Прошли две недели я уже подходила к концу третья, а я все ждал, когда прибудет нужный мне корабль. Все это время я, с одной стороны, терзался мучительным беспокойством за судьбу Трокмартина, с отчаянием думая о том, что каждая минута промедления может оказаться решающей для его жизни, с другой стороны, мне не терпелось выяснить, на самом ли деле я видел то жутковато-восхитительное зрелище на лунной дорожке или же это были мои галлюцинации. Я находился буквально на грани безумия.
      Но вот конденсоры в моих руках! Однако же прошло еще больше недели, прежде чем я добрался до Порт-Морсби, и там я проболтался еще целую неделю, пока наконец не очутился на борту "Суварны" и мы направились на север. Это небольшое парусное суденышко с запасным двигателем в пятьдесят лошадиных сил должно было доставить меня прямиком в Понапе, а затем на Нан-Матал.
      "Брунгильду" мы заметили, когда до Каролинских островов оставалось что-то около пятисот миль. Ветер стих вскоре после того, как Новая Гвинея осталась у нас за кормой, но наша посудина даже при полном безветрии безотказно выдавала свои двенадцать узлов в час. Это почти примирило меня с тем, что издаваемое "Суварной" благоухание не имело ничего общего с яванским цветком, в честь которого она получила свое название.
      Капитаном "Суварны" был маленький говорливый португалец - да Коста; его помощник, выходец из Кантона, на вид казался человеком долго и успешно занимавшимся пиратским промыслом; обязанности судового механика исполнял китаец с примесью малайской крови - один Бог знает, где он нахватался познаний в судовых двигателях, мне все время представлялось, что он просто преобразовал свои религиозные порывы в фанатическую преданность механическому божеству, созданному американцами. Шесть слуг из племени Тонга - огромного роста верзилы, беспрерывно стрекочущие на своем языке, завершали команду "Суварны".
      Мы пересекли пролив Финшхафен-Хуон и вошли под защиту архипелага Бисмарка. Успешно преодолев лабиринт островков, "Суварна" выбралась на тысячемильный простор открытого океана, оставив далеко позади Нью-Ганновер, и теперь держала курс прямо на Нукуор на острове Монте-Верди. Пройдя Нукуор, мы должны были, если не произойдет ничего непредвиденного, достичь Понапе менее чем за шестьдесят часов.
      Солнце уже клонилось к закату, и легкий ветерок, насыщенный пряными ароматами цветущего муската и других тропических растений, ненавязчиво подгонял яхту. Наше суденышко неторопливо покачивалось на зыбкой поверхности океана, как будто мягкие ладони великана осторожно приподнимали нас, мы так же осторожно соскальзывали вниз с голубой пологой горки и снова забирались наверх. Безмятежный покой океана убаюкал даже маленького португальца: капитан тихо дремал за рулем, ритмично раскачиваясь в такт размеренным движениям то поднимающегося, то опускающегося парусника.
      Эту идиллию внезапно нарушил суматошный вопль тонганца, который, лениво растянувшись на носу судна, изображал из себя вахтенного: - Парус ехать право руля!
      Да Коста, встрепенувшись, уставился в ту сторону, а я поднес к глазам бинокль. От встреченного судна нас отделяло не больше мили, и оно давно уже должно было находиться в пределах видимости недремлющего ока нашего часового.
      Я увидел парусный шлюп приблизительно такого же размера, что и "Суварна", но без двигателя. Все паруса, включая спинакер, были подняты, чтобы использовать малейшее дуновение слабенького ветерка.
      Я попытался прочесть название яхты, но парусник круто развернулся против движения, будто рулевой вдруг выпустил колесо из рук.. а затем так же резко снова лег на прежний курс. Перед моими глазами оказалась корма. Там было написано: "Брунгильда".
      Я перевел бинокль на человека, стоящего за рулем.
      Ухватившись за ручки штурвала, он беспомощно повис на руле, навалившись на него всей тяжестью тела. Пока я разглядывал его, суденышко так же резко, как и в прошлый раз, крутанулось на месте.
      Я видел, что рулевой поднял голову и судорожным движением рванул колесо.
