Одежда и сандалии привязанного были хорошего качества. Туника, конечно, в таком плачевном состоянии уже ничего не стоила, но сандалии были почти новыми. Раб раздумывал долго, но наконец он понял, что парень был привязан к дереву не ворами, так как те обязательно сняли бы с него сандалии, которые стоили по меньшей мере две сотни сестерциев. Раб всегда ходил с босыми ногами и никогда не видел вблизи подобных сандалий. Если он отвяжет парня и приведет его в чувство, то ему будет гораздо труднее забрать эти сандалии.

Раб продолжал размышлять. Это был высокий кряжистый человек, с очень темной кожей, в вырезе рабочей блузы из грубого материала виднелась волосатая грудь, черты лица были грубыми. Он никогда не покидал этого леса, с шести лет занимаясь только изготовлением древесного угля для своего господина, который два раза в год навещал угольщиков в их хижинах, а остальное время они находились в полном подчинении у его управляющего-вольноотпущенника. Тот следил за тем, чтобы они как следует работали и не убегали. А они и не собирались бежать, и не только потому, что могло последовать ужасное наказание, но и потому, что жизнь в лесу имела свои преимущества. Она предоставляла определенную форму свободы. Рабы, сотнями, если не тысячами, собранные в крупных сельскохозяйственных поместьях, жили как на каторге. На ночь их сажали на цепь. А угольщики часто оставались даже без присмотра, когда следили днем за своими кострами, а еще они могли собирать шампиньоны, мушмулу и орехи. Они ставили силки на зайцев и тетеревов. Иногда, когда накапливались слишком большие запасы угля, они не работали по целым неделям.

Раб решил, что снимет сандалии с привязанного к дереву, спрячет их в котомку, которую носит за плечами, а потом уже попробует его оживить. Человек, очнувшись, подумает, что сандалии были у него украдены теми, кто его привязал к дереву. Разрешив проблему, раб улыбнулся, довольный сам собой.

Гонорий, сын Кэдо, адвокат галльского офицера и наследника Менезия Суллы, аккуратно уложенный на землю усилиями раба-угольщика, открыл глаза, получив несколько оплеух, и обнаружил перед собой грубое лицо склонившегося над ним спасителя.

Гонорий поднес руку ко лбу, к своим опухшим щекам, покрытым кровоподтеками, и вспомнил обо всех ударах, которые получил от людей из окружения Лацертия. Поздно! Состоялся суд над Суллой, который не имел адвоката для защиты. Накануне процесса, вечером, он находился в своем солидном доме, который снял и обставил в седьмом районе города, на улице Лата. Гонорий, оттачивая свою защитительную речь, ходил взад и вперед по большой комнате этого дома, повторяя главные пассажи. Когда судьи услышат эту речь, то отпадут всякие сомнения, и они поймут, что галльский офицер явился безвинной жертвой наглой махинации. Именно в этот момент раздались крики его мальчика-раба, Актиноя, который одновременно был и привратником, и посыльным, и слугой. Адвокат только начал репетировать отрывок о том, что префект ночных стражей, утверждавший, что таблички Менезия, конфискованные у Суллы на следующее утро после преступления, были утеряны недобросовестным писарем, таким образом, являлся соучастником козней против галла, — и тут в комнату ворвалась шайка бандитов, которые стали издеваться над ним. Набросившись все вместе, они обрушили на него грады ударов, в то время как один, похожий на борца-атлета, зажимал ему рот огромными ручищами, чтобы он не смог кричать. Затем ему засунули кляп в рот, и главарь банды предупредил, что если он опять вернется в Рим и станет интересоваться судьбой фальсификатора Суллы, то может проститься с жизнью. А сегодня вечером они просто прогуляются в лес, там у него будет время поразмыслить. Крепко связанного, его погрузили в легкую закрытую повозку, которую ввезли во двор дома. Гонорий слышал, как они пригрозили Актиною, что, если он хотя бы пикнет об этом дружеском визите, они вернутся, чтобы отрезать ему тестикулы. Потом цизий тронулся, миновал черту города и ехал не останавливаясь целую ночь. Дважды они меняли лошадей на промежуточных станциях, а когда один из громил сказал главарю, что надо бы дать пленнику попить, Гонорий услышал, как тот ответил, что если этот тип в повозке подохнет, то это только облегчит задачу.

