– ЛАШИИ!

Чисто человеческим был этот крик, и человеческая ненависть звучала в нем. Но вслед за этим Анго, вероятно против своей воли, испустил какой-то полузвериный вопль – смесь боли, тревоги и ярости…

Охотники столпились на уютной полянке, испещренной следами детей… Вот здесь, можно было бы подумать, шла беззаботная возня… Быть может, она и была, беззаботная возня, но потом… Морт извлек из груды смятого переворошенного снега какой-то предмет и молча передал его вождю… Шапочка Ойми!

Да, здесь были лашии. Недавно, еще этим утром. И в этот раз они даже не пытались это скрыть, – наоборот, свежий снег в четырех местах просел под желто-коричневыми кучами, протаял от мочи…

– Оставили знак, уверены в себе, – пробормотал Гор.

– Анго! – позвал вождь.

Найденыш скользил от дерева к дереву, то ощупывая и разводя игольчатые ветки, то наклоняясь к самому снегу, вглядываясь, а больше внюхиваясь. На зов вождя подошел не сразу.

– Что скажешь, Анго? Быть может, знакомые?

– Да! Да! Анго знает! Два! – Он поднял два пальца и произнес какие-то полуслова. Затем, подумав, перевел: – Клыкастый и… Вонючка. Еще был один. Не знаю.

– Хорошо! – Арго полуобнял и слегка встряхнул дрожащие плечи. – Ты успокойся. Ты должен помочь.

Серые умоляющие глаза Анго метались по суровым лицам охотников. Ему казалось: его братья вновь стали смотреть на него как на лашии.

– Анго сын Мамонта! Анго поможет! Смерть лашии!

Колдун был уже здесь. Вновь начались расспросы, на этот раз более подробные и настойчивые. Анго старался изо всех сил. Теперь ему было понятно, как важно для детей Мамонта все то, о чем давно хотел знать Колдун. А он-то, бывший лашии, вместо того чтобы помочь, всячески увиливал! Порой и язык коверкать начинал, и непонимающим прикидывался, лишь бы в покое оставили, не напоминали! Зато теперь – те напомнили!

И сейчас, как всегда от волнения, язык Анго начинал сбиваться, путаться. Он спешил поправиться, торопился рассказать все, что знает, и от этого выходило еще хуже. Но все же главное удалось понять. Самцов меньше, чем сыновей Мамонта, но много. Да еще самки с детенышами. (Анго вначале не мог догадаться, как ответить, сколько врагов, а потом вспомнил, как его учили считать: начал выкладывать на снегу еловые шишки, называя каждую поочередно кличкой одного из лашии.) Огня не знают. В драке могут пустить в ход сучья, но главное оружие – лапы и зубы. Сильные: Клыкастый и Кривой вдвоем медведя одолели…

Как далеко? Если идти прямо сейчас и быстро, то всю ночь. Наверное. Будут ли утром все вместе? Нет, разбредаются рано, за добычей. Собираются только к ночи. А ночью они еще сильнее, еще опаснее. Ночью с ними Темный. Сильный. Сильнее любого лашии. Сильнее всех. Может такое, чего не может никто.

Не без труда, но в этот раз о Темном выяснилось многое.

Он не приходит, прилетает, как зверь, только крылатый. С ними он лашии и не лашии, человек и не человек. Темный. Сильный. Не просит – берет. Мясо – нет, бабу – да. Подолгу; каждая хочет, только он – не каждую. Сам выбирает. Ест ли? Не видел.

Колдун тяжело вздохнул, обменявшись взглядами с вождем:

– Он нас настиг! И у него теперь есть земные союзники! – И добавил, глядя на синие снега, на догорающую полоску заката: – Сегодня о погоне нечего и думать!

– Есть ли среди вас мужчины?! – кричала Нага. – Наших детей похитила лесная нелюдь, а вы, сильные, вооруженные, сидите здесь, у костра, под защитой Колдуна?!

Мать Таны, совсем молоденькая женщина, не говорила ничего, только плакала.

– Был бы жив мой Йом, он не потерпел бы этого! Он и один пошел бы за сыном, если остальные трусы! Морт! Ты сказал мне…

– ЗАМОЛЧИ, ЖЕНЩИНА!