      Некоторое время он так и стоял, глядя прямо на нас бессмысленными, ничего не выражающими глазами, и затем, по-видимому, отключился от внешнего мира. Он походил на человека, который из последних сил борется, преодолевая страшную усталость. Я обвел биноклем палубу: никаких признаков жизни.
      Обернувшись, я увидел изумленное лицо португальца, пристально разглядывающего яхту. Расстояние между нашими парусниками сократилось до полумили.
      - Чего-то оченна плохо, я так думай, сайр, - произнес он на своем забавном английском. - Я знай тот человека на палубе. Он капитана и хозяина этой Бр-рю-унгильды. Его звать Олафа Халдриксон, вы называй, что он норвежец. Или он оченна больной, или оченна усталый., но я не соображай, где подевался его команда и зачем нету лодки.
      Португалец подозвал к себе механика. Пока он давал ему какие-то указания, слабый ветерок окончательно стих, и паруса на "Брунгильде" безвольно поникли.
      Мы шли теперь с ней почти вровень: какая-то жалкая сотня ярдов разделяла борта наших парусников. Двигатель "Суварны" смолк, и тонганцы стали спускать на воду одну из лодок.
      - Эй ты, Олафа Халдриксон! - прокричал да Коста. - Что такое случилася?
      Человек, стоявший за рулем, повернулся к нам.
      Это был настоящий гигант с широченными плечами и могучим торсом: чудовищная сила угадывалась во всем его теле. Халдриксон возвышался над палубой, напоминая древнего викинга за рулем своей разбойничьей ладьи.
      Я снова поднес к глазам бинокль и навел его на лицо норвежца. Никогда еще прежде не доводилось мне видеть такой застарелой, безысходной тоски, какую я прочел в глазах Олафа Халдриксона.
      Тонганцы уже приготовили лодку и теперь ждали за веслами. Маленький капитан спускался в лодку.
      - Эй, подождите! - крикнул я и побежал к себе в каюту. Прихватив сумочку, где у меня хранились медикаменты для оказания срочной помощи, я полез вниз по веревочной лестнице. Тонганцы заработали веслами, и мы очень быстро оказались рядом с парусником. Да Коста и я, схватившись за свисающие со штагов стропы, забрались на борт "Врунгильды".
      Да Коста осторожно приблизился к Халдриксону.
      - Что такое, Олафа? - начал он и замолчал, уставившись на штурвал. Ремни, сплетенные из крепкой тонкой веревки, прочно привязывали к спицам колеса распухшие и почерневшие руки Халдриксона.
      Путы, стягивающие мускулистые запястья, с такой силой врезались в тело, что совершенно исчезли в истерзанной ране. Кровь сочилась из порезов и медленно, капля за каплей, текла к ногам Халдриксона.
      Мы бросились к нему, чтобы хоть немного ослабить его узы, но не успели мы прикоснуться к ним, как Халдриксон судорожно, но очень метко пнул ногой сначала меня, а затем да Косту, да так, что португалец полетел кувырком прямо в шпигат[Шпигат (морcк.) - отверстие на палубе яхты, через которое сливается вода во время шторма. (Прим, пер.)].
      - Не трожь! - крикнул Халдриксон таким тусклым и безжизненным голосом, словно его опаленные связки почти утратили способность издавать звуки. Едва шевеля сухими растрескавшимися губами и натужно ворочая почерневшим языком, он снова захрипел: - Не трожь! Оставь! Не трожь!
      Пофыркивая от злости, португалец поднялся и, выхватив нож, направился было к Халдриксону, но что-то в голосе норвежца заставило его остановиться.
      По лицу португальца расползлось изумление и, пока он засовывал кинжал обратно в пояс, оно смягчилось от жалости.
      - Что-то оченна плехо с Олафа, - забормотал он мне на ухо. - Я думай, он свиханулся!
      И тут Олаф Халдриксон начал сквернословить, поливая нас отборной бранью. Он не говорил... он ревел, изрыгая проклятья из своей пересушенной глотки. И все время, пока это продолжалось, красные глаза норвежца блуждали по морской глади, а из его рук, мертвой хваткой вцепившихся в руль, капала кровь.