И вот теперь он очнулся у корней дерева, а Сулла, должно быть, уже один прошел через испытание несправедливого процесса, думая, что все его покинули, включая неблагодарного адвоката, забывшего милости, которыми он его осыпал, и царское жалованье, которое ему выплачивал.

В предшествующие недели Гонорий подходил к многим известным адвокатам, предлагая им взять на себя защиту Суллы. Но все они под разными предлогами отказались, исключая тех, кто напрямик признались Гонорию, что не хотят иметь неприятностей с людьми Лацертия, у которого есть защита в императорском дворце. И они посоветовали ему самому оставить это дело, которое будет обязательно проиграно.

Гонорий посмотрел на раба, стоявшего на своих коротких ногах рядом с ним, и подумал, что должен поблагодарить своего спасителя.

— Спасибо за то, что ты сделал, — сказал он. — Как тебя зовут?

Раб был удивлен, что кто-то может заинтересоваться его именем. Чтобы приказать ему что-нибудь, управляющий кричал «Эй, ты!» или просто делал знак подойти.

— Хотий, — сказал он, польщенный. — Моя мать звала меня Хотий. Мне говорили об этом, — просто добавил он, так как не знал своей матери.

— Ну хорошо, Хотий, не мог бы ты найти немного воды, чтобы попить?

Раб посмотрел на дорогу, по которой ушли все остальные.

— Нужно, чтобы ты встал, — сказал он. — Мы найдем воду дальше. Нужно догнать остальных. Они думают, что я остановился помочиться, но если я еще здесь задержусь, то получу как следует по заднице. — Он улыбнулся, говоря эти такие простые и естественные для него слова. — И потом, здесь водятся волки, — прибавил он. — Нельзя оставаться в лесу одним.

Скривив лицо от боли, Гонорий попытался встать. Он и впрямь был здорово побит. Хотий протянул ему руку, чтобы помочь, и они вместе пустились в путь среди деревьев, пытаясь отыскать дорогу, по которой, заметно их опередив, ушли все остальные.

Подошвы ног угольщика были покрыты толстым роговым слоем, а у Гонория, привыкшего к котурнам, которые носили в городе, ноги были нежные. Хотий сразу это понял, увидев, с каким трудом тот следовал за ним по каменистой тропинке. Он остановился, чтобы дать возможность догнать его, а сам в это время снова стал размышлять.

Это был парень из города — и, возможно, свободный гражданин. У него были нежные ноги, было очевидно, что он никогда не жил в военных лагерях, как многие граждане империи, которые служили в армии. И руки у него были изящные. Раб-угольщик решил, что отдаст ему сандалии. В любом случае управляющий украдет их у него и еще вдобавок наградит пинками под зад.

И когда незнакомец подошел к нему, Хотий развязал свою котомку и достал оттуда сандалии с улыбкой незамысловатого лесного жителя. Гонорий узнал принадлежавшую ему обувь и понял, что произошло.

— А! — сказал он, тоже улыбаясь в ответ. — Ты позаботился о моих сандалиях! Я благодарю, что ты подумал об этом...

Он обулся с большим удовольствием, и они пошли гораздо быстрее и вскоре увидели впереди двух ослов и семерых угольщиков.

Лагерь угольщиков, располагавшийся на поляне, состоял из четырех больших хижин, сделанных из переплетенных веток, покрытых соломой, в одной из которых жил вольноотпущенник. Вокруг, в подлеске, дымились многочисленные кострища под покрывавшей их глиняной коркой. Некоторые рабы ходили от одного костра к другому, охраняя огонь.

