Нет Адама в раю

      Буквально за несколько часов Улисс договорился, что Жорж поедет в деревню Сент-Пьер, где проживал третий кузен Улисса по жене.
      - Это подсушит соки в твоих яйцах, - сказал Улисс. - Деревня Сент-Пьер находится на краю земли и, если у тебя есть хоть капля мозгов, запомни, что ты там пробудешь не меньше девяти месяцев. Ты поступишь разумно, если найдешь там себе жену. Даже Джошуа Клеменс не сможет заставить тебя жениться на своей дочери, если ты уже женат. А теперь пошел прочь с моих глаз. Ты - темное пятно на нашем добром имени.
      Сент-Пьер была типичной маленькой франко-канадской деревушкой и, пробыв там всего неделю, Жорж Монтиньи с трудом находил себе развлечения. В деревне был один магазин, одна пивная и одна католическая церковь, и местные жители были чрезвычайно замкнуты и подозрительны к чужим. Единственное, что спасло Жоржа от полного игнорирования, было то, что он приходился родственником уважаемому местному жителю. Третий кузен Улисса по жене был самым процветающим фермером в округе. Но всего ужаснее в Сент-Пьере, с точки зрения Жоржа, была женская половина населения. Все девушки были огромного роста, похожи на коров и работали в поле, причем у большинства из них были отвратительные черные усики над верхней губой.
      Боже мой, думал Жорж, и из этих усатых свиноматок я должен выбрать себе жену? Нет, Господи помилуй, лучше я вернусь в Монреаль к старику и его дочери с лошадиной физиономией.
      Он находился в Сент-Пьере около месяца, когда впервые увидел Симону Пишетт. Он столкнулся с ней в церкви, куда пошел в воскресенье утром, потому что ему абсолютно нечего было делать.
      Симона была небольшого роста; головой она вряд ли достала бы ему до плеча. Старенькое платье туго обтягивало ее, и он мог видеть маленькие округлые груди, которые сильно разнились с огромным выменем, которым обладало большинство женщин Сент-Пьера.
      Жорж пристально ее рассматривал. Нет, усов у нее не было. И она была молода, не старше пятнадцати-шестнадцати лет, подумал он, и девственница, в этом он был уверен. Жорж де Монтиньи почувствовал знакомое напряжение в паху, и ему пришлось поддерживать перед собой пальто.
      - Dominus Vobiscum, - пел священник, в то время как Жорж прдвигался к третьему кузену Улисса по жене.
      - Кто эта девушка? - прошептал Жорж.
      - Симона Пишетт, - ответил кузен.
      - А кто эти дети вокруг нее?
      - Ее братья и сестры. Их мать умерла.
      - А кто ее отец?
      - Ш-ш-ш, - прошипел кузен, когда священник повернулся, чтобы благословить всех присутствующих.
      - Идемте отсюда, - прошептал Жорж. - Я хочу, чтобы вы меня представили.
      Через несколько минут на ступеньках церкви Жорж де Монтиньи был официально представлен Симоне Пишетт. Он пристально посмотрел ей в глаза, склонился к ее руке, и сказал, что счастлив с ней познакомиться.
      Симона же, взглянув на него, сразу почувствовала, как тело ее вспыхнуло огнем. Менее чем за минуту она влюбилась в него полностью и бесповоротно.
      - Дочь свиного фермера! - воскликнул Жорж, когда кузен Улисса рассказал ему про семью Пишетт. - Это невозможно.
      Но буквально на следующий день он получил письмо от тетушки Флоранс, которая писала, что Джошуа Клеменс ни на мгновение не поверил в историю с отъездом Жоржа в Соединенные Штаты. Старик дошел до того, что связался с судовыми компаниями и, установив, что Жорж не вернулся во Францию, пришел к выводу, что он все еще находится в Канаде, и решил его разыскать.
      "Если он найдет тебя и ты откажешься жениться на его дочери, - писала Флоранс де Монтиньи, - он убъет тебя. Так он сказал твоему дяде".
      В ту же ночь Жорж позаимствовал у кузена лошадь с коляской и поехал к Симоне Пишетт. Он почувствовал запах фермы уже за полмили и ощутил спазмы в желудке от отвращения.
