Глава 27

ЖЕРТВА

Заснула Небесная Старуха, и прошли холода, словно и не было их, и пошла зелень, да так быстро! День, два, три – и трава загустела, налилась, и вот уже желтянки со всех сторон. А деревья – совсем недавно покрывал их всего лишь слабый зеленоватый пух, а теперь в зелени. Настоящей, летней. И тепло. Поздняя весна ли, раннее лето? Скоро в путь, совсем скоро! Одноглазая уже просыпаться начинает, и нужно спешить.

Встать на тропу готовились все: и мужчины, и женщины. Мужчины готовят оружие, пополняют запасы, чинят лодки. (Что поделаешь? Вновь через текучие воды, хорошо, что не осень.) Решили даже еще один челн соорудить, вроде тех, что есть. Вуул и Донго, – это их идея. Старики ворчали: «Челны – это штучки детей Серой Совы; сыновья Мамонта сроду их не делали! И вообще, что этот Колдун вновь удумал? Мало мы по осени наплавались! Этак и вовсе в гусаков превратимся!» Но вождь одобрительно кивнул – и молодежь поступила по-своему.

В жилище Арго снова трое: отец и братья. Правда, забот прибавилось: в Дни Воздержания ни одна женщина не смеет даже подойти к жилищу, где живут мужчины, так что все приходится делать самим. Но это не так уж трудно, им хорошо вместе, и Анго вновь улыбчив и не опускает глаз долу, когда говорит с отцом.

С женщинами нельзя не только спать, даже разговор – табу! Можно лишь издали переглядываться, улыбаться друг другу. Дрого пользуется этим так часто, как только может. Туйя понимает: все дела по хозяйству старается делать не иначе как у входа в их жилище. Дрого колет кремень чуть-чуть поодаль от входа в отцовское жилище, а как раз напротив, через две хижины, – та, где горит его очаг, и Туйя там, корни какие-то растирает. Переглянутся, улыбнутся друг другу – и работать веселее! А Туйя еще порой и живот свой ладонью погладит, и даст понять: их сын опять наружу просится! К отцу!

Одноглазая уже почти проснулась, а в ежедневных свиданиях Дрого и Туйи перемен не наступало. Он уже беспокоиться начал: вот-вот – на новую тропу! Неужели ей по дороге рожать?! Спросил отца, тот немного успокоил:

– Колдун сказал: «День-другой и припоздниться можно, не беда». Подождем. Только, думаю, вот-вот, и ждать не придется.

Так оно и вышло. На следующий день Туйя, босая, в одной рубахе, что-то шила. И вдруг – Дрого запомнил все до мелочей! – отложила шитье… коснулась своего живота, но как-то не так, не для Дрого, и взглянула куда-то ввысь, где солнце играет в молодой еще листве… А потом посмотрела мужу прямо в лицо, и глаза ее сияли, но был в них и затаенный страх.

«Да?!» – спросил он взглядом, не веря, замирая и ужасаясь чему-то.

«ДА!!» – ответили ее черные ликующие глаза и немного растерянная улыбка. И, догадавшись, что Дрого сейчас может сделать то, что не положено мужчине, и стать смешным, она позвала сама:

– Нага! Нага!

Она появилась сразу (видимо, ждала), с Аймилой на руках. Пошепталась с племянницей и увела ее в жилище. Уходя, Туйя не отрывала глаз от мужа и улыбалась, улыбалась… А вскоре туда же торопливо проскользнули Ола и Дана, и начались непонятные для Дрого хлопоты…

– Ну что? Зря волновался!

Арго улыбался. Всем он был доволен в этот день: и тем, что сборы почти закончены и даже новый челн готов – право же, ничуть не хуже тех, что Серые Совы делают! – и своей невесткой (Молодец! Не задержала!). Да и тем, что сидят они, как встарь, как в мужском доме: он с сыновьями да друзья Дрого – Вуул, Донго, Аун. И уходить не хочется, хоть и обещался сегодня Колдуну…

– Год назад нас в Потаенный дом уводили, – вдруг произнес Донго. – Да, должно быть, как раз в один из этих дней.

