда мы, однако, едем? - спросил он". Тогда, в 1927 году эту внешне невинную фразу цензура вычеркнула, она была восстановлена лишь в издании 1997 года.
      В двадцатые годы в Москве рассказывали такой анекдот: "На Лубянской площади встречаются два прохожих. Один спрашивает другого: "Скажите, пожалуйста, где здесь находится Госстрах?" Тот ему отвечает: "Где Госстрах - не знаю, а Госужас - вот он", - и кивает в сторону здания ВЧК". Впрочем, вполне возможно, что это - реальный разговор: Госстрах тогда находился поблизости - на Кузнецком мосту.
      ВЧК (с 1922 года - ОГПУ, с 1934-го - НКВД, с 1943-го - НКГБ, с 1946-го - МГБ, с 1954-го - КГБ, в настоящее время - ФСБ) заняло не только комплекс зданий бывшего страхового общества "Россия", но и ряд соседних домов, а в меблированных комнатах "Империал" была оборудована тюрьма.
      Органы и до того имели в Москве достаточно много помещений в разных частях города, но главное здание "России" стало центральным, у чекистов оно получило название "Большой дом".
      С 1920-х годов слово "Лубянка" для каждого гражданина СССР обозначало прежде всего не улицу и площадь, а тюрьму и вообще органы госбезопасности.
      Сто двадцать лет прошло с закрытия Тайной экспедиции, помещавшейся на Лубянской площади, и уже никто не помнил ее железных ворот, обращенных на площадь, мимо которых "страшно было ходить". И вот снова вернулись эти страшные железные ворота. Только теперь они были обращены не на площадь, а выходили в переулок с легкомысленным названием Фуркасовский, которое он получил по фамилии имевшего здесь в середине ХVIII века собственное портновское и по изготовлению париков заведение "портному мастеру французской нации" Фуркасе.
      Сейчас о том, что происходило в этом здании, уже опубликовано много воспоминаний как самих чекистов, так и арестантов Лубянской внутренней тюрьмы. К этим воспоминаниям и, прежде всего, к "Архипелагу ГУЛАГу" А.И.Солженицына отсылаю читателя, ограничиваясь здесь лишь краткими справочными сведениями из работы Ж.Росси "Справочник по ГУЛАГу" (Москва, "Просвет", 1991).
      Сообщив о времени водворения ЧК в доме на Лубянке, автор справочника продолжает: "С тех пор это здание остается неизменной резиденцией сов. госбезопасности, многократно менявшей свое название. В здании на Б.Лубянке находятся кабинеты следователей, внутренняя тюрьма со 115 камерами, расположенными на 6-ти этажах, и подвалы. Тюрьма рассчитана на 200-500 подследственных. В камерах полы паркетные. В дверях нет форточек, но в каждой - волчок. Это самая фешенебельная тюрьма Советского Союза. Прогулочные дворики на крыше здания; высокий забор заслоняет вид. Это расстрельная тюрьма. С 30-х годов подвалы спец. оборудованы для расстрелов и пыток".
      Автор сидел во внутренней тюрьме в конце 1930-х годов, поэтому пишет об отсутствии в дверях камер форточек, в конце 1940-х они уже были, через них подавалась еда, передачи, книги из тюремной библиотеки, а надзиратели делали замечания арестантам.
      Вопрос о лубянских подвалах и подземных ходах остается открытым. Пресс-секретари органов госбезопасности не однажды официально отвергали само их существование. Но бывшие репрессированные вспоминают о том, как они сидели в подземных камерах. Иной раз проговариваются строители, так, например, в 1997 году при реконструкции "Детского мира" они сказали корреспонденту газеты "Вечерний клуб": "Реконструкция [...] началась с фундамента. А фундамент "Детского мира" - штука сложная. По соседству с универмагом находится сами знаете что со своими печально знаменитыми подвалами и подземными ходами. Поэтому работы по укреплению основы основ детского столичного рая шли долго, тяжело и заняли почти полтора года".
