Их привал и в самом деле был совсем неподалеку. Донго привел вождя, Колдуна и Тора. И Дрого, как ни возражали, приковылял по их следу. Спустились в балочку. Смотрели. Гор кивал, как чему-то давно знакомому:

– Лашии. Их дело!

– Давно уже, – заметил отец. – Пожалуй, самое начало лета.

Да, все указывало на то, что это произошло здесь примерно в те же дни, когда Дрого был еще не Дрого, а Нагу, готовившийся в Потаенном доме к встрече с духами. Когда дети Мамонта и дети Серой Совы готовились к свадьбам. Или немного позднее…

– Смотри, отец!

Дрого первым заметил почерневший от дождей, потрескавшийся от солнца обломок копья, оснащенного красноватым кремневым наконечником, похожим на тот, что разглядывали они при свете костров далеко отсюда, на берегу Большой воды, через которую предстояла их первая переправа…

– Не трогай! – резко остановил Колдун, заметив, что молодой охотник собрался было поднять обломок копья.

Снялись быстро; шли, настороженно присматриваясь и прислушиваясь. Конечно, их много, они все еще сильны, и никакие лашии не осмелятся… Но кто знает, сколько было тех, когда пришли они в эти края? А ведь никто не нашел после своих собратьев, не похоронил их, не отплатил полной мерой за ужасную гибель…

Ноша не тяжела, и путь к стойбищу не крут, но здесь, на тропе, от ручья наледь. Даже у здорового мокасины скользят, а тут еще эта нога… Отсюда, снизу, их зимовка совсем не похожа на старое родное стойбище. Но если подойти поближе… Есть одно место на тропе – Дрого давно его заприметил! – от него, если смотреть на сосны и жилища, особенно прищурив глаза, может показаться: он все еще там, в старое стойбище возвращается. Там, где никакие лашии не страшны, где нежить – только страшилка из ночных рассказов. На этом месте он и отдохнет.

Они все же ушли от нежити. Ушли, – в этом убеждены все; и Дрого тоже в это верит. Но иногда подступают сомнения.

Да, нежить уже давно не дает знать о себе. Никак, даже голоса неприкаянных перестали тревожить их ночные сны. С той самой ночи, накануне первой переправы.

Тогда все ждали чего-то очень плохого. Если не нового горя, то особенной жути. Не потому ли еще и ругали сырье некоторые охотники, что их собственные руки слишком часто ошибались в тот вечер, наносили неверный удар? Никто ничего не говорил вслух о нежити, но думали все. И Дрого. Не может же Враг так просто упустить добычу? Если, конечно, он все-таки может последовать за ними напрямик, через текучую воду… Значит, быть беде!

И – ошиблись. Ушел Враг. Отступил, даже не попытавшись достать напоследок еще кого-то из детей Мамонта. Почему? Никто об этом и не думал поутру на переправе; все только радовались. И солнечные блики на водной ряби радовали еще больше, и вода не страшила, и ветер был хотя и холодный, да дул в спину, не в лицо. Весело прошла их первая переправа, под смешки, под шуточки! Ожидавшие своей очереди на правом берегу перекликались с теми, кто первыми оказался на левом: «Эй! Как там у вас?» – да только ответы ветер относилназад… И никого из людей не потеряли. Да что там из людей – куска шкуры не упустили в воду! Намокнуть конечно намокли, кто побольше, кто поменьше, но хонка ни к кому не подкралась. Тогда не подкралась…

Люди и хотели, и боялись верить: миновало! Неужели и впрямь миновало?! Но проходили день за днем, ночь за ночью – и все оставалось так, как некогда: ни голосов, ни видений, ни давящего чувства, ни даже тягостных снов… Враг отступил, или же сами дети Мамонта сумели от него уйти! Но по-прежнему, раз за разом, на закате наводил Колдун Огненный круг. И говорил: «Нужно искать новую Большую воду! И вновь переправляться через нее! И еще, и еще, пока не покрылись все воды льдом, пока не откроются нежити прямые пути!» Глядя на хмурое, вечно озабоченное лицо старика, Дрого понимал: Колдун не верит в то, что ушли, скрылись, сбили нежить со следа!

