Дикари

— Ну-ка, открой эту клетку, — приказал Сулла.

Раб повиновался, и животное, видя, что дорога свободна, и, быть может, уловив какую-то связь между своим хозяином и появившимся человеком, с трудом встало на ноги. Пошатываясь, пес переступил через порог своей клетки. Он теперь медленно, но твердо шел, полуоткрыв пасть, как будто у него не было сил ее закрыть, к портику и небольшому зданию, где Сулла собирался провести ночь.

Кровать, где Менезий обладал любимой женщиной и выпил отравленное вино, все еще стояла на своем месте. С утра Сулла вызвал рабочих. Они уже разобрали мраморный пол и подготовили фундамент для мавзолея. Галл решил возвести мавзолей для усопшего друга именно в том месте, откуда тот любил созерцать город.

Порфирия, его законная супруга, воспользовалась замешательством, вызванным внезапной смертью патриция, и поместила останки покойного в семейном склепе Невиев. Сулла же хотел, как только будет построен мавзолей из порфира, заказанный в мастерской в пригороде Субреат, перенести сюда останки своего друга.

Пес подошел к роковому ложу, обнюхал его, сел. Он смотрел на Суллу и больше не выл, как будто смирился со смертью хозяина.

Сулла погладил голову и спину старого охотника, тот медленно помахивал хвостом.

"Да, — казалось, думало животное. — Ты знаком мне. Я видел тебя давным-давно, когда хозяин... "

По крайней мере, так казалось Сулле. Он поднялся и направился к маленькому домику за водой для пса. Заслышав его шаги, навстречу ему вышли две молодые флейтистки. Желая услужить хозяину, они поспешили сами вынести воды в великолепной алебастровой тарелке. Пес стал не торопясь пить и остановился лишь тогда, когда все вылакал.

— Может, он решил пожить еще? — спросил себя Сулла.

Взгляд его устремился к крышам и памятникам столицы мира, которая распростерлась перед его глазами до горизонта, расцвеченного сумерками. Приближалась ночь, и вместе с ней изменился и шум городских улиц, отличный от шума дневной сутолоки. В нем слышался грохот окованных железом колес повозок, ждавших своего часа у дверей города. В них привозили все необходимое для существования миллиона людей: свежее мясо с бойни в предместьях города; рыбу с моря везли по Остийской дороге; зерно, которое потом размалывали прямо в пекарнях ослы или рабы, впряженные в мельничные жернова; фураж для тысяч лошадей и мулов богатых людей, и конечно же тесаный камень, кирпич, песок, бревна и доски для строительства зданий, большинство в восемь этажей и выше, которые по недосмотру вспыхивали, как спички от масляной лампы или от уголька из печки.

И где-то в этом городе жили те, кто желали его гибели так же, как смерти Менезия. Им было достаточно подкупить двоих или троих из дворцовой стражи и убить его.

Галл решил, что должен покориться своей судьбе. Он вернулся в маленький павильон. Две девушки и старый пес на издыхании — вот и вся его охрана. Собака подняла к нему морду и встала. Сулла остановился, подождал ее, вместе они вошли в павильон. Одна из молодых девушек сходила за тарелкой, из которой пила собака, и вновь наполнила ее, вернулась, держа ее в руке. Сулла растянулся на банкетке-кровати, на которой умер раб, отвечающий за прохладительные напитки. Девушка поставила тарелку перед собакой и посмотрела, как та пьет. Потом встала перед кроватью и вопросительно посмотрела на нового хозяина, ожидая от него знака присоединиться к нему в ложе. Но Сулла, улыбаясь, слегка покачал головой. Он предпочитал спать один.

— Хорошенько закрой дверь на засовы, — приказал он, — и не выходите этой ночью — ни одна, ни другая.

Молодая девушка послушно удалилась. Звякнули засовы, галл услышал, как они обе зашептались в прихожей, где спали. Этот милый шепот и убаюкал его. В наглухо закрытом павильоне уже не слышались ни стук колес повозок по мостовой, ни резкий скрип осей, ни крики возниц, ни рев ослов.