      - Я пойду вниз, - нервно сказал да Коста. - Его женщина, его детка..
      Он кинулся к трапу, ведущему вниз, к каюте, и скрылся.
      Халдриксон замолчал, и снова его обмякшее тело повисло на штурвале.
      Над верхней ступенькой появилась голова да Косты.
      - Там никого нету.. - он сделал паузу и снова повторил: - Никого нигде нету...
      Он развел руками, изображая полнейшее недоумение
      - Я не понимай.
      Тут Олаф Халдрикеон раскрыл свои потрескавшиеся губы, и от того, что он сказал, меня прошиб холодный пот и замерло сердце.
      - Сверкающий дьявол забрал их! - прокаркал Олаф Халдрикеон, - нх взял сверкающий дьявол!
      Он взял мою Хеяьму и мою маленькую Фриду! Сверкающий дьявол сошел с луны и забрал их.
      Он покачивался от горя, слезы катились у него по лицу. Да Коста опять направился к нему, и снова Халдрикеон нехорошо посмотрел в его сторону настороженными, налитыми кровью глазами.
      Я вынул из саквояжа шприц и наполнил его морфием. Потом я подманил к себе да Косту.
      - Отвлеки его как-нибудь, - прошептал я. - Поговори с ним.
      Португалец подошел к рулевому.
      - Где твои Хельма и Фрида, Олафа? - спросил он.
      Халдрикcон повернул к нему голову.
      - Светящийся дьявол забрал их, - снова каркнул он. - Лунный дьявол, сверкающий как...
      Он заорал, не договорив, потому что я всадил ему в руку, как раз над распухшим запястьем, иглу и быстро ввел наркотик. Халдрикеон забился было в путах, стараясь высвободиться, но его повело, как пьяного, из стороны в сторону: морфий подействовал моментально. Вскоре тело норвежца обмякло, на лице появилось спокойное выражение, сузились зрачки неподвижных глаз. Несколько раз он покачнулся и затем, все еще сжимая штурвал связанными кровоточащими руками, рухнул ка палубу.
      Стоило величайшего труда вызволить его из ремней, но в конце концов дело было сделано. Мы соорудили какое-то подобие подъемного крана, и тонганцы спустили огромное, безвольное тело в плоскодонку. Скоро Халдрикеон уже спал в моей койке.
      Половину нашей команды под начальством кантRнца капитан отправил на "Брунгильду". Там они сжустили все паруса, так что на яхте Халдршссона oстались торчать одни голые мачты, и поставили за руль одного из слуг-тонганцев, а мы продолжили столь загадочным образом прерванный путь в сопровождении "Брунгильды", привязанной к нашей корме длинным стальным тросом.
      Я обмыл и перебинтовал истерзанные руки норвежца, потом очистил ему почерневший, пересохший рот теплой водой и слабым раствором антисептика.
      Внезапно я почувствовал, что рядом кто-то стоит и, повернувшись, увидел да Косту. По его встревоженному виду я догадался, что португалец мучается каким-то смутным подозрением.
      - Что вы думаете об Олафа, сайр? - спросил он.
      Я пожал плечами.
      - Вы думай, он убил своя женщина и своя детка? - Он помолчал. - Вы думай, он свнханулся и всех убила?
      - Что за бред, да Коста, - ответил я. - Ты же видел, там нет шлмпки. Скорее всего, взбунтовалась его команда и в отместку привязала Халдриксона к рулю таким мучительным способом. Подобная история произошла с Хилтоном на "Коралловой Леди"; ты должен ее помнить.
      - Нет, - сказал оя. - Нет. Не команда. Там никто не был, когда связывался Олафа.
      - Что? - вскрикнул я, подскочив на стуле. - С чего ты взял?
      - Я взял, - сказал он медленно, - что Олафа сам себя связал.
      - Подождите, - сказал он, увидев, что я скептически махнул рукой. Подождите, сейчас я показать.
      Да Коста вынул руки, которые до этого держал за спиной, и теперь я увидел, что в них болтались перепачканные кровью обрывки ремней, которыми был связан Халдриксон. Каждый из них заканчивался широким кожаным концом, мастерски вплетенным в веревку.