ВОТ ОНО! Дрого остановился на своем любимом месте, на том самом, откуда кажется: не было никакого пути на север, все это – сон, что приснился малышу Нагу, а сейчас Нагу выспался и возвращается к себе домой, туда, где его ждут…

Да, все это можно вообразить – здесь. Особенно если прищурить глаза… Или если глаза вдруг сами…

ДОВОЛЬНО! Никакая боль его не одолеет, и стоять здесь больше ни к чему. Отдохнул, хватит! Дрого поправил поудобнее ремень, скрепляющий бурдюки, и решительно двинулся в стойбище, глядя только себе под ноги.

Как всегда, навстречу ему выбежал племянник:

– Дрого, Дрого! А я убил вyppa ! Он в стойбище залез – и к нам! А я его – р-р-раз!.. – кричал Ойми, размахивая коротким дротиком (Дрого смастерил, как настоящий, даже наконечник есть, такой, как у больших, только маленький).

– Ну, молодец! – Охотник хлопнул племянника по плечу, как мужчина мужчину. – Тихо, тихо! Это не вурр, это бурдюк с водой! Не коли, а то превратишь меня в ледышку.

Нага, Ойми и Аймила. Вдова погибшего брата и ее дети… Они совсем свои, всегда рядом. Теперь – самая близкая родня (сестры остались там, далеко). И отец, и мать помогали Наге как только могли. Он, Дрого, тоже.

В пути – то поможет тащить волокушу (последние дни и вовсе в две руки тащили: отец распорядился), то племянника подхватит на плечо. Вот только долго нести не мог: он хоть и мужчина, да еще растущий, а Ойми тяжел. Зато на привалах и ночевках (они все теперь и устраивались как одна семья) дядя и племянник были неразлучны. Свободен Дрого – идет игра: дядя – тигролев или сам вурр, племянник – бесстрашный охотник, гордость Рода детей Мамонта. («Ох! А палка-то порой пребольно колется!») Или: они вдвоем вместе выслеживают Врага… «Как папа!» – пробормотал однажды Ойми, почти про себя. В тот раз Дрого с такой силой вонзил свой дротик в воображаемого Врага, что пришлось делать новый – даже наконечник сломался! Да что скрывать? Дрого подчас увлекался игрой не хуже Ойми…

Ну а если у дяди какое-то дело, Ойми и тут не отстанет (если можно, конечно): Дрого за дровами – и Ойми хворост несет, немного, быть может, а все помощь! Когда же сил не стало ни на игры, ни на дела, – племянник быстро все понял. В походе не просился на руки, а на привале подсядет рядом, спросит: «Очень болит? Давай полечу!» – и ладошками над ногой водит, бормочет что-то себе под нос, словно колдун…

Все было бы неплохо (насколько это вообще возможно, когда погиб муж и отец… и твой брат!). Но чем дальше, тем больше мучил Дрого один вопрос. И наконец он не выдержал. Улучив минуту, когда они остались с отцом наедине, спросил:

– Отец, по нашим обычаям мужчина берет жену покойного брата своей второй женой. Значит, я должен жениться на Наге, так?

Арго задумался – всерьез, хотя и ненадолго, – и ответил:

– Не так. Мужчина может взять второй женой вдову своего брата. Может, но не обязан. И потом, я ни разу не слышал, чтобы вдову брали первой женой. Ты же еще не женат вовсе.

У Дрого отлегло от сердца. Он будет и впредь заботиться о Наге и ее детях. Но… не как муж!

Уже на краю стойбища дядя и племянник столкнулись с мужчинами, возвращающимися с охоты. Удачной охоты, – отметил Дрого с первого же взгляда.

– Ха! Смотрите-ка: Дрого – хромой водонос! Чего это ты?

(Каймо. На плече – голова северного оленя, стало быть, его удар.)

– Нага нездорова. И Аймила. Небось не переломлюсь.

– Ну-ну.

