Глава 12

ДНЕВНАЯ НОЧЬ

Лето уже шло под уклон, уже поблескивали сквозь темно-зеленую листву и красные сполохи. Нет, еще не осень, совсем не осень – только первые ее предвестия. Жизнь людей идет своим чередом: нежить нежитью, но, как и прежде, нужно добывать пищу, шить одежду, следить за детьми (теперь – особенно!). И мужчины по-прежнему уходили на охоту, порой надолго; и женщины с детьми и подростками, как и прежде, неутомимо собирали разнообразные дары, которыми было столь обильно это щедрое лето.

Щедрое лето… Да, оно оставалось все тем же, но люди заметно изменились. Стали угрюмыми, нервными. Казалось, уже и хорошая добыча не радует, и сытость – не впрок… Советы колдуна-Куницы соблюдались неукоснительно во всех общинах. Смертей больше не было – пока! А вот появлялась ли в эти дни нежить или нет, и если появлялась, то где именно и в каком обличье, – ответить на эти вопросы, пожалуй, затруднился бы и самый мудрый колдун. Дело в том, что если верить слухам, то пришлось бы признать: нечто появляется постоянно, чуть ли не каждую ночь, причем одновременно перед разными людьми и даже в разных стойбищах. И говорилось разное. Кто слышал голос или голоса, кто видел все того же Крылана, к одному являлась огромная выдра – в человеческий рост! – причем на задних лапах, к другому – медведь, только маленький и с человеческой головой… Все это передавалось шепотом друг другу, обрастало подробностями… Не было возможности определить, что здесь было от яви, что от сновидений, что – от отягченного страхом воображения. Люди всегда любили поговорить о Скрытом Мире, но сейчас в разговорах этих чувствовался неподдельный страх, и говорили по-иному: тайно, шепотом. Все понимали: когда опасность близка, лучше о ней молчать, чтобы не подманивать лишний раз, не накликать беду. Понимали – и все же не могли удержаться… Странно человек устроен: порой будто нарочно себе во вред делает!..

Но гораздо чаще общинники обсуждали другое: кто виноват? Кто призвал нежить – вольно или невольно? Говорили об этом все – но не со всеми, а только с самыми близкими, самыми доверенными… Холодок отчуждения, подозрительности полз даже между своими, членами одной общины. Что уж говорить о чужих! Их-то и подозревали в первую очередь, особенно дальних. Чаще всего шептались об этих непонятных детях Куницы – нимало не заботясь о том, что предостережения были разосланы от имени Куницы-колдуна! – и об общине детей Мамонта, в которой был нарушен Закон крови. И все чаще и чаще в таких разговорах всплывала фигура старого Колдуна, ученика великого Хорру… (Да-да, того самого, при котором ужас не прекращался… А его ученик… Он ведь тоже… Старики рассказывали…)

Даже саму общину детей Мамонта не миновали эти разговоры. На то он и Колдун, чтобы Закон не был нарушен, чтобы гнев предков не пал на Род, – так почему не предотвратил? Почему не дал лучшему охотнику снадобья? Вождю почему не сказал? А его болтовня на Суде о каком-то тайном и могучем Враге, якобы околдовавшем Мала… Уж не сам ли он?.. Ведь, кажется, старики говорили: давным-давно, когда ученик великого Хорру был еще юн, произошло что-то ужасное… Но сейчас спросить не у кого: Тор отмалчивается, сам Колдун не скажет, а остальные… Говорят, даже вождь Арго был тогда еще ползунчиком…

Больше всех старалась старая Йага – горе и злосчастье обеих общин-соседей. Она – из дочерей Мамонта, но живет в стойбище Серых Сов, в жилище покойного мужа (люди говорили: он не от хонки умер – от языка своей хозяйки!). Теперь успешно отравляет жизнь своему младшему сыну, еще не женатому, а заодно и дочери, имевшей несчастье влюбиться в охотника не из дальней, а из соседней общины детей Мамонта. Остальные дети давным-давно сбежали в дальние общины, подальше от «любимой мамочки». Даже старший ее сын с разрешения вождя ушел жить в дальнее стойбище – то самое, где впервые объявилась нежить. Йага, высохшая как сосновая щепка, неутомимо сновала между двумя общинами, и поучала, поучала, поучала. Она знала все. Дай волю – она и вождя Арго, и старого Колдуна научила бы, как правильно вести дела общины и рода… За ней хвостом тянулись свары, склоки, пересуды, явные и тайные слезы.