* * *

Сулла проснулся среди ночи. У входа в прихожую, где спали молодые девушки, горела масляная лампа, освещая дверь туалетной комнаты. Сулла сел на кровати, посмотрел на пса у его ног. Животное лежало совершенно неподвижно. Сулла дотронулся рукой до его морды и убедился, что собака еще дышала. Потом встал.

Туалет конечно же был великолепен, весь отделанный мрамором и ценными породами дерева. Из двух раковин шел приятный запах цветочных эссенций, флаконы с ними стояли тут же на полке в ряд. По желобу, отделанному серебром и выдолбленному в полу из черного лавового камня, непрерывно текла вода. Производимый им шум разбудил одну из флейтисток, она появилась на пороге. В руках она держала тазик, похожий на тот, который использовали для интимных омовений Менезий и Металла после любовных объятий. Молодая девушка отжала в ароматизированной воде губку и начала мыть и протирать Суллу там, где это было необходимо. Потом она сменила воду в тазу, вновь налила душистой воды и стала медленно мыть руками член хозяина. Лицо ее не выражало никаких чувств. Но это было чистое лицемерие, Сулла ясно видел, что действия молодой девушки скрывали совершенно определенное намерение. С тех пор как он расстался с Манчинией на причале в Остии, у него не было больше женщин, да и теперь, хорошенько выспавшись, как мог он остаться равнодушным к оказанной ему заботе!

Вскоре молодая рабыня пальцами ощутила доказательство того, что ее задумка удалась. Робко улыбаясь хозяину, она продолжала одной рукой делать то, что она начала, а второй, поставив таз для омовений на пол, схватила руку Суллы и направила ее между своими ногами... Таким образом она дала понять хозяину, что тоже была готова к удовольствиям, а не только к рабскому служению. Сулла не мог больше притворяться. Он был готов поддаться ей.

На вид ей было лет пятнадцать. У нее был красивый рот и черные глаза. Глаза смотрели прямо на Суллу с некоторой гордостью, как будто хотели сказать, что то, что их ожидает, будет не овладением могущественного повелителя жалкой рабыней, а совместный любовный акт двух равных существ. Сулла ответил на ее вызов. Малышка тоже пыталась выжить, стараясь понравиться новому хозяину. Ведь ее и подружку могли продать в любое время, и тогда прости-прощай их беззаботное существование. Эта поклонница Афродиты, преподнося в дар богине их акт любви, как бы молила ее о защите.

Сулла и не желал отказываться от предложенного. Молодая девушка подвела его к кровати, не переставая при этом ласкать. Уложила его на спину, расстегнула фибулы[45] ночной рубашки. Сняла ее, обнажая свое безупречное тело, и взошла на кровать. Села сверху Суллы, разведя бедра. Движения ее были неторопливы, иногда она постанывала, сдерживая желание и силы для завершающего момента. Увлекалась все больше и больше, и ей едва удалось подавить свой крик, но бедра по-прежнему двигались плавно и ритмично. Сулла понял ее уловку и тоже вступил в игру: малышка хотела испытать еще один оргазм, а быть может, и третий, тем самым давая почувствовать хозяину себя опытным любовником.

После нескольких мгновений передышки она возобновила свои телодвижения. На этот раз ее глаза оставались открытыми, чтобы уловить по лицу Суллы момент, предупреждающий ее о приближении оргазма, который она всячески оттягивала.