Арго редко повышал голос. Знал: крик – удел слабака, пытающегося скрыть свою слабость. Но иногда…

Когда наступила тишина, он продолжил уже спокойно, глядя прямо в обезумевшие от горя глаза:

– Замолчи! Не оскорбляй тех, кому завтра, быть может, вступать на ледяную тропу. С одним из них ты делишь постель и кров! Мы все скорбим об Ойми и Тане. Была бы надежда, пошли бы! Но нет надежды! Пойми, – он взглянул на звезды, – дети уже мертвы! Выступим сейчас, – разгоним лашии, погубим себя, погубим всех! И – никого не спасем!

Помолчав немного, он добавил:

– Если бы и был жив твой Йом, никуда бы не пошел он сегодня! Арго, вождь детей Мамонта, сказал!

Вождь ошибался. В то время, когда он говорил свои горькие слова, дети были еще живы. Во всяком случае Ойми.

Он лежал на снегу обнаженный: одежду с детей с визгом сорвали сразу, как только рыжеволосые чудовища швырнули их на кучу колких веток, под общие смешки и улюлюканье. Их тыкали – палками, пальцами. Их пинали. На них плевали. На них по очереди опорожнились (а после, под вечер, по знаку какой-то бабы, принялись валять в снегу и оттирать снегом). Но все это время он верил: вот-вот придет Дрого, бесстрашный Дрого, и разгонит, и перебьет всю эту нечисть, и потом…

А потом появился ОН … И Ойми понял: конец!

Он смотрел на этих… ползунчиков и все его существо содрогалось от злобы.

«ТВАРИ!!! И ведь знал!..

Всё подготовил! Обо всем сказал! Не с кем… Эта…

ПОДАЛА ДОБЫЧУ!! ЖЕРТВУ!!! ХА!! ПАДАЛЬ!! ДА ТЫ ЖЕ ВСЕ РАЗРУШИЛА…»

Он смотрел, как подобострастно извивается у его ног голая лашии. И ненависть сотрясала его тело и то, что заменяло ему душу.

– СИЛЬНЫЙ велел принести в жертву детей длиннотелых? Завет СИЛЬНОГО исполнен!

(«Дура! Проклятая дура! Жабье дерьмо! Того ли Я ждал! Я мог бы получить свое, а они – все остальное».) (НО ОН ХОЛОДНЕЕ ВЕЛИКОГО ЛЬДА!)

– Ты, тварь, принесла НЕ ТЕХ! Ты, тварь, ПРЕДАЛА МЕНЯ ДЛИННОТЕЛЫМ!!!

– НЕТ! Сильный, НЕЕЕЕТ!!!

(Он впитывал в себя весь ее ужас… Слишком мало!)

– Знай же: МНЕ НУЖНО НЕ ТО, ЧТО ТЫ ДАЛА! ТЫ ПОСПЕШИЛА!

– Сильный! – Она пресмыкалась, извивалась у его ног – Сильный!..

– Хорошо…

Он вглядывался в лица жертв. Свежая кровь… Нет! Гавваг важнее! Гавваг лучше насытит.

– ВОЗЬМИТЕ ИХ СЕБЕ!

Вой. Мелькание отталкивающих друг друга волосатых лап. А потом, отбрасывая их всех, к Ойми протянулись ДВЕ ГОЛЫЕ РУКИ («Мама! Спасут?!») – и безволосое, голодное лицо приблизилось, и зубы впились и рванули…

– А-а-а-а-а!

Что делать, наметили еще с ночи. Решили: выступят почти все сыновья Мамонта. Поведет вождь. Тропу укажет Анго.

Сомневались: вождь может выступить только против другого вождя! Это закон! Арго сказал: «Это не поединок, это война. Вождь должен вести своих людей. Это – закон!»

Сомневались: почти все уйдут, – кому женщин и детей беречь? Что, если не вернется никто? Арго сказал: «Мы их или они нас! Не перебьем лашии – все равно никому не жить!»

Сомневались: может, в ночь идти, а напасть утром? Арго сказал: «Ночью Враг нас издали учует. Лашии даст знать. И людей потеряем, и лашии не перебьем».