      - Вот, - сказал он, поднося к моим глазам кожаные ремешки.
      Я посмотрел и увидел на них следы зубов. Выхватив у него один из ремней, я подошел к человеку, лежащему без сознания на моей койке. Бережно приоткрыв ему рот, я просунул между зубов кончик ремешка и осторожным движением закрыл челюсти.
      И в самом деле, зубы Халдриксона оставили на ремешке точно такие же следы.
      - Вот, - повторил да Коста, - я показывай.
      Держа ремни в кулаках, он оперся руками о спинку стула. Потом быстрым движением обмотал один из ремней вокруг своей левой руки, сделал свободный узел, перекинул веревку через локоть. Левое запястье и рука еще могли свободно двигаться, и с их помощью он обмотал веревку вокруг правого запястья, оставив там такой же узел. Сейчас позиция его рук, обхвативших стул, ничем не отличалась от положения, в котором находились руки Халдриксона на "Брунгильде", только узлы и веревки свободно провисали. Да Коста, опустив голову, взял зубами кончик веревки и рывком затянул узел, так что его левая рука оказалась крепко привязанной к стулу; то же самое он проделал со своей второй рукой.
      Да Коста подергал руками, демонстрируя мне прочность узлов: прямо у меня на глазах он привязал себя к стулу так, что теперь не мог освободиться без посторонней помощи. Он находился точно в таком же положении, что и Халдриксон, когда мы в первый раз увидели его.
      - Теперь вы должны разрезать меня для выпускания, сайр, - сказал да Коста. - Я не могу подвигать руками. Эта фокус давно известный в здешних морях. Иногда надо, чтобы человека стой у руля много-много часов без никого, и он так делай, чтобы если он засыпай, колесо его разбудит. Вот так, сайр!
      Я перевел взгляд с да Косты на человека, лежащего у меня на кровати.
      - Но почему, сайр, - медленно протянул да Коста, - почему Олафа нада была завязать себе руки?
      Я снова обеспокоенно посмотрел на него.
      - Не знаю, - ответил я. - А ты?
      Да Коста засуетился, отводя глаза, потом украдкой быстро перекрестился.
      - Нет, - ответил он, - я ничего не знай. Какие-то вещи я слыхал, но здесь чего только не болтай.
      Он направился к дверям, но, не дойдя до них, обернулся.
      - Но про это я знай, - прошептал он. - И будь я проклятай, если той ночью не свети полная луна.
      С этими словами он удалился, а я остался стоять с открытым ртом, глядя ему в спину.
      Что знал португалец?
      Я склонился над спящим. На его лице я не увидел того сверхъестественного сочетания противоположных чувств, которым Двеллер помечал своя жертвы.
      И все-таки, что там сказал норвежец?
      "Сверкающий дьявол забрал их!" Нет, он выразился еще более определенно: "Сверкающий дьявол, который спустился с луны..." Не случилось ли так, что Двеллер примчался к "Врунгильде" и утащил но лунной дорожке жену Олафа Халдеиксона и его дочку, так же как он утащил Трокмартижа?
      В глубокой задумчивости я сидел в каюте, как вдруг услышал наверху крики и топот ног, и сразу же резко потемнело. На нас обрушился один из тех внезапных свирепых шквалов, что так часто случаются в этих широтах. Я привязал Халдрикcона пакрепче к койке и полез наверх.
      Мирная и глубокая вкеанская зыбь сменилась беспокойными сердитыми буручиками, с верхушек кoтoрых резкие хлесткие удары ветра срывали клочья морской пены.
      Прошло полчаса; шквал стих так же быстро, как и налетел. Мере успокоилось. На западе, из-под рваного края разлетающихся штормовых туч показался красный шар закатного солнца; он медленно опускался, пока не коснулся края моря.
      Я посмотрел на него, протер глаза и уставился снова. Там, на огненном фоне закатного солнца двигалось что-то огромное и черное, похожее на гигантский покачивающийся палец.
