Закон крови

Собираясь в обратный путь, Каймо повеселел. То, что случилось, – самое лучшее, гораздо лучше его первоначального замысла: спрятать труп. Следопыт спрятанное разыщет, почти наверняка нашли бы – сын вождя как-никак! А сейчас – и добивать не пришлось самому, лашии постарались. (А смерть-то какая паскудная!) И пожалуй, никто из следопытов не станет теперь слишком внимательно искать там, в низине. Следом лашии займутся, это – главное. Ну а потом, глядишь, и снегом завалит – ищи тогда, распутывай, что хочешь и как хочешь!

Каймо улыбнулся, перекинул через плечо оба колчана. (Жаль, торба с мясом где-то пропала. Но эту потерю объяснить легко: друга искал; не до мяса было!). Взял в каждую руку по копью и так, с улыбкой, заскользил на своих снегоступах по синему вечереющему снегу назад, к стойбищу.

– Не знаю, великий вождь, сам ничего понять не могу! – шмыгая носом, скороговоркой частил Каймо. – Все хорошо было, все мирно! Оленя вместе добыли. А стали разделывать, разговор пошел. О моей жене, о Туйе. И что с ним только случилось – не знаю. Вначале с кулаками на меня кинулся; оттолкнул я его, он – за копье! Еле увернулся. Вот. Смотрите!

(Да. Есть на что посмотреть: не рана – царапина. Даже неглубокая… И это – удар Дрого? Копьем?!)

Арго вспомнил дротик, вошедший в плечо Айону. И ведь с руки был бросок, без металки! Но вопросы после. Сейчас другое важно…

– Как ударил – мне враз память отшибло…

(Отшибло память от такой царапины?!)

– Очнулся, думаю: «Хорошо хоть не добил! И с чего это он?» Туда, сюда, Дрого нигде нет! Уж я искал, искал… Кричал, звал – никого! А на обратном пути вижу его оружие валяется, а самого нет, только следы. Двуногие. Двое. И видно, тело волокли! Хотел бежать за ними, да подумал: уж лучше всем! А то что ж одному-то? Дрого – не мне чета, а все равно скрутили…

Когда Каймо закончил свой рассказ, Арго задал только два вопроса:

– Ты уверен, что его похитили лашии ? Не чужаки ?

– Думаю, лашии. Видно, шли без снегоступов. Но кто знает? Не видел же я их.

– До места далеко?

– Дотемна не дойти. А в темноте и сбиться можно. Разве что с факелами.

Розово-желтое закатное сияние постепенно гасло. Наступали синие сумерки. До ночи совсем недолго, а Небесная Старуха только-только начинает просыпаться, на свет ее ока рассчитывать не приходится.

– Приготовьте факелы, – скомандовал вождь, – трут и огневые палочки. Выступаем сейчас. Не все. – Он поднял вверх растопыренную ладонь. – Пятеро. И я. Поведет Каймо.

Большинство мужчин оставалось в стойбище. Следовало быть настороже: кто бы ни похитил Дрого, возможен налет. Арго надеялся на Колдуна. И на старого Гора.

Подбежала Туйя. В глазах – недоумение и слезы.

– Великий вождь, позволь мне пойти с вами! Туйя не боится ночного леса! Туйя не боится врагов! Туйя умеет ходить на снегоступах, умеет обращаться и с копьем, и с металкой!

Арго улыбнулся – одними губами:

– Это хорошо, что Туйя храбра и знает оружие. Все это и здесь может пригодиться. Туйя должна остаться.

Собрались быстро, но смеркалось еще быстрее. Отряд все дальше и дальше уходил в темнеющий лес. Факел пока не зажигали: след на снегу просматривался хорошо, несмотря на сгущающийся мрак.

Вел Каймо, Арго шел за ним, след в след, внимательно всматриваясь в каждое движение вожатого. Он не взял Туйю еще и потому, что понимал: ее муж врет! Но в чем? И что случилось с Дрого на самом деле? Это предстояло выяснить, и в любом случае лучше, чтобы при этом не было женщин. Тем более – жены того, с кем может произойти беда.

