Мстительное сердце

– Хватит за твою девушку, хозяин?

Стрич схватил монету дрожащей рукой. Испанское золото! Его так и подмывало попробовать деньгу на зуб, но он удержался и сказал:

– Вы очень щедры, благодарю вас.

– А за бренди? – Бородач допил свой напиток. – Этого достаточно и за девушку, и за бренди?

Стрич заколебался, думая, не запросить ли больше. Но суровый взгляд черных глаз остановил его, и он торопливо проговорил:

– О да, этого достаточно.

– И где же девушка, чьи прелести ты так восторженно воспеваешь?

Стрич вынул из кармана латунный ключ и протянул бородачу:

– Поднимитесь наверх по этой лестнице, первая дверь направо, сэр. Вот ключ.

Пират с подозрением уставился на него.

– Что же это за особа, если ее нужно держать под замком, как дикого зверя в клетке?

– Как я уже сказал, сэр, она с норовом. Но я уверен, что такой человек, как вы, легко с ней справится.

– Мне нравится, когда девочка с огоньком, и могу заметить, что мне не раз случалось управляться с норовистыми девицами.

Взяв ключ, бородач направился к лестнице.

Ханна, сидя в комнате Стрича, слышала шум, доносящийся снизу. Пожалуй, ей даже хотелось быть там, внизу, – она никогда не видела пиратов. Должно быть, это интересно – обслуживать пиратов. Но ведь Стрич сказал, что это опасные люди.

Заботливость Стрича казалась ей очень странной. Так не похоже на него – тревожится о ее благополучии.

В замке лязгнул ключ, и Ханна повернулась лицом к распахнувшейся двери.

В комнату вошел незнакомый высокий человек с черной бородой. При виде обнаженной девушки он остановился. Его черные глаза вспыхнули – он дерзко оглядел ее с головы до пят. Ханна почувствовала, что краснеет.

– Кто вы, сэр?

– Меня именуют Танцором, мадам. – Он изящно поклонился, на губах его появилась насмешливая улыбка.

– Но как вы достали ключ?

– Ваш хозяин отдал мне его за испанское золото. Он продал мне ваши милости на целый час.

– Господи, нет, нет! – Ханна закрыла лицо руками и повернулась к бородачу спиной.

Тут она услышала, как он ахнул.

– Боже правый, девушка, что с вашей спиной?

Ханна не отвечала.

– Это сделал ваш хозяин?

Ханна молча кивнула.

– Я сразу же понял, что он негодяй. Так и оказалось – невероятный негодяй!

Ханна услышала, что он подходит к ней, и напряглась, готовая броситься прочь.

– Не бойтесь, мадам. – В его низком голосе слышалось сочувствие, и он осторожно прикоснулся к ее плечу. – Я не причиню вам вреда. Не трону вас. Я был бы подлецом, если бы стал принуждать вас, когда вы в таком состоянии. Желаю вам доброй ночи, мадам.

С огромным облегчением Ханна слушала, как удаляются его шаги и закрывается дверь. Ей и в голову не пришло подивиться, почему какой-то пират отнесся к ней с подобным участием.

Мысли ее были заняты вероломным Стричем. Она считала, что достигла дна унижения и жестокости. И вот теперь оказывается, что это не все, что ее ждет нечто еще более страшное.

Теперь Стрич принялся торговать ею прямо за стойкой! Она стала таким же товаром, как… пиво и вино!

Пират, назвавшийся Танцором, задержался, выйдя в коридор. Он раздумывал, нужно ли запирать дверь или оставить ее открытой, чтобы девушка смогла убежать, если захочет.

Он был охвачен страшным гневом. Человек, который так жестоко обращается с женщиной, – не важно, шлюха это или нет, – такой человек просто чудовище! Ему хотелось спуститься вниз и проткнуть этого типа шпагой. Тут он вспомнил, что сошел на берег, не взяв никакого оружия, кроме кинжала, спрятанного на поясе. И все же он не станет делать ничего подобного, хотя этот мерзавец вполне заслуживает наказания. Ему нужно стараться не привлекать к себе внимания этой ночью. В скором времени ему предстоит важное свидание, и если он влипнет в какую-нибудь скандальную историю, то не только эта встреча окажется под угрозой, но и он сам может попасть в крайне сложное положение.