      Один из этих подземных ходов, пересекая Лубянскую площадь, вел к неприметному дому на улице 25-го Октября за Пантелеймоновской часовней. Сейчас его занимает Мосгорвоенкомат, а в 1930 - 1940-е годы находилась Военная коллегия Верховного суда СССР, фактически подразделение НКВД, поскольку занималась не только военными, но и гражданскими лицами.
      Александр Мильчаков, сын секретаря ЦК ВЛКСМ А.И.Мильчакова, одной из сгинувших в этом доме жертв, в 1990 году опубликовал материалы о деятельности Военной коллегии, ее тогдашнего председателя В.В.Ульриха и о том, что происходило тогда в этом доме.
      "С этим трехэтажным домом, - рассказывает Александр Мильчаков, - одной стороной выходящим на Лубянку, у меня лично связаны самые тяжелые воспоминания детства... Я помню серые, пепельно-серые лица москвичей, стоявших у входа в приемную Военной коллегии Верховного суда СССР в ожидании известий о судьбе близких. В 1938 году я был маленьким, и мама брала меня с собой, и мы почти каждый день приходили сюда, становились в очередь.
      Мама терпеливо томилась многие часы, а я играл с другими детьми около подножия памятника первопечатнику Ивану Федорову, не понимая всего трагизма происходящего здесь... Мама выходила ко мне всегда грустная, получив стандартный ответ: "Приговор вашему мужу еще не вынесен, приходите в следующий раз".
      И такие ответы получали тысячи людей. В Военную коллегию для видимости судебного разбирательства привозили узников в спецфургонах из всех тюрем. Но можно было попасть туда по длинному тоннелю, который протянулся сюда под площадью Дзержинского прямо из внутреннего двора знаменитой Лубянской тюрьмы. Арестованных проводили на третий этаж в помещение, находившееся перед залом заседаний. В зал их вводили поодиночке, на столе перед Ульрихом лежали пачки заранее приготовленных приговоров. Далее происходила чудовищная пародия на суд. Напрасно в своем последнем слове подследственный пытался логично доказать, что он не является врагом своего народа, приводил веские доводы, доказывал, что не занимался никакой враждебной деятельностью. Все было напрасно! Участь каждого была предрешена заранее.
      Пухленький, внешне интеллигентный, излучающий довольство собою В.Ульрих обычно через несколько минут объявлял перерыв, и суд, как и полагается по закону, удалялся на совещание, а еще через две-три минуты возвращался, и подсудимому объявлялся приговор. Его выводили в соседнее помещение. Расстреливали приговоренных здесь же, в глухих и темных подвалах здания Военной коллегии на улице 25-го Октября.
      А в это время родственники в приемной ожидали известий. Недаром это трехэтажное здание тогда называли расстрельным домом. А Ульриха - Хозяином расстрельного дома..."
      В "Мемориале" хлопотали о том, чтобы в расстрельном доме открыть Музей памяти жертв репрессий, но хлопоты остались тщетными.
      Реалистическую картину быта и обстановки на Лубянке в конце 1920 начале 1930-х годов рисует историк и мемуарист С.Каган - племянник Л.М.Кагановича в книге о жизни и деятельности своего дяди. С.Каган писал ее, основываясь на рассказах дяди и документах, поэтому она имеет ценность достоверного первоисточника.
      Л.М.Каганович не был профессиональным чекистом, но в свое время Дзержинский выдвинул лозунг, что все коммунисты должны пройти через службу в ЧК, и многие руководители партии какое-то время работали там. "Лазарь убедил Сталина, - пишет Каган, - поручить ему организовать административную группу для выполнения особых задач. Для осведомленных это был "отдел мокрых дел". "Мокрые дела" - значит кровавые дела. Лазарь получил кабинет на четвертом этаже в доме № 2 на площади Дзержинского. Там был штаб ОГПУ, известный также как Центр. Из окна кабинета открывалась площадь, и можно было наблюдать за всеми, кто входил и выходил через главный вход. Единственный недостаток здания заключался в том, что на всех окнах стояли решетки или же имелись металлические шторы. Лазарь слышал, что об этих мерах безопасности распорядился сам Сталин.
