Закон крови

Как бы то ни было, это случилось. Голотелая выжила, голотелая вынесла все: щипки, побои, издевательства. И чем больше она подрастала, тем меньше приходилось на ее долю колотушек. Особенно от лашии-ровесников. Даже они замечать стали: беда происходит с теми, кто слишком уж допекает голотелую. Она поскулит-поскулит – и все. А потом – обидчица на острый сук напоролась, и тоже – ВСЕ! А одну из обидчиц и вовсе не нашли… да и кто бы ее искать стал?

Когда подросла, оказалось: одна она – молодая баба! Сгинули остальные куда-то. Нет их. Тут пошло иное: самцы порычали, потрепали друг друга, а лапу на нее (ну, не лапу конечно, другое) вожак наложил. Хрипун. И тут голотелая себя показала! Вскоре Хрипун вообще отпускать ее от себя перестал, других самцов и близко не подпускал, отгонял своим придыхающим рыком. Мол,вон они, самки, – берите, мне не нужно! А эту не замай! Да только недолго так было. Хрипуну череп камнем проломили во сне. И кто? Молодой совсем, правда, сильный. Только после и его одолели. А потом…

В конце концов поняли все: с голотелой лучше не связываться! Не перечить! Нахрапом полезешь – кончится одним. А так… Кого она выберет – тому хорошо. Другого выберет – тоже хорошо! А если первый рыпаться не будет, – и ему перепасть может, а то и снова первым станет… И в конце концов стали называть ее уже не Голотелая – ОНА! И знали: как ОНА захочет, так и будет! И не противились…

Не было никакого убитого мужа. Откуда же взялась ее дочь – голая, как она сама, не похожая на лашии?

У лашии две главные страсти: еда и похоть, похоть и еда. Но хотя «свободный народ» не стеснен никакими законами, они вечно голодны или полуголодны, а их самки рожают мало, причем слабых детенышей. ОНА же не рожала вообще. Не беременела. Вначале даже радовалась, но потом стала ощущать себя какой-то… неполноценной. Вон, худая, низкорослая самка самым последним самцам достается, а уже снова брюхата! А ОНА… подай она сейчас знак – и самку эту разорвут на клочки вместе с ее отродьем! Да вот только ей-то самой это ничего не прибавит: была порожней, порожней и останется.

Голая лашии догадалась в конце концов: потому и порожняя, что не похожа на остальных! Найти нужно такого же, как сама. Голого. Длиннотелого.

Она знала: длиннотелые неподалеку! Тогда они появились и заставили лашии затаиться. Похищать самок или детенышей у них и не собирались: слишком близко, а их – слишком много! За другим отправилась она тогда, на много дней покинув становище лашии.

Лашии умеют прятаться! Не один и не два дня вылеживала голая лашии рядом со становищем длиннотелых, наблюдая, прикидывая. А потом ушла. За молодым охотником, что любил добывать зверя в одиночестве, жить в лесу в одиночестве… да и среди своих-то жил он в одиночестве!

Он выслеживал оленя, она – его самого. Знала уже: не скоро вернется. Две-три ночи. Любит один. Так и получилось.

Охотник, как и все они, длиннотелые, вырастил Жгучий Цветок и долго с ним играл. Ладонями. Поделился мясом, поел сам. Лег на приготовленный лапник…

Она всегда была умна. И наблюдательна. Пошла бы к нему, да вовремя поняла: даже не прогонит, убьет! Из-за запаха… Весь следующий день, пока он охотился, она телом своим занималась. Чего только не делала: вода, песок, листьями терлась, ветвями – много чего! Она еще и цветы нарвала и в волосы натыкала – не так, как их самки делают, но все равно… А ночью пришла – в самый крепкий его сон. И разбудила…

О чем он бормотал, не знает. Знает другое: сильные они, длиннотелые! Очень сильные! Умеют… Только она – тоже длиннотелая, хоть и лашии, – умела не хуже… А когда заснул, утомленный, обессиленный, подождала – и его же острой палкой… Иначе искал бы! А ей – ни к чему!

Вот так и родилась у нее голая девочка.