И у нее для этого была еще одна причина, совсем не та, о которой подумал ее хозяин. Но он все понял, когда разглядел у кровати вторую флейтистку, еще заспанную, с длинными светлыми волосами, в беспорядке рассыпанными по плечам. Сулла увидел, как она обняла свою подружку руками, начала ласкать ее груди, чтобы ускорить приближение наслаждения. Сам он еле сдержался, когда оседлавшая его победно вскрикнула и замерла на нем на несколько секунд, будто напоровшись на что-то, неподвижная и содрогающаяся. Потом оторвалась, уступив место младшей. Та, не теряя ни секунды, застонала, сразу же лаская пальцами свой клитор. Ускоряя свой оргазм, она пришла в неистовство, увлекая за собой Суллу, и он больше не сдерживался. Все еще постанывая, она невесомо лежала на нем, рассыпав свои светлые волосы на его груди. Сулла обнял малышку, и скоро они вместе заснули, так и не разъединившись, и галл забыл об опасностях, которые ему угрожали и которые поджидали его в Городе с началом нового дня.

Глава 11

Носилки Манчинии

С рассветом лучи солнца, пробившись сквозь оконные решетки, осветили лицо Суллы и его белокурую подружку, лежавшую рядом с ним. Рабыня-брюнетка спала на полу, возле кровати, прижавшись к старому псу. Сулла проснулся, встал, полюбовался немного молодой девушкой, потом наклонился и поднял ее, уложил на кровать рядом с ее товаркой. Не открывая глаз, молоденькая девушка обвила руками мускулистые плечи бывшего офицера-легионера и прижалась своим ртом ко рту хозяина, поцеловала и снова погрузилась в сон.

Сулла задержался на мгновение, рассматривая их обеих, нагих и грациозных, таких невинных на краю пропасти, полной опасностей и страданий, куда он сам мог попасть в любой момент. Он удивился тому, что и старый пес все еще спит. Наклонился, протянул руку и ощутил холод под пальцами. Охотничий пес Менезия был мертв.

Сулла поднялся. Может, оно и к лучшему. Старый германский пес, верный своему долгу, будет сопровождать своего хозяина и в царстве теней. Он похоронит его у портика, зароет в землю у могилы патриция Менезия. Сулла прошел в красивую ванную комнату, ополоснул лицо водой из одной раковины, потом отворил засовы, открыл дверь и вышел на порог. Сад был наполнен утренним щебетанием птиц. Небольшое здание охраняла вооруженная стража; они враз повернули головы на шум открывающейся двери. Одни держали в руках копья, другие — мечи.

Сулла на мгновение замер. Не собрались ли эти люди затем, чтобы убить его? Дворец еще спал, и никто не услышит звука метнувших в него копий, а потом они довершат свое дело мечами, перерезав ему горло.

Но галл не мог выказать овладевшего им страха. Он прикрыл за собой дверь и направился к стражникам.

— Приветствуем тебя, наш господин, — сказал тот, кто стоял ближе всех. — Мы охраняли тебя, узнав, где ты собрался провести ночь...

— Хорошо, — сказал Сулла.

Захоти они его убить, сделали бы это сейчас, после приветственных слов, как это принято при убийстве важной персоны, не дав ей времени закричать или позвать на помощь.

Но стража расступилась перед ним, спина Суллы напряглась, ожидая удара... На этот раз все обошлось.

Так и прошествовали они все вместе до конюшни, возле которой располагалась их казарма.

Сулла приказал дать сигнал к всеобщему сбору. Один из стражников вошел в конюшню и вынес оттуда трубу. Такая же была у них в кавалерии. Он сыграл побудку, а потом всеобщий сбор. Сулла заслышал беготню в казарме и конюшне. Стражники выбегали и тут же строились.

Галл подошел к трубачу и спросил, где тот служил.

— Я был трубачом во фланговой кавалерии легиона Веспасиана во время похода в Иудею, — ответил он.

— Ты служил вместе с Менезием?

— Нет, не имел такой чести. Я был завербован тем, кто командует стражей, Лептием.

Наконец стража выстроилась в три шеренги.

— Где Лептий? — спросил Сулла.

Никто не отвечал.

— Он спит? И не слышит звука трубы? Он ушел на ночь в город?

Так как никто по-прежнему не отвечал, то трубач взял все на себя:

— Да, господин.

— И каждую ночь он проводит в городе?

— Я не могу знать, господин.

