Сатанбургер

– Если бы у меня были дети, я бы выбивал из них неведение.

Ричард Штайн всегда говорил, что дети рождаются из добра. Перед рождением ты пребываешь с Богом, и это есть Счастье. Так что в ранний период жизни дети наполнены добрым духом, они счастливы и живут в мире. А чем старше становишься, тем дальше уходишь от Бога и становишься злобным. Именно поэтому пожилые люди в основном скряги. Они утратили память о добром духе.

* * *

– Знаешь, почему я думаю, что Волм находится здесь? – Христиан выпускает кольца дыма.

Я пожимаю плечами, а голубая девушка мне улыбается.

– Я думаю, что люди из Волма – заключенные из других миров, которых послали сюда, потому что дома тюрьмы переполнены. Все правительства Вселенной решили превратить какую-нибудь планету в БОЛЬШУЮ тюрьму и выбрали Землю. В этом даже есть какой-то смысл.

– Думаю, есть, – отвечаю я, но мне не нравится, когда другие люди считают свои мысли умными. Я сам считаю свои мысли умными, так что и сам себе не нравлюсь.

* * *

Лягушки, прыгающие у нас в доме, согласны, что мы на планете-тюрьме. Они и сами – преступники, которых приговорили за лягушачьи преступления. Но лягушки пытаются избежать заключения. Они убегают из Риппинг-тона, с Земли.

Ричард Штайн говорил, что лягушки были придуманы с особой целью. Они являются хранителями снов, фантазий и идей. Он говорил, что не существует такой вещи, как творчество/оригинальность, и все, что только возможно придумать, уже было придумано; до начала времен каждая история существовала в разных вариантах. Каждая идея хранится в огромном погребе около центра Вселенной. Так что, когда ты пишешь новую песню, или рисуешь картину, или пишешь стихотворение, не ты истинный творец, ты просто крадешь идеи из этого погреба и называешь их своими.

Лягушки – это специальные существа, которые распространяют идеи среди людей. В некоторых мирах эту работу выполняют камни. В других – пиявки. Иногда даже вибраторы с ремешками несут за это ответственность. Но в нашем мире разносчиками являются лягушки. Так что такой вещи, как оригинальность, не существует. Иногда идея может показаться оригинальной в каком-то мире, потому что этот мир еще не пережил эту идею, так что ее называют новой. Но это не так. Конечно, слово «оригинальность» содержит слово «оригинал», а оригинал – это то, что уже было сделано… мои мысли явно путаются. Я хочу сказать, что уже ничто никогда не будет новым, свежим. Любое творчество устарело и задохнулось.

Но лягушки должны также распространять фантазии, потому что они крайне важны для души. Воображение – это психологическая защита от реальности, которая иногда необходима, как мое место для отдыха. Это мой способ избавиться от стресса. Без воображения желудку было бы слишком сложно переваривать реальность.

Лягушки увидели надвигающуюся грозу. Она приближается очень медленно, а это значит, что и уходить она тоже будет очень медленно. Лягушки надеются, что им удастся спастись от грозы, желательно сбежав с планеты. Конечно, если это им удастся, ни в чьих мозгах не останется воображения. Так что будем надеяться, сбежать так далеко им не удастся.

Кроме грозы, лягушки бегут от заключения за свои преступления. Они нарушили закон, когда перестали раздавать фантазии. Но в этом нет их вины. Лягушки перестали раздавать фантазии в этом мире, потому что людям стало все равно. У бездушных людей нет нужды в воображении. Лягушки уже отвернулись от нашего мира – за исключением Риппингтона. Некоторые люди здесь все еще сохраняют души. Именно поэтому город наводнен лягушками.

* * *

Я допиваю свой бренди и иду закрывать дверь, выкидывая пинками всех лягушек на улицу. Я с ними не церемонюсь и давлю их о цементный пол. Мне интересно, насколько лягушки пристрастны, когда раздают идеи. Мне интересно, пострадают ли мои сны сегодня ночью оттого, что я причиняю боль лягушкам. Мне интересно, стал бы я человеком с мощным воображением, если бы очень любил лягушек.

Я захлопываю дверь и поворачиваюсь к голубой женщине. Она все еще смотрит на меня. Любопытным взглядом. Надеюсь, она захочет еще поесть, прежде чем я засну.