Вольноотпущенник тоже был человеком с темной кожей и волосатый, одетый в такую же одежду, что и его подчиненные. Но он носил сандалии и много колец на руках. Он стоял широко расставив ноги, держа в руках дубину, а сзади него сидела сторожевая собака с широким ошейником, усеянным шипами для схваток с волками. Животное подозрительно посмотрело на группу, вышедшую из леса, и глухо зарычало, так как учуяло присутствие чужака.

Рычание пса заставило приглядеться и его хозяина, вскоре заметившего незнакомца.

Гонорий подошел к тому, чье поведение и присутствие собаки говорило, что на этой поляне он олицетворяет власть над всем и вся.

— Ave! — сказал спасенный. — Я — Гонорий, сын Кэдо, адвокат гражданского суда Города... Избитый и брошенный бандитами, я был спасен одним из твоих рабов, за что и пришел поблагодарить тебя.

Тот посмотрел на жалкого человека, стоявшего перед ним. Молодость и тщедушие Гонория, так же как и его грязная и разорванная туника, не сочетались в голове лесного угольщика-лигурийца с представлением о римском адвокате.

— Ты — адвокат?! — воскликнул он.

Сторожевой пес зарычал еще громче, вольноотпущенник огрел его дубиной по спине, потом язвительно рассмеялся:

— Ты мало похож на адвоката. И скажи, пожалуйста, что адвокату делать в лесу?

— Я же сказал тебе, что был привезен сюда насильно бандитами, которые избили меня и привязали к дереву, и что если бы не твои рабы, то я бы погиб, разорванный волками... Не мог бы ты мне дать немного поесть, прежде чем вы меня проводите к дороге, по которой я доберусь до Рима? Если ты дашь мне в провожатые одного из твоих угольщиков, то он вернется к тебе с большим вознаграждением...

Вольноотпущенник снова ухмыльнулся:

— Так ты думаешь, что если мы, угольщики, живем в лесу, то мы совсем дураки? А что, если ты сбежавший раб? Или преступник, улизнувший от стражников? А если ты думаешь, что я отправлю одного из моих рабов, у которого полно здесь работы, с тобой до Рима, то ты просто мечтатель... — И он прервал свою речь, покрутив головой: — Все не так! Если ты хочешь есть, то нужно поработать. В миле отсюда мы начинаем валить лес для кострищ... Ты пойдешь туда вместе с остальными, и если будешь хорошо работать, то, как и они, получишь еду сегодня вечером... А потом посмотрим...

Гонорий почувствовал, как в нем поднимается возмущение.

— А ты не боишься гнева богов? — закричал он. — Как можно нарушать законы гостеприимства? Значит, ты так поступаешь с путешественниками, которых присылает к тебе Меркурий? Неужели рабы, те, которые меня спасли, должны показывать свободному человеку, как надо себя вести?

— Послушай, — сказал вольноотпущенник. — Если ты не закроешь свою пасть, то я раз или два огрею тебя палкой, а потом опять привяжу к дереву. Если хочешь, то назови это гневом богов на бестолочь, который важничает и отвлекает людей от работы, мне это все равно. В любом случае я советую тебе пойти со всеми и сразу начать работать, если ты хочешь поесть сегодня вечером... Эй! — закричал он, обращаясь к тем восьмерым, которые вернулись с ослами и адвокатом. — Кто его нашел?

Хотий поднялся.

— Я, хозяин, — сказал он.

— Вот ты и будешь за ним следить и заставишь работать! Если он потрудится, то получит свою долю вечером. Идите! — заключил он. — Готовьте лагерь на следующей поляне, и быстро! До наступления ночи вы должны подготовить и поджечь двадцать костров...

Наконец наступила ночь, как для других, так и для Гонория, и рабы залезли в свои хижины. Молодой адвокат вернулся измочаленным с дальней поляны, где он проработал скорее хорошо, чем плохо, пока помогал, выполняя приказ вольноотпущенника складывать двадцать костров. Его руки были в крови от топорика, которым он работал, как все. Он шатаясь шел по тропинке, ведущей обратно к лагерю. Без Хотия, который его поддерживал, он бы упал от голода и усталости.