Вздохнув, он повернул ключ в замке.

– Прошу прощения, мадам, – пробормотал он еле слышно, – но как бы плачевно ни было положение, в котором вы оказались, вы не можете не быть хотя бы отчасти в этом виноваты.

Он еще немного постоял на площадке, чтобы не вызвать подозрений у хозяина, затем спустился вниз. Там он подошел к стойке, швырнул ключ Стричу и проговорил, не сумев напоследок удержаться от замечания:

– Ты ошибся, хозяин. Я видывал котят, у которых было больше характера, чем у этой девицы.

И вышел из бара.

Стрич глядел ему вслед, остолбенев от изумления. Как это он управился так быстро? Неужели она ему не оказала сопротивления? Или она поддалась ему, потому что он хорош собой и выглядит как джентльмен?

«Ну ей-богу, ты у меня попляшешь!» – подумал Стрич.

Зажав ключ в руке, он обвел бар испытующим взглядом, отыскивая среди посетителей того, у кого был самый угрожающий вид.

Дверь со скрипом отворилась, и Ханна резко повернулась. Поначалу она решила, что человек по прозвищу Танцор передумал.

Но тут же увидела, как ужасно ошиблась, и сердце у нее почти перестало биться.

На пороге стоял самый огромный человек, какого Ханна когда-либо видела. Он заполнил собой весь дверной проем, а лицо его было просто ужасно. Шрам от пиратской сабли пересекал лицо извилистой линией, словно зигзаг молнии. Тот же удар сабли срезал часть носа и разрезал верхнюю губу, так что наружу выступали обломки черных зубов.

И он был здорово пьян. Уставясь на ее обнаженное тело налитыми кровью глазами, пират закричал:

– Так ты и есть девка, которую продал мне мистер Стрич! А ты хороша, что и говорить!

Вследствие увечья он слегка шепелявил, но шепелявость вовсе не позабавила Ханну, – из-за нее пират казался еще страшнее.

Он устремился к ней, так громко хлопнув дверью, что все в комнате задрожало. Ханна, охваченная паническим страхом, попятилась от него.

– Но где же, девка, твой норов, о котором говорил Стрич? Ты больше похожа на испуганную мышь! Ну да наплевать, ты и так хороша. Сейчас я потешу себя, клянусь Тичем, потешу!

Пират был так близко, что Ханна ощутила исходивший от него запах. Наверное, он мылся в последний раз не один месяц назад. Вонь от его тела не мог пересилить даже запах спиртного.

Ханна старалась увильнуть от его жадных рук, но пират оказался проворен, хоть и пьян. Он схватил своей ручищей ее за плечо и толкнул к кровати, а сам бросился за ней, гогоча и показывая целый рот гнилых сломанных зубов.

Ноги Ханны подломились у края кровати, и девушка упала на спину. Пират тут же навалился на нее, придавив как огромное дерево; она задыхалась под его тяжестью и от его зловонного запаха.

Сопротивление было бесполезно. Словно железным обручем стиснул он одной рукой ее горло, не давая дышать, другой возился со своими штанами. Ханна потеряла сознание.

Когда она пришла в себя, рука насильника уже не лежала у нее на шее, но тяжелое тело все еще вдавливало ее в пуховик. Он спал и храпел, а храп напоминал ослиный крик.

Собрав все силы, Ханна попыталась выбраться из-под этой гадкой туши. В отчаянии она подумала, что ни когда не сможет сдвинуть великана с места, но все же ей удалось столкнуть его с себя. Он перекатился на спину и оказался на другом краю кровати. Храп не прекращался ни на минуту.

Измученная, охваченная отвращением к вонючему мужлану, Ханна немного полежала в ожидании, когда силы вернутся к ней.