[СЦЕНА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ]

ДЕНЬ ЗВУКА

Мочевой пузырь: распухший от жидкости, переполненный до острой боли, масса чьего-то тела еще больше жмет на него.

Сегодня я просыпаюсь рано, под голубокожей женщиной, ее влажное лицо вдавлено в мою слабую грудь. Гладкая кожа успокаивает, ресницы трепещут около моих сосков, щекочут…

Я не хочу будить ее, такую умиротворенную, но мой мочевой пузырь больше не может терпеть эту боль. Ее волосы сочетаются с оранжевыми простынями, они волнообразно движутся, и море огней разбивается о мои ребра-берега… Я все не шевелюсь. Все соображаю, как выбраться из-под нее и не разбудить.

Я все не шевелюсь.

* * *

Божье око:

Я отправляюсь к Христиану. Он расхаживает в пыльном костюме, белый как мел на фоне черного. Он мечется между стеной склада и скульптурной группой в его центре, все быстрее и быстрее… Потом входит в телепортационный портал и перемещается в «Сатанбургер».

Я вижу:

На ресторане знак, который извещает: «Сатанбургер» закрыт в честь праздника. Мы откроемся завтра в 8:00».

Все демоны отдыхают. Когда нет никакой работы, они снова бездвижно замирают, ведя себя как обыкновенная мебель. Они подставили солнцу бока, чтобы оно их почистило, а пыль пусть собирается на спине. Пылекупание очень приятно для мебели.

Сатана тоже занимается пылекупанием. Его вишнево-красное лицо прижато к столу, он спит. Он видит сны, сюжеты которых старше, чем Земля, и я думаю, относятся к тому времени, когда он был любимцем Бога, его первым сыном, рожденным на несколько секунд раньше, чем его брат-близнец. От этих снов он плачет, как я плакал от своих. Если мне снилось прошлое – время, когда родители еще не отвернулись от меня, совсем как отец от Сатаны, – я плакал часто. Сложно перестать вспоминать.

Теперь, когда я думаю о детстве, о счастливых временах до того, как мой мозг поразила болезнь, я больше не плачу. Наверное, я слишком безразличен, чтобы заплакать. Я потерял ту часть души, которая считала необходимым о чем-то волноваться. Даже когда мне грустно, слезы не текут. Я только сокрушенно молчу.

– Где все? – Христиан будит Сатану, чтобы задать этот вопрос. – Почему «Сатанбургер» закрыт?

Сатана просыпается. Он мотает головой, чтобы вытряхнуть плохие сны из черепа, они шлепаются на демонический стол, как желе.

– Сегодня День Звука, никто в этот день не работает. Мой брат устроил праздник и пригласил твоих друзей. Надеюсь, он сможет заново умертвить тело Джина.

– А почему он не пригласил меня? – обиделся Христиан.

Сатана снова ложится головой на холодный стол. Он говорит:

– Нэн все еще здесь, можешь пойти с ней. – Он закрывает глаза, пыль может снова собираться на его веках.

* * *

Сегодня День Звука, праздник, который отмечают боги и все существа из их миров. Даже Сатана, который не верит ни в какие праздники, отмечает этот день.

Все было изобретено кем-то или чем-то, даже время, пространство, любовь, зрение, физические законы, души, звук – все, о чем можно подумать. Большинство этих вещей были придуманы Создателями, которые пришли из-за пределов Вселенной. Можно сказать, что они боги богов, которые придумали время и пространство, Вселенную и богов. Почти все. Никто не знает, кто создал Их.

Однако звук – сравнительно молодое изобретение, ему всего несколько миллиардов лет. Он был изобретен богом по имени СТНТ (читается «Стинт»). Он решил, что больше не хочет существовать, так что уже не существует. Некоторые говорят, что он прячется, другие говорят, что он перешел к Создателям. Но согласно официальной истории, он перестал существовать полностью. Он хотел быть ничем – и стал ничем.

В конце своей жизни Стинт изобрел звук. Это был его последний дар Вселенной. Хотя все его творения были революционными, людям еще предстоит понять важность вещей, которые он создал. Они – сплошь идеи, которые существуют в мире богов, так что мы даже не можем приблизиться к их пониманию. «Сложные вещи легко изобрести, – сказал Стинт, когда придумал звук. – Сложно лишь создание чего-то элементарного».

В то время звук был известен как сорок восьмое чувство, а для планетных существ, таких как люди, он стал пятым чувством. Стинт создал только чертежи, он покинул Вселенную до того, как смог что-либо услышать.

