Глава 21

Цинциннат оставляет свой плуг

Новость о том, что бывший префект Анноны Лепид Приск вернулся из деревни, чтобы выставить свою кандидатуру на выборах в трибунат вместо умершего Менезия, быстро разнеслась по Риму. Многие агенты, профессионально занимающиеся выборами, политики, отбросившие всякие условности своего клана, перекупщики слухов и маклеры собрались во дворце Менезия, чтобы своими глазами увидеть Цинцинната, который осмелился нарушить замыслы грозной группы заговорщиков во главе с Лацертием.

Они без труда прошли через входные ворота, Нестомарос распорядился открыть их для всех, чтобы весь город смог увидеть честного человека, принявшего вызов от преждевременной смерти Менезия.

В большом атрии рабы в безупречных льняных одеждах подавали гостям шербет и прохладительные напитки. Лепид, с лицом, обветренным солнцем и деревенскими ветрами, стоял рядом с Суллой и выслушивал многочисленных завсегдатаев форума, восхвалявших его мужество.

— Вот и вернулась в этот город римская добродетель! — воскликнул сенатор Лициний Муцуан, пожимая сильные руки Цинцинната. — Многие мысленно с тобой, Лепид! Нужно, чтобы Цезарь, справедливый владыка, имел в своих государственных структурах не менее честных людей!

Лепид, в прекрасно задрапированной тоге, улыбался, широко расставив широкие ноги. Ноги человека, которые на протяжении семи лет ходили за бычьей упряжкой. Нестомарос из-под своей фальшивой галльской шевелюры наблюдал за всем с некоторой иронией. Как бы ни было искренне желание Лепида послужить на благо государства и народа, несомненно было и то, о чем консул-изгнанник предупреждал Суллу, — бывший префект Анноны был рад снова оказаться в Риме и привлечь к себе всеобщее внимание.

И добродетельный Ацил Габрион, так и не накопивший богатства, хотя раз за разом избирался на должность проконсула[70], Кулпий, сын Нумерия Истацидия, который отказался преклонить голову перед Веспасианом и приветствовать его как императора, — к слову сказать, и тираном-то его нельзя было назвать, — да и многие другие, обеспокоенные приходом к власти Лацертия, уверяли будущего кандидата в трибуны, что употребят все свое влияние и поддержат его.

— А игры? — бросил один из агентов, собиравший голоса избирателей, вместе с другими явившийся, чтобы прояснить положение дел. — Будешь ли ты давать игры, Лепид, те, которые Менезий обещал преподнести Городу по случаю открытия амфитеатра?

— Мы их дадим, — подтвердил Лепид, — чтобы почтить память патриция, подло сраженного преступной рукой. Сулла, его наследник, который сегодня нас принимает у себя, подписал все документы, которые обязывают нас это сделать...

— Сколько будет заявлено животных и пар гладиаторов? — спросил другой голос.

— Мы рассчитываем выставить пять тысяч диких животных и три тысячи пар гладиаторов!

В атрии послышались удивленные восклицания, так как никогда прежде, с начала проведения игр и после грандиозного императорского спектакля, при Гае Юлии Цезаре, столько диких животных и бойцов не собирались на арене Рима.

— Шесть трирем[71] будут выступать в навмахии[72], — добавил Лепид.

Строители Колизея изменили русло реки, чтобы иметь возможность превращать арену в огромный бассейн, в котором несколько кораблей могли сходиться и брать друг друга на абордаж.

— Лацертий никогда бы такого не смог, — бросил кто-то.

Другие ему возразили, и в помещении установилась разноголосица различных мнений.

— Лепид! — спросил другой. — А Металла? Она примет участие в играх?

Имя известной возницы заставило притихнуть весь атрий. Романтическая история освобождения бывшей любовницы Менезия продолжала занимать весь Город.

— Сулла! — Другой спрашивающий пошел еще дальше. — Почему она не присутствует сегодня здесь? Разве она, твоя вольноотпущенница, не должна быть рядом с тобой в подобной ситуации?

— И ты не сможешь уже ее за это отхлестать! — смело заметил кто-то, вызвав смех своим наглым замечанием.