И вдруг вспомнила: дверь! Он же не запер ее на ключ! Мгновенно вскочив, она подбежала к двери. И в самом деле – ручка повернулась! Приоткрыв щелку, Ханна выглянула в коридор. На площадке никого не было. Она заколебалась, взглянув на свое обнаженное тело, потом осторожно вышла из комнаты, тихо закрыв за. собой створку.

И – ну не чудо ли! На подоконнике валялось ее платье. Она стала торопливо одеваться, и руки ее задрожали. Бар внизу все еще гудел от пьяного веселья. Сколько времени будет выжидать Стрич, прежде чем отправится в свою комнату посмотреть, куда делся пират?

Ханна на цыпочках спустилась по узкой лестнице, неся башмаки в руках. Внизу повернула направо. Она не хотела выходить через центральную дверь, иначе ей пришлось бы пройти мимо открытой двери бара. Поэтому юркнула через пустой зал, где посетителей обслуживали днем, а потом через черный ход на улицу. Там она некоторое время постояла в нерешительности, глядя на кухню. Не поговорить ли с Бесс?

Нет, Бесс только попытается разубедить ее, а она решилась окончательно.

Она убежит отсюда. Ужас от того, что пришлось пережить этой ночью, был сильнее того, что она могла вынести; оставаться здесь она больше не в состоянии. Да, она убежит. Сюда ее вернут только в цепях! Но даже если ее действительно воротят, она найдет способ расстаться с жизнью.

Ночь была теплая, но Ханна обливалась холодным потом. Инстинктивно беглянка направилась на юг, по той дороге, по которой они с матерью приехали в Уильямсберг. Она все еще несла башмаки в руках – привыкла ходить босиком, и подошвы ее загрубели. Без башмаков шаг был быстрый и почти бесшумный. Держалась она подальше от Глочестер-стрит, на которой все еще прохаживались пираты, и не боялась, что ее заметят. Все дома в округе стояли темными и были наглухо заперты. Очевидно, люди спали либо в испуге сидели впотьмах.

Ханне показалось, что она вышла из города очень быстро; она двинулась по большаку, ведущему на юг, сквозь темную, безлунную ночь, опасаясь идти под густыми деревьями, которые росли вдоль дороги.

Один раз она бросилась в сторону в траву и лежала там, дрожа, пока не проехала карета, запряженная четверкой лошадей. Час спустя она опять услышала стук копыт и пряталась в высокой траве, пока лошадь и всадник не исчезли вдали.

К этому времени она просто валилась с ног от усталости. Не имея ни малейшего представления о том, как далеко ей удалось уйти, – может, на несколько миль от города, – она стремилась вперед, спотыкаясь на каждом шагу. Ноги онемели, и только неистовое желание стать свободной заставляло ее продолжать путь. Иногда Ханна падала, но всякий раз поднималась и брела дальше.

Потом она споткнулась о какой-то камень и осела в дорожную пыль почти в полуобморочном состоянии. На этот раз она сдалась – свернулась калачиком и уснула.

Она не слышала ни приближения красивой коляски, ни цокота копыт впряженных в нее двух гарцующих лошадей. Коляска была обшита древесиной кофейного дерева с живописной росписью и резьбой, а перед у нее был застеклен. Единственное сиденье внутри, рассчитанное на двух персон, расшито серебряной нитью и украшено бахромой. На нем сидел человек; он опирался на набалдашник трости.

На высоко поднятом сиденье, отделенном от кузова коляски, расположился кучер-негр. На передних углах коляски помещались два стеклянных шара, в каждом, мерцая, горела огромная свеча.

Внезапно кучер что-то тихо пробормотал и, натянув поводья, остановил захрапевших лошадей.

Человека, сидевшего в коляске, бросило вперед, и он громко спросил:

– Что, черт подери, случилось, Джон?

– На дороге тело, масса. Вроде бы женщина.

Это неожиданное приключение оживило того, кто сидел в коляске.

– Ну так спустись и посмотри, жива ли она. Если жива, перенеси ее сюда.