      Но что ему было делать? Лучше Симона, чем Агата Клеменс. Его отец и мать обладали неистощимым терпением, но никогда не согласились бы принять в качестве невестки англичанку-протестантку. В материальном отношении Жорж полностью зависел от них; он никогда не учился зарабатывать на жизнь.
      Через месяц Жорж и Симона поженились. Они венчались в церкви Сент-Пьера и, как положено у местных жителей, через девять месяцев и десять минут, у них родилась дочь. Ее нарекли Жозефиной. Когда ребенку исполнилось шесть недель, Жорж перевез семью в Соединенные Штаты.
      Любое место, думал Жорж, любое лучше, чем эта вонючая свиная ферма. Даже Соединенные Штаты. Даже такой город как Ливингстон в штате Нью-Гэмпшир.
      Теперь спустя годы Симона де Монтиньи смотрела на своего первого сына Этьена, который был на год моложе сестры Жозефины. Он выглядит точно как отец, подумала она. Но внутри он не похож на него. Его отец никогда бы не возразил против визитки. Он бы наслаждался каждой минутой в этой одежде. Симона вздохнула и продолжала шить платье, которое собиралась надеть на церемонию бракосочетания сына с Анжеликой Бержерон.
      Нет, она не могла осуждать Анжелику, которая полюбила Этьена. Он так был похож на своего отца.
      По случаю бракосочетания дочери Моника Бержерон впервые в жизни надела лифчик и пояс. Она сделала это без всякого раздражения, хотя и подумала, что эта суета немного непристойна для женцины ее возраста. Она также надела синее с белым платье из набивной ткани и маленькую белую шляпку с цветами, в которой чувствовала себя идиоткой. Но дочь сказала ей, что так полагается по правилам хорошего тона, а судя по всему, хороший тон с годами стал очень много значить для Анжелики. По крайней мере то, что она считала им. Хороший тон. Сама Моника считала, что ее дочь любит напускать на себя важность, чтобы произвести впечатление на сверстников.
      Это все ее отец, думала Моника. Он вбил фантазии в ее голову. Ей нравилось думать о бархатных занавесках, устрицах на льду и мужчинах в смешных черых костюмах, разливающих холодное шампанское.
      Моника Бержерон любила дочь не больше, чем раньше, и с годами, хотя обе они уехали из Эймити, она поняла, что знает о ней еще меньше, чем думала. Анжелика была неблагодарным испорченным ребенком, чьи дурацкие американские идеи были совершенно невыносимы, а во всем остальном девочка, которую очень трудно было заставить жить в согласии с матерью. С горечью и бешенством вспоминала Моника день четырнадцатилетия дочери. Тепеpь, когда бракосочетание совершилось, она смотрела на нее, танцующую с Этьеном, и зло усмехалась про себя. Она думала, сумеет ли Анжелика, будучи замужем, так свободно распоряжаться собой, как это ей удавалось, живя при матери.
      Может быть, думала Моника, Этьен такой же дурак, как и все остальные мужчины.
      Однако по поводу умственных способностей Анжелики сомнений не возникало. Она пристально смотрела Этьену в глаза, ее окружали звуки прекрасной мелодии "Голубого Дуная" и она радостно улыбалась.
      Да, Этьен действительно погрыз удила до женитьбы, но теперь, когда он полностью принадлежит ей, все будет по-другому. Ей пришлось вытерпеть унижения, но это никогда не повторится. Она заставит его почувствовать, как он был неправ. Никто не имеет права унижать принцессу.
      Анжелика улыбнулась. Это частично входило в ту систему, которая должна была превратить Этьена в то, что она собиралась из него сделать. На это уйдет время, но его-то как раз достаточно. Анжелике было всего лишь семнадцать лет.
      Все отметили, как прекрасна была новобрачная. Стройная, хорошо сложенная блондинка, и эти необыкновенные глаза. Нет, Этьену просто повезло, что он отыскал такое сокровище.