      Да Коета тоже увидел это. Он повернул "Суварну" и направился прямиком к опускающемуся диску и странной тени, которую он отбрасывал. Когда мы подошли поближе, то увидели плавающую на воде небольшую кучку обломков, а кивающий палец оказался не что иное, как крыло паруса, торчащее вверх и покачивающееся на волнах. На самой верхушке останков кораблекрушения сидела высокая фигура.
      Это был мужчина, спокойно покуривающий сигарету.
      Мы подвели "Суварну", спустили лодку и под моим руководством подгребли к останкам гидроаэроплана. Его незадачливый владелец выпустил мощный клуб дыма и, одобрительно махая рукой, прокричал нам приветствие. Но, не успел он закрыть рта, как поднялась огромная волна, захлестнув груду обломков клубящейся и бурлящей пеной, и прошла дальше. Когда, успокоив лодку, мы снова посмотрели туда, на этом месте ничего не было: ни обломков, ни человека.
      Рeзкий рывок наклонил лодку набок, слева от меня две мускулистые руки ухватились за борт лодки, и между ними показалась голова с облепившими ее черными мокрыми волосами. На меня уставились два блестящих голубых глаза, в глубине которых притаилась лукавая смешинка; высокая гибкая фигура осторожно подтянулась через банку лодки и уселась, отряхиваясь, у моих ног.
      - Премного обязан, - сказал появившийся из моря человек, - Я так и знал, что кто-нибудь, уж будьте уверены, появится, коли Баньши О'Кифов не дает о себе знать.
      - Кто-кто? - переспросил я в полном изумлении.
      - Баньши О'Кифов... Ларри О'Киф - это я. До Ирландии, конечно, далеко, но нашу баньши не смутит никакое расстояние, если уж мне пришла пора сыграть в ящик.
      Я снова поглядел на своего удивительного подопечного. Он выглядел абсолютно серьезным.
      - У вас не найдется сигаретки? А то мои все вышли, - сказал он, усмехнувшись, протянул за сигаретой мокрую руку и закурил.
      Я увидел худое интеллигентное лицо, несколько воинственное выражение которого, придаваемое ему нижней челюстью, смягчалось печальным изгибом губ и открытым взглядом голубых смеющихся глаз с проказливой искоркой, притаившейся на самой глубине, породистый нос с легким намеком на горбинку, высокую, гибкую, но крепко сбитую фигуру, наводящую на мысль о клинке хорошо закаленной стали, форму лейтенанта воздушных сил королевского флота Великобритании.
      Он засмеялся, протянул ладонь и крепко пожал мне руку.
      - Вы даже не представляете, как я рад, старина, - сказал он.
      Я полюбил Ларри О'Кифа с самого начала, но, я и помыслить не мог, когда сидел с ним в лодке и слуги-тонганцы везли нас на "Суварну", как эта симпатия, закаленная в испытаниях, о которых тогда не подозревали ни я, ни он, ни вы - те, кто сейчас читает эту книгу, перерастет в крепкую мужскую дружбу., нет, я и мечтать не мог.
      Ларри, Ларри О'Киф, где ты сейчас со своими лепрекоунами и баньши, со своим ребячливым сердцем, смеющимися голубыми глазами и бесстрашной душой? Увижу ли я тебя когда-нибудь снова, Ларри О'Киф, которого я полюбил, как младшего брата?
      Ларри!
      ГЛАВА 7 ЛАРРИ О'КИФ
      С трудом удерживаясь от вопросов, так и вертевшихся у меня на языке, я представился Как ни странно, выяснилось, что Ларри знает меня, вернее, знаком с моими трудами. Он приобрел только что изданный томик моих работ, посвященных изучению уникальных растений, произрастающих на специфической почве, которая образовалась в результате вулканической деятельности: смеси дробленной лавы и пепла. Я дал книжке - несколько опрометчиво, как я сейчас понял, - название "Флора кратеров". Из наивного объяснения Ларри следовало, что он купил эту книжку, думая, будто это совершенно особый сорт литературы... что-то вроде сборника новелл, наподобие "Дианы перекрестков", который ему страшно нравился.