Сомневались: как одолеть Врага? Крылана? Нежить? Арго молчал. И Колдун молчал. А после сказал: «Враг силен, да не всесилен, умен, да не всеведущ. Впереди ночь, предки помогут, подскажут».

Решили: выступать так, чтобы к ночи к логовищу лашии прийти, когда все лашии там будут. И Крылан. Убить – всех. Или лечь самим!

Арго приказал: «Всем спать! Кроме стражи». Но не все в эту ночь могли легко заснуть. Не спал Колдун: вновь и вновь пытался призвать на помощь духов и предков, хоть и знал, что это безнадежно. Просыпались матери от тревожных снов и тихо, чтобы не разбудить мужей, искали руками: здесь ли дети? В жилище Морта безмятежно посапывала только Аймила; муж и жена, прижавшись друг к другу, лишь притворялись спящими и оба это знали. Долго не мог заснуть Анго: снова и снова представлял будущий путь, вспоминал подходы к той поляне, где угнездились лашии, прикидывал, кто сильнее, кто опаснее… И ворочался на своей одинокой лежанке молодой Донго: думал о своем.

А поутру – еще и не рассвело – Донго поспешил к жилищу Колдуна. Старый не спал, – похоже, за всю ночь глаз не сомкнул. Увидев молодого охотника, удивился, к очагу не позвал, но и гнать не стал. Спросил только:

– Зачем?

И Донго рассказал о том, что не давало ему ночью покоя.

– Великий Колдун! Скажи: чем опасна нежить в будущем бою? Силой?

– От ее силы защитят обереги. Но Враг связал лашии своим даром. Они все будут действовать, как… как его пальцы. А это значит: каждый во много раз опаснее и сильнее. Каждый! И все они будут защищать нежить, и то, что страшно нежити, им не помеха.

– Так что, мы обречены?

– Мы обречены, если промедлим! Враг и силен, и хитер, и осторожен. Теперь я понимаю: он силы накапливал! Как долго, не знаю; как только среди лашии оказался. Хотел, когда будут готовы, их на нас повести: им-то Огненный круг не помеха! И ему бы тропу проложили! Внезапно бы напали – и все, и конец всем нам!.. Да не вышло: лашии безголовые силу почувствовали, ну и… поспешили. Вчера, с рассветом-то у него над лашии нет власти! Вот и получается: сегодня все решиться должно!

– Великий Колдун! Правильно ли я понял: если с нежитью сразу сладить, с лашии все проще обойдется?

– Правильно-то правильно, да вот только – как?

– Ну а если ее как-нибудь на лету подбить, отогнать хотя бы? Анго же сказал: Сильный каждый раз прилетает из одного и того же места. И… мудрый Колдун! Я сегодня почти всю ночь не спал, думал…

Услышав предложение Донго, Колдун помолчал, что-то соображая, затем удивленно хмыкнул:

– Должно получиться! Пойдем-ка подкрепимся, да еще раз все обмозгуем как следует… Так кто, говоришь, лучше всех короткие дротики в птиц пускал?

– Конечно Вуул!

Арго был немало удивлен, выслушав Колдуна, а Вуул просто-напросто возмущен.

– Великий вождь! Неужели я, мужчина, должен буду, как ползунчик, забавляться луком и короткими дротиками, пока мои братья сражаются насмерть?! – заговорил он срывающимся голосом, не глядя ни на Колдуна, ни на Донго.

Но Арго никогда не торопился с решениями.

– Подожди, Вуул. Пусть мудрый Колдун объяснит все подробно.

– Вуул, ты хотя и молод, но опытен и храбр, – строго заговорил старик. – Никто не усомнится в твоей храбрости. И то, о чем я говорю, – не детская забава, нет! Тебе все умение твое понадобится, все мужество! Враг, против которого будет стоять Вуул, сильнее всех лашии, вместе взятых!..