Усмехнувшись, Каймо направился к своему жилищу. Уже миновав его, Дрого услышал традиционное: «Женщина, возьми нашу долю!» – и невольно обернулся…

Туйя. Нет, никому не принесла счастья их необычная свадьба, не все надежды сбываются! После набега Серых Сов Каймо день ото дня становился все мрачнее и мрачнее. Почти не разговаривал, только «да», «нет», а с Дрого так и вовсе молчал. Впрочем, и сам Дрого не стремился общаться со своим бывшим приятелем. Да и не только Дрого. О том, что случилось вдали от стойбища во время долгой ночи и нетающего снега, сыновья Мамонта так и не узнали. Большой Совет и то, что случилось после! Осудить Каймо за это могли только самые мудрые, да и то лишь в своем сердце. В начале их изгнаннической тропы он вел себя как должно – не лучше и не хуже остальных, а когда появилась Туйя, другие охотники, особенно те, кто помоложе, стали было смотреть на Каймо даже с завистью и уважением: в конце концов, за никчемным не побежит девушка из своего дома, от своей родни невесть куда. Если уж все бросила, значит, жених того стоит!

Но после той злополучной ночи отношение к нему переменилось. Не в том дело, что не выскочил вовремя, не вступил в схватку: она длилась недолго, а от молодой жены не вдруг оторвешься, это понимают все. Но настоящий мужчина не смеет стоять под градом насмешек, не бросив вызов обидчикам! И если потом ему не пришлось вынести худшего, но уже от своих, то лишь по одной причине: на тропе, выпавшей на долю детей Мамонта, дорог всякий человек, и любые свары и раздоры должны пресекаться изначально.

Каймо же, похоже, в случившемся винил кого угодно, только не себя. Вуул заметил однажды, в ответ на поджатые губы и очередное односложное «нет»: «На кого ты дуешься? Ты что, совершил великий подвиг, а кто-то украл у тебя славу?» Но в ответ последовало только презрительное молчание.

Но и это бы ничего – его дело. Другое не нравилось. Туйя. Конечно, она не жаловалась никому. Но не может быть у счастливой жены, наконец-то нашедшей своего любимого, своего долгожданного мужа, такого взгляда – отрешенного или опущенного долу, таких горьких складок у губ, такой неуверенной поступи… На тропе, в походе можно было бы думать – от усталости, от тягот, от тоски по своему жилью. Но здесь, на зимовке, Дрого убеждался все больше и больше: Туйя несчастна, и виной тому не она! Даже сейчас, почему Туйя надвинула свой капюшон чуть ли не на нос, так что и глаз не увидеть? От холода? Эх, Каймо, Каймо!..

И невольно приходили на память слова, что прошептал ему Айон, отец Туйи: «Приглядывай за моей дурой. Позаботься, если что». Только как это сделать? Даже вождь в семейные дела не вмешивается.

А вот и вход в его жилище. Откинув полог, Ойми первым шмыгнул внутрь:

– Мама! Мама! А мы с Дрого воду принесли!

– Вот хорошо, что дяде помог!

Полулежа, завернувшись в медвежью шкуру, Нага кормила Аймилу.

– Нага, ты как?

– Жарко. Наверное, хонка подкралась!

Голос хриплый, совсем не похожий на прежний, и глаза больные.

– Не бойся, нет. Колдун сказал: это лишь ветер. А хонку не пустим. Сейчас я согрею питье.

Нага улыбнулась и зашлась в кашле, отводя лицо от дочери.

Дрого откинул капюшон и потряс головой, отгоняя ненужные мысли. За дело!

Прежде всего он установил полные бурдюки в специально вырытые в полу ямы, обложенные шкурами и лапником, чтобы не дать воде затвердеть, плеснув предварительно в долбленую деревянную колоду, примерно на треть ее объема. Подошел к очагу. Огонь сердится, грозится уснуть. «Потерпи, сейчас покормлю, прежде только камни возьму!»

