Глава 2

Таблички Менезия

Солнце уже спряталось за холмом, у подножия которого располагалось имение Суллы. Но выбеленные известью стены вокруг большого двора еще освещались сполохами неба. Бывший галльский офицер сидел на каменной скамейке перед низкой дверью, ведущей в его покои. В ожидании, пока приготовят ванну, он перетирал зубами новую веточку калины и любовался женщинами-рабынями, которые только что вышли из термов и теперь шумно и весело расчесывали друг друга или вытирали голых детишек.

Он подумал о том, что пора уже приказать закрыть на ночь тяжелые каштановые ворота, как по ту сторону высокой стены, на дороге, послышался топот мчавшихся галопом лошадей. Четыре здоровенных всадника с видом завоевателей ворвались во двор. За спиной, в кожаных чехлах, у них торчали дротики, поперек ковровых седел были закреплены мечи в ножнах. По латам, покрытым позолотой, и каске, украшенной султаном военачальника, Сулла узнал в них сирийцев IV кавалерийского легиона. Эти мерзавцы сирийцы чувствовали себя сверхлюдьми после участия в завоевании Паннонии[16] под началом Луция Турия Вара. Старший из них, бравируя посредине двора, как-то смешно поднял на дыбы свою лошадь. При этом он успел бросить одобрительный взгляд в сторону женщин, сушившихся после бани, сарая, где стояли жатки и повозки, большой горы очищенного зерна — его ссыпали с началом жатвы на гумне, а теперь рабы собирали его по мешкам — и, наконец, гусей, гоготавших в своих загонах, перед тем как заснуть.

Сирийский офицер направил свою лошадь к Сулле, сидевшему на каменной скамье.

— Привет, крестьянин! — бросил он. — Где твой хозяин?

Сулла, нахмурив лоб, не спешил отвечать нахалу, который ворвался к римскому гражданину так, как к себе домой.

— Мой хозяин в Риме, — наконец ответил он, намеренно утрируя свой галльский акцент, присущий жителям лионской области.

Он подождал еще немного, собираясь добавить, что его хозяин император — да хранят и помогают ему боги — и что император не любит, когда его солдаты ведут себя невежливо с гражданским населением провинций, но сириец не дал ему этого сделать.

— Ну ладно! — бросил он. — Когда твой хозяин вернется, ты скажешь ему, что нам понравилась его ферма, его гуси и женщины тоже. Спешиться! — скомандовал он своим солдатам. — Переночуем здесь! Тут достаточно жирные гуси и не очень толстые девушки!

Всадники рассмеялись и слезли с лошадей, а их начальник достал из кошелька серебряную монету в двадцать сестерциев и бросил в сторону Суллы. Она докатилась до ног галла.

— Это за двух гусей на вертеле! — объявил он. — Выбери нам четырех девушек, чтобы ощипать птицу. А когда мы ими насытимся — и девушками, и птицей, — тебе тоже перепадет с нашего стола.

Тут и он спрыгнул с лошади и встал перед Суллой, расставив мускулистые ноги, обутые в высокие сапоги из белой кожи.

Одет он был в красивую униформу. Его могучий торс был закован в кавалерийские латы из металлических пластинок. Высокого роста, хорошо сложенный, с очень темными волосами, большими черными глазами и красивым ртом — этакий щеголь.

Потом он повернулся к троим другим, которые уже направились к группе женщин, чтобы пошутить с ними. Женщины были рабынями и принимали все как должное. Солдаты же оставались солдатами, и во время кампаний, когда они останавливались на какой-нибудь ферме, все происходило одинаково.

Сулла вытащил веточку калины изо рта и внимательно посмотрел на них. IV кавалерийский легион, вероятно, поднимался вверх по течению Роны, чтобы сменить на севере Бельгии легион «Корелия». Этот легион находился там уже более года, и ему, к слову сказать, порядком надоели туманные пейзажи и местные толстозадые девушки. Сулла хорошо это знал. В свое время он провел на севере Бельгии две зимы, усмиряя батавов[17]. Эти три негодяя с офицером в позолоченной униформе были посланы вперед, чтобы подготовить место для стоянки во Вьенне.