До сих пор охотники старались не обращать внимания на всем известную стерву. Пресекали всякие попытки вмешаться в мужские разговоры. Но теперь… Теперь порой невольно прислушивались к скрипучему полушепоту:

– Я давно говорила… Давно предупреждала… Старая Йага все видит, все помнит… Помнит, как все мы едва не погибли. А из-за кого? Говорили: еще тогда надо было убить! Были бы у нас действительно мужчины!.. Да мужчина-то едва появится – со свету сживут, как моего!.. Или как вашего … кто его извел, а? То-то!..

Да, после своей смерти затравленный муж Йаги стал в ее речах образцом всех добродетелей, которого погубила злая посторонняя сила. Какая? Кандидаты в тайные губители менялись с течением времени, и следует признать: выбор совершался бескорыстно, отнюдь не по принципу – кто больше навредил Йаге. Злодеем мог быть объявлен и человек, вовсе ей не знакомый, и двух слов с ней не сказавший. Так, еще год назад она многозначительно намекала на пожилого сына Куницы – отца того самого белокурого великана, который взял в жены дочь Мамонта, – и кого Йага в лицо-то не видела, слышала лишь имя… Ну а сейчас настал черед старого Колдуна. Может быть, в другие времена она бы и не решилась на такую небезопасную болтовню, но сейчас обостренное чутье старой склочницы безошибочно подсказывало: самое время! И она не ошиблась: в эти трудные дни колдунам не до сплетен, а народу нужен виновный, и виновный не простой!

Колдун-Куница навестил общину Гарта на другой день после похорон Лайми и долго говорил с вождем. А еще через день разговор этот возымел последствия.

Дочери Серой Совы, расположившись около общих очагов, занимались приготовлением краски. Не сухой крови Рода, нет, – обыкновенной красной краски для домашних нужд. Как и сухую кровь, ее делают из накаленных в огне и расколотых тяжелых камней, их потом разбивают, и внутреннюю часть, приобретшую при обжиге красный цвет, растирают в порошок на песчаниковых терках. Но сухая кровь Рода может быть приготовлена только колдуном или вождем – под специальные заклинания. Только она, имеющая магическую силу, используется при различных церемониях и обрядах. Обладать ею могут (и должны) только взрослые охотники. А обычную краску – для одежды, для тела, для деревянной посуды, для костяных орудий и простых украшений (но не оберегов!) – может приготовить любая женщина. Для этого магия не нужна, заклинания не требуются – только тяжелые камни, огонь и терка.

Пока женщины, перешучиваясь и болтая о своих делах, растирали краску, стороной, к тропе, уводящей из стойбища, прошла Нава. Работницы подняли головы. Как обычно, начала рябая Ата:

– Эй, Нава! К своему жениху небось торопишься, к лучшему охотнику? Что-то долго он новое жилище строит…

Бац! От страшной затрещины Ата кубарем покатилась под ноги своих подруг, издавших испуганный крик. Над ней стоял вождь Гарт. Совсем не тот Гарт – спокойный, уравновешенный, – к которому все они давным-давно привыкли. Конечно, и он бывал рассерженным, но в таком гневе вождя, пожалуй, видели впервые! Сжатые кулаки, оскаленные зубы, сузившиеся, яростные глаза…

Вождь не заорал – заговорил, медленно, внятно, слово за словом, так, что слова эти падали, словно тяжелые камни.

– Если еще… ты… или кто-то другой… осмелится помянуть вслух… лишенного имени и казненного… Будешь немедленно отправлена к предкам раньше срока! Болтливой дуре, призывающей беду на весь Род, нечего делать здесь, в Среднем Мире! Пусть попросит у предков, чтобы те добавили ей ума, и потом возвращается!

Перед тем как удалиться, Гарт медленно и внимательно вгляделся в каждое из женских лиц, оцепеневших от испуга. Кажется, дошло до всех!