Сулла ничего не ответил. Но сделал движение головой в сторону своего молодого адвоката Гонория, приказывая ему ответить за него.

— На прошлой неделе мы подписали контракт со школой «Желтые в зеленую полоску», по которому школа принимает на себя все обязательства, что и во времена Менезия, — произнес с важным видом молодой адвокат. — А поскольку указом Тита Цезаря с сегодняшнего дня амфитеатр открыт для возниц боевых колесниц, чтобы те могли познакомиться с ареной, то Металла отправилась туда. В соответствии со статьями соглашения, заключенного ранее с представителями Лацертия, она выступит в поединке с карфагенянкой Ашаикой...

— И она убьет негритянку! — воскликнул чей-то голос, за тем последовали противоречивые восклицания.

Алия сидела вместе с другими девушками из свиты Металлы в ложе для владельцев гладиаторских школ. Все волновало ее: и вид огромного цирка, построенного из нового камня, с пустыми рядами сидений, впервые же она видела свою любовницу в воинственном облачении, держащую вожжи своей квадриги и направляющую боевую колесницу галопом. До сих пор возница отказывала Алии в посещении арены, но сдалась после ее уговоров. Да и как она могла не исполнить просьбу молодой еврейки? К большому удивлению Иддит и других, кто знал, что до сих пор их хозяйка выпроваживала из своей кровати девушек после первой же ночи, Алия продолжала властвовать над чувствами возницы и, несомненно, во что уже начало верить большинство девушек, над ее сердцем.

Но и Алия тоже была завоевана. С тех пор прошло вот уже три недели. Еще до их приезда в Рим, когда хозяйка оставляла ее одну в своих покоях, в школе, Алия старалась вновь стать такой, какой была до той ночи, когда возница научила ее получать наслаждение, но она оказалась бессильной перед очарованием этой яростной женщины и не смогла противиться удовольствиям, которые они вместе получали каждую ночь. «Что есть зло?» — спрашивала себя молодая девушка, лежа около бассейна с лотосами. Но то болезненно-гордое напряжение, в котором ее держала религия, оберегавшая ее от зла, воплощенного в распутстве Города, с разновозрастными проститутками обоих полов, предлагавших свои тела и демонстрировавшими самые непристойные позы прямо на улице, это напряжение исчезло... От своей любовницы она получала лишь умелые ласки, ее тело уже скучало по ним. Она открыла для себя новые чувства. Никогда и никто до возницы, хотя нечто похожее она видела от отца, когда он был еще жив, не относился к ней с такой нежностью. После оргазма наступали минуты сладостного успокоения, ощущения дружеского тела рядом с собой, вкуса чистого поцелуя, которым они обе обменивались перед тем, как погрузиться в сон. Все происходило в богатой, дорогой обстановке, на возведение которой Менезий потратил немалые средства. Но и сама гладиатриса на цирковом рынке стоила миллионы сестерциев, а в цирке Рима выступали на квадригах возницы, которые, погибнув в двадцать три года, оставляли богатства, сравнимые лишь с богатствами немногих патрицианских семей. И если она счастлива, то разве счастье может быть злом? Конечно, Алия знала, что она согрешила, что она больше не девственница. Но разве в ее обязанности не входило любить свою хозяйку, к тому же если та испытывала в ней насущную необходимость? Не есть ли это та любовь, которую прославляла ее религия: она отдавалась женщине, обреченной на смерть, со шрамом на лице, пережившей наказание кнутом, после того как была вытащена из вонючей тюрьмы для рабов, которую Алия, будучи изнеженной рабыней, никогда не знала. Как можно было не дать ей того, что она вымаливала? Алия тоже однажды вечером вымаливала у нее ласки... И Алия теперь ее понимала.

Если бы она могла повидаться со священником, которого в Риме она посещала с разрешения Сертия каждую неделю со своими единоверцами, именно это она бы ему рассказала, попросив прощения у Бога за грешную любовь. Священник, имени которого в общине не знали, приходил на собрания с закрытой капюшоном головой, чтобы не показывать лица, но голос его был голосом Господа Бога в Риме, и этот голос не смог бы ее огорчить...