Вдруг Сулла увидел, как девочка, которую он только что купил, тоже вышла из бани и присоединилась к группе женщин и детей. Ее волосы теперь были распущены и спускались ниже груди. Сулла в первый раз заметил, что у нее были уже маленькие сформировавшиеся грудки и длинные тонкие ноги, и он подумал, что у этого жирного грека был нюх выбирать девушек из толпы рабов, которых продают ему земледельцы. Очень скоро она станет красавицей...

Сатон, слуга Суллы, появился из маленькой двери, ведущей из комнат прямо во двор, и наклонился над плечом хозяина:

— Ванна готова.

Но Сулла прервал его жестом руки. Все внимание его было обращено к щеголю из IV легиона, который направлялся к малышке. Та, стоя на коленях на старом коврике, расчесывала свои волосы.

— Эй, голубка моя! — бросил он. — Это для меня ты так прихорашиваешься? — Он наклонился над ней и взял ее за подбородок. — Ты то, что мне нужно. Не бойся, у меня большой меч, но я пользуюсь им с осторожностью.

Его солдаты снисходительно рассмеялись. Но тут с другого конца двора раздался голос Суллы:

— Эй! Офицер!

Высокий военный обернулся, удивленный. Галл все еще сидел на своей каменной скамейке, но тон голоса его изменился. Одной рукой он подбрасывал подобранную с земли серебряную монету.

— Возьми свои деньги, — сказал он. — Мой хозяин торгует своим скотом только на рынке. Он дарит тебе гусей. Но он не любит, когда лакомятся его девушками.

Сулла размахнулся, и серебряная монета полетела через двор к офицеру. Галл отметил, что Тоджа рядом уже не было, как не было и трех остальных персов, и теперь он ждал реакции военного.

Тот расхохотался:

— Ой! Крестьянин! Тебя слишком заботят интересы твоего хозяина. Тебя это не доведет до добра.

И, более не удостаивая презренного галла своим вниманием, он обернулся, схватил девочку за бедра, поднял ее, отбивающуюся, на вытянутых руках, а потом прижал к себе и, смеясь, насильно поцеловал в губы.

— Ну как, дорогая? — спросил он. — Подними монету, а завтра утром получишь еще такую же...

Сулла поднялся со своей скамьи:

— Хватит, достаточно! Иди и воюй в другом месте вместе с твоими охотниками за утками. Седлайте коней и оставьте наших девушек в покое. А борделей навалом во Вьенне. Вы там будете через два часа.

Красавчик посмотрел на Суллу с недоверчивым видом. Возле него стоял один из всадников, который еще не успел снять кожаный чехол с дротиками. Офицер с улыбкой вытащил у него один дротик и уверенным движением атлета со всей силы метнул его в направлении дерзкого крестьянина. Дротик просвистел возле лица Суллы и, вибрируя, вонзился в деревянную перекладину, которой закрывали дверь на ночь и перед которой и стоял галл.

Всадник уже передал своему начальнику второй дротик. Тот пригрозил:

— Иди спать, навозник! Или мы полакомимся тобой...

Солдаты засмеялись, а офицер сделал движение телом, как бы собираясь вновь бросить дротик, которым потрясал, как в следующий момент во двор со свистом посыпался град стрел. Одна из них резко вонзилась в основание плюмажа и сорвала каску с головы офицера. Другие со звоном ударились в пластины его лат. Офицер продолжал держать дротик. Он перестал смеяться, так как определил по звуку, что стрелы были боевыми, а он хорошо знал, что такие несут смерть...

Он поднял голову и посмотрел на крышу фермы. На сумеречном небе вырисовывались три силуэта лучников с натянутыми луками. Шум закрываемых ворот дал понять четырем всадникам, что они стали пленниками. Рабы, выскочившие из риги, стояли перед воротами и грозно держали в руках острые навозные вилы. На пустынную дорогу уже опустилась ночь, и первые турмы[18] IV легиона не должны были появиться раньше завтрашнего утра...

Сулла выдернул дротик, вошедший в деревянную перекладину рядом с его головой, и подошел к офицеру-хвастуну. Теперь он тоже был вооружен и не выглядел больше крестьянином. Офицер уже не заблуждался на его счет. Сулла направил наконечник дротика между пластинами его лат прямо в грудь.