Глава 21

ЛАШИИ

Когда-то они были людьми. Были ли они людьми сейчас? Трудно сказать. Приземистые, сутулые, коротконогие, они тем не менее очень походили на людей, даже несмотря на густую шерсть, что покрывала их тело, распространялась на лицо, гораздо сильнее, чем у тех, кто в незапамятные времена встречал длиннотелых пришельцев. Речь? Да, у них еще была речь, почти членораздельная, сопровождаемая мимикой и жестами, но гораздо более простая, чем прежде. Говорят, что люди отличаются от зверей тем, что способны раскалывать камни, использовать для своих нужд сучья или осколки костей. Что ж, лашии еще не забыли совсем, как колоть камень, для чего может пригодиться крепкий, утолщенный к одному концу сук или острый осколок кости. Но и здесь отличия от предков были налицо: Чем дальше, тем больше лашии предпочитали свои мощные руки и крепкие зубы всяким посторонним штучкам. Одежда? Они понимали, что кусок шкуры может защитить от ветра и холода, и при случае могли в него завернуться или набросить на плечи, но все же обычно ходили голыми, даже зимой. Законы? Когда-то, в незапамятные времена, их дальние предки блюли закон: не трогай своих, помогай своим и, чтобы исполнять это, обуздывай себя, воздерживайся от своих женщин, хотя бы пока на небе эта Белая светится! У лашии остались какие-то смутные воспоминания о законе, но и эти воспоминания давным-давно сделались лишь предметом издевок.

Еще говорят: люди отличаются от животных тем, что умеют шутить. Что ж, на такое способны и лашии. Забавно дать тумака зазевавшейся бабе, пнуть того, кто послабее, и слушать его скулеж. Намного смешнее, насытившись всласть пойманной длиннотелой, вытворить с ней еще что-нибудь этакое!.. Как эти длиннотелые уморительно визжат, когда отрываешь от них, кусок за куском, кровоточащее сладкое мясо! Но самое большое веселье наступало тогда, когда удавалось захватить длиннотелую вместе с ее отродьем, особенно с девчонкой! Уж тут выдумкам и забавам не было конца и края…

Мал был прав: лашии воистину могли бы с гордостью называть себя свободным народом, если бы только они были способны понять и выразить столь сложную мысль. У них был один закон: все позволено! Все, что тебе не помешает сделать тот, кто сильнее тебя! И единственным чувством, заставлявшим эти существа держаться вместе, была ненависть. Всеобщая, постоянная, жгучая и непримиримая ненависть к длиннотелым.

Давным-давно, когда в Среднем Мире не было даже предков наших героев, предки лашии – коротконогие – были его подлинными хозяевами. Потом невесть откуда явились длиннотелые – со своими бабами, своим оружием, своими законами. И вот, вместо того чтобы сразу же истребить непрошеных гостей, сохранив навечно свою кровь, свои законы и обычаи, прежние хозяева Среднего Мира соблазнились чужими бабами, породнились с чужаками, стали им подражать, перенимать их обычаи и законы! Но – не все, не все!..

Те коротконогие, для кого голос крови был превыше всего, почувствовав, что они не могут сопротивляться пришельцам и предателям, старались держаться подальше от тех и от других. Мир был велик, места хватало всем – и они уходили, чтобы сохранить свое «я», ту жизнь, к которой привыкли и которую считали единственно возможной. Тогда они еще были людьми.