      Он как раз закончил свои объяснения, когда мы причалили к борту "Суварны", и я был вынужден сдерживать свое любопытство, пока мы не поднимемся на палубу.
      - Эта хреновина, с которой вы меня сняли, - сказал он, поклонившись маленькому шкиперу в знак благодарности за свое спасение, - все, что осталось от одного из лучших маленьких гидроаэропланов Ее Величества после того, как циклон отшвырнул его, как старую рухлядь. А кстати, где мы сейчас находимся?
      Да Коста объяснил ему по солнцу наше приблизительное местоположение.
      О'Киф присвистнул.
      - Добрые три сотни миль от того места, где я покинул "Дельфин" - часа четыре назад, - сказал он. - Этот шквал, на котором я прокатился, шустрый малый, ничего не скажешь. "Дельфин", это наш военный корабль, - продолжал он, хладнокровно освобождаясь прямо у нас на глазах от промокшей одежды. Мы направляемся в Мельбурн. Мне страшно захотелось прошвырнуться и поглазеть на местные красоты. А тут, откуда ни возьмись, шарахнул ветер, нодхватил меня под микитки и заставил нрогуляться вмеете с ним. Час назад я решил, что у меня есть шанс, сделав "свечку", избавиться от назойливого приставалы. Я развернулся, но тут - хрясь! - треснуло мое правое крыло, и я грохнулся вниз.
      - Я не знаю, можем ли мы поставить в известность ваш корабль, лейтенант О'Киф, - сказал я. - У нас нет радиосвязи.
      - Доктора Гудвин, - подал голос да Коста, - мы могли бы поменяй наш курс, сайр... или как?
      - Ни в коем случае, - вмешался О'Киф. - Один Бог знает, где теперь "Дельфин". Воображаю, как они рыщут окрест, выглядывая меня. Во всяком случае, сейчас у них ровно столько же шансов нарваться на вас, как если бы вы отправились на их розыски. Возможно, нам как-нибудь удастся связаться с ними по радио: вот тогда я попрошу вас об этой услуге.
      Он помолчал.
      - Между прочим, куда вы направляетесь? - спросил О'Киф.
      - На Понапе, - ответил я.
      - Там нет радиосвязи, - задумался О'Киф. - Жуткая дыра. Мы заходили туда за фруктами неделю назад. Туземцы, по-моему, перепугались до смерти: то ли при виде нас, то ли еще от чего-тоКуда вы потом пойдете?
      Да Коста исподтишка метнул на меня взгляд. Мне это не понравилось.
      О'Киф заметил мою нерешительность.
      - О, - сказал он, - прошу прощения.. Мне, повидимому, не следовало бы задавать этот вопрос.
      - Это не секрет, лейтенант, - ответил я. - Мне надо провести кое-какие исследования, связанные с раскопками развалин на Нан-Матале.
      Произнося название места, я быстро взглянул на португальца. Бледность расползлась у него по лицу; он опять, отвернувшись, сотворил крестное знамение, причем бросил испуганный взгляд в сторону севера.
      Я подумал, что надо бы не забыть спросить у него, когда представится удобный случай, что все это значит.
      Да Коста отвел взгляд от моря и обратился к О'Кифу:
      - Здесь нет ничего подходящий вам, лейтенант.
      - О капитан, меня устроит любая тряпка, лишь бы прикрыть наготу, сказал О'Киф, и они ушли вместе в каюту да Косты.
      Уже сильно стемнело. Проводив их взглядом, я прошел к своей каюте, осторожно приоткрыл дверь...
      прислушался. Халдрнксон дышал ровно и глубоко.
      Я вытащил электрический фонарик и, прикрывая рукой глаза от яркого света, осмотрел норвежца.
      Глубокий ступор, в котором он находился под действием наркотика, сменился уже близким к нормальному сном. Язык утратил прежнюю сухость и черноту; секреция полости рта происходила так, как положено. Вполне удовлетворенный состоянием больного, я вернулся на палубу.
      О'Киф уже сидел там, задрапированный в белую простыню и похожий на привидение. На палубе разложили обеденный столик, и один из слуг-тонганцев хлопотал, накрывая на ужин. Вскоре его украсили самые аппетитные припасы из кладовой "Суварны": О'Киф, да Коста и я набросились на еду.