Ханна проснулась от легкого покачивания. Она осторожно открыла глаза и поняла, что находится в каком-то экипаже, который вовсю мчится куда-то. Неужели ее уже поймали?

Взглянув влево, она увидела, что рядом с ней сидит какой-то человек. Одет он был прекрасно – дорогой камзол с прямыми полами, атласный жилет поверх батистовой рубашки с гофрированным воротником и манжетами, узкие панталоны до колен. В синих чулках со стрелками. Чуть ниже колен – бархатные подвязки, застегнутые на маленькие серебряные пуговицы; пряжки на башмаках, судя по всему, тоже серебряные. На джентльмене был напудренный парик с пышными длинными локонами по бокам и длинной косицей сзади.

Услышав, что Ханна пошевелилась, джентльмен обратил к ней лицо; она увидела, что он немолод, что лицо его испещрено морщинами и очень печально. И еще она заметила, что он очень худ, почти истощен.

Слабое подобие улыбки тронуло его губы.

– Я очень рад видеть, моя дорогая юная леди, что вы вернулись в наш мир.

– Кто вы, сэр?

– Малкольм Вернер, мадам. К вашим услугам.

Ханна испуганно оглядела коляску.

– Куда вы меня везете?

– Ну конечно, в «Малверн», дорогая. На свою плантацию.

Глава 5

Вскоре коляска остановилась перед господским домом поместья Вернера Малкольма, но Ханна была слишком измучена, слишком пала духом, чтобы обратить внимание на красоты «Малверна».

Она только смутно сознавала, что Вернер кликнул слуг, потом ей помогли подняться и, чуть ли не неся на руках по широкой лестнице, провели в спальню. Она стояла безучастная, а осторожные руки раздели ее, омыли избитое и истерзанное тело теплой водой, вытерли мягким полотенцем. Люди с черными лицами, толпившиеся вокруг, вскрикивали при виде шрамов и рваных ран на ее спине. Спину ей намазали каким-то душистым веществом, и Ханна на мгновение вспомнила Бесс. Потом ее, почти засыпающую, подвели к большой кровати с четырьмя столбиками и осторожно уложили на пуховую перину, мягко обнявшую ее усталое тело. Последнее, что она почувствовала перед тем, как сон опустился на нее, был запах чистого белья и аромат лаванды.

Ханна проснулась потому, что солнечный свет потоками вливался в комнату. Через москитную сетку ей было видно, как на открытых окнах слегка колышутся от легкого ветерка кружевные занавески. Где-то засмеялся ребенок. Ханна совсем растерялась и никак не могла понять, где находится; о минувшей ночи она почти ничего не помнила. И, не успев собраться с мыслями, опять уснула.

Когда Ханна проснулась во второй раз, то увидела, что с каждой стороны кровати на нее с любопытством смотрит черное лицо. Москитную сетку убрали. Ханна просыпалась долго; она приподнялась, чтобы получше разглядеть своих сиделок, которые, едва увидев, что девушка проснулась, принялись тихонько хихикать. Когда Ханна села, в дверь постучали, и она тут же распахнулась. Вошел Малкольм Вернер. И Ханна сразу же с полной ясностью вспомнила все, что произошло накануне; вместе с воспоминаниями к ней вернулись опасения и страх.

Внезапно она поняла, что лежит под одеялом совершенно голая, и натянула его до плеч.

Лицо Вернера было сурово, и опасения Ханны укрепились. Она ожидала самого худшего, даже не зная, каково оно, это худшее.

– Мадам, служанки сказали мне, что у вас на спине следы от побоев, – решительно проговорил Вернер. – Это правда?

Ханна молча кивнула.

– Кто же так чудовищно обошелся с вами? – Голос Вернера был сдержан, но девушка поняла, что этот человек охвачен гневом.

Она прекрасно слышала его, но ответила не сразу; щурилась, притворяясь, что еще не совсем проснулась. Мысли ее тревожно заметались. Что именно можно рассказать этому человеку? Если он узнает, что она служанка, работающая по договору и сбежавшая от хозяина, не вернет ли он ее Эймосу Стричу?