Время шло; Великий червь наматывал свои кольца. От поколения к поколению, коротконогие-предатели сами превращались в длиннотелых и шаг за шагом завоевывали мир. А те, кто не хотел путаться с длиннотелыми, оттеснялись все дальше и дальше, теряя связи, утрачивая прежние навыки, шаг за шагом освобождаясь от человеческой сущности, превращаясь из людей-коротконогих в лашии. И чем дальше, тем больше крепла их ненависть к длиннотелым, к людям… Уже и слово-то само почти исчезло, а ненависть только росла! Постепенно она становилась взаимной: люди не выносили лашии, само их сходство с людьми отталкивало и ужасало. Но не только отвращение проложило между ними непреодолимую пропасть. Лашии похищали детей и женщин, причем делали это очень умело. Эти существа, все дальше и дальше удаляясь от человека, приобретали такие свойства, которые делали их одинаково опасными как для зверей, так и для людей. Наделенные огромной физической силой, они были вместе с тем чрезвычайно изворотливы, хитры и коварны. Поговорка «прятаться, как лашии» была широко распространена в самых различных Родах и общинах, и применительно к человеку, охотнику, она отнюдь не выражала осуждение. Ни один хищник не мог так скрытно подобраться к самому стойбищу, так терпеливо, часами выжидать подходящего случая, чтобы, схватив свою жертву, бесследно исчезнуть. Бесследно, несмотря на то что в погоню за лашии отправлялись самые лучшие следопыты.

По-видимому, дело было не только в исконной ненависти. Лашии не понимали, но чувствовали: их главная задача, пусть и не выполнимая, – выжить. Выжить любой ценой, любыми способами. А это означало – как можно больше рожать. Все прежние запреты были давно забыты – лашии трахались между собой без каких бы то ни было ограничений. Но самок не хватало, особенно для самцов послабее. А те, что были, рожали все реже, притом слабых детенышей. И древняя традиция – похищать чужих баб – не только сохранилась, но и закрепилась. Первоначально украденным женщинам, если только они не умирали от беспрерывных насилий, давали возможность родить и даже выкормить младенца и лишь потом съедали мать, оставляя ребенка, чтобы воспитать его как лашии. Восполняли недостаток чистопородных лашии и похищенными детьми. Но так было прежде, а во времена Дрого лашии уже давно, не дожидаясь приплода, использовали своих жертв лишь для сиюминутного удовольствия – забав и еды.

Люди, в свою очередь, не щадили лашии. Обнаружив их становище, убивали всех без исключения. Иногда, при очень удачном стечении обстоятельств, удавалось даже отбить жертву, но такое случалось крайне редко: лашии никогда не селились в местах, прочно обжитых людьми; похищенных уносили за десятки и даже сотни километров. Погоня почти никогда не приводила к успеху: следы терялись, следов не было… Там же, где появлялись лишь отдельные человеческие общины, вытесненные из других мест врагами, голодом или болезнями, а то и всем вместе, лашии могли жить и поблизости, почти ничем себя не обнаруживая. Обычно и в этих случаях они первоначально ограничивались отдельными похищениями, а дальше – смотря по обстоятельствам. Если люди были достаточно сильны, чтобы организовать поиск и карательный поход, лашии предпочитали убраться восвояси. Если ответных мер не следовало, оставались на месте, и тогда исчезновения детей и женщин случались все чаще и чаще. Росла и наглость: лесные нелюди уже не стремились скрыть свои следы, – напротив, гадили и мочились поблизости, а то и в самом поселке. Если же община окончательно слабела, – следовал внезапный налет и «пир победителей». К счастью, такое удовольствие на долю лашии выпадало нечасто.

Эти злобные, коварные и чрезвычайно осторожные существа никогда не нападали на мужчин-охотников: они давным-давно уяснили, что такие нападения обходятся очень дорого. Разумеется, одинокий следопыт мог бесследно исчезнуть, но кто же охотится в одиночку в незнакомых местах? То, что произошло между Каймо и Дрого, явилось для лашии, давно следивших за ними, приятной неожиданностью. Вдвоем на двух вооруженных мужчин-длиннотелых они бы никогда не напали. Двое против одного – иное дело: можно хотя бы добычу отбить. И отбили!

Должно быть, холодная примочка помогла: Дрого стал приходить в себя, когда его волочили за ноги, головой по свежему снегу. Сознание возвращалось какими-то рывками. Вместе с болью. Боль в голове не прекращалась и особенно ухала, когда затылок подпрыгивал на очередном корневище, даром что защищен меховым капюшоном.