Лашилла лежала неподвижно, дышать старалась ровно, но заснуть не могла. Не столько мысли ее мучили, сколько другое: ХОТЕЛОСЬ! Здесь ли, на мягкой их лежанке, там ли, на голых сучьях или на снегу, – а только ХОТЕЛОСЬ! Не с теми, рыжешерстыми, – с НИМ! С Темным, что холоднее льда! С тем единственным, кто заставил ее биться и выть, выть, с кем она узнала, что ЭТО может быть… холодным, как лед, что ЭТИМ можно насыщаться и насыщаться, не насыщаясь…

Лашилла повернулась и, кажется, застонала вслух… Только бы эти дуры не заметили!.. Постепенно дыхание стало выравниваться, но сон не приходил.

…ОН появился внезапно, и то, что сделал с их детенышем, было неожиданно и восхитительно… Вот потому-то она ЕГО и не поняла, решила: от длиннотелых ему нужны такие же… А ОН разозлился, и после ЕГО убили… Как они могли убить ЕГО, СИЛЬНОГО?!

Но это было: она не видела, но почувствовала, сразу почувствовала, ведь до того все шло хорошо, и ОН летел им на помощь, и они победили бы этих длиннотелых… Но ЕГО больше нет, и, когда она это почувствовала, поняла сразу: все, конец! И еще одно поняла: она сама может спастись! Попытаться может: ведь она – как они… Шел бой, и еще было непонятно, кто кого, аона уже выбрала себе подходящий схорон и забралась под кучу ветвей, боясь лишь одного: убьют прежде, чет захотят узнать, кто она такая, голая лашии. Не драться же ей самой в самом деле, – что за глупость!

Ее не убили, ей поверили, и теперь главное – не наделать глупостей! Ну да она не дура! Если уж девчонка-заморыш смогла…

Не зная ничего, не умея ничего, она, непохожая на лашии, сумела стать у лашии первой! Она и здесь будет первой, хотя они – не лашии, совсем не лашии! Намного сильнее, намного! Ведь даже ЕГО смогли убить, – вот уж ни за что бы не поверила, что ЕГО вообще убить можно!

Ничего! Она будет осторожной, она присмотрится, разберется во всем – и сама станет человеком. Первой, главной женщиной – здесь, у них! Нужно лишь быть осторожной и выжидать, выжидать… И язык их понять, не все же с этой… этим… (она тихонько хихикнула – под шкуру, в темноту). Только не подавать виду, что научилась: в чем-то ошибется, что-то не так сделает – оттого, что не поняла!..

Лашилла угрелась, размякла. Тепло, уютно, хорошо! Вот если бы еще…

Уже проваливаясь в глубокий сон, она подумала о том, что этот… их вожак… ничего, должно быть, наверное, силен, крепче тех рыжешерстых! Она не будет торопиться, но все равно потом… Жаль, ТОГО нет, Ледяного… Ну да и этот… Жаль, что не с ней…

Глава 25

ТИГРОЛЕВ

Здесь, на чужбине, зима держалась еще упорнее, чем в их родных краях. Казалось, вот-вот начнется: утром обволакивающий теплый туман, такой, что и в двух шагах человека не рассмотреть, днем капель… а ночью опять мороз, да какой! Одноглазая расплывется, вокруг – какие-то круги. И она землю высмотреть не может, и ее с земли почти не видно.

Но всему приходит конец, даже долгой зиме. Освободились от давнего снежного гнета тяжелые лапы елей. Чернеющий снег у их корней просел и потек ручьями. Их останавливали ночные заморозки, но ненадолго. Очень скоро едва ли не главными звуками ночного леса стал говор весенних вод: капель и журчание, ручьи переговаривались между собой, ветви говорили с корнями – и под этот постоянный, то стихающий, то усиливающийся гомон было особенно хорошо засыпать. Весна дышала полной грудью, весна говорила… Зима прошла, минул еще один год.

Зимой человеческая жизнь не стоит на месте, но даже люди весной словно пробуждаются от какого-то сна, словно обретают новую жизнь, вступают на новый Круг Бытия.