Впервые в жизни Ханна должна была сделать выбор, от которого зависела ее судьба. Не прибегнуть ли к хитрости, не солгать ли? Что для нее полезнее и выгоднее?

Размышляя об этом, Ханна из-под полуприкрытых век изучала Малкольма Вернера. Вчера ночью, даже будучи в смятении, она ощутила, что в этом человеке таится какая-то непонятная печаль. Теперь она ощутила в нем мягкость, доброту, способность к пониманию. И сразу же решила рискнуть и рассказать ему правду.

– Меня отдали в служанки по договору, сэр, – просто ответила она. – Я бежала оттуда, когда вы нашли меня на дороге.

На мгновение Вернер растерялся.

– Мне не очень нравится договорная система, – сказал он наконец. – Но договор нужно соблюдать. Мне также не нравится рабовладельческая система, но у меня самого довольно много рабов. – Он взглянул в упор на двух чернокожих девушек, сидящих по сторонам кровати, и его губы жестко изогнулись. – Дженни, Филомни, вы можете идти. Оставьте нас. – После того как девушки ушли, Вернер обратился к Ханне: – И кто же отдал вас работать по договору, девушка?

– Отчим, сэр.

Вернер, казалось, был поражен.

– Отчим! Почему же, осмелюсь спросить?

Ханна опустила глаза.

– Он бедный человек, сэр, у него много долгов и большая тяга к спиртному. И потом, он жестокий человек, и сам со мной плохо обращался бы, не будь мамы, которая меня защищала…

И вдруг она выложила ему все, начиная с замужества матери и заканчивая описанием того, что ей пришлось пережить у Эймоса Стрича.

– Он бил меня не хлыстом, а суковатой палкой, которую иногда носит с собой. Он очень страдает от подагры…

Малкольм Вернер слушал, совершенно ошеломленный, и ярость охватывала его все сильнее. Не прерывая ее рассказа, он сел на скамейку для ног, стоявшую у кровати. И вскоре, сам того не сознавая, взял руку Ханны и время от времени поглаживал ее, словно отец, успокаивавший плачущего ребенка.

Ханна и в самом деле расплакалась под конец.

Вернер, внимательно слушавший ее и наблюдавший за ней, действительно почувствовал отеческое участие к девушке. В то же время он не мог не восхищаться ее красотой. Даже несмотря на спутанные волосы и покрасневшие от слез глаза, Ханна была необычайно привлекательна. Она, разволновавшись от собственного рассказа, не замечала, когда одеяло немного сползало с ее прекрасных грудей, и Вернер ощутил возбуждение, которого не знал уже несколько лет. «Страсть, – думал он, – спустя столько времени, да еще в моем возрасте? – Но потом ответил самому себе: – Мне шестьдесят лет, но это еще не значит, что все чувства во мне умерли!» И тут же, устыдившись себя, направил свои мысли в другое русло.

История Ханны его ужаснула.

– Этот Эймос Стрич – мерзавец! Настоящий негодяй! – с силой проговорил он. – Его нужно заставить заплатить за все, что он сделал с вами. Его нужно как следует выпороть кнутом, и будь у меня не такое слабое здоровье, я сам проследил бы за этим. Участь людей, отданных в слуги по договору, плачевна, я это знаю, но существуют законы, ограждающие их от жестокого обращения, и наказывают за это очень строго. Как правило, самим слугам это неизвестно. Но я пользуюсь кое-каким влиянием в Уильямсберге и постараюсь, чтобы Эймос Стрич хорошенько за все заплатил!

Первым побуждением Ханны было согласиться с Вернером. Ей очень хотелось видеть, как наказывают Эймоса Стрича. Сама мысль о том, что он будет страдать, наполняла ее свирепой радостью. Но все же…

Интерес, который она вызвала у Вернера, не остался для нее незамеченным. Заметила она и блеск его карих глаз, и чувственный изгиб губ. Как ни скуден был ее опыт общения с мужчинами, она уже поняла – они очень легко воспламеняются при виде красивого женского тела. И она быстро прикинула, что может ей дать Вернер в обмен на возможность любоваться ее красотой.