— Это сделано не для того, чтобы раскидывать по крестьянским дворам, офицер! — жестко сказал он. — Возьми его, пока я не проткнул тебя.

В этот момент по дороге послышался шум скачущих во весь опор лошадей, а затем у ворот — топтание спешившихся всадников и бряцание оружия, задевающего за щиты.

Сирийский офицер, перед этим чуть было не умерший от страха, обрел уверенность.

— Эй, галл! Ты этого не ожидал, — начал он.

Но тут по другую сторону стены раздались громкие команды и треск смоляных факелов. Яркий свет факелов, проникавший из-за портала, осветил крыши и даже часть двора. Резкий сигнал тубы, трубы регулярной кавалерии, прорезал воздух. Деревянные ворота затряслись от ударов, послышался мощный голос:

— Именем императора Цезаря! Откройте консулу Руфу Вецилию Страбону!

С другой стороны портала кони били копытами и нервно ржали, как будто их остановили посреди неистового бега.

Сулла поднял голову, ища Тоджа и других лучников. Их на крыше больше не было.

— Открывайте! — приказал он рабам, охранявшим ворота.

Ворота открылись, давая дорогу консулу Вецилию, в красном плаще, едва прикрывающем его голый торс. Он восседал на великолепном черном коне, покрытом пеной с головы до ног и который плясал от нетерпения, тряся массивными серебряными удилами. Факелы высвечивали эбеновые лица всадников из охраны консула: это были нубийцы высокого роста, леопардовые шкуры служили им седлами, длинные пики торчали за спинами.

Взгляд консула Вецилия, маленького сухого человека с длинным носом и выступающими скулами, с удивлением переходил с офицера сирийской кавалерии, поднимающего с земли каску с вонзившейся стрелой, на галла Суллу, одетого как раб и державшего в руках боевой дротик.

— Селене! — воскликнул консул, обращаясь к сирийскому офицеру. — Как вас сюда занесло? И что с вашей каской? Ведь вы давно должны были быть во Вьенне! Убирайтесь отсюда, и знайте, что попадете под строгий арест, если не прибудете туда вечером раньше нас! Сулла! — продолжал он, оборачиваясь теперь к галлу. — Так это и есть твоя ферма? Она великолепна. Ты счастливый человек! Жаль, что у меня нет времени ужинать с тобой. Я должен быть в Лионе этой ночью. Мы неслись как ветер! Посмотри на коней! Они из самой Берберии, злющие! Никогда у нас таких не было...

Один нубиец слез с лошади и теперь держал за поводья черного коня, который продолжал бить копытами и танцевать, в то время как консул Вецилий разговаривал. А четверо сирийских всадников торопились сесть в седла и покинуть двор.

— Что это Селене делает у тебя? Он служил у тебя? Дурак-дураком! Он считает, что появился из бедра Юпитера, но я считаю, что он вышел из другого места! Это точно! Накануне моего отъезда я провел вечер с Менезием. У меня послание для тебя...

На шее его жеребца было закреплено что-то вроде сумки из красной кожи. Консул протянул руку, откинул крышку и вынул табличку, обвязанную лентой и запечатанную воском. Нубиец, придерживавший черного коня, взял ее одной рукой и передал Сулле.

— Менезий глубоко уважает тебя, — продолжал консул. — Он все время рассказывал про тебя, и я дал клятву, что передам его табличку лично тебе в руки... Ты знаешь, что он выставляет свою кандидатуру на должность трибуна? Какая это будет битва! Весь Город об этом говорит. Я никогда не встречал человека, у которого было бы столько врагов! Так всегда случается в Риме с хорошими людьми. Поехали! Мы не можем опаздывать... — Вецилий поднял глаза к летнему небу, усеянному звездами. — Какая ночь! Мир и покой кругом... Как бы мне хотелось остаться, отведать твоего вина. Но я обещал императору не останавливаться по дороге. Ты знаешь, что Корелий умирает? Умирает от ран. Император хочет, чтобы я успел застать его в живых и чтобы он передал мне командование легионом и ввел в курс всех дел. Привет тебе, Сулла! Если однажды рабы и поле наскучат тебе, то знай, что надо будет сделать: взять своего лучшего коня и приехать туда ко мне, на север! Для тебя найдется место в легионе Корелия... Ты — лучший офицер разведки, которого я знаю. Да, да! Не скромничай! Ну, давай! — сказал он, обращаясь уже к нубийцу, который держал его коня. — По коням!