Потом провалы сознания стали реже. Дрого приоткрыл глаза. Синее небо слепило нестерпимо, а черные ветви, верхушки елей качались, вращались и, казалось, готовы были все разом рухнуть на его голову… Вновь пришло забытье.

Опять пришел в себя от толчка. Понял: лежит на животе, неподвижно. (Привал? Или уже конец?) Ни стоном, ни движением не выдал Дрого, что очнулся. Он пытался собраться с мыслями. Кто – эти? (Ответ почему-то пришел сразу, хотя он еще даже не видел своих похитителей: лашии !) И где Каймо? Ведь они вдвоем были, когда… Тоже схвачен и где-нибудь рядом лежит? Отбился и ушел? Если так, то подмога будет и будет скоро, но рассчитывать на такое нельзя: Каймо может быть и убит, и ранен… Нет! Надеяться сейчас можно лишь на себя… и на духов-покровителей, если не вовсе отступились они от сыновей Мамонта!

Два голоса. Грубый, но в то же время какой-то визгливый, и тонкий, будто детский или женский. Слова? Не слова даже, какие-то выкрики… Дрого осторожно приоткрыл глаза. Впереди, шагах в пяти, – две фигуры. Голые. Один – самец, все тело в рыжей шерсти (так и должно быть, так и говорят про лашии ), а второй действительно голый. Подросток… Лиц не разглядеть толком, нельзя шевелиться.

Было понятно: лашии о чем-то спорят, быть может, ругаются. А! Похоже, тот, что поменьше, кусок мяса просит – от оленьей головы. А самец не дает, сам все хочет сожрать. Дело кончилось двумя затрещинами – младший, скуля и визжа, покатился в снег. Вскочив, запустил в спину самца еловой шишкой и прокричал что-то угрожающее, на что тот не обратил никакого внимания. Другим делом занялся, поважнее. Головой оленя.

Дрого многое слышал о неимоверной силе лашии, но лишь сейчас, завороженно глядя, как эти могучие волосатые ручищи (лапищи, быть может?), ухватившись за рога, с натугой, но разорвали надвое череп северного оленя, понял, что это такое – сила лесных нелюдей! И другое понял: спастись можно лишь сейчас, пока врагов только двое. Потом, когда эти твари дотащат его к своим, – о спасении будет нечего и думать! Но как? Если бы при нем были дротики и копье, все было бы просто, даже гудящая голова не помешала бы ему немедленно разделаться с обоими врагами. Но копья нет, и дротиков тоже нет. Лашии они не нужны, брошены там, у ели. А что же осталось, какое оружие? Кинжал – в кожаном чехле, надежно прикрепленном к поясу с левого бока… Кажется, на месте. Проверить бы, но шевелиться опасно. Заметят – сразу придется вступать в бой. А вдруг кинжала нет? Осторожно, не двигая руками, Дрого попытался телом ощутить оружие… Нет, все же на месте!

«Мало, очень мало надежды на кинжал, – думал Дрого, следя, как лашии, с хрустом ломая черепные кости, жадно пожирает олений мозг, обсасывает окровавленные пальцы, – но другой надежды нет. Значит…»

Сбоку послышался осторожный скрип снега. Дрого закрыл глаза и замер. Рядом послышалось дыхание, резкий отталкивающий запах, явственно ощутимый даже на морозном воздухе. Он почувствовал, как пальцы стискивают капюшон и край малицы. Его хотят перевернуть на спину.

В голове пронеслось: «Всё! Теперь, сразу, или будет поздно!» И все же что-то удержало молодого охотника от немедленного броска, несмотря на то что промедление могло стоить ему жизни. Уже потом, снова и снова вспоминая эти страшные мгновения, Дрого догадался, что заставило его промедлить – и спасти тем самым свою жизнь. Конечно не страх, хотя вступить в схватку с этими чудовищами вот так, неподготовленным, быть может даже без оружия, означало верную гибель. Но погибнуть в бою не так страшно, если ты мужчина, куда страшнее быть заживо съеденным, а в том, что именно такая участь уготована ему, если только лашии дотащат его живым до своего обиталища, – Дрого нимало не сомневался.