      Но если бы здесь был Зенофиль Бержерон, может быть, он единственный сумел бы заглянуть поглубже в эти необыкновенные глаза. Может быть, он смог бы заглянуть так глубоко, что заметил холодный блеск, спрятанный в них. Блестящий, как мишура, и холодный, как бриллиант. И, может быть, он произнес бы: "Бедный Этьен", - как много лет назад сказал: "Бедный Арман".
      Симона де Монтиньи не смотрела Анжелике в глаза. Правду говоря, она вообще не смотрела на свою невестку. Она смотрела на сына, который был так похож на своего отца. Но слез на глазах Симоны не было видно, они только очень ярко блестели, когда она опустила взгляд на бокал с шампанским, так и не отпив ни глотка.
      Жорж, подумала она, Жорж, где ты теперь?
      Моника Бержерон стояла рядом с Симоной де Монтиньи и казалась выше, чем есть, рядом с маленькой Симоной. Она пыталась заглянуть в будущее. Свершилось, думала она. Теперь я буду жить в одном доме с ней и Этьеном, но теперь он будет считаться со мной. Интересно, как он со всем этим справится?
      - Скорее, скорее, - позвал кто-то. - Анжелика собирается разбрасывать свой букет. Этьен де Монтиньи стоял внизу лестницы, наблюдая, как его невеста бросает вниз цветы. Затем она убежала переодеваться для свадебного путешествия. Брат Кристоф, который был его лучшим другом, хлопнул его по спине.
      - Иди, жених, - сказал Кристоф. - Пора тебе снять этот пышный наряд, взятый напрокат.
      - Иду, - ответил Этьен, однако обернулся и снова посмотрел на закрытую дверь комнаты, где переодевалась Анжелика. Скоро, подумал он, идя вслед за братом. Теперь очень скоро.
      Глава вторая
      Анжелика де Монтиньи отослала соих подружек, как только они помогли ей снять подвенечное платье и, едва они вышли, заперла за ними дверь. Теперь она медленно продолжала раздеваться, периодически останавливаясь, чтобы выпить шампанского. Кончив раздеваться, она пошла в ванную комнату и начала наполнять ванну.
      Слава Богу, что у меня вьющиеся волосы, подумала она, когда стал подниматься пар. Она добавила в воду ароматной жидкости и погрузилась в ванну. Медленно и задумчиво.
      Теперь все выполнено, и она межет совсем не торопиться. Пусть Этьен подождет. Ему это только на пользу. Анжелика провела руками по своему плоскому животу и приложила их к груди, пощипывая соски, пока они не затвердели.
      Ну, папа, что ты думаешь по этому поводу? - молча спросила она. - Я выглядела как принцесса, не так ли? Все так думали. И не потому, что Этьен и его дурацкая семья узнали бы принцессу, если бы она им встретилась, но они понимают, что я необыкновенная. Все говорят, что Этьену очень-очень повезло, что он на мне женился.
      Анжелика громко засмеялась и продолжала нежно играть с сосками. Она медленно и чувственно подвигала нижней частью тела в горячей воде. Вода пахла замечательно.
      Да, это правда. Ему очень повезло, правда, папа? И не волнуйся, я все сделаю, чтобы он оценил меня. Я помню все, что ты мне pассказывал, а некотоpым вещам я сама научилась. Знаешь ли ты, папа, что для мужчины самое привлекательное в женщине - это умение сдерживать себя? Я полагаю, что ты очень хорошо это знаешь, не так ли? Держу пари, мама достала тебя именно так. Мама. Тебе нечего насчет нее беспокоиться, папа. У меня с ней нет никаких проблем. Анжелика вытянула ноги в горячей воде и сонно закрыла глаза, в то время как ее мышцы начали расслабляться.
      Похороны были долгими и утомительными, однако не настолько, как предшествующий им период, когда Моника была очень занята всеми приготовлениями, чтобы Арман Бержерон мог достойно лежать в своей собственной гостиной. Анжелика до сих пор чувствовала запах цветов, заполнявших прихожую их дома в Эймити, и видела гроб, стоявший у стены. Темный гроб из красного дерева с серебряными ручками и белой сатиновой обивкой.