Действительно, урок даром не прошел. Наву невзлюбили еще больше; можно сказать, возненавидели, но насмешничать перестали. Впрочем, очень скоро лишенный имени и в самом деле был забыт; сплетни возобновились, но совсем по иному поводу: родители Навы получили Начальный дар… от молодого колдуна-Куницы!

Нава уже поняла: то, чему обучал ее молодой колдун, действительно ее дело. Уроки усваивались легко; Куница диву давался:

– Ты еще сильнее, чем я думал! У Серых Сов наконец-то появится настоящая колдунья! Помяни мое слово: ты превзойдешь и меня, и Колдуна детей Мамонта!.. А вашего Узуна, – Куница усмехнулся, – его любимые духи давным-давно ждут не дождутся!

Но Нава печально покачала головой:

– Знаешь… Мне его жаль! Сейчас я вижу лучше… По-другому вижу. И мне его жаль – глупого, запуганного… Ничего-то он не умеет, ничего не знает. Только боится. Не нужно сейчас рассказывать Гарту обо мне! Если вождь узнает, что я – колдунья… будущая колдунья, Узуна сразу возьмут духи. А мне его жаль.

Куница пожал плечами:

– Ваш Узун во всем виноват сам. Он что, не понимал, что не за свое дело берется? Да я бы скорее взялся, – Куница поднял указательный палец, на котором деловито копошился черный муравей, – вот этого мураша в мамонта превратить, чем научить Узуна хоть чему-то! И разве он не знал, чем это кончится?.. Нава вздохнула:

– Ты прав. Но все же…

Они сидели рядом, на старом, замшелом, вросшем в землю стволе огромной ели. После недавних дождей пахло грибами. Молодой колдун задумчиво вертел пальцами сосновую веточку.

– Нава, я понимаю. Но – надо решиться. Ты знаешь обычаи: я не могу стать твоим настоящим наставником без согласия вождя, без даров. И потом… Если даже о наших встречах пока молчат, все равно скоро узнают, и начнется… Нам все равно придется поговорить с вождем, чем раньше, тем лучше.

Нава вздохнула еще тяжелее:

– Неужели ничего нельзя сделать?

Куница не отвечал. Он пристально, со всех сторон разглядывал свою веточку; поднес ее к губам, пожевал…

– Разве что… – Казалось, он не может решиться продолжить. – Ты знаешь: колдуны могут жениться. Правда, я об этом не думал… До того, пока тебя не узнал. Я понимаю, Нава, тебе не до этого… После всего, что случилось. Но… Может быть, теперь, когда в тебе открылся Дар, колдун подойдет тебе в мужья лучше, чем охотник. А для меня, – он усмехнулся, – для меня дело простое: или ты, или никто!

Помолчав, Куница добавил:

– Не отвечай сейчас. Подумай. Но если ты согласишься, мы сможем хранить твою тайну подольше. Дела жениха и невесты других не касаются… А дар за наставничество может быть принят и после. И еще одно, – колдун улыбнулся, – став моей женой, ты сможешь узнать мое имя. Такие колдуны, как я, могут открыть свое имя только жене или лучшему ученику.

Говорят, девушки знают заранее, когда им хотят сделать предложение. Наверное, так оно и есть. Но правил без исключений не бывает, и для Навы, невзирая на ее раскрывающиеся способности к истинному видению, несмотря на частые встречи с Куницей, сказанное прозвучало полной неожиданностью… Радостной неожиданностью: она уже стала привыкать понемногу к мысли, что ей нужно забыть о семье, что она – брошенная, отверженная, никому не нужная… И вот сейчас Нава смотрела в узкое, умное, подвижное лицо своего наставника и чувствовала: под его внешним спокойствием, за разумными словами скрывается огромное внутреннее напряжение. Он волнуется! Он боится отказа!