Так было и на зимовье детей Мамонта. Глядя на освобождающуюся землю, на талые воды, молодежь все чаще говорила о тропе. Не останутся же они здесь, – духи сказали бы, будь это место назначено изгнанникам как их новая родина. Раз не сказали, значит, скоро в путь! Между собой говорили; что думают об этом Колдун и вождь, не знал никто. Даже сыновья вождя.

Туйя под эти разговоры тяжело вздыхала, поглаживая прибавившийся живот. С грудным – на тропу! Как Наге. А то еще, чего доброго, рожать по дороге придется, если духи скажут: «Идите!» – раньше, чем это случится… Но даже такие мысли почти не омрачали ее огромную радость. Если предки без задержки посылают сына (она знала, что сын!), в первый же срок после того, как женщина становится хозяйкой очага, – значит, очаг этот угоден предкам обоих Родов! Значит, здесь ли, в пути ли все должно быть хорошо!

Теперь они часто бывали вместе: Анго, Дрого и Туйя. И еще Вуул. Объединяли трапезы, гостили – то у Арго, то у Дрого. Вуул еще не разжег свой очаг (и когда это случится, трудно сказать: соседей-то нет, да и родины нет, не брать же в жены порожнюю Лану… или, чего доброго, старую Эйру!), а при отцовском очаге гостей принимает отец.

В этот вечер они вчетвером ужинали у очага Дрого. Отца не было – ушел к Колдуну. Последние дни он стал бывать у Колдуна все чаще и чаще, но зачем, почему – молчал. Его звали, но не ждали: обычно Арго в таких случаях вечернюю трапезу делил с Безымянным и возвращался прямо к себе. Поздно.

Ужин окончен, и, уютно устроившись на шкурах на мужской половине, охотники говорили о своих делах. А Туйя шила. Дрого знал что : мешок для того, чтобы носить его сына!

В этот раз разговор шел о тигрольвах. Редкий зверь! Самый коварный, самый опасный! Сколько одиноких охотников, не вернувшихся в стойбище, закончили свою земную тропу в его страшных когтях! С тем, кто чем-то обидит Уумми, Хозяйку леса, или даже нечаянно вызовет ее гнев, такое произойдет обязательно: ее муж плохо ходит на своих коротких кривых ножках, ими он обхватывает бока тигрольва. Уумми, высокая, в полсосны ростом, мужа позовет, с тигрольва себе на плечо пересадит, а зверя пошлет обидчика наказать. Скажет: «Иди! Возвращайся скорее, да с добычей! А не то мой Хыхан ждать не любит; сердитый – у-у-у-у! Тебя съест и меня съест!» Только врет она. Пугает. Ее Хыхан хоть и катается на тигрольве, а совсем не сердит; она сердита – не он. И мяса не любит совсем, только ягоды, грибы. И поспать любит. А жену свою не боится совсем, даром что маленький, кривоногий, криворукий, только голова большая. С ним подружиться хорошо, да только забывает он – уж очень спать любит…

Рассказы из тех, что могут слушать все: и женщины, и дети. Есть и другие: их можно вести только среди охотников в мужских домах. И такие есть повествования, что, услышав один-единственный раз, при Посвящении, мужчина помнит его всю жизнь, но повторить не смеет. Никому и никогда. Даже намеком.

Тигрольва убить трудно. Но можно. Если убьешь – Хыхан на Хозяйку рассердится, ругать будет, бить будет: «Ты зачем моего зверя на смерть послала?» А к охотнику – ничего, понимает: тот не виноват! И Хозяйка леса такого охотника сама зауважает, даже побаиваться будет. Всегда пошлет ему добычу! Вот такой-то охотник, у кого на шее когти тигрольва, может потом и вождем стать!..

– Анго! – спросил Вуул. – Ты тигрольва в этих краях не встречал? Я за всю зиму – ни разу. Правда, рык слышал однажды. И след видел. Только старый.

– Встречал. Один… два… Нет, не помню!

Попрощавшись со всеми, Вуул ушел первым. Братья какое-то время сидели молча, глядя в огонь, поправляя угли, подкармливая пламя.

– Дрого, а ты тигрольва встречал?