      Ночь надвигалась все быстрее. Позади нас светились огни "Брунгильды", огонек нактоуза отбрасывал слабый отсвет на черное лицо рулевого, тускло маячившее в темноте. О'Киф неоднократно с любопытством поглядывал в ту сторону, но ничего не спрашивал.
      - Вы не единственный пассажир, которого мы сегодня приобрели, обратился я к нему. - Капитана этого парусника мы обнаружили привязанным к штурвалу, чуть живого от истощения, и кроме него самого, на яхте не было ни одной живой души.
      - Что вы говорите? - с удивлением спросил О'Киф. - В чем же дело?
      - Мы не знаем, - ответил я. - Он не давался нам в руки, и мне пришлось ввести ему наркотик, чтобы без помехи развязать веревки и высвободить его. Он так и спит до сих пор в моей каюте. На яхте должны были находиться жена этого человека и его маленькая дочка - так сказал наш капитан - но они пропали.
      - Пропали жена и ребенок! - воскликнул О'Киф.
      - Если судить по тому, в каком состоянии находились язык и губы этого человека, то он, по-видимому, находился привязанным к рулю, в полном одиночестве и без воды по крайней мере два дня и две ночи, прежде чем мы нашли его, - продолжал я. - Вы понимаете, что разыскивать кого-либо в этих бескрайних просторах спустя столько времени - дело совершенно безнадежное.
      - Да, это так! - сказал О'Киф. - Но его жена и малютка! Ах, бедняга!
      Он замолчал, задумавшись, и потом, по моей просьбе, начал рассказывать о себе. Ему было чуть больше двадцати, когда он получил свои "крылышки" и началась война. На третьем году военных действий его серьезно ранили под Ипром, и к тому времени, как он поправился, война уже закончилась.
      Вскоре умерла его мать. Одинокий и неприкаянный, он снова поступил на службу в летные войска и пребывал в этом качестве до настоящего времени.
      - И хотя война давно окончилась, мне до сих пор сильно недостает этой развлекаловки, когда немецкие аэропланы выбивают мотив на своих пулеметах, а их зенитки щекочут мне подошвы ног, - вздохнул он. - Знаете, док, уж если вы что-то любите, то любите без границ; а если ненавидите, будьте в ненависти подобны дьяволу; ну а если вы уж ввязались в драку, то лезьте в самое пекло и сражайтесь там, как черт... иначе вы не умеете ни жить, ни ценить жизнь, подытожил он.
      Слушая разглагольствования ирландца, я рассматривал его, чувствуя, как возрастает моя симпатия к этому человеку. Эх, с сожалением подумал я, если бы сейчас, вступая на полный неизвестности и опасности путь, я мог бы иметь рядом с собой такого человека, как он! Мы сидели, покуривая, за чашечкой крепкого кофе, отлично приготовленного португальцем.
      Наконец да Коста поднялся, чтобы сменить за рулем своего помощника-кантонца. О'Киф и я подтащили свои стулья поближе к поручням. Небо было затянуто легкой дымкой, сквозь которую просвечивали самые яркие из звезд; фосфоресцирующие вспышки плясали на верхушках волн и с каким-то рассерженным шипением рассыпались ворохом сверкающих искр. О'Киф, удовлетворенно вздохнув, затянулся сигаретой. Тусклый огонек осветил на миг узкое мальчишеское лицо и голубые глаза, сейчас от колдовских чар тропической ночи казавшихся черными и сумрачными.
      - Кто вы, О'Киф, американец или ирландец? - спросил я неожиданно.
      - Что это вы вдруг? - удивленно засмеялся он.
      - Видите ли, - ответил я, - сначала по вашему имени и по тому, где вы служите, я было решил, что вы ирландец, но усомнился, услышав, как лихо вы пользуетесь американскими оборотами речи.
      Он добродушно хмыкнул.