Лезвия мечей блестели на солнце и разрезали воздух, когда боевые колесницы на полной скорости мчались по прямой. Глаза молодой еврейки не могли оторваться от этой ужасной картины, которая давала ей представление о том, кем на самом деле была Металла. Рядом с ней девушки хлопали в ладоши, когда одна колесница обходила другую, кричали от радости, когда у колесницы Металлы на поворотах одно колесо поднималось в воздух. Она, Алия, со страхом прижимала руку к сердцу, видела одну лишь опасность: колесницу, которая может не удержаться, вожжи, завязанные вокруг груди возницы, которые могут вырвать ее из колесницы и поволочь по земле за галопирующими лошадьми. А если у нее не будет времени перерезать их острым как бритва ножом, который она носит на поясе, то она попадет прямо под копыта и колеса следующей за ней колесницы. Именно так могла погибнуть Металла, прямо на ее глазах, сегодня или в любой другой день. Были еще мечи и копья, к тому же возницу ожидало сражение с карфагенянкой, и оно может закончиться гибелью одной из них...

Тем временем колесница Металлы, сделав поворот на дальнем конце амфитеатра, двигалась навстречу трибунам. Молодая еврейка видела приближающуюся невозмутимую маску лица под кожаной каской, лицо ее любовницы, которое наклонялось над ней, как только гасились лампы...

В следующий момент глаза Алии устремились в центр арены, где поднимались и опускались две платформы, на которых доставлялись дикие звери из подземных вольеров... Обычно их появление сопровождалось криками восторженной толпы, толпы, которая никогда не пресыщалась мучениями побежденных, криками ужаса молодых девушек, раздираемых кровавыми клыками зверей. Лицо Алии стало белым. Она мысленно видела львов, тигров и медведей, хотя на самом деле механики всего лишь проверяли машину, которая доставляла зверей к осужденным. Их поднимали на арену первыми.

Картина вызвала ужас в ее душе, и Алия оперлась на плечо своей соседки, которая смеялась, увидев, как оторвавшееся от колесницы колесо на всей скорости попало под копыта упряжки. Одна из двух головных лошадей, разбив ноги и упав на песок, потянула за собой всю упряжку.

Когда Алия отогнала от себя ужасающее видение диких зверей и их жертв, то обнаружила, что колесница Металлы уже остановилась около одних из двух ворот ограды, через которые въезжали и выезжали упряжки. Помощники подбежали, чтобы убрать лезвия и взять из рук возницы вожжи. Сами же она прошла внутрь знаменитого здания, постройку которого задумал Веспасиан, а Тит закончил. В сопровождении одного из служащих-рабов амфитеатра в светло-коричневом костюме Металла спустилась по одной из двадцати восьми лестниц, которые вели в многочисленные коридоры, отделанные большими камнями и ведущие к конюшням и зверинцам. Она шла мимо подземных помещений с сотнями залов, лож и различных покоев для тех, кто должен выступать в боях, соревноваться в амфитеатре, а также для служащих, которые следят за организацией игр и питанием актеров, массажистов, выдающихся гладиаторов, хирургов, которые оперируют раненых, оставленных в живых толпой и Цезарем, одним лишь поднятием большого пальца вверх. И наконец, в конце длинного коридора располагался зал, где заканчивалась судьба тех, кто бросил вызов смерти. В сполетарии доканчивали побежденных, которых уже не могла спасти медицина, и приговоренных прихотью публики.

Так Металла дошла до предоставленных ей самой подземных покоев. Ее знаменитое имя было выгравировано на порфирной красной пластинке, прикрепленной около двери, которую с почтением открыл проводивший ее сюда служащий, так как она еще плохо разбиралась в этом лабиринте.

Парикмахер Сертий ожидал ее, пошел ей навстречу, держа за руку сопровождавшего его слепого человека.

— Металла, моя дорогая, я привел тебе Орфита, лучшего массажиста Рима. Он счастлив обслуживать только тебя во время столь памятных игр...

— Я благодарю тебя, Сертий, ты так добр ко мне. Только, прошу тебя, не обнимай меня, я пахну потом и лошадьми. Я мокрая с ног до головы. Нет ничего опасней солнца на арене.

Она начала снимать свои кожаные доспехи, а потом прошла в соседнюю комнату, где находился каменный бассейн, заполненный водой.