– Только следы. И рык… Помнишь?

Еще бы не помнить! Анго ответил не словами, своей милой улыбкой.

– А там, у нас, – продолжал Дрого, – он тоже редок. Всего однажды только и видел его. Мертвого.

Братья вышли в мокрую весеннюю ночь. Было поздно: у общего костра уже грелась первая стража. Хотя лашии уничтожены, о нежити – ни слуху ни духу (в глубине души все надеялись, что с ней удалось наконец-то разделаться), соседей – никого: ни врагов, ни друзей, – вождь распорядился стражу продолжать.

– Дрого, – неожиданно сказал Анго, – я знаю, где тигролев! Недалеко; один, два… три дня вернуться можно! Ты убьешь тигролев, ты будешь вождь детей Мамонта! Потом, после отца!

Екнуло сердце. Конечно, дело не в том, будет или не будет он вождем детей Мамонта, – это же не обязательно! Тот же Мал… Но убить тигрольва в любом случае почетно. Принести сюда его голову и шкуру и всю жизнь носить на груди его когти…

– Три дня, говоришь? Скажи сегодня отцу: на охоту пойдем! А я скажу Туйе, прямо сейчас. Послезавтра выступим! Только об этом никому ни слова! На охоту – и все! И вот что, Анго! О том, что убивший тигрольва вождем может стать, – это так только говорится. Может, да не обязан! Вон отец наш когтей тигрольва не носит, а вождь детей Мамонта уже столько лет, что и не упомнить! Был у нас один, убивший тигрольва…

– Тот, что Закон крови нарушил? Из-за кого вы сюда пришли? Я слышал об этом, но никто не хочет говорить все! Расскажешь?

Но Дрого замолк. Ему показалось, что ветреная ночь не весной задышала, угрозой! Словно кто-то (враг или друг?) наложил на его губы холодную ладонь: «Молчи!»

– Потом. Не ночью.

– Вот и другие так говорят, – вздохнул Анго, – и Гор, и Вуул, и даже отец. «Потом»! А это «потом» все не приходит, все потом да потом… А ведь я – сын Мамонта! Беда Рода – моя беда!

– Ты Колдуна спроси! – улыбнулся Дрого. – Мы не скрываем, просто кое о чем лучше молчать, чтобы новой беды не накликать. Колдун знает, когда говорить, когда – нет.

– Нет, – помотал головой Анго. – Нет, не пойду! Боюсь я его!

Лашилла давно прижилась среди детей Мамонта. Ее уже считали почти своей, особенно женщины. Мужчины же, от мала до велика, волей или неволей бросали на скромную, работящую чужачку такие взгляды, значение которых невозможно не понять. Но более действенных шагов не предпринимал никто: вождь передал предостережение Колдуна, звучащее слишком внушительно, чтобы им можно было пренебречь.

– Ишь, самцы! – ворчала Ола. – Зайцы ополоумевшие! Мало им своих! Меня бы позвал, если мало! Нет того понятия, что ее за все годы нелюдь лесная вконец замотала, что она вас, самцов, и видеть не может! Мужчины хоть и наши, да не краше лашии!

А Лашилла, опустив глаза, ни на кого не глядя, удалялась с бурдюками к ручью за водой. Вода давно была предметом постоянных раздоров между Эйрой и Олой: чей черед нести? Обычно свара кончалась тем, что бурдюки незаметно брала молчаливая Лана. Бывало, уже и свежая вода на месте, а старухи все спорят, все ругаются! С появлением Лашиллы эти споры прекратились: поняв, в чем дело, она сразу взялась за бурдюки и с тех пор носила воду только сама.

Видно по всему: Лашилла всеми силами стремилась понять жизнь человеческой общины, войти в нее, стать полезной. Не всякое дело давалось ей, хотя и старалась. Попробовали учить шить одежду, да только рукой махнули. Зато тяжелая работа – пожалуйста, Лашилла первой старается: корм ли для очага в лесу наломать, новую слегу взамен старой, неудачно выбранной принести, сменить ли лежанку на свежую, – Лашилла все сделать готова, если втолковали как следует! И шкуры скоблить она научилась. А вот огня все еще побаивается: сама в стороне держится и кормить не решается.