(А общинники готовились к свадьбам, подумал Дрого, когда и его сестра должна была стать хозяйкой очага…)

Видимо, не один он вспомнил об этом. Мужчины примолкли и как-то погрустнели.

– Ну, мне пора! – Вождь поднялся с хозяйского места. – Колдун ждет на закате. А вы пируйте. Дрого, не скупись! Сегодня – ты хозяин. В путь все готово, но выступим дня через два… Значит, и отдохнуть можно.

Дрого понимал: отец шутит, – но все же и в самом деле добавил еды, нанизал на вертел свежие куски мяса, пустил по кругу хмельное питье (отдых так отдых!). Но есть уже не хотелось, говорить – тоже. Слова Донго, произнесенные без всякого умысла, почему-то все изменили. Словно тень легла на старых друзей… Из-за Каймо, быть может? Сам он прислушивался к тому, что происходит снаружи, ждал нечаянную весть из своего жилища. Рано, наверное, ну а вдруг – именно сейчас?..

Вуул демонстративно скрестил большие пальцы: чтобы шутка не обернулась злом!

– Ну, Дрого, считай, ты – отец! Как сына-то назовешь?

Дрого повторил жест.

– Ты о чем это? Детское имя дает мать!

– Ну а отец и присоветовать может, почему бы и нет? Скажи: пусть как тебя самого звали – Нагу! Будешь на самого себя любоваться… Такого еще и не бывало, поди!

(Конечно, отводящий жест оберегает, отделяет шутку от неосторожного слова, не дает ей бедой обернуться, но все же…)

– Вуул! А когда ты сделаешь Эйру хозяйкой своего очага? Страдает, поди…

– О, хорошо, что напомнил! Пойду Начальный дар готовить.

Дрого понимал, почему Вуул все это затеял. Говорят, мужская болтовня о таком помогает роженице. Может, так оно и есть? Все равно ничем другим помочь Туйе он не может. И даже узнать ничего не может: там только женщины. Разве что пригласят Колдуна… Нет, лучше не надо! Ведь его приглашают, если трудно, если все затягивается или идет не так, как должно!

Гости собрались уходить. Дрого и Анго вышли вместе с ними. Багровый, почти кровавый диск солнца больше чем наполовину скрылся за зубцы дальнего леса. Бабочка, словно из ниоткуда, опустилась на грудь Дрого, потрепетав крыльями, расправила их и замерла. В неестественном свете этого вечера она казалась на белой замше странным глазастым сгустком крови. Анго хотел ее прихлопнуть, но Дрого не дал. Осторожно подтолкнул пальцем – и, описав вокруг его головы замысловатый пируэт, непрошеная гостья растворилась в воздухе.

– Ну, добрых снов! – Прощальным жестом они поочередно опустили руки на плечи друг другу. Вуул рассмеялся:

– Сегодня ты, поди, и вовсе не заснешь! Ничего! Воля предков, – все хорошо будет! Завтра встретимся, а ты уже отец!

Он сам и все остальные слегка дернули каждый свою мочку левого уха, чтобы не сглазить! «Отведи худое!» – пробормотал вдобавок Донго, коснувшись рукой ближайшей сосны. Прочие последовали его примеру.

Вуул, Аун и Донго ушли – каждый к себе.

– Постоим немного? – предложил Анго. Он видел, куда смотрит Дрого, и понимал, как трудно его брату оторвать взгляд от своего жилища… Может, и в самом деле что-нибудь заметят или услышат?

Нет, ничего! По теням видно: там женщины, но что происходит – не понять.

– Подойдем к общим кострам?

Анго прав. Сегодня – последняя Ночь Воздержания, и запреты должны блюстись особенно строго. Нельзя подходить к женщине, нельзя говорить с женщиной… но кто может запретить подойти к общему костру! Тем более что там – стража… А оттуда до жилища Дрого – всего два шага, не более!

Сегодня в первой страже – Морт и Крейм, почти ровесник Дрого. Морт разглядывал Дрого словно в первый раз. Прищурившись, с улыбкой. Понимает…

– Не знаю, конечно… но мне кажется, все идет как надо!