      В семь утра к шести подъездам здания направлялось множество сотрудников ОГПУ. Они приходили так рано, чтобы успеть сходить в буфет на восьмом этаже, в котором предлагались хорошие завтраки из молока, яиц, ветчины и фруктов, и все бесплатно.
      Коридоры здания были выкрашены в светло-зеленый цвет и освещались большими белыми плафонами. Ковры отсутствовали. Тот же зеленый цвет царил в кабинетах. Они были просторны, но почти без мебели. Стоял обычно стол и несколько стульев с прямыми спинками. Удобств явно не предусматривалось. В каждом кабинете был стальной сейф, который в конце рабочего дня опечатывался.
      В коридорах дежурили солдаты из подразделения внутренней охраны. Они носили бежевые гимнастерки, на воротниках которых были синие петлицы с красными кантами. Эти петлицы считались знаками чести, достоинства, уважения и страха.
      Кабинет Лазаря отличался от большинства других. Там стоял массивный письменный стол из дуба, три деревянных стула и еще один стол для заседаний. На одной стене висел портрет Дзержинского, на другой - Сталина. На письменном столе несколько телефонов. Два - особо важные. Справа аппарат прямой связи со Сталиным. Слева "вертушка" - специальная сеть, к которой подключены телефоны членов ЦК".
      В официозной советской литературе двадцатых-тридцатых годов, особенно в поэзии, образ чекиста рисуется в романтико-героическом плане. Это абсолютно положительный герой.
      Хрестоматийно известны строки из поэмы Маяковского "Хорошо!", содержащие совет юноше делать жизнь "с товарища Дзержинского".
      В 1927 году Маяковский написал стихотворение "Солдаты Дзержинского": "Солдаты Дзержинского, - утверждал он, - Союз берегут" и считал их существование "железной необходимостью". В другом стихотворении - "Дачный случай" (1928 г.) - он рассказывает, как однажды в подмосковное Пушкино, где поэт летом жил на даче, приехали гости-чекисты. Они были по-домашнему, в штатском, в дорогих английских костюмах, им подстать спутницы - "будто "мадам" шелками обчулочены". После обеда все, в том числе и Маяковский, пошли прогуляться в лес. Сначала "вола вертели и врали", потом чекисты достали "из кармана из заднего браунинги и маузеры" и стали стрелять "за пулей пуля" в пень, в цель - газету, которая стала "как белое рваное знамя". Отстрелявшись, "компания дальше в кашках пошла" и вновь их беседа "в меру пошла".
      Заканчивается стихотворение выводом, довольно странным на сегодняшний взгляд, но для Маяковского, вероятно, логически вытекающим из рассказанного эпизода: "революция... всегда молода и готова".
      Чекисты плотно окружали поэта: секретными сотрудниками ГПУ-НКВД были его ближайшие друзья Брики - "Ося и Лиля", завсегдатаем в Лефе был один из высших чинов НКВД Я.С.Агранов, которого Маяковский по-дружески называл Яней, Агранычем. Маяковский поддерживал приятельские отношения и с целым рядом других работников НКВД.
      "На лефовских вторниках, - пишет в своих воспоминаниях Е.А.Лавинская, дочь художника-лефовца, - стали появляться все новые люди - Агранов с женой, Волович, еще несколько элегантных юношей непонятных профессий. На собраниях они молчали, но понимающе слушали, умели подходить к ручкам дам и вести с ними светскую беседу. Понятно было одно: выкопала их Лиля Юрьевна. Мне по наивности они казались "лишними людьми" нэповского типа".
      Маяковский полагал, что чекистов к нему привлекают дружеские чувства и интерес к литературе, но это была высокопрофессиональная и артистически организованная слежка.