Нава улыбнулась. (Могучий колдун, повелитель духов, летающий в запредельные. Миры, общающийся с предками, чтец чужих мыслей… Тебе ведомы многие тайны, а такая простая, как девичье сердце, от тебя скрыта! Ты не понял, что именно сейчас довершил свое целение. Может быть, твоя ученица и станет великой колдуньей, как знать, да только большую радость, чем эта, нечаянная, она едва ли испытает!..) Решительно освободив из пальцев Куницы многострадальную сосновую веточку, девушка легонько хлопнула ею по его длинному носу, провела по щеке…

– Пусть могучий колдун-Куница несет свой Начальный дар. А Нава подготовит родителей. Они будут рады!

Старый Колдун детей Мамонта по-прежнему искал и не находил ответов на свои вопросы. Куница навестил его жилище сразу же после Гарта, и они долго беседовали. Очень долго, гостю даже пришлось заночевать, иначе он не успел бы добраться до своего стойбища до заката. Несмотря на молодость, он знал о нежити больше, чем старый Колдун, но лишь понаслышке, от своего наставника. Она особенно опасна тем, что не просто убивает – плодит себе подобных: жертва нежити сама становится нежитью. Откуда она проникает в их Мир? Куница знал одно: это связано с силами, находящимися вне их разумения, вне пределов досягаемости даже самого могучего колдуна. Силами, для которых есть только смутные наименования:«Враг», «Тьма»… Вообще-то, их Миры – и видимый, и невидимые – от этих страшных сил закрыты. Но они сюда рвутся, и люди порой сами привлекают их…

– Должно быть, моему старшему собрату, ученику великого Хорру, известно об этом больше, чем мне, – говорил Куница, испытующе вглядываясь в морщинистое, сухое лицо Колдуна детей Мамонта.

Знал молодой колдун и то, что нежить может быть вновь изгнана из этого Мира, побеждена и даже «уничтожена», хотя, разумеется, над той ее частью, что приходит извне и порождает нежить из живого, человек не властен. Но, во всяком случае, люди могут избавиться от вредоносного порождения Тьмы. Как? Здесь его знания были слабее. Но для старого Колдуна почти все они были внове.

Куница рассказывал в основном о средствах защиты: чеснок, белый цвет, появляющийся сейчас на колючем кустарнике, специальный оберег («Такой, как у моего старшего собрата», – заметил он), Огненный круг, Знак и Слово. Были и другие способы. Он надеялся, хотя и не был уверен, что при хорошей защите нежить, лишенная пищи («Как и живое, она не может существовать в этом Мире без пищи. Но ее еда – наша кровь, наша злоба и страх»), в конце концов или распадется («погибнет»), или удалится в иные края, или надолго затаится. Кое-что о защите было известно и старому Колдуну.

Об активных способах борьбы Куница знал очень мало. Многое в его словах казалось странным. Почему, например, против нежити бессильны даже духи-покровители, даже обращение к предкам почти бесполезно, – и все же человек может в одиночку победить нежить? Сам Куница не мог этого объяснить толком.

– В каждом человеке есть что-то большее, чем могущество самого сильного из известных тебе духов. Бот на это и нужно опереться! И потом… человеку тоже могут оказать помощь извне, но не оттуда, не из Тьмы… Не спрашивай, я и сам почти ничего не понимаю. Говорю то, что запомнил от своего наставника.

Что ж, наставника молодого Куницы Колдун детей Мамонта немного знал. Совсем немного, но достаточно для того, чтобы понимать: из его наставлений нельзя пропускать ни слова, даже если их смысл ускользает, кажется невнятным.

Да, нежить можно одолеть, но сделать это чрезвычайно трудно. За свою мнимую жизнь она цепляется с упорством и живому не ведомым. Днем нежить бессильна, но скрывается она так, что обнаружить ее практически невозможно, тем более что она способна менять свое обличье. Ночь – ее время; от заката до восхода солнца нежить в полном своем могуществе; в это время ее сила несопоставима с человеческой. Но и тогда она не выступит против многих, знающих, с кем имеют дело. Уйдет, скроется. Со своей жертвой встречается только один на один. И тогда… Нежить сильна не только физически. Порождение Тьмы, она способна обезоружить даже опытного, подготовленного бойца еще до того как сожмет его в своих когтях, как вонзит зубы в его горло. Потому-то и существуют правила: не призывай нежить, не смотри в глаза нежити, не отвечай нежити. Об этих правилах знают все. А вот помогли ли они хоть одному из тех, кто действительно с ней столкнулся? Как знать, – жертвы не расскажут…