— Где твои девушки? — спросил парикмахер. — Хочешь, Орфит поможет тебе искупаться?

— Все девушки наверху. Они обезумели от радости, очутившись в новом амфитеатре, который еще не видела публика, и увидев, как тренируются возницы. Мы здесь со вчерашнего вечера. Игры их возбуждают.

— Даже Алию? — иронично спросил Сертий.

— Я не знаю, — ответил голос возницы, перебиваемый шумом воды бассейна. — Я узнаю об этом сегодня вечером, — смеясь, добавила она.

— Моя дорогая, — сказал Сертий, который не видел Металлу с того дня, когда она приезжала за молодой еврейкой, — я завидую тебе! Ты совершила чудо. Кстати, я приехал получить шестнадцать тысяч сестерциев...

Металла, обнаженная, вышла из ванной комнаты и прошла к столу массажиста.

— Великие боги, Орфит, — воскликнул парикмахер, увидев нагое тело возницы, — твоя слепота — ужасное несчастье!.. Она лишила тебя удивительнейшего спектакля!

— О каком чуде ты говоришь? — игривым тоном спросила Металла, растягиваясь и отдаваясь во власть рукам массажиста.

— О том, как ты уложила эту маленькую еврейку в свою кровать! Женщин все время недооценивают... Я не думал, что ты проявишь нежность. Я думал, ты дикарка. Я забыл, что дикие звери могут мурлыкать, как кошки...

— А как ты узнал?

— Все известно в обществе, позволь тебе заметить, поскольку девственница больше не разлучается с тобой. В Городе об этом сплетничают. Наиболее циничные смеются над Суллой, говоря, что ты предпочла ему еврейку. Другие хвалят тебя за то, что ты в некотором роде осталась верной Менезию, которого после смерти заменила на девственницу. И наконец, я говорил с ней вчера вечером, когда ты послала ее ко мне за румянами и притираниями. Я же имею некоторое право спросить у нее. Как дела, а? Она через неделю подарила тебе то, в чем целый год отказывала мне!

Лицо Металлы расплылось в удовлетворении.

— Меньше чем за неделю, Сертий! Мои пальцы победили ее религию за три дня.

— Ну, не совсем! — возразил парикмахер. — Я слегка подшутил, а она сказала мне, что хотела бы снова посещать свои религиозные собрания, раз вы приехали в Рим. И просила поговорить с тобой и испросить разрешения ей ходить туда...

Возница ответила не сразу, но потом сказала твердо:

— Я не буду ей мешать! А почему она сама не попросила меня?

— Она, несомненно, боялась рассердить тебя. Или, скорее, — поправился он, — вызвать твое неудовольствие...

— Ты веришь в то, что ее священники смогут помешать мне? Что бы ты сделал на моем месте?

— Когда я был на твоем месте — если можно так сказать, потому что это было совсем другое место, к сожалению! — очевидно, что они не поощряли ее стать моей любовницей, хотя я и был ее хозяином... Верно, радуешься тому, что я отдал ее! Не согласись я, ты бы не получила так просто то...

Они услышали смех, раздавшийся за открывающейся дверью. Девушки-рабыни Металлы возвращались с арены. Сзади всех шла Алия.

— Алия, моя дорогая, — сказала возница, которая только что повернулась и предоставила Орфиту свою спину со шрамами, — подойди... Почему ты не сказала мне, что хочешь пойти к евреям? — И она протянула руку, чтобы молодая девушка взяла ее в свои, — Ты думала, я тебе откажу? — продолжала она.

— Госпожа, — робко начала молодая девушка, держа руку своей любовницы, — я боялась...

— Ты пойдешь туда завтра, — отрезала Металла. — Завтра суббота, не так ли, они как раз и собираются? Ты пойдешь, а потом расскажешь мне все, что там услышишь! — Она сжала руку девушки. — А ты будешь их слушать, если они будут говорить обо мне плохо?

— Никто и ни о ком не говорит там плохого, — возразила молодая девушка.

— Даже о римлянах, которые преследуют ваших единоверцев? А когда вам дают есть мясо маленьких детей, ты тоже его ешь? — продолжала спрашивать возница.

Алия покраснела.