Сулла покачал головой. Потом он внимательно посмотрел на неподвижные ряды стражников.

— А вы не худенькие, — бросил он. А потом добавил: — Я тоже.

Стражники засмеялись.

— Обежим сорок раз вокруг имения по дозорному пути. — Засек время. — Так будет каждое утро, скажем в пять часов.

Было начало шестого.

— Сегодня я проснулся позднее, — продолжил Сулла, — но это мой первый день, начатый с вами, к тому же две молодые девушки посреди ночи сыграли мне на флейте...

Мужчины снова рассмеялись.

— Вот поэтому самому себе я тоже назначаю сорок кругов. — Потом, уже другим тоном, спросил: — Кто сегодня дневной унтер-офицер?

Один из унтеров сделал шаг вперед.

— Если ты увидишь, что я останавливаюсь, ты подстегнешь меня ударами хлыста и заставишь продолжать.

Унтер-офицер не шевелился.

— Ты понял? Это приказ. И берегись, если не выполнишь его. Повтори приказ, как принято в армии!

— Если вы остановитесь, господин, я подстегну вас ударами хлыста...

— Хорошо! Не зови меня господином. Зови меня Сулла. Я — Сулла, бывший офицер-легионер, я спас жизнь Менезию, а он спас мою. Вот почему я здесь, и вот почему я хочу знать, кто его убил. И того, кто убил его, я убью моими собственными руками.

Было видно, что они напуганы, речь Суллы возвращала их на поля сражений, звала на битву и подвиги.

— Сейчас мы побежим, и те, кто остановятся до положенных сорока кругов, получат удары хлыстом. Даю три дня, чтобы потренироваться и привыкнуть. Если и на четвертый день кто-то не сможет пробежать сорок кругов, то отправится на год грести на наших галерах. А вместе с ними и те двое, которых я избил в ту ночь. Тогда я проник в сад этого дворца и пробрался к самой кровати Менезия, вашего хозяина, и никто из вас не увидел и не остановил меня... Именно в ту ночь он был отравлен! Пусть те двое, которые хотели полакомиться лангустами и не распознали во мне чужака, выйдут из строя!

Один человек сделал шаг вперед. Сулла узнал того, кого он побил первым.

— Как тебя зовут?

— Сирии, — сказал мужчина.

— А где другой?

— Он вчера убежал, зная, что ты сегодня появишься.

— А ты — ты не убежал?

— Нет, господин.

— Почему?

— Куда мне? — сказал стражник. — У меня жена и двое детей в городе.

Сулла знал: наступила решающая минута. Каждое слово, каждый его жест составляет в их умах портрет того хозяина, каким он являлся.

Галл повернулся к трубачу:

— Он говорит правду?

— Да, господин, — сказал трубач.

Сулла подумал, потом вернулся к виновному:

— Ты знаешь, что в легионах дозорный, плохо дежуривший на посту, наказывается палкой?

— Да, господин.

— Шестьдесят ударов будут тебе платой и позволят избежать галер.

— Спасибо, господин, — сказал стражник.

— Сулла! А не «господин».

— Спасибо, Сулла, — повторил Сирии.

— Сейчас же! Поди разыщи того, кто наказывает рабов. А остальным бегом марш!

* * *

Сулла спешился со своей лошади перед входом в большой атрий дворца. Лошадь была вся в поту и клочьях пены. Передал поводья рабу, который повел животное в конюшню. Галлу удалось избежать кнута, проделав сорок кругов, и все благодаря конечно же своим мускулам и поставленному дыханию, укрепившимся на полевых работах, которым он отдавался на ферме даже в свободное время. Он прыгал на лошади в манеже и бросал копье вместе со стражниками. Они, за исключением десятка человек, неплохо обежали вокруг ограды обширного поместья, хозяином которого теперь являлся галл.

В атрии его ожидали управляющие и дворецкие. Все поспешили приветствовать его. Челядь уже знала об утреннем инциденте со стражниками, все спешили выказать новому хозяину свое расположение.