      Интеллигенция, как ныне хорошо известно, с первых дней создания ЧК находилась под ее пристальным наблюдением и была постоянной жертвой террора. Яков Саулович Агранов (1893-1938) - комиссар государственной безопасности 1-го ранга (высшее звание в органах, его имели лишь девять чекистов, причем ни Ягода, ни Ежов этого звания не имели), зампред ОГПУ, 1-й замнаркома Внутренних дел, начальник секретно-политического отдела был главным специалистом по "работе" с интеллигенцией; ему поручали самые сложные дела, с которыми он всегда успешно справлялся: дело о Кронштадтском мятеже, дело Таганцева, по которому был расстрелян Н.С.Гумилев, Шахтинский процесс, процесс Промпартии, Союзного бюро меньшевиков, дело историков, академиков-славистов и другие. В 1937 году Агранов был обвинен "во вредительстве в органах НКВД" и в 1938-м расстрелян. Его сотрудники в своих свидетельских показаниях рассказывали о методах его следственной работы: "Агранов требовал от нас готовить схемы показаний заблаговременно и брать показания только по этим схемам" (т.е. создавать выдуманные, фальшивые дела), "Агранов инструктировал: на первом же допросе подследственному нужно объяснить, что его все равно расстреляют независимо от того, признается он или нет. Но если признается и напишет Ежову заявление об этом, то есть маленькая надежда, что ему оставят жизнь", в случае же, если подследственный отказывается давать требуемые показания, то его следует припугнуть: "Мы с вами стесняться не будем, язык вырвем, все равно заговорите". В то же время сам Агранов использовал для получения "признательных показаний" широкую палитру способов морального воздействия: от выражения дружеских чувств к подследственному до провокаций и прямых угроз.
      В 1930 году Агранов вел дело Трудовой крестьянской партии - очередной фальшивки ГПУ; в создании ТКП обвинялись выдающиеся ученые-аграрники А.В.Чаянов, Н.Д.Кондратьев, Н.П.Макаров, А.А.Рыбников и другие. Полтора месяца Чаянов, которого допрашивал Агранов, отказывался признать существование Трудовой крестьянской партии, полтора месяца держался и лишь по истечении этого срока был сломлен и стал подписывать заблаговременно подготовленные следователем показания. О том, какому воздействию подвергался Чаянов, можно судить по тому факту, что трое его "подельщиков" в тюрьме сошли с ума, один повесился...
      В 1930 году Михаил Светлов написал стихотворение "Площадь Дзержинского", в котором описывает, чту видит чекист, глядя на площадь из окна своего кабинета. Это стихотворение также представляет собой своеобразный образ площади Дзержинского - бывшей Лубянки.
      Бессонная ночь. Человек
      Подходит к окну.
      Сквозь дым предрассветный
      Он обозревает страну.
      Он смотрит за город,
      За трубы,
      За дым - на поля,
      Не в службу, а в дружбу
      Кругом колосится земля.
      Товарищ доволен.
      Он вверх поднимает глаза,
      Он смотрит на небо,
      Которое - как бирюза...
      Бессонная ночь. Человек
      Все глядит из окна
      На площадь Дзержинского...
      Утро.
      Рассвет.
      Тишина...
      Стихотворение Светлова написано, когда на Лубянке шла подготовка к агитационному открытому процессу над вредителями-аграрниками, и в нем есть обращающий на себя внимание штрих - деталь, которую "человек" из окна Лубянки ни при каких условиях увидеть не мог. Это - колосящиеся поля.
      Но в общем-то понятно, как появились в стихотворении эти поля, ясна логика поэта и его представление о психологии героя. "Человек" провел бессонную ночь и, подойдя утром к окну, все еще находится во власти своей ночной работы, он ею "доволен" и думает о ней. А думает он, естественно, о том, что разоблачил вредителей сельского хозяйства и спас для народа "колосящиеся поля". Их-то образ и встает в его воображении. Этим "товарищем" в это время, на этом месте, с этой проблемой и попавший в стихи Светлова мог быть только Агранов, ведущий дело Чаянова и его товарищей.