Он получил свою долю каши из овсяной муки с кусками плавающего в ней бараньего мяса, что было здесь изысканным блюдом. Увидев, что его чашка опустела, Хотий добавил ему из своей. Потом они улеглись рядом на циновках, служивших в хижинах кроватями.

Вскоре установилась тишина, которую нарушало лишь дыхание быстро заснувших угольщиков, которые торопились забыться от тяжелого трудового дня, начавшегося еще до рассвета. Гонорий не мог уснуть, потрясенный тем, что с ним случилось начиная с того момента, как он был выкраден из дома подручными Лацертия. Вдруг он почувствовал на своем животе руку. Рука искала его член и остановилась, когда нашла его. Адвокат повернулся к своему компаньону по работе, так как только ему одному могла принадлежать эта рука. В темноте он скорее догадался, что примитивное лицо раба улыбалось ему.

Хотя Гонорий и был признателен за помощь, которую весь день оказывал ему его сосед, но он взялся за руку Хотия, чтобы снять со своего тела. Но у раба были железные мускулы, и он сопротивлялся. Его другая рука схватила руку Гонория и притянула к его, Хотия, члену.

Гонорий обнаружил у своего благодетеля мощную эрекцию и понял, насколько сложна была ситуация, в которую он попал.

— У тебя есть женщина в городе? — тихо спросил Хотий.

— Да... То есть когда я хочу, то могу ее иметь.

— А здесь их нет, — вздохнул его сосед. — Повернись, пожалуйста. Потом, если захочешь, ты тоже сможешь...

Гонорий попытался решительно отказаться.

— Я не хочу этого делать, — объявил он. — Ублажи себя сам... К тому же я к этому не привык, и ты мне сделаешь больно.

— Нет, — спокойным голосом сказал угольщик. — У меня есть бараний жир. Повернись. Я смажу им твою дырку, и тогда все пройдет.

— А я повторяю тебе, что не согласен! Я тебе искренне благодарен за все, что ты сегодня для меня сделал, но, к сожалению, я не могу тебя удовлетворить... — Гонорий немного повысил голос к концу последней фразы.

— Если ты будешь слишком громко говорить, — прошептал Хотий, — то разбудишь остальных, и они тоже захотят попробовать, ведь ты же новенький...

Гонорий, который уже начал терять всякую надежду, замолчал. После паузы его сосед сказал:

— Если ты не повернешься, то я попрошу двоих подержать тебя, но тогда и они тоже засунут свое. Вот чего ты добьешься... — Хотий, опираясь на локти, держал в руке маленький горшочек с бараньим жиром, как по запаху чувствовал Гонорий. — Ну так? — спросил угольщик. — Ты поворачиваешься или мне их будить?

Гонорий, вздохнув, повернулся.

Лепид шел за плугом по длинному полю, извивавшемуся у подножия холма, поросшего лесом, по берегу реки, пересекавшей его владения. Земля была такой свежей — утром и вечером от реки на нее опускался туман, — что можно было начинать полевые работы рано утром.

Ощущая приятный запах отбрасываемой лемехом земли, бывший префект Анноны старался забыть о разочаровании, которым закончилась его авантюра во дворце Менезия. Со дня на день его все больше занимали каждодневные фермерские заботы. Тем не менее когда бывший претендент на должность трибуна один шел за упряжкой, то в его голове возникали воспоминания о поражении Суллы.

Четыре быка спокойным шагом дошли до конца вспаханного поля. Лепид развернул их на жирной, распаханной земле, они потянули за собой тяжелый плуг.

Повернув за животными, он вдруг увидел на дороге, которая шла вдоль реки, двух человек с посохами путешественников, направляющихся к нему. Тщедушный силуэт одного из них показался ему знакомым. Он подождал, пока эти двое приблизятся, и, только когда человечек помахал ему и позвал по имени, Лепид узнал в нем молодого адвоката, который тоже на какое-то время связал свою судьбу с неудавшейся жизнью бывшего офицера-легионера.