Дрого выкатил из огня несколько камней, с помощью палки и куска шкуры перебросил их, один за другим, в колоду с водой. Поднялся пар. Пока вода грелась, дядя и племянник вдвоем покормили очаг. Затем Дрого снова подошел к колоде. Вода поднялась почти до краев. Горячая. Он бросил туда травы, оставленные Колдуном, и зашептал заклинания. Деревянной миской зачерпнул варево, подал Ойми:

– Отнеси матери. Осторожно, не обожгись. Приподнявшись на локте, Нага стала пить глоток за глотком. Сытая Аймила уже спит у ее груди. Выполнив свой сыновний долг, Ойми спросил дядю:

– Что-нибудь еще нужно?

– Нет.

– Тогда я – на охоту. За… за бизонами!

И убежал, победно размахивая своим дротиком.

Все! Можно дать отдых и своей злополучной ноге. Дрого сел на свою лежанку. Очень хочется выйти вслед за Ойми. В лес бы сейчас! Очаг горит ровно: пищи ему надолго хватит. Нага, кажется, задремала… Нет! Нужно дождаться отца или Колдуна.

Отец с утра ушел с охотниками – не столько ради добычи, сколько на разведку. Как бы то ни было, а из этих мест они не тронутся до весны. Значит, нужно все изучить как можно лучше. Даром что пока ничего дурного даже не чувствовалось. Та «уютная балочка» ведь совсем неподалеку.

Часть охотников уже вернулась с добычей – их-то Дрого и встретил. Что ни говори, а дичь здесь водится в изобилии, голодать не придется. Неудивительно: они одни. Если люди и есть, то далеко. Иначе уже узнали бы друг о друге. Хорошо и то, что здесь так много северных оленей, едва ли не больше, чем лошадей. А их и взять легче, и мясо вкусное, и рога. Прекрасный материал, не хуже мамонтовой кости!

Надо чем-то заняться. Дрого достал снегоступы – широкие деревяшки, обтянутые кусками оленьей шкуры. Он сам мастерил их в эти долгие дни, когда и ходить-то еще толком не мог, – выползал время от времени с помощью отца или кого-нибудь из друзей. Чаще всего Вуула. Сейчас они почти готовы, только ремешки нужно подогнать. Но это потом, когда его нога заживет окончательно и Дрого сможет наконец-то обновить свое изделие… Вздохнув, охотник огладил ладонью основу снегоступов, представляя, как ладно заскользит эта короткая шерсть по насту, как хорошо будет держать его и на самом глубоком и мягком снегу… Скорей бы!

У входа послышались голоса. Отец вернулся, с ним – Колдун. Заплакала Аймила, и ее мать, мгновенно очнувшись от забытья, принялась что-то напевать, приговаривать, баюкать.

– Ого! – воскликнул Арго, заметив бурдюки со свежей водой. – Это кто же постарался?

Дрого уже выходил из жилища, даже по тропе, ведущей из стойбища, прогуливался, но к самому ручью еще не спускался ни разу.

– Я, – улыбнулся он.

– Смотри. – Отец с сомнением покачал головой.

Колдун уже скинул плащ и грел над очагом руки. Вначале подошел к Наге.

– Все хорошо, – сказал наконец, – жар не от хонки ; нанесен простым ветром. Скоро будешь здорова. Спи больше, пей горячий отвар. Сегодня-то пила?

– Да. Дрого приготовил.

– Ну и спи себе. Не хонка это, не бойся.

Настала очередь Дрого. Колдун внимательно осмотрел, огладил уже затянувшуюся рану на бедре, скороговоркой бормоча заклинания, переменил приложенные к ране листья, затем поправил кожаные ремни на щиколотке.

– Подживает. Все как надо. Может, оно и неплохо, что ты прогулялся до ручья, только теперь до завтра – никуда! Поешь и ложись. Самое лучшее – спи. А то смотри: и снегоступы обновить не придется!

С Колдуном распрощались церемониально, по всем правилам.

Дрого и в самом деле задремал. Полуявь, полусон. Тепло телу под медвежьей шкурой; хорошо ноге: не болит, даже не ноет. Отдыхает. Глаза закрыты, но и веки, и щеки чувствуют игру огня в очаге. Здесь покойно. Но издалека, из прошлого наплывает иное: свист ветра, волны, захлестывающие через край… Крики и ледяная вода, тянущая за одежду вниз, вглубь (а может, и не вода это вовсе, а руки водяных?)… И крики, и отчаянная борьба, не только за себя самого… Третья переправа. Роковая.