А тот, с одной стороны, не очень четко представлял, какие приказы он должен отдавать всем этим людям, которые управляли рабами на различных работах во дворце, с другой стороны, ему хотелось как можно скорее посетить школу гладиаторов, где жила Металла. А она располагалась в десятке миль за городской стеной. Кстати, накануне, среди пришедших поприветствовать наследника Менезия, возницы не было. Для всех это выглядело вызовом, но Сулла не удивился, хорошо зная, какой неистовой натурой была эта женщина-боец. Видимо, ее задело, что по завещанию своего хозяина и любовника она так и не получила освобождения. И то, что ее судьба в руках неизвестного галла, Металла должна была воспринять как ужасное оскорбление. Подобное решение патриция, казалось, помещало ее в список заговорщиков, подозреваемых в его смерти.

Покуда Сулла спрашивал себя, должен ли он ехать в школу гладиаторов один или в сопровождении отряда вооруженных стражников, на главной кипарисовой аллее появились носилки, окруженные группой людей. Некоторые из них играли на тамбурине и флейте. Шествие было совершенно неожиданным.

Сулла спустился по ступенькам, вглядываясь в тех, кто шел навстречу ему. По их поведению и манерам он понял, что перед ним богатые бездельники, утром заканчивающие ночное гуляние, предающиеся чрезмерному поглощению пищи и возлияниям. Великолепные носилки покоились на двух мулах в богатой упряжи. А семь или восемь мужчин, сопровождавшие их процессию, были одеты в тоги из шелка, хотя и облитые вином. Такие носили при дворе Цезаря. Эти пьяные люди с венками на головах могли быть только знатного происхождения. Стража Менезия их конечно же знала, поэтому пропустила безропотно.

У мраморных колонн атрия они затянули вакхическую песнь. Двое аккомпанировали на флейте и тамбурине. Они проделывали все это, несмотря на свое опьянение, с большим изяществом. Галл видел перед собой римлян из высшего света, испорченных деньгами и развлечениями. Во всей империи не было равных им по утонченным и изящным манерам.

Пение резко оборвалось, как только они остановились перед Суллой. Один из гуляк повернулся к носилкам и начал свою высокопарную речь:

— Остановитесь, мулы, которые несут дивный груз! Перед вами доблестный Сулла, собственной персоной, мы достигли своей цели! — Оратор, поворачиваясь теперь к хозяину дома, покачнулся от резкого движения, будучи в неуверенном состоянии. Он схватился за плечо одного из своих приятелей и продолжил в том же тоне: — Привет тебе, о Сулла! Несомненно, ты и есть тот галльский офицер, наследник благородного Менезия, нашего усопшего друга?.. Невозможно ошибиться, глядя на твою мужественную поступь, приобретенную на военной службе у Рима!

— Я действительно Сулла, — сказал галл и даже улыбнулся.

— Одежды наши в беспорядке, походка нетверда. Ведь мы провели ночь празднуя во дворце самого императора Тита Цезаря — да помогут ему боги, ему, божественному и победителю во всех делах. И этой ночью во дворце твое имя было произнесено много раз в присутствии самого Цезаря, он справлялся о тебе... — А знаешь ли, Сулла, — продолжал он, — что гибель твоего друга и унаследованное тобой все его богатство за несколько дней сделали тебя известным человеком в этом городе! А мы — с наступлением нового дня — мы единодушно вскричали: так пойдем посмотрим на этого героя, имя которого у всех на устах, поприветствуем его в поместье, которое досталось ему в знак мужской дружбы... Пойдем и отнесем ему по этому случаю подарок, бесценный дар — сокровище, одним словом. Пусть более занавески не скрывают от глаз твоих, о Сулла, что находится в этих носилках!