Человеческий язык ей тоже с трудом дается. Расспрашивать любит – обо всем. Особенно Лану. А сама говорит плохо, путается часто… Не то что ее дочка: та на речь побойчее оказалась.

(Многие женщины так и считали Анго дочерью Лашиллы, которая только мужское платье по приказу Колдуна надела да с мужчинами якшается не по-бабьи, а как «свой». Перерождение? «Не понять мне этого! Колдовские штучки…» – могли бы повторить вслед за Туйей и Ола, и Эйра, и, пожалуй, даже Лана. Но, конечно, об этом помалкивали: в колдовские дела лучше нос не совать!)

Лашилла действительно любила расспрашивать именно немногословную Лану. Ее короткие, точные ответы легче понять, когда она могла ответить. Больше всего Лашиллу интересовали отношения между мужчинами и женщинами… И многое в них было очень трудно растолковать привыкшей к совершенно иным повадкам.

Долгими зимними вечерами сидят вдовы у очага, что-то шьют. И Лашилла рядом. Шить не может, но без дела не остается: шкуру скоблит или краску растирает. Ола вполголоса заводит заунывную песнь, чаще всего вспоминает мужа: «Любила, да на него хонку наслали! И не дознались – кто? А дочки в чужих общинах, с мужьями. А сыновей и не было вовсе».

Песня кончается. Молчание. И осторожный голос Лашиллы:

– Ола муж есть, нет? Бил?

– Нет у меня мужа! Ушел по ледяной тропе мой храбрый, мой ненаглядный, давно ушел…

(Ну! Теперь и не остановишь! И сколько пустых слов!..)

Поток иссяк. И Лашилла вновь спрашивает, уже у Ланы:

– Лана муж есть, нет?

– Нет.

– Мужчина есть много, муж нет Лана Ода Эйра. Лашилла не знает.

И вновь Ола разражается потоком слов, из которого удается даже кое-что выхватить. И припрятать на будущее.

– Мужчина один, женщина один, очаг один, дети, – так?

– Да.

– Вождь один, мой дочь один, очаг один – муж, Жена, – так?

– Нет.

Лана пытается объяснить, что Анго теперь перерожденный сын вождя, но запутывается сама, безнадежно машет рукой и смеется. Смех ее можно редко услышать а он красивый: мелкий, переливчатый…

(Так! Это лучше оставить. В этом они и сами ничего не понимают!)

– Лашилла знает: есть мужчина один, очаг один, есть женщина один, очаг один. Почему нет муж, жена?

Вздохнув, Лана уже в который раз принимается за почти безнадежные объяснения. На помощь приходит Ола. Время от времени и Эйра говорит что-то совсем непонятное… Пора замолкнуть и в постели, наедине с собой обдумать то, что удалось выхватить и припрятать.

Лашилла быстро уяснила: эти люди наложили на свою жизнь множество запретов. Сплошные запреты, особенно в том, что касается самого простого и самого нужного. Разбираться в этих запретах бесполезно: все равно ничего не понять! И не нужно: люди хитры. Они не только запреты наложили, но и обходить их научились! Вот это-то и есть самое главное!

Об этом Лашилла предпочитала говорить только с Ланой. И только наедине.

Однажды, уже ближе к исходу зимы, Лашилла поранила левую руку: огнем обожгла. Больно! А тут – за водой идти! Лана сказала:

– Сама схожу! Теперь мой черед.

– Нет! Нет! Лашилла нет здесь! Лашилла может! После споров решили: пойдут вместе. Один бурдюк понесет Лана, другой – Лашилла.

По пути Лашилла продолжала свои расспросы.

– Великий вождь жена нет. Так?

– Так. Умерла.

– Лашилла видеть: Лана ходить великий вождь – так?

– Так.

(А что еще скажешь? Что о таком не принято говорить? Не поймет.)

– Великий вождь, Лана – муж, жена, – так?

– Нет. Не так. Муж и жена живут вместе. У них дети. У меня детей не было. И не будет. Такие не годятся в жены. Но вождь потерял жену. Мужчина не может один. Я прихожу к вождю для этого. И все.