      Каждый, кто приходил в дом, чтобы выразить свое уважение, отмечал, что Арман выглядит как живой. Он совсем не был похож на мертвого. Казалось, что он спит.
      Анжелика сидела на стуле с прямой спинкой и ни на кого не смотрела. У нее кажа зудела от черного шерстяного платья, а накрахмаленный белый воротник царапал шею. И вообще, с какой стати ей было смотреть на кого-то? Все присутствующие в комнате были дураками. Ее отец не умер. Он был рядом с ней и смеялся над всеми этими идиотами.
      Посмотри-ка на эту толстуху, mon ange, сказал Арман, вон ту, с розами на шляпе. Это жена Амоса Шута, который держит мануфактурную лавку. Не думаю, что она сказала мне больше десяти слов за всю жизнь, а сейчас посмотри, как она жеманно улыбается Бенджамину Саутуорту. Что за дура!
      Ах, моя маленькая принцесса, все они ждут, что ты будешь плакать и выходить из себя, но не делай этого. Держи высоко свою прекрасную головку, как подобает настоящей принцессе. Не будь одной из них, моя дорогая.
      Дом был полон Бержеронов из Сент-Терезы и Монтамбо из Ливингстона. Анжелика впервые увидела некоторых своих дедушек, бабушек, тетей и дядей.
      Что же мне делать, папа?
      Они хорошие люди, моя дорогая, ответил Арман. Но они тебе не подходят. Ты настолько выше их, что они не могут тебя увидеть по-настоящему. Но однажды, когда ты будешь постарше, это случится. Они фермеры и рабочие и всегда останутся ими, а ты в один прекрасный день будешь прогуливаться с королями.
      Папа, Папа, а про другое? Я хочу спросить доктора Саутуорта.
      Тише, мой ангел. Не сейчас. Не думай об этом. Еще не время. А теперь быстро. Подними голову. Все на тебя смотрят.
      - Это нехорошо, Моника, - прошептала Антуанетта. - Ребенок и слезинки не уронил. Это странно.
      - Я знаю, - ответила Моника. - Доктор считает, что у нее что-то вроде шока.
      - Но она только что улыбалась, - сказала Антуанетта. - Я сама видела. Она смотрела вниз, на свои руки, и улыбалась. Я тебе говорю, это неестественно. В конце концов, он ее отец.
      - Да, - ответила Моника и приложила к глазам нарядный кружевной платок.
      - Бедная моя сестра, - сказала Антуанетта. - Что-то я разболталась. Идем. Я приготовлю тебе чашечку горячего чая.
      Анжелика не заплакала ни разу в те три дня, что тело Армана было выставлено в гостиной. И всякий раз, как открывалась дверь в прихожую и до нее доносился запах развешанных там цветов, перевязанных пурпурной лентой, она улыбалась.
      Ну, разве это не самое смешное, что ты когда-нибудь видела? спрашивал Арман. В действительности весь ритуал похорон смешон. Языческий спектакль, я бы сказал. Ты знаешь, что когда умирает ребенок, они вешают на дверь букеты цветов, перевязанные белой лентой. Предполагается, что это символизирует чистоту или что-то вроде этого. Ну, а моя - пурпурного цвета. Ты можешь сделать из этого свои выводы.
      Анжелика уставилась на свои руки и захихикала.
      - Анжелика!
      - Да, маман?
      - Пожалуйста, пойди в свою комнату.
      - Да, маман.
      - Осторожней, Моника, - сказал доктор Бенджамин Саутуорт. - Ребенок достаточно настрадался.
      Моника Бержерон потащила его в кухню, где они могли остаться наедине. Закрыв дверь, она повернулась к нему.
      - Я хочу, чтобы вы ушли из моего дома, - холодно сказала она. - Прямо сейчас. Вам здесь нечего делать и никто не просил вас объяснять мне, как разговаривать с собственным ребенком.
      - Осторожней, Моника, - предостерегающе сказал доктор. - Не злите меня.
      - Я не собираюсь больше быть осторожной с вами, - ответила Моника. Свидетельство о смерти уже подписано и вам теперь будет неудобно дать обратный ход, не так ли?