Дойдя до завершающей части своей речи, обессиленный ночными попойками оратор, по лицу которого вдобавок струился пот от прилагаемых усилий, подавил икоту рукой. Затем театральным жестом взялся за боковую занавеску, желая отдернуть ее, но потерял равновесие. Занавес, за который он зацепился, падая под общий хохот, разорвался. И Сулла увидел сидевшую в носилках Манчинию, жену Патрокла, его любовницу Манчинию, украшенную, как и все, цветами, одетую в слишком прозрачное платье. Сквозь него просвечивала ее красивая молочная грудь и коричневые пятна ее сосков. Манчиния тоже смеялась, встала и приподняла платье на бедрах, выходя из носилок.

Прекрасная итальянка обняла своими белыми руками галла за плечи.

— Сулла, — вскричала она, — вот так приключение!.. Ты здесь и богат, как Крез! Захочешь ли ты меня теперь, когда ты можешь иметь самых красивых женщин империи? И прежде чем ты мне ответишь, немедленно отведи меня в кровать...

— И не думай даже, Манчиния! Я два часа подряд скакал на лошади и бросал копье. Сначала мы пойдем в баню...

— Хорошо, хорошо, с радостью! В горячей воде мы и займемся любовью.

Тем временем тот, кто привел сюда пьяную толпу, с трудом поднялся и тоже положил свою руку на плечо галла.

— Ради богов, Сулла, прикажи твоим людям тоже отнести нас в баню. Мы еле стоим на ногах. А если пойдем, то переколотим горлышки... А если горлышко амфоры разобьется, то все вино, которое находится внутри, выльется на землю и перепачкает это идиллическое местечко... А пока ты будешь проделывать с Манчинией то, что она с таким нетерпением ждет, твои рабыни и массажистки займутся нами. А знаешь ли ты, что Манчиния упросила нас принести ее сюда, одна она не решалась...

А рабы и рабыни, которые занимались термами Менезия, уже приблизились к гулякам, быстро сообразив, лишь только процессия показалась на аллее, что они будут нужны. Они препроводили патрициев, поклонников Бахуса, до блевален, и с помощью пальцев, ловко введенных в горла гуляк, помогли им извергнуть все то лишнее, что было выпито и съедено.

* * *

— О, Сулла, что будет со мной, когда ты покинешь меня и женишься на богатой женщине, — пропела Манчиния, в нежной истоме лежавшая рядом со своим любовником. Их долгая любовная борьба закончилась громкими восклицаниями в честь богини любви Венеры.

Кровать из кедра находилась возле бассейна с холодной водой. Как приятно освежиться после парильни калдария[46], где их распаренные тела принимали умелые руки рабов, которые счищали пальцами черные катышки грязи, закупорившие поры кожи.

Баня и массаж сняли с Суллы усталость от утренних упражнений, а с Манчинии — следы ночи на императорском празднестве.

— Ты знаешь, Сулла, Тит Цезарь хочет спать со мной!

— Так что ж, — сыронизировал Сулла, — ведь не Откажешь. Разве ты не истинная римлянка? Ты принадлежишь и телом и душой империи...

Она покачала головой:

— Ну а на это мне наплевать! Если я это и сделаю, то только ради тебя!

— Как это — ради меня? — улыбнулся он. — Я не прошу тебя об этом...

— Но ты не отдаешь себе отчета, мой дорогой! Для тебя же важно, чтобы кто-нибудь мог похлопотать о тебе перед Цезарем... Еще вчера ему говорили, что ты и отравил Менезия, чтобы завладеть наследством...

— А кто это сказал?

Она пожала плечами:

— Зачем тебе знать их имена? Тита Цезаря окружала сотня человек. Разговор зашел о Менезии и его смерти. Его смерть повлияла на исход выборов. И теперь Лацертий уверен в победе. Нет никого, кто мог бы противостоять ему, и нет никого, кто мог бы заменить Менезия за месяц до выборов...

Сулла помолчал, потом продолжил:

— А как ты сможешь похлопотать за меня перед Цезарем?