Но, несмотря ни на какие доводы, Вуул упорно отказывался «навсегда себя опозорить». Он даже принялся убеждать, что вовсе не был в детстве лучшим стрелком из лука, что тот же Донго пускал короткие дротики ничуть не хуже… Время уходило впустую, а впереди предстоял неблизкий путь. Наконец Арго, уверившись в том, что Колдун прав, произнес непреклонно:

– Вуул! Я, твой вождь, приказываю тебе! Ты сейчас же пойдешь делать лук – больше и сильнее, чем тот, что был в руках у Лоу-мальчишки. И в этот лук ты вложишь все свое умение. И короткий дротик сделаешь. Один, больше не успеть. Еще один подготовит мой сын, еще один – Донго или кого ты назовешь. Колдун их заговорит. Мы с места не тронемся, пока все не будет готово! И ты будешь стоять, куда тебя поставят, и ждать Крылана… Иначе – оставайся здесь! С женщинами!

Больше говорить было не о чем. Вуул подавил вздох и сказал спокойно, словно и не было никаких споров:

– Вуул сделает все, что может. А короткие дротики пусть мастерит Дрого. У него получится лучше.

Отряд остановился в неглубоком овраге. Логовище лашии, по словам Анго, находилось совсем близко: вон тот густой кустарник – его граница. Солнце оранжевым шаром нависло над самой кромкой дальнего леса, и здесь, в овражке, уже сгустился полумрак. Людям требовался отдых: сюда пришли скорым шагом, почти без задержек. А впереди бой. И еще нужно было разведать подходы к проклятому становищу. Времени осталось совсем мало: скроется солнце – и придет час Крылана. К этому моменту все должно быть готово.

В разведку пошли четверо: сам вождь, Дрого и Вуул, вел Анго. С отрядом за старшего остался Гор.

– Подготовьте факелы! – сказал на прощание Арго. – Огонь – он против любой нечисти хорош!

Лазутчики подобрались со стороны кустарника. Воняло нестерпимо: казалось, сам снег насквозь пропитался здесь уже знакомым, ненавистным запахом лашии. Кустарник, и сам по себе достаточно густой, был еще привален кучами сухих веток, между которых в изобилии встречались полусгнившие куски шкур. Арго послюнил палец и поднял его вверх. Точно! Это был примитивный ветровой заслон; даже сейчас слабый ветерок идет со спины, прямо на этот сухой кустарник и всю ту дрянь, которой его привалили. Это хорошо!

По знаку Анго, осторожно, пригибаясь и ползком, обогнув кустарник, приблизились к одинокий сосне и залегли у ее корней.

Ого! Об этом никто и не подозревал! Оказывается, здесь край крутого обрыва с обледенелыми склонами! Корни сосны частично нависли уже над пропастью. Здесь гуляет настоящий пронизывающий ветер. Дрого заглянул вниз – и вытянул трубочкой губы, изображая свист. Анго дернул его за рукав, показывая влево.

Вот оно, становище лашии! Чашеобразная поляна – зажатая с западной стороны краем обрыва, с севера, откуда они подошли, – кустарником и «ветровым заслоном», с юга – непролазной чащей она открывалась на восток, в редколесье. Видимо, здесь-то и был основной вход в их лагерь, прикрытый, впрочем, упавшей сосной.

Дрого вглядывался в темные силуэты, копошащиеся в центре поляны, надеясь на безнадежное – высмотреть среди них похищенных детей. По-видимому, делили убитого оленя. Впрочем, «делили» – не совсем верное слово: его жрали трое (среди них – женщина?! Иди нет? Не разобрать!), остальные сидели на корточках, протянув вперед лапы и что-то скуля. Кто-то что-то жевал. Драки вспыхивали, чтобы тут же прекратиться, побитый уползал. Дальше всех копошились самки с детенышами… Нет, человеческих детей среди них не видно. Нечего надеяться впустую! Дрого почувствовал, как его осторожно тянут за рукав. Отец.

– Отходим!

Вуул обдумывал то, что показал Анго. Крылан должен появиться не совсем из чащи – сбоку, от границы с редколесьем. Значит, если встать у поваленной сосны, его будет видно на фоне неба… И ветер подходящий! А если промажет, будет возможность послать еще один или два коротких дротика, пока эта тварь делает полукруг… Но мазать нельзя: это не глухарь и не утка!

Когда вернулись в овражек, солнце уже почти закатилось. Арго в нескольких словах рассказал о виденном.