Потом Ханна проговорила осторожно:

– И каковы же эти наказания, сэр?

– Ну… обычно это штраф. Иногда суд может наложить на виновного очень большой штраф. Судья наделен такой властью. И я позабочусь, чтобы он полностью использовал данные ему права.

Ханна вспомнила, какие крепкие кулаки у Эймоса Стрича. Конечно, штраф сильно огорчит его. Но…

– А что будет потом со мной, мистер Вернер? Меня вернут ему, и я должна буду работать по договору и дальше?

Вернер как будто удивился.

– А как же, разумеется… Я полагаю, что именно так решит суд, дорогая. Но вы можете быть уверены, хозяин больше не станет обращаться с вами столь жестоко.

– Не это, только не это! Вы не знаете этого человека! Если меня возвратят ему, я опять убегу. Или убью себя! – И она села, выпрямившись в постели. Действуя по велению импульса, которого сама не смогла бы объяснить, она не стала придерживать одеяло, и оно соскользнуло с ее груди. В глазах Ханны стояли слезы, и она ничего не могла с этим поделать. – Прошу вас, мистер Вернер, неужели нет другого выхода?

– Ну, дорогая моя, не стоит так сокрушаться.

Вернер прикоснулся к ее плечу, и тотчас отдернул руку, словно обжегся о горячие угли. Лицо его вспыхнуло, и он отвел глаза.

– Я постараюсь что-нибудь придумать.

– Мистер Вернер, а вы не могли бы устроить так, чтобы я отработала свой договор здесь? – пылко спросила Ханна. – Работница я надежная и хорошая. Я понимаю, что у вас в доме прислуживают только рабы. Может быть, я смогла бы стать домоправительницей, присматривать за ними? А если вы считаете, что этого мне нельзя доверить, я могла бы работать на кухне. – Схватив руку Вернера, Ханна крепко сжала ее. – Я согласна на все, лишь бы не возвращаться к Стричу!

Покраснев еще сильнее, Вернер мягко высвободил руку.

– Я подумаю, дорогая. Обещаю вам. – Он опять отвел взгляд. – Э-э-э… может быть, вам стоило бы… э-э… прикрыться.

– Простите, сэр. Я не хотела вас смущать. Просто мысль о возвращении в это ужасное место, к этому страшному человеку… – Ханна потянула одеяло кверху; она делала это не торопясь, чтобы Вернер мог вволю насмотреться на нее. Ей уже нравилась эта игра, нравилось ощущение своей власти. Вернер тяжело задышал. На этот раз он не стал отводить глаза, и на лбу его выступили капельки пота.

– Мистер Вернер?

Малкольм Вернер вздрогнул.

– Да, дорогая?

– Кажется, я придумала, что делать. Вы говорите, что Стрича могут сурово наказать, если вы обратитесь в суд. Эймос Стрич – тварь скупая. Если вы придете к нему и скажете, что вам известно о его плохом обращении со мной, тогда, может быть, вы смогли бы пригрозить ему, что его отведут в магистрат и там ему придется заплатить крупный штраф. Это испугает его куда больше, чем кнут, я уверена. И тогда, если вы… – Она в нерешительности опустила глаза. – Если вы пообещаете, что будете молчать обо всем, а взамен он подпишет бумагу о передаче моего договора вам…

Вернер был шокирован.

– Но, мадам, это же вымогательство! Джентльмены не прибегают к таким методам.

Ханна широко улыбнулась:

– Я помню, мама сказала как-то, что с негодяями и мерзавцами можно иметь дело, только став на один уровень с ними.

Но негодование Вернера не утихло.

– То, что вы предлагаете, мадам… об этом не может быть и речи! Я бы предпочел покончить с обсуждением этой темы. Возможно, вы будете более… разумны, когда ваша… э-э-э… лихорадка пройдет. – Он встал и поклонился. – С вашего разрешения, мадам. Может быть, вы голодны? Я велю подать вам сюда. – И он поспешно вышел.