— Уже похлопотала, мой дорогой. Когда Цезарь спросил, кто этот галл, который получил состояние Менезия, я взяла слово. Я, взбалмошная женщина с красивой грудью и бедрами, которая, как считается, не должна разбираться в политике. Заметь, я это сделала потому, что уже с утра знала о желании Цезаря переспать со мной. При нем постоянно находятся две женщины, члены его семьи. Одну зовут Аридичия, его первая любовница, которая когда-то, как говорят, лишила его невинности, а другая — это его сестра, Домитилла. На них возложена обязанность сообщать приятное известие девушкам, которых он желает иметь. Он говорит: «Приведите мне вот эту», и они отправляются к ней, одна или другая, и объявляют волю Цезаря. У них всегда полно работы, Цезарь ненасытен... Даже когда он был безумно влюблен в Беренику, он проводил ночи напролет занимаясь любовью как с девушками, так и с мальчиками. Но никто на него не в обиде. Его предшественники убивали людей направо и налево. А теперешний клялся, перед тем как пришел к власти, никогда и никому не делать зла... Короче говоря, — заключила она, — он проливает сперму вместо крови. Все-таки прогресс!

Сулла улыбнулся, а молодая женщина продолжала:

— Итак, утром, когда я выходила из терм, ко мне подошла дворцовая рабыня. Сказала, что в полдень меня навестит Аридичия. Она просит меня открыть ворота сада, ей надо поговорить со мной об одном очень важном деле... Слушаешь? Я, конечно, все сделала и встретила носилки Аридичии. Она сидела вся разукрашенная, как картина, ела сладости и обмахивалась с важным видом. Попросила меня присоединиться к ней. Сказала, что я, несомненно, одна из самых красивых женщин Рима, что у меня прекрасные бедра. Кстати, она так ласкала мои бедра, особенно изнутри, представляешь, что я подумала, что больше нужна ей, а не Цезарю. Наконец она мне сказала, что Цезарь то и дело говорит обо мне и даже признался, что я не даю ему ни спать, ни работать. Империя находится в опасности, если я хорошо ее поняла! В любом случае мне нужно готовиться к поездке вместе с ним в Остию. Там он собирается провести несколько дней в конце декады. «Что мне передать Цезарю?» — спросила она в конце со смешным выражением лица. Я ей ответила, что Цезарь, безусловно, красивый мужчина — что правда, то правда. Он физически очень красив и умен. Ну, может, несколько большой живот для сорокалетнего мужчины — и еще я добавила для приличия, как вроде и сама хочу его. Абсолютная ложь. На самом деле я думаю — с ним можно лечь только в самом крайнем случае. Затем Аридичия заговорила о Патрокле, как мне не повезло с мужем, который любит только мальчиков. Забыла, что ли, ведь ее бывший ученик любит мужчин почти так же, как и женщин. Я удержалась и не сказала, что вполне довольна мужем. Он, по крайней мере, не досаждает мне и позволяет делать все, даже спать с тобой, мой дорогой. — Манчиния прижалась к Сулле в порыве внезапной нежности и страстно поцеловала его в губы. — А для меня это самая замечательная вещь в мире... — Она прижималась к нему и тихо ворковала: — Никто не удовлетворял меня так, как ты, я теряю голову, когда ты вставляешь в меня твой...

Долгий поцелуй, и Манчиния взяла в руку член своего любовника.

Несколько минут был слышен лишь шум льющейся в бассейн калдариума воды, потом Манчиния издала глубокий вздох, покачав головой, и вновь заговорила:

— Мы больше не будем заниматься любовью, мой дорогой, а то у меня будут круги под глазами. В три часа я должна идти в храм весталок. Сегодня принимает посвящение племянница Патрокла... Все увидят, что я занималась любовью как безумная. Когда я кончаю несколько раз подряд, у меня появляются огромные круги. Какие-то глупости я говорю. На чем я остановилась?

— Ты начала говорить в мою защиту, потому что с утра знала, что тобой заинтересовался Тит Цезарь...