В конце разговора оба колдуна согласились: к встрече нужно быть готовым, но искать врага бесполезно – зряшная трата времени и сил. Если бы они хотя бы знали, как именно нежить прорвется в их Мир!.. Согласились и в том, что сейчас ее появление связано с нарушением Закона крови и со всем тем, что случилось потом. Куница повторил свое прежнее предостережение:

– Пусть мой старший собрат смотрит в три глаза – за всем, что происходит! Его младший собрат-Куница думает: главная опасность угрожает Роду детей Мамонта!

Он мог бы и не предупреждать: старый Колдун уже и сам не сомневался в этом и делал все, что мог.

После той долгой беседы проходили дни и дни. Вновь стала просыпаться Одноглазая, вот уже и глаз ее полностью раскрыт, а Колдун по-прежнему не мог узнать ничего определенного ни о самой нежити, ни о грядущей судьбе своего Рода. Странная искрящаяся завеса, мешавшая его уходу в Скрытые Миры, его общению с духами, отступила, порой почти не давала о себе знать. Но все равно духи молчали; даже самые послушные из них выходили из повиновения, едва лишь Колдун пытался спросить о Враге и его порождении. Угрозы были смутные, но устрашающие: грядущие бедствия – не от них и не от предков. Эти бедствия неотвратимы – ни умилостивить, ни отвести их нельзя! И хуже всего то, что Колдун не мог разобрать, какова будет эта Кара? Хонка? Нет, не хонка, не пожар, не сильные чужаки, не лашии … Что-то совсем, совсем иное. Неведомое.

Он последовал совету духов и неоднократно обращал внутренний взгляд как можно дальше на юг своего, Среднего Мира. Обычно такие видения намного понятнее тех, что выносят колдуны из своих полетов в иные, Скрытые Миры. Но сейчас… Колдун сомневался даже: действительно ли его южные видения относятся к этому Миру? Или, быть может, уже начинается великое соединение Миров – Конец и Начало?!

Где-то неизмеримо далеко – очевидно, на самом краю Земли – были горы. Яростные горы: они извергали вверх пламя, и небо было черно, и летели в небо камни, а по склонам, как ручьи (что там «как ручьи» – как потоки Большой воды! ), лилось жидкое пламя. Колдун если и не слышал, то ощущал чудовищный рев и грохот; он понимал: если здесь когда-то и была жизнь, то теперь она невозможна, все живое сожжено дотла, погребено, развеяно…

Так что же, это их общая участь?!

Если так, то нет спасения! Но ведь предки сказали иное, сказали, что спасение возможно?..

Колдун отказывался что-либо понять, настолько его видения были чужды всему его опыту, всему, что он пережил сам или о чем хотя бы слышал.

Ни к чему не приводили и наблюдения за тем, что происходит вблизи. Загадочного Крылана (или нечто подобное ему) Колдун так и не увидел, хотя решался порой на большой риск: покидал ночами свое жилье и, опираясь на новый, обоюдоострый посох, вырезанный из дерева, которое не горит, и закаленный в пламени колдовского очага, под особые напевы, обходил им же самим наведенный огненный круг, вслушиваясь в ночные шорохи, вглядываясь в сплетение ветвей и теней, пронизанных сиянием Одноглазой, в ночное небо… Ничего! Только плач совы – тотемной птицы их соседей, только ночной ветер и хорошо знакомые духи тревожат черные тени, только мелькнет по вершинам белка, преследуемая куницей… Нежить к Колдуну не являлась.

Не помогали и разговоры общинников. Отчуждение росло с каждым днем; при появлении Колдуна люди замолкали, и его ночные прогулки только подбросили хвороста в огонь, только усугубили положение. Но даже если бы этого и не было, ничего бы не изменилось. В конце концов, Донго навещал Колдуна исправно и старательно передавал слухи о нежити … Получалось так, что если сам Колдун не видел ничего, то охотники, женщины и дети, напротив, «видели» слишком многое. Разбираться в этих слухах, выискивать в груде домыслов, страхов и фантазий крупицу правды, которой там, быть может, и вовсе нет, – занятие бесполезное…

– А ты сам, Донго, видел Крылана еще раз?