Изготовление звука заняло многие месяцы. Миллионы рабочих предлагали свои услуги бесплатно. Поскольку им нужно было озвучить каждый предмет, они создали голосовые связки, чтобы передавать звук, и механизмы, называемые ушами, чтобы слышать звуки. Они создали громкие звуки для столкновений БОЛЬШИХ объектов и резкие для трения малых объектов. Предполагалось, что все звуки будут разные. Все звуки будут особенными/уникальными, как уникально каждое существо во Вселенной.

В последний день звук пустили во Вселенную. Каждый существующий объект научился слышать. Но никому не было позволено слушать до наступления следующего дня, и все ждали несколько часов, навострив уши-розетки. Было решено, что следующий день станет праздником, посвященным звуку. Он получил название День Звука.

С наступлением утра всем было позволено использовать новое пятое чувство. Начало мира звуков. Они провели целый день, слушая свои озвученные миры, слушая все и вся, что бы ни попалось на глаза. Это был аудиопир. Первый БОЛЬШОЙ праздник за многие миллионы лет.

С тех пор День Звука стал ежегодным праздником, и никому нельзя было работать в этот день, в любой год, хотя года идут по-разному, в зависимости от того, в какой части Вселенной ты находишься. Иногда каждый стремился производить звуки в общественных местах. Появился фестивальный феномен. Со временем была придумана музыка, и весь праздник переродился в музыкальный фестиваль, где на смену звукопроизводству пришел концерт в режиме нон-стоп. Все существа особенно любили несколько музыкальных композиций и подпевали.

Сейчас такие фестивали готовятся по всей Вселенной. Но Божье око не может их увидеть – слишком далеко.

* * *

Христиан застает Нэн в туалете за мастурбацией. Она держит перед собой изображение Иисуса Христа. Иисус висит на кресте мертвый. Из-под гвоздей и тернового венца сочится кровь.

– ВАЛИ ОТСЮДА, КОЗЕЛ! – орет Нэн, кидая в Христиана изображением.

Это был откровенный акт насилия. Способ показать Христиану степень ее гнева. Но она не хотела его ударить. Вот если бы Нэн использовала фаллоимитатор или другой предмет подобного назначения, она бросила бы его в Христиана как раз с намерением вызвать и боль, и отвращение. Кроме того, когда в тебя кидают запачканный фаллоимитатор, это крайне оскорбительно.

Христиан выходит из туалета с изображением Иисуса Христа. Кажется, выходка Нэн его нисколько не задела. Почти смеясь, он говорит:

– Нэн до сих пор мастурбирует на Иисуса.

Сатана слышит эти слова, поскольку в День Звука как раз положено слушать.

– Иисус ее возбуждает?

Христиан кивает.

– Почему? – спрашивает Сатана, – Иисус БОЛЬШОЙ и жирный. Почему она на него мастурбирует?

– Иисус – жирный? – Христиан слегка усмехается. – Она возбуждается, насилуя мессию, с головой у нее непорядок. Впрочем, она видела только его портреты. Никто не знал, что он был толстым.

Сатана говорит:

– Вы ведь знаете, что он живет здесь?

– Как это?

– Иисус. Он живет в «Сатанбургере».

– Никогда его не видел.

– Его комната называется «Мужской туалет». Разве ты там не был?

– Вообще-то я замечал там толстого парня. Но думал, что это посетитель.

– Его тоже выперли из рая, как меня, так что я позволил ему тут поселиться. Наш папочка не любит, когда мы выступаем против него. Это свойственно детям, но Господь не приемлет сопротивления от своих детей-ангелов. В результате он отсылает тебя туда, где ты можешь общаться только с людьми и демонами. Когда Господь отказывается от тебя, это называется проклятием, но мне кажется, это не так уж плохо.

– Выходит, Иисус и ты друзья?

– Давай не будем заходить так далеко.

* * *

Нэн выходит из туалета и открывает дверь.

– Я иду с тобой, – говорит Христиан, выходя следом.

– Давай, – отвечает она. На взводе.

В сумерках они идут внутрь двора к машине Ленни. Тишина далеко, но все равно тихо, тут Христиан вспоминает сцену мастурбации и смеется…

– Только открой рот, и ты мертвец! – говорит Нэн.