Лашилла почувствовала, что теперь лучше помолчать. У ручья говорила о чем-то совсем другом. Постаралась так исковеркать речь, чтобы было посмешнее. (Она уже достаточно хорошо понимала, как нужно говорить, хотя и не все, конечно.) Только на обратном пути, когда остановились отдохнуть, вернулась к прежней теме.

– Великий вождь мог взять любой женщина, так?

– Нет, не так. Из тех, кто здесь живет, он может спать только с немногими. Может с Олой, с Эйрой. Еще с некоторыми. Я лучше. Моложе.

(Ничего себе! Как же такое может быть? Они совсем себя заморочили!)

– Если великий вождь другой взять – что тогда?

– Плохо. Всем будет плохо. Ему – хуже всех.

(Как Малу.)

Лашилла долго колебалась, прежде чем задать самый важный для себя вопрос.

– Великий вождь спас Лашилла от еда. Великий вождь взять Лашилла. Лашилла благодарить великий вождь хотеть не знает. Великий вождь может взять Лашилла? Запрет есть нет?

Лана внимательно взглянула Лашилле в лицо, затем ответила:

– Нет. Запрета нет. Но это решает великий вождь.

Лашилла грустно вздохнула:

– Лашилла хотеть очень благодарить великий вождь! Очень! Лана сказать может? Лашилла хороший, для великий вождь Лашилла хороший!

Лана улыбнулась наивности этой несчастной:

– Хорошо, я скажу вождю.

(В самом деле, а почему бы и нет?)

– Когда вернетесь?

Вождь, не скрывая, любовался сыновьями. Почти одного роста, ладные, подтянутые, и одежда, и оружие – все подогнано как надо! Костяные нашивки блестят под весенними лучами. Одежда – это уж Туйя постаралась для обоих, а с оружием они вдвоем вчера провозились. Вождь тайком наблюдал за Анго и был рад: все получается! Наконечники, правда, еще неуклюжие, но приделывает к древку как заправский охотник!

– На четвертый день, отец!

(Дрого решил, что к сроку, названному Анго, нужно прибавить хотя бы день. На случай.)

– Все взяли? А обереги?

– Все взяли!

(Нет уж! После той ночи он без оберега – ни шагу! Нежить не показывается? Ее и тогда не было слышно и тогда все думали, что самое страшное уже позади! Сухой прошлогодний чеснок, да еще заговоренный Колдуном, не только сплетен с ремешками их охотничьих оберегов, прикручен к копьям. Дрого и о запасе позаботился. На случай.)

Их провожали не только отец и Туйя. Полукругом немного поодаль собрались ребятишки. Женщины, покинув жилища, вроде бы занимались своими делами, но тоже поглядывали на охотников. Прошли, позабылись времена (давно ли было? И года не прошло!), когда такие отлучки казались обыденным делом… Когда-то возродится нормальная жизнь – с соседями и свадьбами, с Большими охотами и долгими походами за добычей? Или за кремнем… А теперь вот двое мужчин идут на охоту, – что такого? А их провожают, словно на подвиг!

Туйя молодец. Не задержала, лишнего не говорила. Улыбнулась, коснулась щекой щеки и шепнула в самое ухо:

– Возвращайтесь поскорее!

Дрого и Анго двинулись вверх по уже подсохшей тропе. Уходящие не прощаются, руками не машут, – дурная примета! Но у поворота Анго все же оглянулся и заметил: Лашилла у входа во вдовье жилище из-под руки смотрит им вслед.

Вождь тоже заметил Лашиллу. Сразу же, как только она вышла и встала у входа. В последнее время он против своей воли замечал Лашиллу тотчас, как только она оказывалась в поле зрения. Хотя и не подавал виду.

Лана рассказала о своем разговоре с Лашиллой в ту же ночь. Арго дал понять, что ему это неприятно.