— Но это неправда! — воскликнула она. — Хозяин Сертий! Скажи, что все, что рассказывают о нас люди, — это клевета...

Возница за руку притянула молодую девушку к себе.

— Послушай меня, — сказала она более серьезно. — Ешь все, что хочешь, только бы ты после этого возвращалась в мою постель... — И она приподнялась, чтобы сесть, прервав тем самым работу Орфита. — Алия! Я говорю тебе в присутствии Сертия, моего друга. Он рассказал мне о том, что ты собиралась убить себя, если бы потеряла невинность... Я не должна была выдавать тайну, но что делать. И я говорю тебе при Орфите, который не видит, но, несомненно, очень хорошо слышит. В присутствии их двоих я говорю тебе, что если ты не захочешь больше спать в моей кровати и если я не смогу больше любить тебя так, как хочу, то я убью тебя! — Тут она выпустила руку молодой девушки и снова легла. — А потом я умру сама, — продолжала она, в то время как руки массажиста продолжили свою работу. — И тихо добавила: — Мне это будет несложно сделать...

Сертий был поражен тем, как сильно изменилась безжалостная убийца после смерти Менезия.

— Алия! — продолжал голос возницы. — Я не хочу, чтобы ты более приходила на арену. Я сожалею, что привела тебя сюда сегодня. Когда я смотрю на тебя, то не хочу вспоминать о том, что твои глаза увидели здесь то, что тут обычно можно видеть... Скажи кому-нибудь из возниц, чтобы тебя отвезли во дворец. Девушки! Поищите Иддит. Она, должно быть, в конюшне. Спорит там с ветеринарами и говорит им, что римляне не умеют ухаживать за лошадьми. Пришлите ее ко мне сейчас же.

Металла сходила с массажного стола как раз в тот момент, когда появилась Иддит. Рабыня прошла за своей хозяйкой в ванную комнату, где они оказались наедине.

— Слушай меня! Алия завтра вечером пойдет к евреям. Ты переоденешься и последуешь за ней. Никому и ничего не говори. Ты пойдешь за ней, а потом расскажешь мне обо всем, что видела.

— А мне позволят войти? — спросила рабыня. — К тому же я не говорю по-еврейски! И я не пойму, о чем пойдет речь.

— Все равно иди! Потом посмотрим.

Иддит помогла хозяйке надеть тунику, и они обе вернулись в комнату. Орфит, сопровождаемый одним из малолетних рабов амфитеатра, ушел. Сертий тоже собирался уходить.

— Металла, — спросил он, — какой напиток заставила тебя выпить эта девушка?

— Любовный. Я думала, что такого со мной никогда не случится. Но как видишь. Ее рот, ее груди, ее бедра, ее запах... Я обезумела от этой девушки. Тебе знакомо такое состояние, Сертий?

— Да, некоторым образом со мной похожее случалось, два или три раза. Но при этом у меня не возникало желания убить кого-нибудь.

— Конечно, Сертий. Ты — другой и отличаешься от меня... И знай, если еврейские священники будут настраивать ее против меня, я напущу на них моих гладиаторов, да и сама удушу их своею собственной рукой, одного за другим... — И она закончила: — И не найдется никого в этом городе, кто рассердится на меня за это...

Глава 22

Секрет Алии

Утром, последовавшим за субботой, тем днем, когда Алия ходила на собрание своих единоверцев, Металла встала, пока молодая девушка еще спала, и вышла в переднюю комнату. Там сидевшая со скрещенными ногами Иддит ждала пробуждения своей хозяйки.

— Ну, — спросила она, — так что ты видела?