      - Может быть, - сказал доктор. - Но не забывайте, Моника. Мы оба знаем, что должно было быть в этом свидетельстве, верно? Интересно, что бы случилось, если бы я начал потихоньку распускать слухи в Эймити? В таком городе они быстро распростаняются.
      Моника улыбнулась.
      - Вы этого не сделаете, - сказала она.
      - Почему, черт возьми,вы так в себе уверены? - раздраженно спросил доктор. Он пил всю вторую половину дня и теперь у него болела голова. Откуда у вас эта проклятая уверенность?
      - Ребенок, - спокойно ответила Моника. - Вы и слова не скажете из-за Анжелики.
      Они не слышали, как открылась дверь, так напряженно смотрели друг другу в глаза, и доктор Саутуорт буквально подпрыгнул, услышав за собой голос.
      - Я хочу попить воды, - сказала Анжелика.
      Солнце сияло в тот день, когда они хоронили Армана, и Анжелика была рада этому.
      - Тебе очень холодно, папа? - спросила она, идя за матерью по кладбищу.
      - Свсем нет, mon ange. Мне уютно, как клопику в коврике.
      - Я рада, папа.
      Анжелика не хотела уезжать из Эймити, но не прошло и месяца после похорон, как Моника продала дом.
      - Но почему ты хочешь уехать? - спросила Анжелика. - Почему мы должны переехать в Ливингстон?
      Моника пристально посмотрела на нее. С тех пор как умер Арман, девочка говорила с трудом, и голос ее был хныкающим и жалобным и, как напильник, скреб по нервам Моники. Она часами оставалась одна в своей комнате, а если выходила, то садилась в гостиной как можно ближе к стене, у которой еще недавно стоял гроб с телом Армана. Моника находила ее поведение унылым и болезненным. Ребенок был более утомительным, чем когда-либо.
      - Потому что здесь у нас ничего нет, - сказала Моника. - В этом городе у нас никогда не было друзей и здесь даже нет приличной церкви. Священник должен был приезжать к твоему отцу из Франклина, и вообще я по горло сыта неудобством здешней жизни. Кроме того,твой дедушка нашел для нас очень подходящий дом в Ливингстоне. Там нам будет удобно и рядом будет наша семья.
      - У меня здесь друзья, - возразила Анжелика. - И у папы здесь были друзья.
      - Друзья! - со смешком сказала Моника. - Матери твоих маленьких друзей смеются за моей спиной, потому что я не говорю на их языке. А что касается твоего отца, то единственным его другом был доктор Саутуорт и то только потому, что доктору нравилось пьянствовать с человеком, который был слабее его.
      Анжелика закрыла глаза и руки ее задрожали. Каждый раз, когда мать упоминала о докторе Саутуорте, сердце Анжелики начинало сильно биться, и она чувствовала дрожь и слабость во всем теле.
      - Мама, - спросила она, - доктор Саутуорт сказал тебе что-то про папу в ту ночь, когда он умер. Он кричал, как будто был рассержен и...
      - Ерунда, - сказала Моника быстро и даже с лаской. - Ты была расстроена и тебе показалось. Доктор Саутуорт был тоже расстроен, потому что, несмотря на все свои недостатки, он был искренне привязан к твоему отцу.
      - Но он кричал, - сказала Анжелика. - Громко.
      - Иди сюда, - ответила Моника, - и помоги мне собрать вещи. Фургон должен быть здесь к семи часам утра, а у нас еще тысяча дел.
      - Но что-то было.
      - Хватит, Анжелика, - резко сказала Моника. - Иди в свою комнату и достань все вещи, чтобы я могла их упаковать. Быстрей.
      Дом, который Туссен Монтамбо нашел для своей дочери Моники, находился в середине франко-канадской части Ливингстона. Однако он отличался от соседних, потому что был построен до появления Северо-восточной Мануфактуры. Он находился на пересечении улиц Сосновой и Каштановой, целый день освещался солнцем и с трех сторон был окружен лужайкой. Позади дома был хороший сад.
      - Анжелике будет хорошо играть в саду, - сказал Туссен Монтамбо. Теперь так много машин, что детям опасно играть на улице.