Ханна не огорчилась. Она заметила, что Малкольм Вернер на самом деле отнюдь не так рассержен, как делает вид. Девушка откинулась на мягкие подушки, весьма довольная таким началом.

Через открытую дверь она слышала, как Вернер дает указания служанкам. Голос его не был ни резким, ни властным, каким обычно бывает голос рабовладельцев, отдающих приказания рабам, – Ханне случаюсь слышать, как они это делают.

Потом в комнату торопливо вошли две молодые чернокожие девушки; они не были испуганы, а хихикали, переглядываясь. «Наверное, – подумала Ханна, – они предполагают, что я разделю ложе с их хозяином».

В голове у нее зародилась некая идея; точнее, это было продолжение того плана, который она высказала Вернеру. Пока девушки подавали ей еду, Ханна принялась их расспрашивать. Очень ли строг Малкольм Вернер? Тяжка ли их участь?

– Ой, мисси, наш маста добрый, да, – сказала старшая, Дженни. – Он никогда не бить нас, даже если мы украсть что-либо или солгать.

– Он гораздо лучше, чем другие маста, – добавила Филомни. Судя по виду, ей было не больше шестнадцати лет. – Он никогда не заставлять нас спать с ним. Он…

– Глупая ты! Конечно, нет! – вмешалась Дженни; она хотела дать товарке шлепка, но та ловко увернулась. – Но он хороший, наш маста. Я слышать, он если покупать кого-то, то никогда уже не продавать. Другие негры говорить, что так никогда не бывать. Он не бить ни мужчин, ни женщин, не продавать дети, не давать напрокат лучшие лошади улучшить породу.

Девушки продолжали болтать, но Ханна уже не слушала, ибо и так узнала все, что нужно. Она погрузилась в свои мысли, раздумывая, как добиться своего…

Тем временем Малкольм Вернер пребывал в великом смущении. Он отпер дверь помещения, находившегося внизу, маленькой душной комнаты, которую именовал своей конторой. Там стояли стул и письменный стол, книжные полки, а на столе – коробка с манильскими сигарами и, чтобы всегда была под рукой, бутылка бренди. Здесь он работал над конторскими книгами «Малверна».

Взяв сигару и налив бренди в стакан, он опустился в мягкое кресло с подставкой для ног – единственный предмет роскоши в этой комнате. Кресло было повернуто к большому окну. Хозяйство плантации практически не требовало его вмешательства, и у Вернера оставалось много свободного времени. Только в пору сбора урожая и сушки табака он считал необходимым хорошенько наблюдать за всем – и кроме того, он сам, разумеется, присутствовал на табачных торгах. Но до сбора урожая остается еще больше месяца…

Вернер хорошо обращался со своими рабами и знал, что они сделают все, что положено сделать за день, без его присмотра и подстегиваний. А Генри, надсмотрщику, было известно о выращивании табака не меньше самого Вернера, если не больше. Малкольм Вернер был единственным плантатором в Виргинии, сделавшим надсмотрщиком негра, и все считали, что это глупый поступок. Но Генри ни разу не заставил Вернера пожалеть о своем решении.

Одно было плохо – у Вернера оставалось слишком много свободного времени. Его можно было бы потратить на размышления, на чтение – либо на выпивку. И поначалу Вернер, будучи хорошо образованным человеком, намеревался перечитать все те многочисленные книги, которые были собраны в библиотеке. Но теперь книги пылились, никто их не читал, а большую часть времени он проводил в этой комнате за размышлениями и бренди. Он пил стакан за стаканом и зачастую не мог добраться до кровати без посторонней помощи.

Конечно, так было не всегда. Двадцать три года назад Вернер купил первые пятьдесят пять акров земли, построил небольшой домик, в котором поселился с Мартой. Вскоре в этом домике у них родился Майкл.

Тогда Вернер был в расцвете сил – ему только исполнилось сорок, он был здоров, энергичен, хотел и мог работать хоть сутки напролет.