К этой Большой воде они подошли, когда поздняя промозглая осень уже готовилась перейти в настоящую зиму. Дул пронизывающий ветер, дождь вперемешку со снегом хлестал в лицо. Лезть в воду не хотелось никому – ни на бревнах, ни на лодках, выдержавших уже две переправы и невесть сколько переходов. О зимовке думать пора. А это значит, лучше двинуться дальше вдоль берега, вниз по течению, хотя и ведет оно не на север – на восток. Именно так легче всего найти подходящее место: защищенный от ветра мыс, впадающий в Большую воду ручей. Так, может, лучше искать удобное место здесь, на этом берегу?

Вечером охотники долго говорили. У всех тайная надежда была обойтись в этот раз без переправы. Ведь оторвались от нежити, чего же еще? Но Колдун настоял на своем. И вождь его поддержал: «В последний раз. Все равно вода скоро затвердеет. Переправимся – и по другому берегу. Он высокий, значит, и места для стоянок удобнее. Где-нибудь там и встанем на зимовку». Повздыхали, пожалели (про себя), но решили: «Колдуну и вождю виднее».

Тяжко далась эта переправа. Мокрый снег беспрерывно ложился на серую, враждебную воду, чтобы тут же исчезнуть, хотя оба черных осклизлых берега постепенно покрывались тонким белым налетом. Утро – словно сумерки: и так все застилает небесная морось, а тут еще режущий встречный ветер мешал грести, залеплял глаза. Может, потому и не заметил он эту проклятую корягу.

Дрого пловец, и ему пришлось не один раз переправляться на легком челноке детей Серой Совы, туда и обратно. И не ему одному: за один раз всю общину на другой берег не переправить даже в самую хорошую погоду. В такой день – тем более. Вождь до конца оставался на правом берегу – следил за переправой. Айя конечно же была рядом с мужем.

Дрого надеялся, это будет последняя ходка! Плоты оставили на другом берегу; за семьей вождя поплыли на челнах он и Морт. Так было и прежде: в челн Дрого садились Айя и Нага с Аймилой, к Морту – Арго с внуком Ойми. Но в этот раз вождь с сомнением покачал головой:

– Отдохните, руки хоть разотрите. Устали?

Что правда, то правда. Грести приходится зажатыми в кулаках лошадиными лопатками. И в хорошую-то погоду кисти устают, а сейчас они от ледяной воды и совсем окоченели. Морт и Дрого без возражений наскребли сколько могли снега (пополам с грязью) и принялись усиленно, докрасна растирать свои руки. Вождь в сомнении смотрел на реку. Другой берег, люди почти терялись в густой пелене.

– Сегодня так поступим. Нага и дети садятся к Дрого, а ты, Морт, только нашу поклажу переправишь. Мы с Айей здесь останемся. Тебе возвращаться больше не нужно: Дрого второй челн к своему привяжет и за нами один вернется. Заберет мать, а я как-нибудь и сам выгребу.

А вот и действительно последняя переправа! Эта мысль придавала силы, которых, казалось, уже и нет вовсе. Мать за спиной, он ее не видит, но чувствует: сжата, напряжена! Отцовский челн неподалеку: Арго гребет сильно, уверенно. Он давно мог бы быть на другом берегу, но сдерживает себя, старается не вырываться вперед…

Дрого не понял даже, как все это произошло. Вдруг онемела левая рука, и лошадиная лопатка выскользнула, ушла вниз, и челн развернуло, понесло вниз по течению! Он старался изо всех сил; ведь берег вот он, кажется, совсем рядом, течение вынесет челн на отмель, а он поможет! И уже бегут и кричат люди…

Быть может, так оно и было бы, будь это на их Большой воде, где все так знакомо, но тут… Краем глаза сквозь серую пелену дождя Дрого увидел вспененный гребень воды, услышал рокот…

Перекат!