      - Да, - ответила Моника. Она не сказала отцу, что Анжелика теперь не играет на улице, пока мать не заставляет ее выйти из дома.
      Дом представлял собой шестикомнатный коттедж с ванной и во время Великой Депрессии в начале тридцатых он стоил четыре тысячи семьсот долларов. Моника заплатила за него наличными, и после этого у нее еще осталось четырнадцать тысяч долларов, которые сохранились от страховки Армана и продажи дома в Эймити. Это были хорошие деньги для вдовы с одним ребенком в этом унылом месте, но Моника никогда никому про них не говорила. Напротив, она заказала маленькие карточки, в которых сообщалось, что она занимается художественным ручным шитьем за умеренную плату, и разослала их женам всех лучших семей Ливингстона.
      Вскоре Моника Бержерон влилась во франко-канадское окружение, в котором жила ее семья и соседи. Она снова была одной из них и по воскресеньям они с Анжеликой обедали с Туссеном и Жоржеттой, или с Антуанеттой и ее мужем, Жозефом Леду, и их четырьмя детьми. Две дочери Туссена от Жоржетты, Элен и Франсуаза, теперь вышли замуж, и иногда Моника ходила к ним в гости. Но близости никогда не чувствовала. Они вышли замуж за рабочих и обе жили на западном берегу реки. У Элен было пятеро детей, а у Франсуазы семеро. Обе семьи жили в убогих, переполненных квартирках, что угнетающе действовало на Монику.
      - Мыло достаточно дешево, - сказала Моника своей сестре Антуанетте. Ты не думаешь, что Элен и Франсуаза могли бы покупать немного для себя и своих детей.
      Антуанетта вздохнула:
      - Сейчас все дорого. Если фабрики в ближайшее время не восстановятся, не знаю, что мы будем делать. Папе повезло. Он не зависит от Северо-восточной.
      Жоржетта Монтамбо говорила, что каждый вечер она на коленях благодарит Бога за то, что Туссен никогда не работал на фабрике и у него хватило ума сообразить, что за автомобилями будущее. Он начал возиться с автомобилями, еще работая кузнецом, и когда безумная, казалось, безнадежная мечта стала претворяться в реальность, Туссен был при деле. Теперь он работал механиком в гараже Форда на Главной улице и мог не волноваться, когда мимо проезжала лошадь, или когда проводилось сокращение рабочей недели в Северо-восточной Мануфактуре.
      Анжелика Бержерон ненавидела своих теток Элен и Франсуазу из-за того, что они были грязными и волосы у них висели патлами. Тетю Антуанетту она ненавидела, потому что та была очень приставучей.
      - Ребенок очень бледный, - говорила Антуанетта. - Моника, почему ты не заставляешь ее гулять на солнышке?
      - Анжелика такая худая, Моника. Ты должна давать ей больше хлеба и картошки. Она похожа на скелет. Если бы она жила со мной, обещаю, что через неделю у нее бы наросло мясо на костях.
      Анжелика ненавидела своих двоюродных братьев и сестер, потому что они кричали, прыгали и тащили ее, когда она приходила в гости:
      - Viens jouer* **Идем играть (фр.).** , Желика - кричали они.
      - Я не хочу играть с вами, - отвечала Анжелика, отталкивая их грязные руки.
      - Regardez, - кричали они. - Elle parle anglais. Petite irlaindaise!* **Смотрите... Она говорит по-английски. Маленькая ирландка (фр.).**
      Для большинства франко-канадских детей, живших в Ливингстоне, все дети, не говорящие по-французски, были ирландцами.
      - Не будьте такими глупыми, - Анжелика хотела заплакать и убежать, чтобы спрятаться.
      Но больше всех Анжелика ненавидела своего деда. Это из-за него ее записали во Французскую Католическую школу.
      - C'est terrible, - сказал Туссен Монике. - Un enfant qui ne peut pas parler sa langue* **Это ужасно... Ребенок, который не может говорить на родном языке. (фр.)** .
      - Это все из-за отца, - отвечала Моника. - Он всегда говорил с ней по-английски, когда же я обращалась к ней по-французски, она, прекрасно понимая, о чем я ей говорю, всегда отвечала мне на английском.