Его остановили сами руки. Против ожидания, они обращались с его телом осторожно, чуть ли не ласково… или у него от удара в голове все перепуталось и теперь воображает невесть что? Как бы то ни было, очутиться на спине Дрого постарался с таким расчетом, что его правая рука как бы невзначай легла на пояс. (Кинжал на месте!!)

Вновь дыхание у самого лица, вонь еще нестерпимее… Только бы не выдать себя гримасой! И вдруг… невозможно поверить! Руки склонившегося над ним существа начинают снегом омывать его лицо! Его осторожно трясут, пытаются привести в чувство! Это друг?!

Дрого решился разомкнуть ресницы – и сразу же на его губы мягко легла маленькая ладонь. Совсем человеческий жест, столь знакомый некогда Нагу-несмышленышу. И склонившееся над ним лицо… Разве это лашии? Гладкое, без всяких признаков шерсти, удлиненное, худое лицо, скулы выпирают, а глаза словно в глубоких ямах. Рот большой, мягкие губы… улыбаются! Это человек! Подросток, – может, младше его самого, а может, и нет.

Убедившись, что пленник очнулся и не собирается шуметь, подросток протянул руку в том направлении, откуда доносилось смачное чавканье, и что-то прошептал. Ошибиться невозможно: по его лицу пробежала гримаса ненависти, настолько жгучей, что Дрого едва не схватился за кинжал… но ладонь вновь мягко опустилась на его губы. Так не обращаются с теми, кого столь яростно ненавидят.

Дрого осторожно стал приподниматься на локте и поворачиваться в ту сторону, где лашии-самец справлял свое пиршество. Его «собеседник», начавший было помогать, вдруг резко толкнул его в снег. Дрого не сопротивлялся, он понял… да и рука уже прочно стискивает рукоять кинжала! Вновь началась перебранка: над головой Дрого так и сыпались необычные полуслова-полувыкрики. Злые – в этом он был уверен.

Ругань стихла быстро, и чавканье возобновилось. На этот раз ничто не помешало Дрого развернуться и осторожно приподнять голову. К великому недоумению, он обнаружил, что лашии уписывает оленя… повернувшись к пленнику спиной! Не сразу удалось догадаться, что этот рыжеволосый самец отвернулся вовсе не от распростертого на снегу обреченного пленника, – от своего, от слабого, с кем упорно не желал делить лакомый кусок!

А обиженный подросток настойчиво тряс Дрого за плечо, привлекая к себе внимание. Обернувшись, Дрого понял: девочка! Худая, все ребра наружу, и живот вздут явно не от сытости. Тело безволосое, человеческое, и лицо человеческое – теперь в этом сомнений нет! НЕ ЛАШИИ! То-то и куском ее обделяют, и ведет она себя явно как человек!

Девочка, видимо, поняла, что звуки, которыми она обменивалась с рыжешерстым, для пленника непонятны, и пыталась объяснить, чего она хочет, жестами и мимикой. Действительно, ее подвижное, выразительное лицо говорило лучше всяких слов. Девочка несколько раз ткнула рукой в сторону лашии, затем, показав на Дрого, изобразила ртом, что с ним хотят сделать «ням-ням»! Не понять нельзя, и Дрого энергично закивал головой: «Понял!», затем столь же энергично помотал (ох, как больно!): «Нет! Не бывать этому!» – и наконец-то извлек на свет свой костяной кинжал.

(«Интересно, что ты теперь скажешь? В случае чего…»)

Но девочка почти не обратила внимания на оружие, – может, и не поняла, что это такое. Она продолжала жестикулировать: показала на Дрого, на себя, вновь ткнула в сторону лашии (лицо ее исказила уже знакомая гримаса ненависти, и теперь уже было невозможно усомниться в том, на кого она направлена), сделала руками выразительный жест: задушить !