Дрого знает, что это такое: и лучшему пловцу не пришло бы в голову связываться с перекатом – на бревне ли, в челне или вплавь! Начав переправу, они не заметили, не услышали из-за дождя, что опасность совсем близка!..

Дрого греб изо всех сил – лопаткой и голой рукой; ему удалось развернуть челн носом к берегу, такому близкому… Но рокот переката еще ближе, он бьет в самые уши…

Удар!

Челн перевернуло, закрутило, его самого бьет по камням, но он выберется, он пловец…

«Мать не умеет плавать!»

Дрого не знал до сих пор, как долго длилась эта схватка с водяными, уже почуявшими желанную добычу, уже ликовавшими. Да, конечно, он – пловец, но все его силы уходили на одно: не дать утонуть матери! Водяные их возьмут только вместе! Так бы оно и было, окажись берег хотя бы чуть дальше, а перекат – ниже по течению: их бы просто не успели спасти! В то страшное утро они спаслись лишь потому, что берег был совсем рядом. И отец. Его челн был к берегу ближе, он сразу копьем дно нащупал, понял: стоять может, – и в воду! Первым добежал, первым копье утопающим протянул, а потом и руку… Так и выкарабкались!

Только не хотели водяные свою добычу упускать! Дрого уже по дну шел, когда его левая нога завязла в чем-то, запуталась, и так стопу вывернуло, что он вновь с головой в воде очутился. Но тут уже не только отец – другие бросились на помощь…

На тропу встали не сразу. Костер разожгли, просушиться да согреться хотели. Только разве в такую погоду без кровли это сделаешь? Дрого ногу свою осмотрел. Стопа ноет, да вдобавок бедро распорото, кровь хлещет – то ли на камень, то ли на корягу напоролся да в горячке только сейчас и заметил. Что ж, к ране листья приложил, перевязал заячьей шкуркой и снова штаны натянул. А стопа, думал, в походе промнется. Думал, вывих. Оказалось – хуже…

Сквозь дрему доносится отцовский голос. Вернулся, с матерью о чем-то разговаривает… (С МАТЕРЬЮ?!) Нет, конечно с Нагой. Это сон все путает, все смешивает…

Они шли вдоль берега, то удаляясь, то вновь приближаясь к нему. Хромота? Она пройдет; еще один-другой переход – и нога разойдется, разработается. Но получилось иначе: чем дальше, тем труднее и труднее идти, и вот уже в левой руке волокуша (тянут вдвоем с Нагой), а правая опирается на копье, как на посох… И то сзади, то рядом все чаще и чаще сухой отрывистый кашель. Айя. Мать.

Сколько дней длился этот путь – три, четыре? Больше? Не вспомнить; уже тогда, под конец все мешаться стало. Держался как мог. Попытался широким ремнем щиколотку стянуть. Вроде бы помогло, да ненадолго, потом словно хуже сделалось… Он, Дрого, скрывал, что слабеет, что хотя и чаще привалы, а для него словно не чаще, а реже. Оттого и потащился тогда вслед за Донго, посмотреть, что они там нашли, в «уютной балочке»? Да только как скроешь, если все сильнее хромаешь, все больше отстаешь. Не он один. Мать кашляет все чаще, все мучительнее. И отец чем дальше, тем мрачнее, тем озабоченнее…

Какой это был день? Вскоре после той страшной находки. Дрого двигался, не замечая ничего вокруг, почти бессознательно, весь сосредоточенный лишь на одном: «Шаг. Еще шаг… Не больно, забудь!.. Еще шаг…» Привычно вспыхивает боль в левой ноге, когда на нее ступаешь, привычно кружится голова, привычная тяжесть и шорох волокуши, привычный кашель… вдруг он усилился, стал захлебывающимся, лающим… Движение сбилось, скомкалось… Крики… Женщины сгрудились вокруг упавшей…

Поняв, КТО упал, Дрого бросился туда, и его многострадальная нога подвернулась вновь, на этот раз с такой болью, что он рухнул, как от смертельного удара, во весь рост, мгновенно потеряв сознание.

Очнулся на мягкой медвежьей шкуре. Рядом отец и Колдун.

– Что, привал?

– Да. Покажи-ка свою ногу старому.