      - Если бы меня спросили, что нужно этому ребенку, - сказала Жоржетта Монтамбо, - то я бы посоветовала хорошенько ее отшлепать. Куда это годится, ребенок ее возраста постоянно прячется в своей комнате и отказывается отвечать, когда с ней разговаривают. Выпороть ее надо как следует.
      Моника вздохнула:
      - Она никак не придет в себя после смерти отца. Он избаловал ее.
      Анжелика закончила приходскую школу Святого Георгия в тринадцать лет, и это сразу выделило ее из среды соседей, так как большинство детей оканчивало школу в четырнадцать, а порой в пятнадцать или шестнадцать. И еще необычным было то, что она собиралась поступать в среднюю школу.
      - Зачем? - спросил Туссен, когда Моника сообщила ему об этом. - Что толку в этом для девушки? Говорю тебе, Моника, ты совершаешь ошибку. Все, чему она научится в средней школе, - это считать себя лучше, чем есть на самом деле. Она и так полна фантазий. Лучше остановить это сейчас, пока с ней не стало еще тяжелей.
      Но Моника твердо стояла на своем, хотя и не сказала отцу истинную причину.
      - Она слабенькая, - сказала она Туссену. - На будущий год окрепнет и тогда я смогу забрать ее из школы и отправить на работу.
      Но на самом деле Моника не хотела, чтобы Анжелика шла работать на фабрику. Она надеялась, что, если ее дочь окончит среднюю школу, то сможет найти место секретарши. Так Анжелика была записана в среднюю Сент-Антуанскую школу для девочек.
      Но после следующего дня рождения мать перевела ее в Ливингстонскую Центральную среднюю школу, в которой было совместное обучение, а кроме того франко-канадское население считало ее протестантской.
      - Анжелике пора переменить школу, - вот и все объяснение Моники своим взбешенным родственникам.
      А Анжелика изменилась. На скулах появился румянец, лицо пополнело, и теперь она смеялась чаще, чем когда-либо с того дня, как они приехали в Ливингстон. По воскресеньям она перестала ходить в гости к родственникам, и теперь они могли ее видеть только, когда сами приходили к Монике.
      - Что с девочкой? - спрашивали они.
      - Она предпочитает одиночество, - отвечала Моника, но в эти дни ей было очень трудно смотреть в глаза своим родственникам.
      Вечером того дня, когда Анжелике исполнилось четырнадцать лет, Антуанетта пришла в гости, в отличие от обычных визитов, без своей семьи. Поскольку этот день приходился на середину недели, она сказала, что Жозефу и детям надо отдохнуть. Она принесла Анжелике дюжину пирожных, покрытых шоколадной глазурью, и пару самых отвратительных хлопчатобумажных чулок, которые Анжелика когда-либо видела.
      - Спасибо, тетя Антуанетта, - сказала Анжелика.
      - Не за что, - ответила довольная Антуанетта. - Но в эти тяжелые времена это все, что я могла себе позволить. Пойди сюда. Сядь, поговорим минутку. Расскажи мне про среднюю школу.
      - Я не могу, - ответила Анжелика. - Мне надо делать домашнее задание.
      Она убежала в столовую и разложила на столе книги. Она давным-давно сделала домашнее задание, но ей не хотелось сидеть в кухне, болтать, пить чай и есть пирожные. Анжелика открыла книгу и начала читать, но она слышала Монику и Антуанетту, которые говорили, говорили, говорили.
      Обо всем и обо всех, с отвращением подумала Анжелика.
      Она не помнила, сколько прошло времени, когда вдруг поняла, что они говорят о ее отце. Говорили тихо, Анжелика улавливала только отдельные слова.
      - Рак, - сказала Моника.
      - Ужасно, ужасно, - ответила Антуанетта.
      Анжелика почувствовала, что ее ладони стали влажными и по всему телу пробежала дрожь.
      Папа!
      Но он не отвечал.
      Папа! Папа!
      - Пил, - сказала Моника.
      - Ужасно, ужасно.
      - ...для спасения ребенка...
      Анжелика вскочила со стула и подошла к кухонной двери.