– Обойдем полукругом – вон от того кустарника. Там – трое метальщиков. Лучших. Еще, – подумав, он показал растопыренную ладонь и палец на другой руке, – развернутся там, у бора. Им – запас дротиков, и чтобы ни один лашии в чащу не ушел! Остальных поведу я. От поваленной сосны; там увидите. Пойдут самые сильные, с копьями и дубинами. По дротику метнем – и вперед! Ты, Вуул?

– У сосны. Буду ждать.

– Хорошо. Для тебя главное – Крылан. В бой не ввязываться, даже если покажется, что свалил его.

– Когда метальщики выйдут к бору, – продолжил Арго, – дадут сигнал: тройной крик совы. По этому сигналу зажигать факелы – и вперед! Вы, – он обернулся к Донго и еще двум молодым охотникам, – поджигаете кустарник (загорится, да еще как!) и из-за пламени мечете дротики. Помните Большие охоты? Когда мы с лашии смешаемся, останетесь на месте, чтобы никто не прорвался. Из тех, кто будет у леса, трое могут присоединиться к нам. Трое, не больше!

– Ты, Дрого, – обратился он к сыну, – хороший метальщик. Возглавишь тех, кто у леса…

– Отец… Великий вождь! – перебил Дрого. – Я – с копьем. За Ойми…

– Отгоните дротиками тех, кто в чащу бросится, – и за копье! Вместе с Мортом и Ауном. Нам помощь будет кстати.

Дрого закусил губу и молча принялся пополнять свой колчан чужими дротиками. Их отдавали те, кто пойдет в атаку вместе с отцом… В первый раз Дрого пожалел о меткости и силе своего броска!

Оленя добыл Клыкастый. Но ОНА велела: жрут ОНА, Клыкастый и Одноухий! Остальным, как всегда, оглодки и кто что урвет. Клыкастый уже сыт и весел. Урчит, пяткой по снегу молотит. Мослы бросать начал. Тут не зевай! А ОНА будто не видит, Одноухого за шерсть дернет, и в оскал – мяса кус!.. «Вот придет Темный, не до того тебе будет! Может, и нам кус перепадет? Потом – с бабой! Или отобьют? Хрипун точно отобьет… Эй, Вонючка, куда? Я тя и одноухим, и одноглазым сделаю!..»

Наверное, так примерно звучали бы в переводе на человеческий язык выкрики, ворчание, хныканье этих существ, занятых сейчас главным: ЖРАТВА! А еще – похоть и злоба. Сейчас – друг на друга: и на того, кто вволю жрет, и на того, кому удалось урвать свой кус, и на того, кто пытается это сделать, и на того, кто, не надеясь, хнычет… Занятые своим, только своим, они не видели и не слышали происходящего вокруг. И когда подступившая ночь внезапно озарилась огнями, разразилась криком «Хай-я-я-я-я!», и отовсюду посыпались глубоко впивающиеся в тело острые палки – все это явилось для лашии полной неожиданностью.

Часть метнулась к лесу, но там огни, крики, оттуда одна за другой снова летят острые палки, сбивают с ног, да так, что иному и не встать. Метнулись к кустарнику, но там уже сплошное пламя, мечущее смерть, и вот уже воют, корчатся на снегу тела, и горящая шерсть трещит и воняет паленым… А спереди – ОНИ! Ненавистные длиннотелые со своими страшными палками: одна жжет, вторая колет…

– Хай-я-я-я-я!

И вдруг – прежняя злоба забыта, они единое целое, сплоченное общей ненавистью, перед которой отступает и страх.

АРР-ХА!

Новая, темная сила вливается в лашии, ее несет на своих крыльях их страшный друг…

Вуул, сжимая лук, изо всех сил вглядывался в темноту древесных крон, в клочок еще не совсем потемневшего неба. Больше всего он боялся пропустить свою «дичь», ошибиться и подстрелить не то. Какого-нибудь тетерева или филина. Колдун сказал: «Не ошибешься. Издали почуешь, как повеет ледяной тропой!» Но так ли это? Колдун, конечно, может такое чувствовать, да ведь он-то, Вуул, не колдун, простой охотник!