Дрого не мог поверить, все это просто не умещалось в голове. Как же так? Их двое, пусть даже одна и не похожа на лашии, но они вместе захватили добычу, сомневаться не приходится. И вот теперь не похожая на лашии предлагает этой добыче… не больше не меньше как убить ее напарника?!

А девочка, очевидно подумав, что ее не поняли, повторила все снова, только в обратном порядке: «Не убьешь – съедят!» А что, если… Что, если она – пленница? Дрого слышал от стариков, что вроде бы лашии съедают не всех попавших в их лапы; некоторых оставляют – рожать. Такая, конечно, сейчас родить не сможет. Но, быть может, лашии ее держат у себя, ждут, когда подрастет? Чем иначе можно объяснить такую ненависть? Своих так ненавидеть нельзя, только чужих. Да и видно же: она человек, не лашии!

Так думал Дрого, ползком подкрадываясь к увлеченному жратвой силачу. Тот хрумкал костями, со свистом высасывал остатки мозга и жира. Пиршество приближалось к завершению, и следовало торопиться. Несмотря на преимущество – на его стороне и внезапность, и нежданный-негаданный союзник, – Дрого сомневался в исходе схватки. Эту тушу следовало свалить первым же ударом: для второго едва ли представится возможность – напавшего просто разорвут, как этот череп! Но как это сделать? Конечно, он знает приемы боя, хотя на деле применять их пока не пришлось ни разу, даже в той стычке с Серыми Совами. Но здесь не чужак, то, что перед ним, гораздо хуже, намного сильнее и опаснее…

Дрого прекрасно понимал: КТО КОЛЕБЛЕТСЯ, ТОТ НЕ БОЕЦ! И все же колебался, все же никак не мог собраться для решительного броска. Сердце билось так, что Дрого не мог понять: почему его враг не слышит этого стука?

И вновь выручила девочка. Когда Дрого подобрался на расстояние, с которого мог одним коротким прыжком упасть на спину лашии, она неожиданно забежала вперед, очутилась прямо перед сидящим и внезапно схватила кусок, который тот уже поднес ко рту! Рычание и короткая борьба… лучшего момента не будет! Дрого резко вскочил на ноги, и затылок отозвался на это движение столь же резким приступом боли. Не обращая внимания на поплывшие перед глазами круги, собрав всю волю, все силы, Дрого прыгнул на рыжешерстую, отвратительно воняющую спину, согнутой в локте левой рукой завернул подбородок, а правой всадил кинжал так, как его учили, моля Великого Мамонта лишь об одном: только бы Жила Жизни проходила у лашии там же, где у людей!

В следующий миг страшные, измазанные в жиру и крови лапы стиснули его, швырнули в снег, и он уже прощался с жизнью, радуясь, что уходит на ледяную тропу так, как подобает мужчине… Но рев лашии захлебнулся, едва начавшись, потонул во всхлипах и бульканье… кровь щедрой струей выплескивалась из разинутой пасти при каждом выдохе, лапы рвали, царапали собственное горло, в тщетных попытках освободиться, прекратить это… Кинжал Дрого насквозь пробил шею врага!

Рыжее существо еще какое-то время билось в снегу, орошая его кровью и мочой, разбрасывая объедки своего недавнего пиршества. Дрого с трудом поднялся на ноги. Шатало. Голова болела нестерпимо. Его сообщница, отлетевшая в сторону во время схватки, уже исполняла вокруг еще вздрагивающего тела победный танец: высоко подпрыгивала на обеих ногах, оглашая окрестности радостными нечленораздельными выкриками.

(Ну конечно же, была в плену! Что она так орет? Словно опять палкой по голове…)

Нужно извлечь свой кинжал. Дрого, мягко отстранив девочку, приблизился к окончательно затихшему врагу и наклонился над ним. Уже знакомый смрад, смешанный с запахом свежей крови, ударил в ноздри; прямо в глаза сверкнуло ослепительное, безжалостное солнце. Мир закачался, закружился – и потерявший сознание охотник ничком рухнул на труп лашии.