Пахарь оставил свою упряжку и пошел к небольшому деревянному мостику, через который могли перейти речку Гонорий и его спутник.

— Vale, Лепид! — сказал молодой адвокат.

— Vale, мой сын! Какой добрый ветер тебя занес? Или это все еще злой ветер, который пока не перестал дуть?

Его взгляд переходил с засаленной и наскоро починенной туники Гонория на лицо и грубую одежду того, кто держался с ним рядом.

— Хотий — угольщик, нашедший меня почти мертвым в лесу, куда я был завезен людьми Лацертия для того, чтобы помешать мне выступить защитником на процессе Суллы, — объяснил адвокат.

Лепид покачал головой:

— Так вот как! Когда я увидел, что тебя нет в зале суда, то я подумал, что ты тоже покинул галла... А ты меня, по крайней мере, успокоил на этот счет! Что касается меня, то я покинул Рим в тот же вечер. Как только услышал этот постыдный приговор...

— Какой приговор, Лепид? — забеспокоился Гонорий.

— Да звери! Офицер-легионер отдается на растерзание зверям на арене. Как какой-нибудь гнусный вор или мерзкий убийца! Ах! — простонал он. — Фемида отсутствовала в зале суда во время этого рокового процесса, как я думаю, иначе бы это огорчило богов...

— Звери... — удрученно произнес Гонорий.

— Да, мой сын! Сулла был признан виновным в изготовлении поддельного завещания, а несчастный Халлиль под страшными угрозами, в которых не приходится сомневаться, подтвердил, что они оба подделали руку Менезия. Я был единственным, кто сказал слова в его защиту, но они натыкались на стену, так что тебе не о чем жалеть: твою защитительную речь, как бы ловко она ни была составлена, постигла бы та же участь... — Тут он остановился, заметив, в каком жалком состоянии находятся путешественники, какая усталость читалась на лице молодого человека, явно менее выносливого, чем его компаньон. — Но ты сейчас больше нуждаешься в отдыхе, чем в моих жалобах, мой дорогой Гонорий! Иди без меня на ферму и скажи моему управляющему Луцию, что ты идешь от меня и что они должны без промедления выдать вам одежду и накормить... Я приду, как только закончу распахивать это поле.

Гонорий, вымытый рабами хозяина, одетый в несколько большую для него тунику, после сытного угощения лакомился виноградом. Лежа напротив него в триклинии[80], где рабы убирали со стола, Лепид наблюдал через открытое окно за угольщиком Хотием, тоже наевшимся и заснувшим на скамейке во дворе.

— Отдыхай здесь столько времени, сколько тебе потребуется, — сказал он. — Я предполагаю, что люди Лацертия посоветовали тебе не спешить с возвращением в город?

— Они действительно говорили такое и угрожали убить в следующий раз. Но у меня нет намерения отказываться от борьбы!

— От какой борьбы, мой друг?

— Я собираюсь потребовать пересмотреть этот бесчестный процесс, который бросает тень на юриспруденцию империи! У меня есть золото, оно хранится в доме, который мне помог снять в Риме Сулла, и до последней монеты и до последнего вздоха я буду бороться за него и за память Менезия! Я смешаю небо с землей, я поговорю с каждым сенатором, по очереди, и я докажу, что Лацертий и его приспешники совершали преступления...

— Великие боги! До того, как ты что-либо начнешь доказывать и встречаться с сенаторами, ты будешь проткнут кинжалом в толпе на улице или убит скамьей, которую выбросят из окна, чтобы проломить тебе череп!

Но адвокатик гордо Поднял подбородок:

— Люди Лацертия оскорбили и побили меня! И сделали худшее! Они не дали мне защитить человека... Они совершили страшный проступок! И они узнают, что нельзя безнаказанно устранить из зала суда Гонория, сына Кэдо!