– Нет, мудрый наставник! Донго Крылана не видел.

– А что-нибудь другое? Странное, необычное?

– Нет, мудрый наставник! Разве что в сновидениях. Пересказывались сны, но и они не давали пути. Самое большее, что усматривал в них Колдун, – шутки духов, привлеченных людскими страхами… Как-то раз он не выдержал, сказал Донго: «Ты напрасно называешь меня наставником! Ты еще не ученик Колдуна, и я не знаю, станешь ли ты действительно моим учеником, Донго, молодой охотник!» Мальчик хороший, огорчать его не хотелось, но что делать, если Колдун начал сомневаться в своей собственной силе! И как можно что-то обещать, если сама судьба их Рода висит на волоске!

По мере того как распространялись слухи и росла неприязнь к нему, Колдун все чаще ловил внимательный взгляд вождя Арго. Конечно, разговор необходим. Но что он может сообщить вождю сейчас? Что нежить – не выследить? Что всему их Роду угрожает еще и другое неведомое, исходящее от каких-то огнедышащих гор на краю их Мира? Что дары бесполезны, что иные Миры могут закрыться, а духи – отвернуться от него в любой день?.. Колдун понимал: как ни тяжко, а говорить с вождем нужно даже об этом, даже если ничего другого он так и не узнает. И лучше, если разговор этот начнет сам Колдун: однажды он уже промолчал, выжидая, – и к чему это привело?

Понимал – и все же выжидал и теперь, все еще надеясь на что-то. Может быть, он получит от духов ответ? Или хотя бы знак? Или его молодой собрат-Куница добьется успеха?.. Больше всего Колдун жалел сейчас о той черепной чаше, обломки которой были им зарыты много лет назад, возле ручья. Да, сейчас могло помочь лишь одно: взгляд сквозь лунную воду. Но чаша Хорру невосстановима, а своей Колдун не приобрел. Своя черепная чаша могла появиться у него лишь в том случае, если бы тогда он до конца оставался со своим наставником…

Знак в конце концов был дан. В одну из ночей бодрствования Небесной Старухи ее сморил нежданный сон, недолгий, но глубокий. Так уже бывало, и не раз. Но в эту ночь общинники, собравшись в центре стойбища, смотрели, как на светлый зрак наплывает черная тень, с особенным страхом. Сияние гасло, медленно, но неотвратимо, тьма скрадывала окружающее, и люди невольно жались ближе друг к другу, к еще тлеющим общим очагам. Послышался плач (женский? детский?). И еще, и еще…

– Покормите очаги! – распорядился Арго. Взметнувшееся пламя осветило фигуры и угрюмые лица, отбросило к краям стойбища резкие тени… Круг света посреди сгущающегося мрака. Колдун был здесь же. На него старались не смотреть. Но было нетрудно понять смысл отдельных взглядов.

– Дрого! – неунывающий Вуул хлопнул по плечу своего товарища. – Тебе не кажется, что мы вновь превращаемся в ползунчиков? От стойбища – ни на шаг; на охоту пошел – и с неба глаз не сводишь, больше о солнце думаешь, чем о добыче! Не знаю, как тебе, а мне – надоело!

Дрого, закреплявший наконечник на древке дротика, крепко стянул и связал концы ремешка и только потом с любопытством посмотрел на Вуула:

– Я был там, на похоронах Лайми, моего племянника. Колдунам – верю. А ты?

– Да нет же! – Вуул, скрестив ноги, примостился на траве, рядом с Дрого. – Я не о том. Просто не могу больше. Засиделся. Вчера ночью от тени своей шарахнулся. Боюсь, скоро или я кого-нибудь из наших приму за… Не за него самого. Или, чего доброго, меня кто-нибудь спутает с другим.

– И что же предлагает храбрый Вуул?

– Поразмять ноги! Никто же не запрещал охотникам уходить, верно? Нельзя только ночью возвращаться. Вот я и предлагаю: соберемся впятером, ты еще своего брата Йома уговоришь, – и отправимся подальше отсюда, за бизоном. А? Со всеми предосторожностями, конечно; и с Колдуном посоветуемся.