Вецилий натянул поводья, отчего резвый черный жеребец заржал и встал на дыбы. И ловко развернув коня, устремился к порталу. В свете факелов он вовремя увидел старую женщину, которая с завязанным в узел бельем входила во двор фермы.

— Эй, бабушка! — закричал консул. — Я чуть было не сшиб тебя! Клянусь богами, ты что, захотела умереть под копытами лошади? Зачем ты путешествуешь ночью?

Старуха, задержавшись на ферме Патрокла, добралась до Суллы только сейчас и, как всегда, держалась прямо и без страха смотрела на консула в сверкающем красном плаще и при отблеске хорошо начищенного оружия.

— Я пришла по своим делам, — сказала она спокойным голосом. — А ты, как я вижу, едешь не по своей надобности!

— Вот как, — засмеялся консул. — Что за острый язык у этой старухи! Сулла! — продолжал он, повернувшись к галлу. — Она принадлежит тебе?

— Я ее купил у моего соседа, — объяснил галл.

— Понятно! Ты сделал хорошее приобретение...

— Всадник на черной лошади едет на встречу со смертью, — изрекла старуха, глядя на консула и его жеребца.

— Ну, это вообще судьба солдат, — улыбнулся консул. Вспомнив, что и Корелий, к которому он торопится, умирает, спросил задумчиво: — Ты можешь предсказывать будущее, бабушка?

— К сожалению, — ответила она. — Оно мучит меня больше, чем настоящее!

— Я отправляюсь в поход, — сказал консул Вецилий. — Ты можешь мне сказать, достанется ли нам победа?

Старуха пожала плечами:

— Если я тебе скажу «да», то ты будешь слишком доверчив, и этим воспользуется враг. Поэтому позволь мне промолчать. У каждого свой путь, своя судьба, и все мы встретимся в конце... — заключила она, проходя перед лошадью консула, все такая же уверенная в себе.

Она подошла к Сулле.

— Вот и я, — сказала она. — Скажи, где моя конура.

Топот копыт эскорта консула раздался с другой стороны стены фермы, а потом стал затихать. Масляные лампы, зажженные рабами, сменили смоляные факелы, которые увезли с собой всадники-нубийцы.

Сулла почувствовал себя вдруг страшно одиноким, а потом вспомнил, что держит в руке послание своего друга Менезия.

Сулла сел на кровать и перерезал кинжалом ленту, которой были обвязаны сложенные лицом к лицу две таблички, одна из которых содержит послание Менезия. Лезвие раскололо восковую печать, тем самым удостоверяя, что тайна переписки была сохранена. Галл отделил дощечки одну от другой и стал читать.

«Шлю моему другу Сулле привет! Вецилий, который привезет послание, расскажет тебе, что я оспариваю должность трибуна и что это вызвало большое волнение. Моя жизнь стала ненавистна многим, и я прошу тебя приехать ко мне в Рим и помочь мне преодолеть те опасности, которым я подвергаюсь. Никто лучше тебя не сможет этого сделать в нашем городе, где каждый предает всех ради денег или места. Не медли и прими заверения в верности Менезия».

Сулла повертел в руке вторую табличку с личной печатью Менезия — зубчатое колесо между двумя мечами над силуэтом корабля — и положил ее на низкий столик, стоявший перед кроватью. Он вспомнил о той ночи, когда Менезий спас его самого и его людей от смерти или ужасного плена. В то время легиону пришлось по приказу консула Квинтилия Яго быстро отступать, чтобы избежать окружения. И вот вопреки этому приказу легат Менезий вернулся с двумя десятками человек, чтобы прийти к нему на помощь. С собой они притащили по размытой дороге баллисту[19], при помощи которой он затем смог соорудить нечто вроде моста. Не будь этого моста, отряду Суллы никогда бы не спастись.