      Михаил Светлов, тогда уже популярный поэт, входил в окружение Маяковского и, естественно, встречался с его друзьями-чекистами. Он мог узнать в 1930 году о вредителях-аграриях только из устных рассказов, так как открытых публикаций об этом не было. Друзья-чекисты о своих служебных делах всегда говорили скупо и таинственно, общими словами, лишь то, что они "берегут", "хранят", "защищают", "борются с врагом". Именно на таких общих словах построено стихотворение Маяковского "Солдаты Дзержинского", посвященное его приятелю-чекисту В.М.Горожанину. Светлов также вынужден был ограничиться весьма скупым конкретным штрихом, но игнорировать его в создании привлекающего его образа он, конечно, не мог. Так появились в стихотворении "поля", непонятные для читателя, но много говорящие посвященному человеку, знающему шифр образа.
      В комнату Стахеевского дома в 1918 году Маяковский вселился, полный надежд и сил, в ней пережил высокие творческие радости, невыносимые разочарования и в ней 14 апреля 1930 года нашел свой трагический конец.
      До 1980-х годов единственной версией смерти Маяковского считалось самоубийство. После частичного рассекречивания архивных данных о деятельности ГПУ-НКВД-КГБ в печати появились сведения о том, что Маяковский не был самоубийцей, а был убит органами НКВД. Видимо, только в будущем, когда исследователям станут доступны все материалы, разъяснится тайна его смерти. А пока в исследовательской литературе на равных существуют обе версии - убийство и самоубийство.
      В 1974 году в последней квартире Маяковского открыт мемориальный музей...
      Преобразования самой Лубянской площади начались в 1931 году, когда убрали водоразборный фонтан с центра площади. Смысл его ликвидации абсолютно непонятен. Он служил украшением площади и совершенно не мешал движению транспорта.
      Тогда же здание ОГПУ было надстроено двумя этажами. В предвоенные годы началось сооружение правой пристройки к нему по проекту А.В.Щусева (завершена в 1947 году). В начале 1980-х годов перестроен фасад бывшего здания "России" и тогда же с его крыши были сняты символические фигуры справедливости и утешения.
      В 1925-1926 годах Главнаука, ведавшая охраной и восстановлением архитектурных и исторических памятников, провела большие работы по реставрации и ремонту стен и башен Китай-города. Руководил работами архитектор-реставратор, деятельный член комиссии "Старая Москва" Н.Д.Виноградов.
      В ходе реставрации удалось получить ценные сведения об устройстве и первоначальном виде Китайгородской стены. В.Гиляровский в газетной заметке, напечатанной в связи с проводимыми работами, описывает, какой была стена перед приходом реставраторов:
      "А какой ужас еще этой весной представляла внутренняя часть стены, выходящая на Старую и Новую площади: груды кирпича, ямы, пробитые в стене глубокие ниши; в одной из них торчат остатки несгораемого шкафа...
      И о чем все это напоминало... Это все были остатки лавочек торговцев, больше сотни лет уродовавших памятник.
      Революция смела торговцев, лавочки были разломаны и растащены, и стена представляла собой руину".
      Отчет Н.Д.Виноградова - последнее литературное свидетельство очевидца, видевшего и пристально осматривавшего эти древние укрепления не только снаружи, но и внутри. Он сравнивает стены Кремля и Китай-города, отмечая их сходство и различия:
      "Как Кремлевские, так и Китайгородские стены в мирное время были покрыты деревянной кровлей, опиравшейся одним краем на боевые зубцы-мерлоны, а другим краем, в сторону города, на кирпичные столбы... В 1925 году кровля была восстановлена на участках стены по Старой и Новой площадям".
      Но вот их "боевой профиль", отмечает Виноградов, существенным образом отличался от профиля Кремлевских стен, и далее он дает описание боевого устройства Китайгородских стен.
      "Стены со стороны города состояли из ряда больших арок, так называемых "печюр". В этих печюрах размещался нижний - подошвенный бой, и из них шли всходы на стену. Арки несли ходовую платформу, на которой располагались защитники крепости, укрываясь за зубцами-мерлонами и поражая противника со стены через специально сделанные отверстия-бойницы в мерлонах, имевших различное устройство в зависимости от характера боев. Бои назывались верхним и навесным, последний велся со стены вниз по прорвавшемуся к стенам противнику, через так называемые машикули.