Дрого задумался. Предложение было очень заманчивым; он и сам хотел бы хоть на несколько дней отвлечься от происходящего. А тут еще – бизоны, которых ему еще ни разу не приходилось видеть живыми, в стадах… Рассказывают, их стада еще больше, чем лошадиные.

– Уговорил. Сейчас закончу дротик, и пойдем к остальным.

– Давай помогу. Ты прикрепляй перо, а я обмазку приготовлю… Смолу вижу, а где воск?

И Вуул принялся смешивать в маленькой деревянной плошке сосновую смолу и воск – клеящую обмазку, которой наконечник закрепляется в древке.

Собрать удалось не всех, на кого рассчитывал Вуул. Каймо и Аун согласились с радостью; Донго проворчал: «С Колдуном поговорить нужно». А вот Йом, к великому огорчению Дрого, отказался наотрез.

– Не могу. Жена на сносях, боится всего. Одну не оставишь. Так что путь объясню – и доброй охоты!

Так-то оно так, и все же…

Не возражал и вождь, только усмехнулся:

– Сам бы пошел, да нельзя!

Айя только вздохнула, но промолчала.

А вот Колдун был явно не рад.

– Понимаю вас, да не ко времени затеяли. Глядите: Одноглазая почти заснула. Самое опасное время, а вы далеко! И погода…

Погода действительно переменилась с тех пор, как Небесная Старуха вновь стала готовиться ко сну. Жару сменила прохлада, а потом и настоящий холод, особенно по ночам, – хотя время для него вроде бы еще не наступило. Солнце поблекло, а потом и совсем укрылось за клочковатыми тучами, проливающимися уже совсем по-осеннему тягучими, надоедливыми дождями. И ветер. Здесь, в стойбище, защищенном лесистым склоном, он почти не ощущался, но стоило только выйти на открытое пространство, как он сразу давал о себе знать – резкий, пронизывающий, дующий не с северо-запада, как это бывает здесь чаще всего, а почему-то с юго-востока.

– Ну, погода… – усмехнулся Вуул.

– Да погода вам не помеха! – перебил его Колдун. – Что ж, идите. Только вначале слушайте и запоминайте…

Уже когда поутру пятеро молодых охотников, одетых не по-летнему тепло, встали на южную тропу, Колдун еще раз напутствовал их:

Помните! После заката друг от друга – ни на шаг! Даже по нужде одному не отходить! И чтобы костер не гас. А вернетесь в стойбище только вместе с солнцем! Что бы ни произошло, и думать не смейте о возвращении до света!

И долго еще смотрел им вслед седой старик, опираясь на свой новый обоюдоострый посох. (А может, и вправду хорошо, что они уходят! Ведь нет большой опасности, если только они не пренебрегут советами… Не пренебрегут, нет!.. Пусть проветрятся, пусть прогуляются. Донго – тем более…)

Вождь давно собирался поговорить с Колдуном. О многом. Нет, Арго нисколько не обольщался надеждами на то, что Колдун может сказать о нежити что-то новое и важное. Знал бы – сам бы подошел к вождю. А он – как будто нарочно старается избегать Арго. Почему? Ведь люди явно настроены против Колдуна. И рано или поздно они сами обратятся к вождю. И тогда Арго должен будет принять решение. Какое? Что он вообще знает о своем Колдуне? Действительно ли он никак не связан с тем, что случилось… и чему, по-видимому, еще предстоит случиться?

На следующий день после ухода молодых охотников Арго не выдержал. Дождался, когда Колдун появится в стойбище, подсел к нему и, не отрывая от него глаз, сказал:

– Старый! Колдун! Вождь Арго хочет задать тебе вопросы. Вождь Арго хочет говорить с тобой!

(Вот оно! То, чего давно ждал, от чего уклонялся…)

– Колдун детей Мамонта рад говорить со своим вождем! Но, боюсь, я не смогу поведать ничего нового. Такого, чего вождь не знает и сам. Защита действует; смертей нет ни у нас, ни у соседей. А сказать что-то иное… Я пытался узнать больше, но духи молчат.