– Пусть не болтает лишнего! Пусть человеком становится! Мы не лашии! «Благодарить» – надо же! – ворчал он вполголоса, не хуже, чем Эйра. А у самого перед глазами стояла Лашилла. Босиком, на снегу. Под солнцем. Края мехового плаща разошлись – и вот оно, упругое, налитое желанием тело, не боящееся мороза, поэтому еще сильнее возбуждающее. Протяни руку, коснись… Сейчас, в воспоминаниях, даже запах лашии не вызывал дурноты.

А ведь все это – доступно! По всем их законам, по всем обычаям! Вместо Ланы, которой он, старый, явно в тягость… Не в тягость даже, хуже: которой все равно! А той – не все равно, нет! Такое нутром чуешь! Издали! И закрадывались сомнения: а прав ли Колдун в своих предостережениях? Ведь со всей нечистью она была против своей воли. И сейчас хочет только отблагодарить. И Закон крови от этого не будет нарушен: она не лашии …

Нет, вождь не давал себе воли, – для этого он был слишком умудрен. Старался видеть Лашиллу как можно реже. Она, притягивающая, возбуждающая, дышащая желанием, мешала спокойно жить, обдумывать дела общины… и свои дела. Похоже, Лашилла догадалась (а быть может, подсказала Лана): после той ночи она сама старалась встречаться с вождем как можно реже, сама всячески избегала даже случайных встреч. Да только как их избежишь, в одной-то общине?

Однажды, когда зима была уже совсем на исходе, Арго возвращался из леса – капканы проверял. Возвращался довольный удачей: два песца-красавца, да какие! Отличные шапки для сыновей получатся: Дрого – Туйя смастерит из отцовского подарка, а для Анго…

Невдалеке послышался треск сучьев и негромкое пение. Для себя.

Люди поют не только священные, церемониальные песни. За работой, у очага, в пути часто поют просто так. От полноты души, от радости. Или, напротив, от печали и горя. Чтобы подбодрить себя и других. Об охотничьей удаче, о Большой воде… И о самом сокровенном поют, особенно женщины.

В тот раз внимание Арго привлекло то, что он не вдруг узнал голос: грудной, надрывный и какой-то ломкий. А когда осторожно приблизился, удивился еще больше: спиной к нему, не видя вождя, собирала хворост Лашилла. И пела. Тихонько, вполголоса, думая, что она одна, что никто ее не видит и не слышит.

Арго, могучий, бесстрашный Арго,

Спасти Лашилла!

Лашилла хотеть тебя, могучий, бесстрашный Арго,

Лашилла хотеть тебя!

Лашилла смерть без твоя постель, отважный Арго,

Лашилла смерть…

Он хотел тихонько уйти, да, видно, неудачно: женщина обернулась, вскрикнула… Хворост посыпался на снег, а она закрыла обеими руками лицо, вспыхнувшее от стыда и ужаса:

– Великий вождь простить Лашилла! Великий вождь убивать Лашилла! Лашилла не хотеть! Лашилла не знать! Лашилла уйти!..

Арго ушел, не сказав ни слова. Просто не знал, что сказать!

Колдун, по-видимому, догадывался о мучениях вождя. Во всяком случае, когда Арго рассказал о своей беде, не удивился, только нахмурился, насупился даже. Проворчал: «Чем могу – помогу… если смогу! Но любовного корня у меня нет! » Поил какими-то травами. Только не помогало. Заговаривал об Айе. Вождь с радостью говорил о своей жене, покинувшей его так нежданно. Он и не забывал о своей лебедушке. Вспоминал по ночам, вспоминал за работой, вспоминал на одинокой тропе, когда никого рядом… Но это было совершенно другое. Память об Айе никак не могла прогнать мысли о Лашилле. Желание, растущее день ото дня. Они каким-то непостижимым образом угнездились в нем – эти две женщины, между которыми не было ничего общего.

И еще одно чувствовал вождь. Быть может, он давно бы пренебрег предостережением Колдуна, если бы в его доме не было Анго. Почему это так, он не знал, но чувствовал: при Анго – спящем ли, бодрствующем ли – он не сможет лечь вместе с Лашиллой! Это самому вождю казалось тем более странным, что приходам Ланы присутствие Анго ничуть не мешало.