      - В чем дело? - воскликнула Антуанетта. - Моника, посмотри! Ребенок белее полотна!
      - Ничего, - сказала Анжелика слабым голосом. - У меня заболела голова.
      - Это все книги, - сказала Антуанетта. - Вредно слишком много учиться.
      - Хочешь чаю, Анжелика? - спросила Моника.
      - Нет, нет, спасибо, я пойду прилягу.
      Анжелика разделась, надела ночную сорочку, выпила две таблетки аспирина, но дрожь не проходила.
      В чем дело? Было что-то, что она должна была вспомнить, но хотя это что-то билось на краю сознания, она не могла поймать воспоминание.
      Папа, помоги мне.
      Я должна вспомнить, папа.
      Ложись, сказал Арман, ложись, моя дорогая. Спи. Спи.
      Во сне Анжелика увидела огромную дверь, и ручка была так высоко, что она не могла до нее дотянуться. Она пыталась снова и снова, но что-то удерживало ее. За дверью был кто-то и кричал. Она должна была дотянуться до ручки и открыть дверь. От этого зависела ее жизнь. Скорее. Чуть выше. Почти. Почти.
      - Убийца!
      - Пьяница!
      Ее пальцы держали ручку, но дверь была такой тяжелой. Она тянула и толкала изо всех сил, но дверь не открывалась.
      - Убийца!
      Наконец дверь поддалась и закачалась на петлях, как будто они были только что смазаны.
      Там был доктор Саутуорт, высокий и прямой. Такой высокий, что его тень на стене была огромной, и она могла видеть очертание его поднятой руки.
      И там была ее мать, неподвижная, как будто высеченная из мрамора, только глаза живые.
      - Ты убила его! - кричал доктор Саутуорт. - Так, точно ты вонзила ему нож в сердце! Ты убила его!
      - Дурак, - сказала Моника, ее голос был холоден, как мрамор, из которого было сделано ее тело. - Дурак и пьяница.
      Появилась другая рука доктора Саутуорта, и теперь он держал бутылку.
      - Арман неделями не вставал с постели, - сказал доктор. - Откуда это взялось?
      Мраморная фигура Моники не шевельнулась. Только глаза.
      - Понятия не имею, - сказала она.
      - Ты проклятая, жалкая лгунья! - закричал доктор. - Ты купила это у братьев Гэмсби! Ты все время покупала этот яд!
      - Сумасшедший, - сказала Моника.
      - А я повторяю, что ты лгунья. Я узнал это от самого Твидлиди час назад. Ты купила эту бутылку, и закрутила с ними еще до Рождества. Ты убила своего мужа. Ты убила его вот этим!
      Доктор Саутуорт сунул бутылку ей в лицо, но она не шелохнулась.
      - Вот этим! - закричал доктор. - Вот этим и твоим бесчеловечным отношением, и отсутствием любви, и своим холодным телом, и своим черным злым сердцем.
      Наконец Моника Бержерон сдвинулась с места. Она подошла к Бенджамину Саутуорту и заговорила, глядя прямо ему в лицо.
      - Да, - сказала она. - Я ходила к братьям Гэмсби. Я покупала их яд и давала его Арману каждый раз, когда он был в состоянии проглотить его. И каждую минуту я молилась. Я молилась, чтобы каждый глоток был последним и чтобы у него хватило порядочности умереть.
      - Ты черная сука, - прохрипел доктор Саутуорт.
      - А знаете почему? - продолжала Моника, как будто он ничего не сказал. - Потому что Арман позорил меня в течение многих лет. Он даже моего ребенка настроил против меня.
      - Это грязная ложь!
      - Что вы знаете об этом? - спросила Моника. - Вы знаете только то, что рассказывал вам Арман, и могу держать пари: в своих рассказах он никогда не был виноватым. Он был отвратительной свиньей, пьяницей и лжецом - и я рада, что он умер.
      Папа! Папочка!
      Анжелика стояла в дверях и старалась закричать.
      Но мать и доктор ее не слышали.
      - И можете написать это в свидетельстве о смерти тоже, - сказала Моника. - Давайте, пишите. Он умер, а его жена радуется.