Но Колдун не ошибся! Еще до того, как Вуул увидел черную тень, оттуда дохнуло таким… ледяная ненависть, издающая неописуемый смрад, – вот что это было! На какое-то мгновение он был почти уверен, что ни за что не сможет вскинуть лук с уже наложенным на тетиву коротким дротиком. И в этот самый момент взревели лашии, перекрывая своим ревом боевой клич сыновей Мамонта. Вуул вдруг ощутил всем сердцем: от него одного зависит исход этого боя!

И когда появился ОН – огромный, неслышный, скользящий, более черный, чем сама Тьма, – рука, сжимающая лук, будто сама взвилась вверх, и навстречу Врагу ушел первый короткий дротик, заговоренный Колдуном, с наконечником, смазанным сухой кровью Рода, с древком, перевитым стеблем чеснока… Казалось, черная тень дрогнула в воздухе!

Не обращая внимания на боль в левой руке от удара тетивы и от чиркнувшего по запястью древка (Вуул для меткости стрелял без рукавицы), он выхватил из колчана и мгновенно наложил на тетиву новый… новую стрелу, – и она ушла вслед за первой… И третья!

Он не знал, попали ли в цель все три стрелы, но по ушам – да нет, по всему его существу! – внезапно ударил какой-то странный крик, неслышимый, но исполненный неистовой злобы… И БОЛИ! Черная тень косо ушла в сторону, назад за деревья и вниз… Отпустило! Вуул больше не чувствовал того, что предшествовало прилету Врага!

Арго вел свой отряд: в правой руке копье, в левой факел.

– Хай-я-я-я-я!

Впереди в отблесках занимающегося пожара метались и падали тени. Но вот большая часть лашии устремилась навстречу…

– Хай-я-я-я-я!

Встречный рев. И удар холода – по сердцу!

(Так! Крепче копье, готовь факел! Сейчас… Сейчас…)

– Хай-я-я-я-я!

Прямо на вождя с рыком бежит огромный лашии. В лапе зажат кусок оленьей ноги… Не дожрал…

ПОЛУЧАЙ!

Факелом в морду, прямо в глаза – и страшные лапы отпрянули, и вой! Теперь – копье в брюхо, рывком назад – кишки, воняет шерсть, дубина Гора крушит череп…

– Эй-х-ха!!

Началось!

Лашии отпрянули от леса, оставив на снегу несколько мертвых и раненых. Из пущенных им вслед дротиков лишь два достигли цели: зарылась в снег самка, подкошенная ударом под левую лопатку, завертелся на месте почти взрослый детеныш, визжа и пытаясь вырвать из плеча засевший дротик.

А впереди – уже смешались люди и лашии … Так их! Факелами!

– Дрого! Дрого! – приплясывая от нетерпения, умолял Морт.

– Погоди! Еще раз – в тех, задних!

Толчок – и рука с осиротевшей металкой падает к колену. Этот бросок был удачнее: лишь один из шести дротиков, не найдя цели, ткнулся в снег.

– Ну, ВПЕРЕД!

– Хай-я-я-я-я!

Новые воины подоспели, когда бой был в разгаре. Люди теснили лашии, но те дрались остервенело. Дрого на ходу заколол того, с дротиком в плече. Рядом на некстати споткнувшегося охотника насел лашии и легко, одним движением переломил ему шею.

– Хай-я-я-я-я! За Ойми!

Удар тяжелого бивневого копья, пришедшийся прямо в ухо, насквозь прошил череп. Кровь брызнула не только из ушей, но даже из глаз.

– Хай-я-я-я-я!

Дальше все пошло какими-то отдельными пятнами. Вот он бок о бок с Анго, тот с силой всаживает копье в рыжее брюхо и застывает, старается удержать нависающую над ним тушу, уклониться от тянущихся лап…

– Назад! – кричит Дрого прямо в лицо брата, в огромные, ничего не видящие глаза, – и едва не гибнет сам! Другой лашии уже совсем рядом, так что копьем ничего не сделать, а взяться за кинжал не успеть, и сейчас ему самому вырвут горло…

– Эй-х-ха!!