— Я восхищен твоей решимостью и назвал бы ее отвагой. Но они отравили Менезия, одного из самых влиятельных людей в Риме и армии. Они, наконец, расправились с Суллой, который не уступал им ни в смелости, ни в ловкости. Они значительно сильнее нас.

Но Гонорий не сдавался:

— Остается только выжидать удобного момента, Лепид! Боги, разгневанные их преступлениями, в конце концов оставят их... И тогда придет мой час! Я выступлю с речью перед объединенным сенатом. Я вызову гнев сенаторов тем, что представлю свидетельские показания, которые тайно соберу. Они установят истину!

Лепид не мог не улыбнуться:

— Но у тебя нет и десяти сестерциев, чтобы вернуться в Рим...

— Я пойду пешком!

— Ну нет, мой друг! Я дам тебе деньги и лошадь. А если ты передумаешь, что я и советую тебе сделать для твоего же блага, то возвращайся сюда. Я дам тебе кров. Ты будешь помогать мне со счетами.

— Я благодарю тебя, Лепид. Я, как и все в Риме, знаю, что ты замечательный человек...

— Я тоже благодарю тебя за этот отзыв обо мне. Я так хорош, что Рим хочет избавиться от меня и второй раз отправляет меня к моим быкам... — Тут бывший префект Анноны бросил взгляд на спящего на скамейке угольщика. — А что будет с твоим компаньоном по путешествию? Каково его гражданское состояние?

— Я хотел как раз об этом с тобой поговорить. Он раб недостойного человека, занимающегося добычей древесного угля в лесу. Этот негодяй более десяти дней держал меня пленником, заставляя тяжело работать за грубую пищу... Я смог убедить Хотия, который знал все тропинки леса, бежать вместе со мной. Что бы я делал без него? Не мог бы ты держать его среди своих рабов, а я был бы спокоен, что с ним хорошо обращаются?

— Послушай, Гонорий, ты же служитель закона! И тебе известно, что я не могу присвоить себе беглого раба!

— А я, как служитель закона, утверждаю: если владелец будет его разыскивать, что маловероятно, так как не знает, что раб находится в восьми днях ходьбы от лагеря угольщиков, то ты ему покажешь то, что я сейчас же напишу и оставлю тебе; в этой бумаге я обвиняю его в незаконном задержании свободного человека, обвинение будут подкреплено свидетельскими показаниями его раба, которого он приставил ко мне и который позже помог мне бежать, возмущенный тем, как со мной обращались... Как только такая жалоба попадет к прокурору, то этот человек, вольноотпущенник, будет арестован и сослан на рудники. Закон безжалостен в подобных случаях. Осуждение этого вольноотпущенника повлечет за собой конфискацию почти всего его имущества, раб попадет под секвестр, и ты сможешь перекупить его у куратора данного секвестра за умеренную сумму в связи со сложившимися обстоятельствами и тем, что он уже находится у тебя какое-то время. Это и даст тебе преимущественное право покупки, согласно закону Вициллия, принятого при первом консульстве Помпея.

Гонорий, довольный тем, что получил возможность продемонстрировать свое знание юриспруденции, остановился и уже другим тоном сказал:

— По твоему мнению, ты разбираешься в подобных делах, сколько может стоить такой раб?

— Нужно рассмотреть его поближе. Это зависит от состояния его здоровья. Он кажется сильным. Он мускулист?

— К несчастью, да, — вздохнул молодой адвокат. — У него сильные мускулы...

— Почему ты сказал «к несчастью»? — с улыбкой спросил Лепид.

— Ну... — ответил Гонорий. — Мне кажется, что я ему завидую, так как мне не хватает физической подготовки: я слишком пренебрегал палестрой...[81]

Лепид вышел из триклиния.

— Пойдем посмотрим на него поближе, — сказал он. — И к тому же полезно пройтись после обеда. Возьми с собой эти фиги и виноград, прошу тебя, Гонорий. У нас в этом году такой урожай...