(«Понятно! Ты здесь уже давно и переговариваешься со своей Нагой не хуже, чем я с Туйей… пока она не скрылась за пологом! Что ж, спасибо на добром слове!»)

Дрого кивнул, и только!

(Туйя хочет, чтобы он не был смешным. Да будет так!)

А глаза все равно приклеены к пологу, закрывающему вход в его жилище. Быстро темнеет, но за шкурами – только слабые отблески очага, да неясные тени… Хоть бы кто-нибудь!..

Повезло! Полог откинулся – ему даже почудилось: увидел на миг глаза Туйи! – и оттуда, семеня, почти выбежала Ола. Заметив Дрого, едва заметно кивнула и ободряюще улыбнулась: «Все хорошо!» Дрого невольно перевел дыхание.

– Ну что же, пойдем? – улыбнулся Анго.

– Сейчас.

Конечно, пора уходить домой, но что-то держало его здесь, в быстро надвигающейся ночи, в центре стойбища, которое через день-другой будет покинуто всеми. Дрого огляделся.

Подступившая ночь была теплой, безветренной, но какой-то… мрачной. Угрожающей. Молчащей. Не слышно птиц, и – Дрого вспомнил! – в травах на закате не звенело, как прежде. Из-за сосен вставало Око Небесной Старухи – огромное, воспаленное, в кровавых пятнах. Тишину нарушил одинокий волчий вой – в нем звучали тоска и ярость.

– Пойдем, Анго.

Уже повернувшись к жилищу отца, он вдруг схватил брата за руку:

– Смотри!

Женская фигура, почти неразличимая, двигалась к краю стойбища, к Огненному кругу. И что самое странное (или это только показалось?) – от их жилища!

– Лашилла?

Анго кивнул:

– Я знаю: она ходит туда каждый вечер. Потом возвращается. К себе.

– Зачем?

Анго пожал плечами:

– Хочет побыть одна, быть может? Так и люди порой поступают.

(«Люди»?! Странная оговорка!)

– Ты знаешь, – усмехнулся Дрого, – уже сколько раз вспоминаю и не могу вспомнить: на кого похожа Лашилла? Как заноза: словно видел я ее где-то прежде, и все тут!

Анго удивился:

– Прежде? Разве что у лашии, когда мы перед боем присматривались. Она оленя жрала. Вместе с Клыкастым. Клыкастого потом отец завалил…

– ПОСТОЙ! – Дрого схватил брата за руку. – Вспомнил, да! Я еще думал: самец это или самка?.. Но ведь она сказала потом: ее в жертву должны были принести! Крылану! Саму съесть должны были! Так почему же тогда…

Глаза Анго широко распахнулись. Как же он сам об этом не подумал?! Не вспомнил! Просто для него мать, набивающая брюхо, пока остальные лашии клянчат, – зрелище привычное… А здесь она сразу стала другой! Вот и не сообразил!.. А ведь здесь ответ на все его сомнения: она лгала! От начала и до конца – лгала и лжет!

– Нужно сказать отцу! Как только он вернется!

Братья пошли назад, к себе. Мысли Дрого мешались. Почему-то мучительно хотелось спать. Веки опускались, словно к каждому из них по кремневому желваку привязано. От хмельной воды, что ли?.. Дрого резко встряхнул головой. Впрочем, это к лучшему. Сейчас он придет, рухнет на свою мягкую, пахучую лежанку – и спать, спать! А завтра…

Вот и дом. И любимая лежанка. А отца еще нет, он все еще у Колдуна…

Взгляд Анго какой-то озабоченный.

– Брат! Да ты совсем спишь! Что с тобой такое?!

(«И вправду, что это со мной? Вуул сказал: „Сегодня ты, поди, и вовсе не заснешь!“ А он… Совсем как тогда, у истока Большой воды!.. Промою-ка глаза, на всякий случай».)

Немного полегчало. Но все равно хочется поскорее откинуться на лежанку, забраться под шкуру…

– Анго, а как ты? В сон не клонит?

– Нет. Пока что нет. А ты ложись, если хочешь. Да и я, пожалуй, скоро лягу.