— Да! Тогда я сказала, что знаю тебя многие годы. У нас с Патроклом ферма в Галлии рядом с твоей. Какой ты замечательный человек, абсолютно честный, всегда справедливый к своим рабам. Как ты глубоко уважаешь империю и Цезаря. А в душе у тебя царил настоящий культ Менезия, с которым ты пережил самое невероятное на войне. Невозможно и абсурдно думать, чтобы ты мог причинить ему зло... В конце я добавила, что он сам попросил тебя оставить ферму на время и срочно приехать в Рим. Я была в Галлии, когда пришло сообщение. Ты бы видел сцену! Все смотрели на Тита Цезаря и ждали, что он скажет.

— И он сказал?

Манчиния рассмеялась:

— Он сказал: видно, галл, помимо всех положительных качеств, еще и привлекательный мужчина, если такая красивая женщина, как Манчиния, восхищается им...

— Учтиво с его стороны... Он воспользовался моментом и сделал тебе комплимент. А потом?

— Ну, потом кто-то выказал серьезные сомнения насчет подлинности завещания. Галл единственный наследник Менезия, и если галл не сам был инициатором убийства, то, может быть, он является игрушкой в руках финикийских дельцов. Теде сами состряпали завещание и при всеобщем замешательстве собираются воспользоваться наивностью этого провинциала и его незнанием римских дел, чтобы за его спиной проворачивать выгодные операции с состоянием Менезия. Вроде как именно они надеялись управлять всем наследством...

Сулла подумал над рассказом Манчинии, потом спросил:

— А дальше говорили еще что-нибудь?

— Да ты знаешь, разговор перешел на другую тему. Со всех сторон раздались голоса, заглушив слова тех, кто продолжал еще говорить о Менезии и о тебе. Больше я ничего не услышала...

— Ты знаешь имя того человека, который говорил о подложном завещании?

— Имени не знаю, но хорошо помню его лицо. Завтра, может быть... Лучше спрошу у дяди Патрокла. Он знает всех и всегда в курсе всего, что происходит во дворце... Но зачем тебе это, дорогой?

— Мне сказали, что у меня появится много врагов в Риме, — отшутился Сулла. — Я составлю список...

— Я приеду к тебе послезавтра утром и расскажу все, о чем узнаю. — Манчиния снова прижалась к нему. — Даю тебе две ночи на восстановление сил, нам пригодится... О великие боги, помогите Сулле! Я буду думать два дня только об этом, о том мгновении, когда увижу тебя снова и ты примешь меня в свои объятия... — Внезапно молодая женщина разразилась рыданиями, чем напугала Суллу. — Все ужасно, — простонала она, пряча свое лицо, залитое слезами, на груди у любовника. — Тогда, во Вьенне, я очень тебя хотела. До этого я занималась любовью только со служанками. Этот идиот Патрокл ни к чему не годен. Но теперь здесь, в Риме, поняла: я действительно тебя люблю. Ты слышишь, Сулла! Ты — тот мужчина, которого я люблю, никогда не полюблю никого другого, знаю, ах я несчастная...

Из больших черных глаз Манчинии на грудь галла катились крупные слезы. А он гладил молодую женщину по волосам и нежно целовал ее в лоб.

— Нет, Манчиния, ты никогда не будешь несчастной! Я не причиню тебе зла и всегда буду рядом с тобой...

Она покачала головой, шмыгая носиком:

— Да, а маленькая рабыня, которую ты лишил девственности перед отъездом, я знаю, ты ее любишь. Вы все одинаковы, любите рабынь и знаете, что они принадлежат вам полностью и вы можете делать с ними все, что захотите... Это вас, мужчин, возбуждает, а мы ничего не можем этому противопоставить.

— Ты говоришь глупости, — ответил Сулла, улыбаясь и наклоняясь над Манчинией, нежно целуя ее в красивый рот.

Он вспомнил Хэдунну, ее лицо в тот момент, когда она отдавалась ему, и он подумал, что, может быть, Манчиния права.