В Англии он принадлежал к джентри – нетитулованному мелкопоместному дворянству, хотя и обедневшему. Он не знал, что такое тяжелый труд, и совсем не имел представления о том, что такое жизнь на плантации. Однако, получив маленькое наследство, Вернер приехал в колонию, будучи твердо убежден, что можно разбогатеть, если исполниться решимости работать не покладая рук. Решимости у него хватало, и он направил ее себе на пользу.

Он был одним из первых, кто оценил возможности табака и выращивал на своей земле исключительно табак. Был также одним из первых, кто понял, что посадки табака на одном и том же месте приводят к быстрому истощению почвы. В Англии со средневековья севооборот был основой землепользования, но здесь, в этой далекой и полудикой стране, о нем почти никто не знал.

Вскоре Вернер выяснил, что одна и та же культура хорошо родится на одном месте в течение семи лет, после чего почва истощается и землю нужно оставить в покое лет на пятнадцать. А это означает необходимость постоянно покупать новую землю. Первоначальные пятьдесят пять акров превратились в сотню, потом в несколько сотен, и наконец плантация Вернера стала одной из самых крупных в Виргинии. Эта предусмотрительность и проницательность принесла свои плоды.

Шли годы, наконец Вернер смог построить «Малверн» – дом, который должен был стать достопримечательностью в окрестностях Уильямсберга.

Вернер собирался дать бал, чтобы отпраздновать завершение строительства «Малверна», бал столь грандиозный, чтобы о нем говорили многие годы спустя. Но не успели они как следует устроиться в новом доме, как Марта заболела болотной лихорадкой и умерла…

Трагическая, совершенно неожиданная смерть жены погрузила Вернера в глубокую меланхолию, от которой, как он думал, ему никогда уже не оправиться. И конечно. «Малверн» не мог принести ему той радости, какой он ожидал, хотя Вернер и гордился своим домом.

Майклу было почти семнадцать лет, когда умерла его мать. Это был высокий, сильный, привлекательный юноша. Сын был для Малкольма Вернера тем, ради чего стоит жить; позже Вернер пришел к выводу, что именно благодаря Майклу он тогда не сошел с ума…

Но в характере юноши были некая непокорность, буйство, что одновременно и смущало, и сердило Вернера. Мальчик был безрассуден, импульсивен и почти не проявлял интереса к жизни плантации. Для отца естественно полагать, что единственный сын возьмет в руки бразды правления отцовским имением. В Англии это общепринято.

Майкл противоречил отцу на каждом шагу. Если Вернер заставлял его делать объезд плантаций, юноша становился молчаливым и угрюмым и почти ничего не усваивал из того, что ему нужно было узнать.

Гораздо охотнее он проводил время в Уильямсберге, играя в карты и, как подозревал Вернер, приударяя за женщинами. К двадцати годам он часто отсутствовал по нескольку дней. Вернер знал, что такое молодая горячая кровь, и пытался проявить терпение, уверенный, что со временем Майкл угомонится.

Однако этого не произошло. Молодой человек швырялся деньгами – глупо, щедро, и Вернер узнал, что в Уильямсберге за ним установилась репутация беспутного малого. Деньги Вернера не заботили, он был богат и далеко не скуп. Грязное пятно на имени Вернеров – вот с чем он не мог смириться.

Их противостояние достигло критической стадии в тот день, когда Майклу исполнился двадцать один год. Вернер собирался дать пышный бал, пригласив плантаторов-соседей. Он затеял празднество, какого «Малверн» еще не видывал; именно теперь должен был состояться тот бал, который отменили из-за безвременной кончины Марты. Рабы, прислуживавшие в доме, а также те, кто работал в поле, – все были в веселом настроении, и Вернер разрешил им устроить свой собственный праздник.

За ужином вино лилось рекой, равно как и после ужина, когда в зале начались танцы. Даже несмотря на свою репутацию, Майкл считался завидной партией, и в этот вечер он много танцевал. Но мало-помалу парень отяжелел от вина, впал в мрачное настроение, стал заносчив и груб с гостями.