— Я взяла с собой Кэцилию, которая хорошо знает город. Мы надели вуали на лицо и проследили, как Алия дошла до того места, где находится склад строительных материалов. Это далеко, около Ардеатинских ворот. Мы вошли во двор и прошли между грудами песка, камней и мешками с известью. Другие люди тоже пришли сюда, как и мы, и я видела, как они оглядывались, как будто хотели убедиться в том, что за ними никто не идет. Есть там и катакомбы, куда можно попасть через галерею. Как и Алия, и другие люди, мы вошли в галерею. Сначала спустились по лестнице под землю и попали в маленький полутемный зал. Там нас ждали мужчина и женщина. Они брали руки пришедших в свои и целовали всех в щеку. Так поцеловали и нас и сказали нам, и не по-еврейски, а на латыни: "Да пребудет с вами мир... " Потом мы вошли в гораздо большее помещение, слегка освещенное масляными лампами. Там было около пятидесяти человек, и среди них встречались даже дети. Некоторые закрыли лица, как и мы. Стали передавать корзинки с кусочками хлеба. Их принесли два ребенка, каждый брал себе один кусочек. Мы смотрели, как поступали другие. Они брали хлеб в руку и вместе шептали какие-то слова.

Человек крепкого вида, державшийся очень прямо и с закрытым лицом, чтобы его не могли узнать, показался из глубины зала и после всех взял корзинку в руки. Вынул кусочек хлеба и поднял немного вверх, так чтобы все смогли его увидеть, и сказал: "Мои братья и сестры, сожалея о тех ошибках, которые мы совершили, мы съедим вместе этот хлеб, который Он разделил между нами перед своим уходом, в тот день, когда совершилась Его последняя трапеза с двенадцатью учениками, и таким образом мы соединимся с распятым Иисусом... Повторим слова, которые Он произнес в этот день: «Везде, где вы собираетесь для того, чтобы съесть этот хлеб жизни, который один из вас благословит Моим именем, буду пребывать среди вас и Я. А хлеб будет Моей плотью...»

— Что ты говоришь, что ты произносишь! — с изумлением прервала ее возница. — Но это же не евреи! Это христиане! Алия — христианка! Да она сошла с ума! Сертий всегда говорил мне, что она еврейка...

Иддит покачала головой.

— Я все разузнала, — сказала она. — Я поговорила с одной рабыней примерно моего возраста, после того как мы вышли и пошли с ней по улице. Евреи и христиане часто одни и те же люди. Христиане — это евреи, принявшие христианство. Христос был евреем. Но там, в Палестине, у него случались разногласия с еврейскими священниками. Он был распят прокуратором Иудеи, но только потому, что этого потребовали еврейские священники. Женщина мне даже сказала, что прокуратор не хотел приговаривать его к смерти. К тому же настоящие евреи допускают к себе только своих соплеменников, тогда как христиане принимают всех...

— А потом? — спросила возница, которая поняла, что ее любовница попала в опасное положение.

Евреи, несмотря на воображаемые преступления, в которых их обвиняли, проживая в империи, имели некоторые права и даже могли не поклоняться Цезарю, как Богу. Христиане же рассматривались законом как преступники, их культ был запрещен, и при малейшем случае они умирали, распятые на кресте или отданные на растерзание диким животным. Нерон распял тысячи христиан после пожара, случившегося в городе, приказав сделать из них живые факелы. Вот и через несколько дней мог представиться подобный случай в связи с началом необычных игр, которые Тит приурочил ко дню открытия Колизея. Металла поняла, что не только одна она будет рисковать своей жизнью в цирке.

— Что делала Алия? — опять переспросила возница.

— Как и все остальные, она съела хлеб. Потом била себя в грудь и плакала. Старший у христиан отдал корзинку одному из детей и начал говорить. Этот человек говорит очень хорошо. Верно, он учился этому.

— Он говорил на латыни?

— Да, на латинском языке. И в основном говорил об играх.

— Как, и он тоже? — удивилась Металла.

— Он сказал, что надо молиться за тех, кто будет умирать на арене цирка. Еще он сказал, что поскольку еще никогда ранее не готовилось такое количество гладиаторов и зверей, то христиане должны принести покаяние и молиться гораздо больше, чем раньше. И тогда они стали что-то бормотать все вместе.

— А потом?

— После некоторые люди стали разговаривать друг с другом. А Алия подошла к говорившему человеку и что-то долго ему рассказывала. Голова его по-прежнему оставалась покрытой. Она опять плакала. Он утешал ее, положив руку на ее плечо, а в конце сделал какой-то жест пальцами над ее лбом. — И Иддит обрисовала крест.

— Я пойду с тобой в следующий раз, — сказала Металла. — Я хочу все видеть.