Адвокат пошел за хозяином, держа большую гроздь винограда в руке. Они вышли во двор и направились к скамейке, на которой по-прежнему спал раб.

— Эй, Хотий! — закричал он. — Просыпайся!

Угольщик открыл глаза и послушно встал. Он хорошо поел, а эта ферма, окруженная виноградниками и фруктовыми садами, через которую протекала река, нравилась ему больше, чем лес, в котором он горбился с детства.

— Знаешь ли ты, сколько тебе лет? — спросил у него хозяин здешних мест.

Хотий своей придурковатой улыбкой показал, как и ожидал Лепид, полное незнание по этому вопросу.

— Должно быть, скоро будет двадцать пять, — решил он.

Он стал пробовать его мускулы.

— Ты прав, — сказал он Гонорию, — очень сильные! Это хороший работник, несомненно. Открой рот, прошу тебя!

Угольщик выполнил просьбу.

— Не к чему придраться, — удостоверился Лепид. — Все зубы на месте! Значит, еда, которую он получал в лесу, ему идеально подходила. В таком состоянии на рынке в Вилланиуме, в день продажи рабочей силы, его цена будет около семи сотен сестерциев...

Бывший префект размышлял, а Гонорий в это время заканчивал обирать грозди.

— Ты хочешь вернуться туда, откуда пришел, — спросил Лепид Хотия, — или останешься здесь, у меня? Ведь твой хозяин виновен, и ты можешь ослушаться его. Будешь жить у меня, а если это будет необходимо, то я перекуплю тебя. Что ты умеешь делать?

— Уголь, — ответил Хотий.

— И больше ничего?

Тот отрицательно покачал головой.

— Хорошо, это подходит, — решил Лепид. — У меня достаточно лесов. Там растет тополь, ясень и вяз.

— Самое лучшее — это тополь, — нравоучительным тоном сказал раб.

— Ты весь год будешь заготавливать уголь. А Гонорий уедет в город. Так ты хочешь остаться?

Казалось, что угольщик задумался, а потом сказал, нахмурив брови:

— Я бы хотел остаться, если смогу получить женщину.

— К несчастью, там нет женщин, — вступил в разговор Гонорий. — Ни у одного из угольщиков.

— Ладно, — добродушно решил Лепид, — нельзя отказывать Венере или Приапу[82] принимать в свою империю все живое, даже если оно находится в рабском состоянии! Конечно же здесь, среди рабочего скота, есть женщины... И ты хочешь, чтобы тебе дали одну женщину, которая пойдет с тобой в лес? Правильно?

Хотий на этот раз улыбнулся, показав все свои зубы:

— Да, хозяин. Тогда я останусь с удовольствием и сделаю много костров...

— Ну что же, это возможно, — объявил Лепид. — Только при условии, что ты сделаешь для меня много детей. Мне нужны трое живых детей в ближайшие шесть лет... Сможешь?

Хотий снова довольно улыбнулся.

— А в этом смысле он здоров? — Лепид адресовал свой вопрос Гонорию.

— Я... я не знаю, — сказал адвокат.

— Тогда посмотрим! Нужно следить, чтобы венерические заболевания не распространялись, если такая болезнь появится, то невозможно будет ее остановить. Это будет дорого стоить и принесет большие убытки хозяйству. Я всегда обращал на это большое внимание. Покажи-ка свой член, мой друг!

Хотий повиновался, подняв тунику и вытащив этот орган из-под ткани, которая проходила между ягодицами, завязывалась поясом и служила штанами.

Лепид наклонился, чтобы рассмотреть его получше:

— Пожалуйста, отведи назад кожу...

Угольщик покорно обнажил головку члена. Лепид взял ее двумя пальцами и надавил.

— Прекрасно, — сказал он, выпрямляясь и растирая что-то между пальцами. — Этот раб абсолютно здоров. А так бывает не всегда, далеко не всегда... — И шутливо добавил: — У тебя счастливая рука, мой дорогой Гонорий, если можно так выразиться в подобных обстоятельствах...