До сих пор Дрого к Колдуну не обращался, сам возился со своей ногой. Право охотника – самому решать, что делать со своими болячками.

– Зачем? Я могу идти дальше.

– Может быть. Но сейчас решать мне. Показывай.

Колдун, неодобрительно покачивая головой, трогал кожу около раны, почти не касаясь, изучал стопу. От его ладоней исходило приятное покалывающее тепло.

– Что с матерью? – спросил Дрого.

– Плохо. Горит.

– Так пусть…

– Уже. Лежи и молчи.

На этом их путь, в сущности, и закончился. Колдун сказал коротко:

– Пойдешь дальше – жди в гости черную хонку. Она уже на твою ногу облизывается, – а потом долго о чем-то с отцом говорил.

Потом вождь всем сказал:

– Встаем на зимовку. Здесь – привал, пока мужчины получше место найдут. А там…

Дрого до конца не дослушал, снова впал в забытье.

Так вот и получилось, что и не помнит толком, как очутился на зимнем стойбище, в новом жилище, которое и построили-то без него! Со стопой худо оказалось: перелом. И жилы разорваны. И на бедре вокруг раны краснота пошла: черная хонка подбирается… А на женской лежанке, по другую сторону очага, – Айя. Мать. Водяные свою хонку на нее напустили…

Колдун рану лечил травами, а к стопе деревяшки приладил и ловко закрепил. Двигаться запретил, да Дрого и не мог: первые дни (интересно, сколько их было?) между Мирами находился – и здесь, и не здесь. Все смутно – только в дреме, на грани сна что-то вспоминается…

Кажется, Колдун пытался дать им и сильное лечение, через духов, да не вышло. Помнит: и напев обрывался, угасая тут же, на месте, не отворяя вход в иное, и звуки флейты тускнели, и рокот барабана не уводил в глубину – просто стук, и ничего больше… После сквозь забытье, выплывая оттуда и вновь погружаясь, он слышал, как Колдун говорит отцу: «Не могу… Духи оставили… закрыто… не одолеть… травная сила… простой наговор… главное – сами…»

«Главное – сами!» Что ж, он, Дрого, выплыл, выкарабкался, как тогда из ледяной воды. Но на этот раз – один.

Дрого раскрыл глаза. Ночь, все спят, а у него и сна нет: выспался за все эти дни. И вновь вместе с печалью приходит мучительный вопрос: почему, ну почему так все случилось?!

…Как ненавидел он теперь эту нежить, кем или чем бы она ни была! Во много раз сильнее даже, чем тогда, после той злополучной ночи наведенного сна, после гибели брата! В тот день, когда все уже закончилось, Йома похоронили и общинники поспешно сворачивали лагерь, чтобы уйти засветло как можно дальше, Дрого не выдержал, прямо спросил Колдуна: почему-де они бегут? Неужели на эту тварь нет управы? Ведь днем она вроде как бессильна! Вот бы и выследить ее! Но Колдун только головой покачал. «Дрого, – ответил он, и Дрого запомнил эту речь слово в слово. – Я знаю: ты хочешь отомстить. Не ты один этого хочешь. Я знаю: охотники храбры. Но здесь одной храбрости мало. Да и храбрость нужна… – он задумался, – не такая, как на охоте или в бою. Трудно объяснить… Знаю я и то, что сыновья Мамонта – хорошие следопыты. Но поверь: и самый лучший из вас нежить не выследит. Она… она меняет личину! Где искать ее? В каком обличье? Колдуну ведомо лишь одно: НЕЖИТЬ НАБИРАЕТСЯ СИЛЫ ОТ ЗЛА И ТЬМЫ, ОТ ЧУЖОЙ КРОВИ И БОЛИ. Вот и пойди поищи! Нет. Попытаемся уйти, оторваться от Врага, а там – будет видно!»