Она вернулась в комнату, где все еще спала молодая девушка. Сквозь ставни пробивались лучи восходящего солнца. Села на кровать, рассматривая лицо Алии, разметавшиеся черные волосы, груди, не прикрытые никакой ночной одеждой, и закрытые глаза, которые плакали этой ночью... Христианка! Она положила себе в ложе христианку. Как похожа она на тех, кого львы разрывают на арене. И она любила ее! Почему Алия плакала? Потому ли, что слова священника с закрытым лицом о жестокости цирка вызвали у нее образ окровавленной возницы Металлы, лежащей около своей колесницы? Или она плакала о самой себе, от страха перед ареной? Ведь ее могли схватить и заставить умереть ужасной смертью.

Луч солнца упал на кровать. Спящая девушка открыла глаза и не увидела рядом с собой подругу. А повернувшись, обнаружила, что она сидит. Тут же на ее глаза навернулись слезы.

— Алия, Алия, дорогая моя, — сказала возница, наклоняясь над ней и стараясь обнять. Она почувствовала, как ее охватывает странное ощущение, которое никогда до этого мгновения она не испытывала: необходимость защитить эту голубку, эту овечку. — Я тебя люблю, я тебя люблю, слышишь! — сказала она. — Что тебе там сказали, там, где ты была этой ночью, кто заставил тебя плакать?

— Мне сказали, чтобы я молилась Богу за тебя... — И молодая девушка поцеловала руку возницы — ту руку, которая бросала копья и усмиряла упряжки. — Я боюсь, — сказала она, заливаясь слезами. — Я прошу тебя, увези меня! Увези меня подальше отсюда...

Глава 23

Горькая чаша консула

Хотя клепсидра показывала, что двенадцатый час ночи прошел, Нестомарос все еще корпел с двумя секретарями-счетоводами в одной из комнат дворца Менезия, отведенной под архивы и бумаги патриция. Фальшивый галльский управляющий старался прояснить положение дел с дворцовыми счетами. Они были в значительной степени подделаны его предшественником, управляющим Патробием, исчезнувшим после того, как он, по словам сутенера Ихтиоса, способствовал отравлению Менезия.

Лица двух рабов-секретарей осунулись от усталости. Изгнанник пожалел их и отправил спать в комнаты, которые располагались в пристройках. Сам он отставил свитки и дощечки, думая отложить до завтрашнего дня окончательное решение вопроса. Прошел через большой атрий и вышел в сад подышать свежим морским бризом.

Он прогуливался по большой аллее, обсаженной кипарисами, как увидел торопящегося к нему одного из дежуривших у входных ворот охранников.

— Господин Нестомарос, — сказал он, — я искал тебя. Только что около дворца проехали повозки, они перевозят трупы к вонючим рвам. Один из обритых сделал мне знак, и, когда я подошел к нему, он дал мне эту табличку и заставил поклясться, что я передам ее тебе в собственные руки...

— Благодарю тебя, мой друг. Но что такое вонючие рвы? — спросил Изгнанник, который никогда не забывал о том, что играет роль галла, приехавшего из провинции.

— Это место, куда бросают трупы бродяг и нищих, и там же их сжигают, господин. Место находится за воротами Виминала.

— Правда? Что за город! — воскликнул Нестомарос. — У нас, в Галлии, даже бедняки получают приличную могилу...

— Здесь их слишком много, господин, — заметил стражник. — Могу ли я идти, если позволишь? Я должен стоять на посту...

— Спасибо, храбрец, и сторожи хорошенько! — бросил Изгнанник, возвращаясь в атрий.

Подойдя к одной из горевших еще ламп, он рассоединил две дощечки, обвязанные веревкой и запечатанные восковой печатью, и прочел:

"Ave, друг! Доносчик сообщил префекту ночных стражей, кто ты есть. Я из верного источника знаю, что он придет тебя схватить завтра, в день нон[73] текущего месяца, в середине дня. У тебя есть время бежать, только не возвращайся к нашему смраду. Я боюсь, что префект узнал также и о том, что ты здесь жил. Так что беги. Твой друг Сулла, несомненно, поможет тебе. Пусть Меркурий сопровождает тебя в этом путешествии! Помни о моей дружбе, которой я остался верен. Valete"[74].