– Если дождешься отца, скажи о Лашилле. Я, похоже, не дождусь. Впрочем, и утром не поздно…

Колдун встретил Арго приветливо: заранее разостлал белую шкуру, подал травный отвар. Почти бесцветные глаза внимательно изучали лицо гостя. «Словно в первый раз видит!» – подумал Арго.

– Великий вождь выглядит все лучше и лучше. Я рад; для новой тропы это особенно хорошо!

– О чем говорит могучий Колдун? Я не был болен.

– Быть может. Но оставим это, я хочу говорить о другом.

– О чем же?

Колдун помедлил. Как когда-то давно, еще там, на родине, во время долгой их беседы, мучительного рассказа, он опустил в огонь какие-то травы, подставил дыму свое лицо.

– Великий вождь! Быть может, мои опасения и напрасны – хорошо, если так! Но ты должен знать, как оно бывает, с женщинами… если еще и нечисть замешана! А для этого… Я должен досказать тебе. Помнишь? Ты остановил меня тогда, сам остановил. Сказал: «Ясно и без того!» Я не стал настаивать… Хотел это в себе оставить. Навсегда. Сейчас вижу: нет! Нельзя!

– Великий Колдун! Не знаю, о чем ты хочешь говорить. Но, быть может, и впрямь лучше не тревожить это? Ты видишь: я своему Колдуну и без того верю. А что не смог совету последовать, так…

– НЕТ! Ты называешь меня и великим, и могучим, и мудрым. Могучий? Куда там, потерявший Сипу могучим быть не может. Великий? Хорру был великий. И его враг из Рода детей Куницы. Мне до них далеко. А вот мудрый… быть может! Так наберись терпения, выслушай старого до конца! Вся мудрость его говорит: пора! Если еще не поздно!

– Хорошо. Арго выслушает все.

(«Ты имеешь на это право. Ты долго терпел, долго носил все это в себе… Неужели не только то, что мне уже известно, но и худшее?!»)

– Когда я вернулся из Проклятой ложбины второй раз, не найдя там тела Хорру, ко мне пришел нежданный гость: колдун из стойбища детей Куницы. Тот самый, помнишь? На кого Хорру порчу наводил, да лишь себя сгубил!.. Я испугался, не скрою, сделал защитный жест, а он улыбнулся, и я понял: не враг. Пришел с миром. Но зачем?

А он сказал: «Знаю, ты не пошел путем своего наставника, хоть он и открыл тебе обряд призыва. Хочешь, я научу тебя защите от того, к кому обращены эти слова?» Я ответил, что никогда не обращусь к тому, кто мне неведом и страшен, и Слова призыва, как и весь обряд, умрут вместе со мной. А он сказал: «Ты боишься, но ты не понимаешь, насколько опасно твое знание. Не лучше ли иметь оружие против Врага, даже если оно тебе не пригодится, чем встретить внезапную опасность безоружным?» Я согласился, и он показал мне Знак и назвал Слово… Имя Света – так он говорил. Он меня спас!

Зиму, весну, лето… еще зиму мне было хорошо. Первый Колдун. Единственный настоящий. Вначале боялся: придет Хорру. Не пришел… Люди меня полюбили, поняли: я не Хорру, другой. Я многое умел: трижды Посвященный! Лечил, помогал. Летал к духам… нашим, не тем … Хорру там не было, ни вверху, ни внизу… Советовал. Все – удачно. Все было хорошо… Потом…

Казалось, Колдун всхлипнул, как женщина, удерживающая слезы. Достал старательно перевязанный пучок каких-то трав, бережно положил его в огонь. Повалил пахучий дым.

– Потом подросла малышка Майа. Серая Совушка… Ты уже давно не был ползунчиком, но вряд ли помнишь ее.