Дубинка Гора с размаху врезается прямо в оскаленную морду, и никакой морды уже нет, бесформенное месиво, а Дрого прямо в лицо брызжет кровь и зубное крошево…

А вот волосатые лапы рвут чье-то лицо (Корт?), и глаз уже нет, Анго бьет копьем, но копье насквозь прошивает обоих, и Анго кричит в отчаянии, а Корт хочет сказать, что это ничего, зачем жить без глаз, и быть может, говорит…

Лицо отца. Страшное, улыбающееся.

Гор. Дубина крушит очередной череп, и сам он, безумный, всклокоченный, залитый кровью и потом, забрызганный комками мозга, похож на лашии …

И еще запомнилось: край обрыва, лашии вцепился одной рукой в корень и всхлипывает совсем по-человечески, а он бьет, бьет копьем и никак не может сбить его вниз…

Казалось, бой кончился внезапно, неожиданно: только что кололи, рвали, орали, визжали – и вот, нечего отбивать, не на кого направлять копье; он один на обледенелом краю, и подрагивает стиснувшая древко рука, и ветер студит лицо, а в небе – огромные звезды…

– Кажись, все?

Это Гор. В голосе не радость, удивление. Охотники приходят в себя, оглядываются по сторонам.

– Ну, идем! Чтобы никто не сбежал.

Разгромленное становище лашии освещено сполохами все еще горящего кустарника. Горит одна из куч хвороста в центре, – видимо, в нее во время боя попал факел… или забился опаленный огнем лашии. Приближаются еще факелы. Это метальщики.

Нет, еще не все кончено!

Они шли двумя полукругами, смыкаясь от краев к центру. Останавливались, осматривали тела. Время от времени то один, то другой наносил удар. Иногда удару предшествовала короткая возня, рычание или визг.

Анго, шедший рядом с Дрого, внимательно вглядывался в каждое поверженное тело, словно кого-то искал.

Быть может, тем, кто спрятался под одной из куч веток, и удалось бы какое-то время остаться незамеченными, а то и скрыться в чаще, в спасительной темноте, но завизжал детеныш. Завизжал в предсмертном ужасе. Когда копьями разбросали ветки, глазам мужчин предстали сбившиеся в тесную кучу три самки-лашии и четыре детеныша. Совсем маленькие. Волосатые. Они не пытались бежать или сопротивляться. Только кричали.

Охотники знали, что нужно делать, и все же невольно замешкались.

Вдруг Арго выхватил факел из руки метальщика и осветил какой-то предмет, выкатившийся к его ногам, когда орудовали копьями.

– Смотрите!

Полуобглоданная голова Ойми с единственным уцелевшим глазом, мертво блеснувшим в факельном свете.

Предсмертный визг самок и детенышей взлетел и оборвался под ударами копий и дубинок.

– Все ветви, все, что горит, – в одну кучу! – командовал Арго. – Смотрите, может еще кто-то прячется. Поопаснее… Туда же – трупы лашии и зажечь! Огонь все очистит.

– Анго, – обратился он к своему новому сыну, – вспоминай: все ли здесь?

Анго хотел что-то сказать, но лишь молча кивнул в ответ. Как и все воины, он был забрызган кровью. Не только чужой, своей: левый рукав оторван в схватке, рука прокушена до кости… Теперь он был воистину сын Мамонта! И каждый охотник старался подойти, хлопнуть по плечу, сказать что-то хорошее… И все же Анго казался озабоченным.

Вождь стоял неподвижно, опираясь на копье. У его ног горел небольшой костер и два воткнутых в снег факела. Сюда же сносили павших в бою сыновей Мамонта. (Трое… Несут четвертого. Все?)

На убитых жутко смотреть даже ему, бывалому охотнику и воину. У Корта не только вырваны глаза, содрана вся нижняя часть лица. Голова молодого Нарга (год как Посвящение прошел!) вывернута к спине, едва не оторвана. Остальные не лучше.

Подошел Вуул. Теперь, после боя, к нему вернулись все прежние сомнения, и когда он увидел трупы сородичей…

– Великий вождь, мне стыдно! Я развлекался, как мальчишка, пока мои братья сражались! Твой приказ исполнен, но жить я больше не смогу!