"Если вы нарушите мой приказ, — сказал Квинтилий своему легату, — и у вас ничего не получится, то пусть лучше даки[20] возьмут вас в плен! В противном случае при возвращении в лагерь вас за неповиновение лишат звания и изгонят из армии с позором... "

Но у Менезия получилось. Он захватил с собой все веревки, какие только были в легионе, привязал к ним тяжелые камни и с помощью баллисты перебросил на противоположный берег крутого оврага, по дну которого мчался поток, разбухший от дождя, не прекращавшегося уже целую неделю. Веревки затем натянули и установили подвесной мост. Менезий первым перешел по нему и направился к скалистым холмам, по которым струились дождевые потоки. Он предполагал, что Сулла и его разведчики, преследуемые даками после того, как они восемь дней назад сожгли запас фуража и уничтожили большое количество лошадей, спрятались именно там, в надежде переждать дождь и перебраться через поток.

Вот что сделал для него Менезий, богатый римлянин. Коротко говоря, он участвовал в войне не для того, чтобы увеличить свои владения или число своих торговых кораблей, а служил он легатом, следуя патрицианским традициям. И только благодаря ему Сулла сегодня вечером отдыхает на своей ферме, ожидая ванны, чтобы стряхнуть усталость после здоровых трудов на поле.

Галл встал с кровати и снял одежду. Голый, он направился в ванную по длинному коридору, стены которого были сложены из камней, залитых известковым раствором. Он вошел в комнату со сводчатым потолком, где его ожидал слуга Сатон. Ванна представляла собой большой чан из лавового камня, который заполнялся теплой водой и куда вели три ступеньки. Сулла сел на последнюю, и Сатон начал намыливать ему спину. Было нестерпимо жарко от раскаленных на огне камней, которые Сатон то и дело окатывал водой.

Сулла думал о том, что завтра ему надо уезжать и какие распоряжения в связи с этим надо сделать на ферме.

Он поговорит с Тоджем и сообщит ему о давнем намерении освободить его от рабства и поручит ему управлять имением каждый раз, когда он сам будет отсутствовать.

Теперь уже перс очень хорошо говорил на латыни, и потом, разве Суллу и Тоджа не связывали незримо смерть его сестры Марги и ребенка, которого она носила? В то время как пальцы Сатона разминали его плечи, стараясь изгнать пот и пыль, впитавшиеся за день, Сулла вспоминал большие черные глаза Марги, ее отчаянный взгляд, который она устремила на него, когда поняла, что умирает... Если бы Марга была жива, то он взял бы ее с собой, ее и ребенка, к Менезию. У Менезия в Риме был дворец с множеством комнат, сады, рабы, слуги, телохранители. У него были также загородные имения и виллы на море около Остии и Поццуоли, двух больших портов, где были расположены его склады.

Но Марга не поедет в Рим, потому что покоится в могиле, там, в саду...

Тогда-то Сулла и подумал о девочке, которую он перекупил у грека, для того чтобы она смогла остаться рядом с могилой своих родителей, зарытых как собаки, без надгробного камня, где-то за конюшнями на ферме Патрокла.

— Сатон! — приказал он. — Пойди и найди старуху, знаешь, ту, которая недавно пришла из имения Патрокла...

— Да, хозяин.

— Скажешь, чтобы она устраивалась вместе с девочкой, которую я привез с собой, в комнате рядом с кухней. Они будут жить там, а ты проследишь за тем, чтобы никто им не надоедал... — Он прервался на мгновение, а потом объявил: — Завтра я уезжаю.

— Хорошо, хозяин, — сказал Сатон.

Правила поведения не позволяли Сатону спросить, куда уезжает хозяин и надолго ли. Сатон не произнес больше ни слова, а Сулла добавил:

— Я еду в Рим и останусь там надолго. Тодж будет управлять фермой, а ты — домом.

— Спасибо! Спасибо, хозяин, — сказал Сатон, кланяясь. Он уже закончил его намыливать.

Возможно, когда-нибудь хозяин освободит и его...

— А теперь оставь меня. Пойди поищи старуху и покажи ей комнату.