(Нет, вождь что-то помнил. Имя. Тогда счастливчик Мииту, чудом вырванный из жарких лап хонки, еще мог невозбранно прыгнуть на спину вождя и прокатиться на его плечах по стойбищу, бесцеремонно втиснуться в круг пирующих и потребовать лакомства – олений язык и мозг… До возни с подружками было еще далеко, а взрослые девушки интересовали лишь тем, что у них можно было выпросить что-нибудь вкусненькое или интересное – бляшку, обломок булавки, кусок перламутровой раковины. Но имя Майа он запомнил потому, что его часто повторяли взрослые и в ту страшную ночь, и после нее…)

– Она приходила в наше стойбище и прежде. Конечно приходила, да я смотрел и не видел: девчонка. А в ту весну – увидел. И сейчас вижу. Стоит в весенней рубахе, босиком, ножки крепкие, пальчики молодую траву как будто гладят. На голове – не обруч, а венок из желтых цветов, тех, что потом пухом разлетаются. И волосы – как эти цветы, плащом на всю спину. Она с Корой о чем-то болтала. Видимо, почувствовала, что я на нее смотрю, обернулась… Личико круглое, белое, носик маленький, в крапинках… Только и они ее красили. А глазки синие и лучатся. Как свет. Посмотрела на меня Да как рассмеется! Видимо, хорошо я выглядел – великий Колдун, молодой дурень!.. Я понял: ходит она к Коре, а у Коры – брат. В то лето мужчиной должен был стать… Не было его тогда в стойбище. Значит, весной замуж не выйдет, значит, есть время. В ту же ночь стал себе делать любовную повязку. Все как надо. Все, что знал, исполнил. Духи обещали – смеялись, должно быть. Как Майа. Она всегда надо мной смеялась… Хоть и Колдун был, а молодой. В жены хотел ее взять. Ну вот. Майа ночевала у Коры. На другой день надел я повязку, иду мимо нее. А она увидела, вначале будто и не поняла, а потом… снова засмеялась. Да так, что и Кора вместе с ней принялась хохотать. Вождь, разным бывает смех. Ты вот думал, твоя Айя над тобой смеется. Верил, моя повязка ее приворожила. А я, когда делал тебе повязку, уже знал: не над тобой – тебе она смеется! А тут… Нет, она не насмешничала. Просто ей стало весело. Колдун! Могучий! Ученик самого Хорру! Такой сильный и такой глупый… Я перепробовал все. Все, что знал. Духи обещали, да не помогли: видно, веселились, как Майа. Брат Коры стал мужчиной, и Майа все чаще бывала у нас, будто это уже ее стойбище. Я понимал: после осеннего праздника она и совсем сюда переберется… Да только не под мой кров! Листья падали, охотники ушли в мужские дома, готовиться к Большой охоте. Загонят лошадей – и вот он, праздник! И я решился. Не мог я видеть ее здесь, рядом, каждый день, – чужой женой!

Колдун замолчал опять. Он протянул вперед руки, окунул их в дым и трижды омыл свое лицо. Глаза его слезились.

– Да, я решился обратиться к тем. Думал, из всего, о чем говорил Хорру, мне нужно лишь одно: Майа! Может быть, мы договоримся? Другого-то мне от них ничего не нужно! А за Майю – что ж, заплачу. Меня тогда и смерть Хорру уже не пугала. Даже на это был готов молодой дурень! Я пришел туда, в Проклятую ложбину, как было сказано, в самый глухой час ночи. И стал готовиться к обряду. Он был сложен. Очень сложен. И я чувствовал, как приходят те. Их становилось все больше, и они были невыносимы, как тогда… ХУЖЕ! Но я не сбежал. Я вытерпел и произнес Слова призыва.

Колдун смотрел не на вождя, не в пламя очага – куда-то очень далеко вглядывался. Словно заново переживал ту ночь.

С началом обряда пришло Великое Молчание. Всё смолкло, все звуки, воздух и тот замер, застыл. Никогда больше, даже в недавнюю Ночь среди Дня, Колдун не испытывал ничего подобного. Ночь?! Нет, словно сама Тьма – Та, Запредельная – сгустилась в Проклятой ложбине, стала уплотняться, окружать, окутывать его самого. И она не была пуста: наполнявшие Тьму неведомые вещали в самую его душу о приближении Того, при одном намеке на которого все его существо сковывали ледяной ужас и бессилие.

Губы твердили страшные, непонятные слова уже помимо его воли. И вот – последнее в обряде:

«ПРИДИ, ПРИДИ, ПРИДИ!