Дрого очнулся от новых снежных растираний. Он не знал, как долго пробыл без сознания. Хотелось лежать: сейчас голова почти не болела, и телу было тепло… хотя Дрого прекрасно знал: это обман, и если он действительно хочет спастись, нужно немедленно подниматься и идти, каких бы усилий это ни стоило.

Девочка казалась очень встревоженной… почему? Увидев, что охотник очнулся, она залепетала что-то непонятное, упорно тянула его за рукава:«Вставай! Вставай скорее!» Преодолевая головокружение, опираясь на плечо своей спасительницы (конечно спасительницы: если бы не она, Дрого в лучшем случае погиб бы в схватке), Дрого с трудом выпрямился. Непонятной речью, жестами и мимикой ему пытались втолковать что-то важное. Очень важное!.. Девочка показала на небо, закрыла ладонью свои глаза, затем – его. Еще раз на небо – и одновременно обе ладони на глаза себе и ему. Отняв ладони, неожиданно скорчила страшную гримасу, оскалила зубы. Слегка потянув Дрого за рукав, прошла несколько шагов в том направлении, откуда тянулся их след… побежала! Тут же вернувшись, в нетерпении затрясла, затормошила его рукав:«Пойми, пойми!»

Он понял одно: советуют уходить отсюда как можно скорее! Он и сам так думает. Пора собираться. Конечно, еще светло, но он даже не знает, как долго придется идти отсюда до той самой ели, где его так хорошо и неожиданно угостил этот самец-лашии. (Что ж, теперь квиты!) А ведь еще оттуда до зимовья – ой-ой-ой! Доберутся ли засветло?

Прежде всего следовало забрать оружие и надеть снегоступы. Ему повезло: не сорвали с ног, за них-то и приволокли сюда безжизненное тело. Беспокоило только одно: когда Дрого, готовясь ползти к своему врагу, попытался освободить ноги от мешавших деревяшек, его сообщница сделала это сама. Слишком быстро, – должно быть, ремни порвала. Скреплять их – еще задержка, но, если двинуться в обратный путь без снегоступов, времени будет потеряно гораздо больше.

Кинжал вытащить удалось с усилием и с помощью своего нового друга, придержавшего голову мертвого лашии. Приладить снегоступы оказалось не слишком сложно, хотя ремни действительно были не развязаны, а разорваны. Ничего! Серьезной починкой он займется дома, а сейчас – хоть как-то прикрепить, лишь бы держались на ногах.

Все готово, пора в обратный путь. Дрого постоял, собираясь с силами, махнул девочке рукой: «Идем!» – и неуверенной, шаткой походкой двинулся назад, по следу, проложенному его собственным телом.

Первые шаги дались с трудом, но вскоре дело пошло легче. Дрого уже было знакомо такое – идти вперед, невзирая ни на что, ни на какую боль. Сейчас было даже полегче, чем тогда: голова вскоре притерпелась к размеренной поступи, да и снежные примочки помогали. Очень мешало отсутствие опоры: копье осталось там, у елей, но Дрого вскоре удалось найти подходящую палку.

Девочка же легко передвигалась по довольно глубокому снегу без всяких снегоступов, какими-то полушагами-полупрыжками. Конечно, будь Дрого в порядке, он без труда оставил бы ее далеко позади, но сейчас двигаться быстрее ему было бы просто не по силам. Глядя на ее голое тельце, свободно ныряющее в снег, как будто совершенно не чувствующее холода, он невольно ежился. Наконец не выдержал. Остановился, развязал ремешки, стягивающие под подбородком его меховую накидку.

– Подойди-ка сюда! – поманил рукой спутницу. И когда та доверчиво приблизилась, накинул свой плащ на ее плечи.

– Вот так-то будет лучше! – проговорил, завязывая ремешок. – Доберемся до стойбища, оденешься как надо. Ты человек, не лашии, чтобы голой по снегу бегать!