Арго широко шагнул к нему, прижал к себе, не выпуская копья, отстранил и указал на мертвых:

– Смотри! Нет, смотри и слушай: их четверо! ТОЛЬКО четверо! А если бы не твой лук, все мы, быть может, остались бы на этой поляне! Арго, вождь детей Мамонта, благодарит тебя, Вуул, отважный охотник, за то, что ты спас наши жизни и принес победу! И запрещает тебе думать и говорить о ледяной тропе! Я сказал.

Коснувшись рукой первого боевого лука, добавил:

– Грозное оружие! Не забывай его, отважный охотник!

Вдруг оттуда, где готовили погребальный костер для лашии, послышался крик:

– Великий вождь! Сюда! Скорее!

Если бы на нее наткнулись немного раньше, пока света было мало, – прикончили бы прежде, чем заметить ее отличия от самок лашии. Но она выползла из своего укрытия сама, в центр поляны, в круг света от многих факелов и от разгорающегося костра, так чтобы ее рассмотрели, прежде чем нанести удар.

Гор первым заметил чужачку и, уже готовясь пустить свою дубинку в ход (кто же, как не лашии?), вдруг остановился и закричал в удивлении:

– Эгей! Да что же это такое? Еще одна пленница?! Охотники замерли в изумлении.

Ибо перед ними была явно НЕ лашии. Голая. Исцарапанная. Ежащаяся в снегу, прижав к груди руки – то ли от холода, то ли от стыда. И человеческие глаза умоляюще смотрели на них с человеческого лица. И она улыбалась.

– Анго, ты не знаешь… – начал кто-то. Но он уже бежал к этой невесть откуда взявшейся женщине, упал перед нею на колени и закричал, по-человечески закричал:

– МАМА! МАМА!

А она обняла его, затормошила и залепетала что-то непонятное…

Тогда и позвали вождя.

– Великий вождь, это моя мать, – говорил Анго. – Сколько себя помню, мы были у лашии. Потом я стал сыном Мамонта. А она сказала сейчас: вчера наших детей хотела спасти, ее избили и сегодня должны были отдать в жертву тому … – Он махнул рукой в сторону леса. – Но мы пришли и спасли ее!

Женщина, поняв, кто здесь главный, подползла на коленях к вождю и принялась тереться лицом и облизывать его обувь. Отстранившись, он взял ее за предплечья, заставил встать на ноги.

(Сильная. Молодая. Мало рожавшая.)

И сделал то же, что некогда его сын: снял свою меховую накидку и набросил на голые плечи:

– Укройся, женщина. Нехорошо человеку ходить зимой без одежды.

Пораженное стрелами Вуула существо – теперь это было воистину Нечто, не имеющее даже определенной формы и не способное изменить свою бесформенность, пока! – лежало в глухой чаще и впитывало, жадно впитывало гавваг, льющийся щедрым потоком оттуда, где шел бой, где страдали, ненавидели, убивали и умирали. При всем своем могуществе, он мог испытывать что-то подобное человеческой боли, и та его часть, что неисчислимое время жаждала воплощения, сейчас наслаждалась этой болью, как и всем, что доступно телу, но недоступно даже самой могучей бестелесности. И собственной непреходящей ненавистью. Ко ВСЕМ вместе и к отдельным. К ним прибавился еще один. Вуул. И гаввагом… Хоть на что-то сгодились эти безмозглые твари. Эти лашии.

Там, в своем истинном обиталище, он не был самым могучим. Вовсе нет, одним из ничтожнейших! Но если Врата плотно заперты и под охраной, которой не страшны и сильнейшие… Там, куда не проникнет ни мамонт, ни тигролев, легко проскользнет муравей и блоха! А вернувшись назад, он уже не будет тем, чем был там!

Здесь же и ничтожнейший из обитателей Великой Тьмы воистину могуч! Тот же, кто еще и обрел телесность… Он млел от наслаждения, смешивая собственную боль с ужасом и мукой той своей частички, что была когда-то отделенной от него… И на тем горшие муки обрекал он эту жалкую частичку, чем острее ощущал: ей-то и обязан он тем, что обрел плоть! И лился гавваг с поляны лашии.