      Внешняя поверхность стены по вертикали имела специфические изломы, продиктованные боевым и защитным назначением стен. Если смотреть стену в профиль, то снизу она имеет наклон в сторону города, поднимающийся до нижнего валика, проходящего по линии излома стены, но в обратную сторону. Нижняя поверхность делалась в нижней части из белого камня, вроде цоколя. Эта белокаменная полоса принимала на себя падающие капли и потоки воды с крыши стены. В кирпичной части этой полосы помещались бойницы нижнего подошвенного боя".
      При реставрационных работах у Никольской башни были обнаружены остатки древнего укрепления из "китов" - "сплетения тонкого леса" вокруг "большого древия", а также откопаны пять пушек петровского времени, поставленных здесь при устройстве болверков в 1709 году.
      Газеты того времени много писали об "обновленном памятнике древней Москвы".
      Но весной 1934 года Китайгородскую стену начали сносить, чтобы проложить на ее месте, как писал журналист в журнале "Строительство Москвы", "широкий блестящий проспект". Теперь ее уже называли не "памятником древней Москвы", а "никому не нужным археологическим хламом, не имеющим даже ценности исторического памятника".
      Весной 1934 года снесли Никольскую башню, церковь Владимирской Божией Матери и часовню Святого Пантелеймона. При разборке стены устраивали субботники. В субботнике 6 апреля, сообщала "Вечерняя Москва", "приняли участие командиры и красноармейцы частей войск ОГПУ".
      После сноса стены площадь бывшего толкучего рынка - Новая площадь фактически стала частью Лубянской площади, но формально считается, что дом со входом на станцию метро "Лубянка" и здание касс Аэрофлота находятся на особой Новой площади, что и написано на номерных знаках, помещенных на них.
      Может быть, имеет смысл сохранить эти номерные знаки, так как в будущем они могут опять оказаться отражающими действительную топографию места, так как в 1998 году Управление градостроительных работ Москомархитектуры приняло решение о восстановлении Китайгородской стены.
      Ответственным за проект был назначен архитектор П.Л.Павлов. В интервью, опубликованном в июле 1998 года, он рассказал о проекте.
      "Китайгородская тема, - сказал он, - это тема всей Москвы. Ведь именно в ХVI веке с момента завершения формирования Великого посада и строительства вокруг него стен, продолжающих стены Кремля, произошел коренной перелом градостроительной структуры Москвы: она начала развиваться на основе радиальноветвистой и кольцевой системы. Так что даже новая МКАД результат появления Китайгородской стены. И если последовательно восстановить все семь ее былых градостроительных узлов, Москва примет абсолютно уникальный, только ей присущий облик".
      На вопрос корреспондента, пройдет ли стена по своему историческому маршруту, Павлов ответил:
      "Конечно! Тем более что за шестьдесят с лишним лет на этой территории, около 2,5 километра, не было построено ни одного здания. Сейчас линия стены проходит либо по газонам, либо по проезжей части".
      Возведение Китайгородской стены, кроме того, что возвращает Москве исторический облик и восстанавливает множество пленительно-прекрасных московских уголков и видов, даст центру города огромный комплекс культурных, торговых и офисных помещений. Все это заложено в проекте Павлова.
      Архитектор завершает интервью выразительной справкой: "В ХVI веке Китайгород-скую стену строили три года. Будет как-то неловко не уложиться в этот срок..."
      В 1954 году после сноса "Лубянского пассажа" на его месте начали строить универмаг детских товаров - "Детский мир". Это одна из заметных строек эпохи хрущевской "оттепели". Открылся "Детский мир" 1 июня 1957 года. Тогда говорили, что чекисты протестовали против строительства универмага, претендуя на этот участок, поэтому открытие "Детского мира" воспринималось как доказательство того, что партия и правительство сделало еще один очень важный шаг на пути к обновлению и демократизации государственной политики.