      - Я расскажу вам, как это получилось. Моя мать, Грейс из Вирджинии, была американкой, а отец, О'Киф из Колерайне - ирландцем. И эти двое так сильно любили друг друга, что сердце, которое они подарили мне, - наполовину американское, наполовину ирландское. Отец умер, когда мне было шестнадцать лет. Я обычно каждый год ездил с матерью в Штаты и проводил там по месяцу или по два. А после смерти отца мы стали ездить в Ирландию почти каждый год. Вот так случилось, что я ирландец в той же мере, как и американец. Стоит мне потерять над собой контроль - влюбиться, размечтаться или же сильно разозлиться, как у меня начинает проскакивать ирландский акцент.
      В обычных же обстоятельствах речь у меня как у коренного американца; и я так же хорошо знаю Биневене Лейн, как и Бродвей, а Саунд не хуже, чем канал Св. Патрика. Я немного учился в Итоне, немного в Гарварде; денег мне хватает на все мои нужды; я много раз влюблялся, но большой радости при этом не испытывал, и, пожалуй, жил без руля и ветрил до тех пор, пока не поступил на королевскую службу и не заслужил свои "крылышки"; сейчас мне перевалило за тридцать, и все это я - Ларри О'Киф.
      - Но я видел еще одного ирландского О'Кифа, который сидел, поджидая свою баньши, - рассмеялся я.
      - Это так, - сказал он сумрачно, и я услышал, как бархатистые нотки акцента вкрались в его голос, а глаза снова потемнели. - Вот уже тысяча лет, как ни один О'Киф не уходил с этого света без ее предупреждения. И дважды я слыхал призывный крик баньши... в первый раз, когда умирал мой младший брат, и еще раз, когда мой отец лежал в ожидании, когда воды жизни отхлынут от него.
      Он на мгновение задумался, а затем продолжил: - А однажды мне довелось увидеть Аннир Хойла, девушку зеленого народца[Зеленый народец - другое название для сказочных людей (fairy), населяющих леса и холмы Ирландиа], она порхала среди деревьев Канторского леса, словно отблеск зеленого огня, и однажды мне случилось задремать у Дунхрайе, на пепелище крепости Кормака МакКонхобара [Кормак МакКонхобар - Кормак Конд Лонгас, сын Конхобара, короля уладов. О смерти Кормака рассказывается в ирландской саге "Разрушение Дома Да Хока". Факты, о которых упоминает Ларри, не совпадают с описываемыми в этой саге событиями. Возможно, существует другая версия, связанная с именем Кормака МакКонхобара, тем более что многие исследователи отмечают ряд противоречий в указанной саге. Известный ирландский ученый О'Рахилли считает, что сам герой Кормак Конд Лоннас - фигура, созданная искусственно, чтобы связать несколько саг в единый цикл. (См. O'Rahilly Т. P. Early Irish History and Mythology. Dublin, 1953.) В частности, Крейвтин (или Крейптине), чья игра на арфе и в самом деле обладала магическими свойствами, желая погубить Кормака, просто играл перед ним на арфе и тем самым заставил Кормака нарушить свой гейс (табу) "не слушать прорезную арфу Крейптине". Погиб же Кормак в битве с воинами Коннахта (одно из королевств древней Ирландии) - заклятыми врагами уладов.] - там, где его прах смешался с прахом Эйлид Прекрасной [Э-йлид - это, по-видимому, фея-сида Этайн, в какой-то период своей земной жизни бывшая женой Кормака. История ее чудесного рождения рассказывается в саге "Сватовство к Этайн". Став земной женщиной, она сохранила свою волшебную красоту и способность вызывать к себе необычайно сильную любовь. ]... Они все сгорели от девяти [Девять - часто встречающееся в ирландских сагах число, символизирующее силу. ] языков пламени, что вылетели из арфы Крейвтина, и я слышал, как затихают вдали звуки его арфы...
      Он снова помолчал и затем мягко, с необыкновенной мелодичностью, запел высоким голосом, свойственным только ирландцам: О, белогрудая Эйлид, Златокудрая Эйлид, с губами краснее рябины!
      Гце тот лебедь, чья грудь белизною и нежностью может поспорить с твоею, Или в море волна, что поспорить с тобою посмеет Красотою и плавностью бега, о Эйлид!