Во имя Повелителя мух, Того, чья Обитель – Тьма, чей…»

Колдун с ужасом понял, что снова шепчет, повторяет почти вслух эти Черные заклинания, Слова призыва! Внезапный вой одинокого волка заставил его вздрогнуть и привел в себя. Пробормотав Слова защиты, Колдун продолжил рассказ.

– То, что явилось… Оно было не похоже на наших духов. Совсем не похоже. Другое. Тот, кого нельзя назвать. Если бы и мог, не назвал бы. Я говорил, что та колдовская кость была наполнена злом, а это было само Зло! Я был для него как… как муравей, как мертвый лист на тропе мамонта… Ничто. Но мы говорили, говорили без слов. Просить было не о чем – и некого. Торговаться было нельзя. Майа? Да, я получал Майю – вместе со всем остальным. Все или ничего! А взамен…

Колдун искал слова.

– Взамен я должен был… стать таким, как Хорру. Хуже Хорру. Нет, я не хотел. Я понимал: так я не получу, а потеряю Майю. И не одну ее. Себя потеряю – все, все… Но я был бессилен. Совсем бессилен: может ли муравей одолеть мамонта? И вдруг я вспомнил о Защите. Да, колдун сыновей Куницы меня спас! Никогда, ни прежде, ни после этого, заклинание не давалось мне так трудно. Но я сделал Знак и сказал Слово. И он ушел. Исчез. Сразу. Но Зло осталось. Я чувствовал: им напитано все вокруг… Наверное, в ту ночь это место и стало Проклятой ложбиной. Я, а не умирающий Хорру принес туда настоящее Зло. Но я освободился и мог идти… Бежать. Когда я вернулся в стойбище, там все были в страхе. Налетел смерч – знаешь, что это такое? – повалил деревья, жилища, разметал костры. Два жилища сгорели – с людьми. Дом, где жила Кора, смяло упавшей сосной. Ее мать и маленькая сестренка погибли, а ей самой повезло – только ногу покалечило… Она еще жива была, когда мы уходили, – старая Кора, похоронившая двух мужей, но так и не родившая… Знаю: ее жизнь тяжела, но из стойбища детей Серой Совы она так и не вернулась… Меня боялись. Шептали: «Хорру вернулся!» Думали, это я сделал – из-за Майи… Ведь моя любовь не была тайной! Ее тоже ругали: зачем смеялась? Над Колдуном смеяться нельзя!.. Мужчины были на Большой охоте, готовили загон. В стойбище – старики, женщины и дети. Я пытался помочь, а меня сторонились. Отворачивались… В ту ночь Майа была в своем стойбище. Я радовался, думал – спасена! А потом пришли вестники от детей Серой Совы… Да, их стойбище буря почти не тронула. Но на Майю напала хонка! Люди совсем уверились: моих рук дело! Я просил, чтобы мне дали ее лечить: ведь я-то видел, знаю, как Хорру спас тебя и других. Не дали. Не верили. А их колдун… Тот был получше «мудрого Узуна», но все равно – не настоящий. Ведь колдуном нужно родиться, его распознать нужно… Хорру это умел, потому-то меня и выбрал. А иначе – учи не учи… И научиться-то ничему еще не успеет, так, два-три приема, а уже думает – всемогущий!.. Так и умерла Майа. Меня и на похороны не пустили, не знаю даже – как ее провожали… Потом мужчины вернулись. Загон подготовили, да не до охоты; жизнь нужно было налаживать. Пришлось в ту зиму поголодать. Все думали: это я сделал, из-за Майи. Убить хотели, да боялись: помнили, что бывало с теми, кто хоть слово скажет против Хорру. Так, шептались, друг друга подначивали… Знали бы, что я – не Хорру, убили бы. Вот и вышло: наставник меня спас! Его злоба и страх… Нет, я не стал Хорру. Понимал: беду принес я, значит, правильно говорят – моя вина, из-за Майи. Но ведь я не хотел… Я виноват и не я. Вспомнил: свое имя открыл тому, когда говорил Слова призыва. Решил: нужно забыть имя, иначе – приманит! Так и сделал, и другим запретил его называть. Так и живу с тех пор: Колдун. Безымянный.