Сказать по правде, у Дрого на этот счет, как ни странно, появились некоторые сомнения. Он был уверен в том, что девочка, так настойчиво торопившая его в обратный путь, последует за своим спасенным-спасителем по первому же знаку. И когда Дрого решительно двинулся по обратной тропе, он не сразу понял, что его никто не сопровождает. Обернувшись наконец, он, к великому своему удивлению, увидел, что девочка собирается поворачивать совсем в другую сторону, уходить куда-то в одиночестве! «Эй, эй! Сюда! Идем со мной», – кричал он, делая знаки, которые было нельзя не понять. И все же ему пришлось вернуться, взять за руку свою спасительницу, потянуть за собой, – только тогда она пошла, вначале как бы колеблясь, а потом – все увереннее, все веселее… Вот тогда-то и пришла мысль: «Да пленница ли она на самом деле?! Может, и лашии – разные?» Во всяком случае, похоже, все не так просто, как казалось с первого взгляда.

Было совершенно очевидно: ни об оружии, ни об одежде эта девочка не имеет никакого понятия… или почти никакого. Подарок Дрого вначале смутил ее, а затем привел в несказанный восторг. Уж как она трогала, оглаживала, осматривала края старой и довольно-таки потрепанной накидки (добрая половина нашивок оборвалась, – видимо, пока его волокли по снегу)! Поворачивалась туда-сюда, улыбалась, радостно посматривая на охотника, который тоже не мог сдержать улыбки. И вдруг – с каким-то пронзительным визгом закружилась на месте, поднимая искрящуюся снежную пыль, так что плащ распластался в воздухе, словно крылья.

Дрого расхохотался – и вдруг почувствовал, что за плечами все еще какая-то тяжесть. «Неужели!» – блеснула радостная мысль. Точно! Скосив глаза, он увидел на груди завязки охотничьей торбы. Так значит, ее не сорвало, пока его волокли, ее не заметил и не разграбил рыжешерстый, удовлетворившийся оленьей головой! Самому же Дрого, изнывающему от головной боли, до сих пор казалось: это меховой плащ давит ему на плечи!

Скинув торбу, он убедился, что запас цел и хорошо прохвачен морозом. Это была подлинная удача! Дрого ничего не ел с самого утра, а его спутница, по-видимому, вообще не один день голодала. Им еще идти и идти, и подкрепиться просто необходимо. Дрого подумал об этом, еще готовясь в путь, но никакой голод, никакая сила не могли заставить его копаться в объедках лашии! Зато теперь…

– Эй, Найденыш! Хватит любоваться этой ветошью! Иди-ка сюда!

Конечно, слов она не понимает, но кусок оленьей печенки говорит сам за себя! Завороженно глядя на лакомство, она сделала два робких шажка и остановилась в нерешительности.

– Иди, иди, подкрепимся! – Дрого извлек кремневый нож. – Подставляй-ка ладони! (Не понимает. Вот так!) С костром некогда возиться, – ну да свежая печень на морозе и так сойдет!

Да! Если бы девочка, жадно набивающая рот строганиной, могла понять обращенные к ней слова, она бы полностью согласилась! Тем более что о существовании таких вещей, как костер и жареное мясо, она, всю свою короткую жизнь прожившая у лашии, не имела ни малейшего понятия. Но сейчас девочку больше всего поразило не мясо, взявшееся невесть откуда, не кремневый нож, а то, что загадочное существо, на котором так много шкур, а в шкурах такие странные предметы – и даже еда! – не швырнуло ей полуобглоданный кусок, не наградило тумаком, но подозвало, чтобы накормить! Ее первую – не себя! И это было самым странным, самым невероятным происшествием в ее жизни!

Поели наскоро. Но перед тем как двинуться дальше, не мешает все же познакомиться. Дрого, тыча себя в грудь, несколько раз произнес свое имя. Затем, улыбнувшись, вновь показал на себя и стал ждать («Ну, так как меня зовут?»).

– Дро-га, – неуверенно проговорила девочка и, увидев, что он смеется и радостно кивает: «Правильно! Поняла!» – засмеялась сама.