Сулла лежал в кровати в вышитой льняной рубашке. Он погасил масляную лампу, стоявшую у изголовья, но сон не шел к нему. Завтра... С рассветом он выедет на лошади во Вьенну. Там сядет на одну из лодок, управляемых ловкими лоцманами, которые не боятся ни стремнин, ни подводных камней, усеявших дно реки, и быстро спустится по Роне до Марселя. Он будет в Марселе через два дня и пойдет прямо на склады корабельной компании Менезия. Там он покажет табличку с печатью, которую привез консул Вецилий, тогда его сразу же посадят на корабль компании, отплывающий в Остию. А от Остии до Рима было час езды на лошади...

Сулла вновь зажег масляную лампу, понимая, что не заснет. Вдруг послышались шаги, и в дверь постучали.

— Открой! — сказал голос старухи. — Ты же хорошо видишь, что сегодняшняя ночь не принесет тебе сна.

— Чего ты хочешь, старуха? — спросил Сулла.

— Я хочу того же, чего и ты, потому что принадлежу тебе! Только имеешь ли ты то, чего хочешь?

Сулла рассмеялся и поднялся, чтобы открыть дверь.

Он отодвинул засовы. Старая ведьма крепко держала за руку девочку, одетую в длинную белую рубашку до пят, распущенные волосы лежали на плечах. На красивом и отдохнувшем лице выделялись большие синие глаза. Старуха слегка подкрасила ей щеки и губы, и Сулла внезапно увидел женщину, в которую скоро превратится эта молодая девственница.

— Я привела тебе ту, которая тебе принадлежит, — сказала старуха, вталкивая девочку в комнату. — Разве она не красива? Ты что же, пренебрежешь своим добром, как хозяин, который не умеет как следует управлять своим домом?

Сулла нахмурил брови.

— Не тебе решать это, — сказал он недовольным тоном.

Старуха строго посмотрела на него:

— Ты отправляешься в поездку, и надолго! Так сказал твой слуга. Это правда? Ты уезжаешь завтра?

— На заре, — ответил Сулла.

Эта-то явно не боялась задавать вопросы хозяину...

— Разве ты знаешь, когда вернешься? — продолжала она с явной укоризной.

Сулла хотел ответить, но старуха перебила его:

— Я знаю, что тебя долго не будет, и вот эту твою козочку, которая день за днем будет дожидаться тебя, кто отметит ее раскаленным железом, кто поставит клеймо о том, что она ему принадлежит? Разве ты хочешь, чтобы кто-то другой сделал это в твое отсутствие?

Сулла в растерянности не отвечал. Девочка опустила глаза.

Старуха подошла к лампе, задула ее, комната погрузилась в сумрак.

— Борозди и сей вовремя, — пробурчала она, выходя.

Она закрыла за собой дверь, оставив хозяина и рабыню наедине, в слабом свете, который пробивался сквозь щель ставня. Это был свет летней ночи, исходивший от звезд...

Сулла задвинул засовы и вернулся к девочке, взял ее за руку.

Рука девочки была теплой, она сжала пальцы хозяина, ища защиты.

— Как тебя зовут? — низким голосом спросил Сулла.

— Хэдунна, — прошептала она.

Он нагнулся и, приблизив к ней свое лицо, увидел, что она улыбается ему.

Глава 3

Стремнины Роны

Утром Сулла отправил Тоджа к Патроклу с табличкой, в которой сообщал своему соседу и другу, что уезжает в Рим по просьбе одного товарища по легиону, галлу, как и он, который тяжело болеет и просит успеть, пока парки не перерезали нить его жизни. Затем отправился во двор фермы седлать свою гельветскую лошадь. Там же, во дворе, уже собирались рабы, чтобы отправиться на поля заканчивать жатву. Многие женщины подходили к нему, пока он сидел в седле, чтобы поцеловать ноги, как будто чувствовали, что хозяин уезжает надолго и по серьезному поводу. Сулла велел им сохранять мир и согласие в его отсутствие и повторил, что передает бразды правления Тоджу. Чем дальше он отъезжал от дома, тем сильнее сердце его раздиралось противоречивыми чувствами: привязанностью к мирку, в котором он правил, как бог, и давно забытым ощущением новизны и встречи с неизвестным.