Да, похоже, они и в самом деле от Врага оторвались. Но цена, которую пришлось за это заплатить, слишком велика. Во всяком случае для него, для Дрого. Сейчас он почти жалел о том, что это удалось… Да что там «почти» – ЖАЛЕЛ!! Неужели он никогда не встретит теперь эту тварь лицом к лицу, не всадит ей в брюхо тяжелое бивневое копье, да так, чтобы…

Ну вот! Едва зуб не хрустнул! Прекрати все это и постарайся заснуть! Дрого давно понял: стоит ему только отдаться во власть мыслям об этой… нежити – и подступает откуда-то снизу тяжелый липкий ком, к сердцу, к горлу… выше. И мелкая дрожь пробирает тело, и плывет голова, и хочется убивать… Или хотя бы завыть и бить, бить кулаками по земле, по стволу сосны, по чему угодно… НЕЛЬЗЯ! Это не сила, это – слабость и радость Врагу.

Дрого ошибался. Не один он – все ошибались. Никто из детей Мамонта, даже Колдун, не знал о том, что произошло в те дни, когда люди готовили свое зимовье.

Волчья семья облюбовала себе заброшенную барсучью нору, вырытую у корней старой, вывороченной ураганом ели, неподалеку от небольшого лесного озерка, мелкого, заросшего камышом. Волк и волчица долго обустраивали свое жилье, расширяли вход, нарыв близ него кучу желтого песка. Волк, сильный, широкогрудый, легко работал мускулистыми задними лапами, потом его сменяла подруга. На дно притащили куски мягкого мха. Можно ждать приплод!

Волчица родила шестерых. Она долго облизывала слепых дрожащих детенышей. Вся забота о пропитании большого семейства легла на отца. Он выходил на охоту не только ночью, но и днем: выслеживал длинноухих, подстерегал жеребят и оленей, не брезговал и мелкой добычей – семью надо кормить!

Волчата подрастали. Этот помет был необычным: пятеро самцов – все как один в отца! Такие же сильные будут… А шестая – самочка, отличавшаяся странным, бурым окрасом. «В кого бы она такая? – думала мать. – Мы оба серые, и родители мои были серыми; помню…» Но она любила свою странную дочурку не меньше сыновей. Отец тоже.

Ничто не предвещало беды в ту страшную ночь. Волчата, уже подросшие, пригрелись под маминым теплым боком и сладко спали. Спала и она, но чутким, тревожным сном.

Ее пробудил ни на что не похожий запах, просачивающийся снаружи. Не зверь, не птица, не двуногий… это было не похоже ни на что, но таило в себе угрозу. Смертельную угрозу! Столь же странными были шаги, приближающиеся к их жилищу. Коротко взвыв, волк-отец ринулся наружу, чтобы встретить неведомого врага.

Волчица услышала, как боевой клич сменился тоскливым воем, исполненным неимоверного ужаса! Она не могла поверить, что это голос ее бесстрашного мужа… Но нет, ее Серый не изменил себе! Какой бы ни была опасность, он не отступил! Вой сменился злобным рычанием, послышался шум схватки… короткой схватки!

Она поняла, что Серый погиб, защищая семью. Но кто бы он ни был, их нежданный враг, он узнает, как иметь дело с разъяренной матерью-волчицей в ее собственной норе… даже если ее сердце леденеет от страха, ползущего в нору вместе с запахом! Кажется, она завыла, в тоске и отчаянии, и тонким жалобным подвыванием ответили матери ее крохотные сыновья.

То, что появилось у входа… Это было похоже на двуногого, но она знала : это НЕ двуногий! Это – сама смерть! Но она не отдаст своих малышей даже… даже этой твари! Мать-волчица, собрав все свои силы, рванулась к горлу Врага.

Ей переломили хребет прежде, чем лязгнули зубы. Полумертвая, бессильная шевельнуть и когтем, она смотрела, как Он хватает одного за другим ее серых малышей и не спеша, с наслаждением откусывает голову, чтобы швырнуть обезглавленный трупик на ее неподвижное тело! Затем настал черед и самой волчицы…

Изголодавшись за время долгого пути, Он наслаждался теперь не столько живой кровью, сколько гаввагом. Жаль, что это не люди – волки. Все равно нора надолго пропиталась болью, ужасом и бессильной яростью; это самое подходящее для Него дневное лежбище… А до людей дело дойдет!