Этот яркий весенний день, когда сынок вождя и эта… переряженная … скрылись за поворотом, чтобы не вернуться ни сегодня, ни завтра, был для Лашиллы самым долгожданным днем с тех пор, как только она догадалась, нутром ощутила: пока переряженная на месте, в постель к вождю лучше и не пытаться! Почему – не известно, но только это так, и все тут! Лашилла уже смирилась с мыслью о том, что придется ждать тепла и травы, а там уж найти случай. (В снегу или грязи эти чистюли, видите ли, не могут! На все запреты! На все «закон»!) И вот – такая удача! Нет, сейчас упускать свое она не собиралась! Ни одной ночи! Нужно только все обдумать… Целый день она была грустной, вздыхала, тайком утирала слезы.

– Да что это такое с тобой творится?! – волновалась Ола. – Устала? Еще бы, ты, почитай, одна по хозяйству колотишься, а мы, старые дуры…

И пошло, и пошло!

Лашилла только печально улыбалась:

– Лашилла нет устать! Лашилла нет болеть! Хорошо!

Ола корила Эйру, Эйра ворчала на Олу, а Лана молчала. Поймала взгляд Лашиллы и улыбнулась. Чуть-чуть, одними губами. Поняла!

Ола все же убедила Эйру за водой сходить. Вместе отправились, чтобы никому не обидно. С четырьмя бурдюками. А Лашилла, как только остались вдвоем, так и бросилась к Лане:

– Лана! Спасай! Лашилла смерть! Лашилла больше не мочь! Один! Один! Один только! – Она трясла указательным пальцем. – Один сегодня! Потом ты снова! Лашилла понимать: Лана вождь нужен!..

Та грустно улыбнулась:

– Лашилла! Да если бы ты меня заменила, я была бы только рада! Но ведь ты знаешь…

Словно ничего не слыша, ничего не понимая, Лашилла все повторяла и повторяла:

– Лашилла смерть без вождь! Смерть! Лана встревожилась:

– Лашилла! Я и рада помочь, да как? Говорила уже. Еще могу. Только боюсь, то же будет.

– Не говорить, нет! – И, словно спохватившись, встревоженно: – Но запрет Лашилла великий вождь есть, нет?!

– Я уже говорила: запрета нет! Лишь бы великий вождь захотел.

– Тогда…

К вечеру Арго почувствовал себя совсем усталым. К Усталости прибавилось беспричинное раздражение, а ведь все, казалось бы, хорошо: зиму пережили, Враг одолеть не смог. Подсохнет земля, зазеленеет, и… снова в путь? Да, очевидно, снова в путь! Вот только – куда? Духи молчат, молчат упорно. И об этом знают только двое: Колдун и он…

Ушли сыновья. Ненадолго, скоро вернутся – и все ж одиноко. Да, старость – это усталость и одиночество. И раз уж подступило такое, пора сыновьям Мамонта о новом вожде подумать! Вот доведет их до места, до новой родины … Только где она, эта родина? Кто скажет, что вот, дошли?

Огонь в очаге еле теплился, почти ничего не освещал. Арго уже давно лежал на своей постели, то задремывал, то вновь возвращался к невеселым мыслям. Ждал Лану. Она и огонь покормит, а заодно уж и его самого… Пусть так! Сегодня он ее ждал. И хотел. Не столько женщину, живое существо рядом хотел почувствовать! Хоть кого – хоть Олу, хоть Эйру, хоть…

Как не вовремя улетела ты, лебедушка! Пока ты была рядом, никто другой и не нужен был; самая молодая, самая красивая тебя не заменила бы! И теперь не заменит…

Вот она – участь вождя! Овдовел – без помощи не оставят, без женщины не останется. Как же! «Мужчина не должен быть один», – Морт прав. Вождь тем более: его благополучие и благополучие Рода неразрывны… Да только не каждую взять можно, – во имя того же благополучия выбирать приходится! Хорошо, когда соседи есть, общин много, – а здесь? Тихая Лана, молчунья Лана придет сюда и будет стараться как может… А может – плохо! А единственная из тех, кто поблизости, при одной мысли о которой… и можно бы, да нельзя! Опасно! Для всего Рода опасно! Вот и…