Жара еще не опустилась на поля, заставленные собранными в кучи снопами, готовыми для перевозки в амбары. Сулла пустил лошадь галопом по утоптанной дороге, вившейся у подножия холмов. Скоро внизу показалась ферма Патрокла. Оттуда выехали два всадника, в первом он узнал Тоджа, а за ним следовал лично Патрокл. Патрокл — на лошади! Необычное зрелище. Племянник Вителлия перемещался только в повозке или носилках, чтобы не отбить свой нежный зад.

— Сулла! — вскричал римлянин, когда они поравнялись. — Твоя жестокость поистине безгранична! Тебя сегодня ждали к обеду. Я послал за льдом во Вьенну, чтобы было чем охлаждать вина для шербета...

Патрокл был еще в ночной рубахе, вышитой маленькими цветочками; от непривычного физического напряжения, на которое он отважился, чтобы перехватить соседа на пути к причалу, он покрылся крупными каплями пота.

— Я глубоко опечален, Патрокл! Но мой друг сообщил мне, что находится на пороге смерти, и поэтому я должен торопиться...

— Воистину, нужно дойти до крайности, чтобы завлечь тебя к себе! — вскричал римлянин фальцетом. — Я что, должен вскрыть перед тобой вены, чтобы ты согласился отобедать у нас? Манчиния упала в обморок, когда я сказал ей сегодня утром, что ты уезжаешь в Рим без нее. Ты, видно, забыл, о чем мы договорились вчера...

— Мы еще окончательно не договорились, — заметил галл.

— Как бы то ни было, но ты не можешь нанести такую обиду Манчинии! Она готовится к отъезду. Ее повозка запряжена, и она догонит тебя по дороге. Ты знаешь Цимона, моего кучера, и моих двух серых лошадей? Они могут добраться до Вьенны раньше тебя!

В этот момент они услышали шум колес и крики, трое мужчин повернули головы к вилле Патрокла, находившейся где-то в восьмистах метрах от них. Повозка, запряженная двумя лошадьми, летела из открытых ворот портала. Пыль клубилась под копытами двух серых в яблоках лошадей, которые неслись по склону. Кучер, хорошо знавший местность, направил повозку напрямик через поле, избегая дороги, и она мчалась прямо к трем всадникам, стоявшим на вершине холма; улыбающаяся Манчиния, вцепившись одной рукой в поручень, другой указывала на них. Уже через три минуты упряжка догнала Суллу и Патрокла. Манчиния, выставив вперед полную грудь, прикрытую легким платьем, кричала кучеру, чтобы он не останавливался:

— Гони, Цимон, погоняй! Покажи этому галлу и его тяжеловозу, что значат настоящие кони! — И, проезжая мимо Суллы, она бросила со смехом: — На этот раз тебе не улизнуть от меня, Сулла!

Галл улыбнулся, вытаскивая из кармана одну из веточек калины:

— Ну и жена у тебя, Патрокл! Стихия, ураган...

— Точно, — вздохнул племянник богача Вителлия. — Нужен такой солдат, как ты, со всем твоим отрядом, чтобы справиться с ней... — Он взял галла за руку. — Я тебе ее поручаю... Я знаю, что она будет в хороших руках! Да хранят тебя боги в Риме, — закончил он. — Увидимся в следующем месяце...

Сулла определил время по положению солнца на небе. Одиннадцатичасовая баржа, которая просматривалась выше по течению реки, подойдет к пристани не раньше чем через сорок минут. Вокруг пристани располагалось с десяток домов с лавками, здесь, в двух милях от города вниз по течению реки, благодаря существованию промежуточной остановки развивалась торговля.

Две серые в яблоках лошади Манчинии, все в мыле, шли теперь шагом, и Сулла пустил лошадь галопом, чтобы опередить ее упряжку. Подъехав к зданию «Родании», компании, которая занималась перевозками на баржах, он передал лошадь одному из рабов и прошел под навес, где за подобием письменного стола сидел служащий, отвечающий за посадку.

— Приветствую, господин Сулла, — сказал служащий.

— Приветствую, Терций... У тебя есть места на одиннадцатичасовую баржу, идущую на Марсель?

Тот, кого назвали Терцием, бросил взгляд на лежащие перед ним таблички.

— Все занято, — объявил он. — Почему вы никого к нам не прислали, чтобы занять места заранее?

— Я решил ехать в последнюю минуту, к тому же со мной путешествует жена Патрокла...