Но Христиан снова смеется. Ему даже не нужно ничего говорить. Он смеется при мысли, что Иисус – просто толстяк, а не тот идеальный мужчина, о котором мечтает Нэн.

* * *

Я возвращаюсь в свое тело:

Мочевой пузырь в еще более плачевном состоянии. Я вижу большое желтое пульсирующее существо, когда смотрю внутрь себя Божьим оком. Нежелание помочиться может впоследствии привести к проблемам в этой сфере, как, например, камни в почках и большие неполадки с яйцами, так что надо как-то освободиться от голубой, придется разбудить ее или переложить.

Я слышу, как кто-то шуршит в стенах. Крысы?

Это ничего, крысы в стенах склада – обычное дело. В данный момент ничто в мире не имеет значения, кроме избавления от боли в мочевом пузыре, даже если эти крысы размером с гигантских пауков. А паук – это единственное существо в мире, которое меня пугает, помимо мух-скорпионов. Боль ударной волной расходится по моей плоти.

Я пытаюсь подвинуться, но это только усиливает боль.

Кто-то в стене продолжает издавать скребущие звуки.

* * *

Око в доме Смерти:

Джин, Гробовщик и Водка сидят там в комнате, пьют собачий чай, дреды Джина извиваются, как у медузы. Они ждут встречи с братом-близнецом Сатаны, он так до сих пор и не появлялся. Вроде отлучился куда-то по делам.

Миссис Смерть находится с ними, ласкает свою дочь, которой три года. Вторая дочь, которой одиннадцать, сейчас в другой комнате, слушает вещи, которые издают интересные звуки. Миссис Смерть говорит, что муж вернется скоро, а Джин говорит, что Нэн тоже скоро прибудет. Глагол «прибудет» идеально подходит к Нэн.

Миссис Смерть продолжает:

– Он вышел с нашим сыном Джерри-младшим за музыкой, чтобы было что послушать.

Она ест сырную смесь «Претцел» – крендельки и колечки, которые хрустят и оставляют крошки на модно прикинутых коленях.

Гробовщик говорит:

– Значит, вот как зовут мистера Смерть? Джерри?

Она поднимает на него взгляд. Ее полные губы, покрытые вишнево-красной помадой (детский вариант), причмокивают крендельками.

– Нет, что вы. Его назвали в честь меня. Я – Джерри, поэтому он Джерри-младший. Моего мужа зовут Чак.

Она останавливается, чтобы сделать нехилый глоток мартини.

– Наша старшая дочь, та, что в прослушке, названа в его честь. Но мы зовем ее Чарли. Вам не кажется, что это имя подходит для девочки? Мне всегда казалось, что «Чарли» – просто прелесть, но ей кажется, оно недостаточно аристократично. Она хочет его сменить на Аделаиду.

– Мне нравится Чарли, – говорит Джин. Завтрак вздрагивает, как от порыва холодного ветра.

– Вот и славно, оно мне тоже нравится. – Она улыбается очень мило.

Джерри-младшему шесть лет. Он единственный сын Смерти, любовь и гордость отца, смысл его жизни. Все, что Смерть совершил в жизни, ничто по сравнению с ним. Целая Вселенная ничего не значит, да ничто ничего не значит, кроме его сына… ну и прочих домашних.

Смерть никогда не мог к ним прикоснуться из-за смертоносного свойства своего прикосновения. Он никогда не мог страстно ласкать свою жену, никогда не мог обнять ее, спать с ней. Даже одномоментное прикосновение кончика пальца убило бы ее…

Тем не менее они создали трех детей, но способом, который нельзя назвать страстным, без прикосновений, без секса. Он не хотел рисковать жизнью своей жены, даже когда она предложила приковать его наручниками к спинке кровати, чтобы руки были от нее на безопасном расстоянии.

Хуже всего, что Смерть никогда не сможет одобрительно похлопать сына по спине, когда тот получит «отлично» по геометрии или когда его футбольная команда попадет на чемпионат штата. Потому что его прикосновение смертельно.

* * *

Обратно в тело:

Противные паучьи звуки все не утихают.

Голубая женщина по-прежнему лежит на моем мочевом пузыре, боль не прекращается.

Я двигаюсь быстро, без страха потревожить ее или усилить боль в пузыре.

Острая резкая боль, но не такая сильная, как я ожидал. Просто я люблю преувеличивать малозначащие вещи.

Голубая женщина так и не проснулась. Легкая вибрация-посвистывание вырывается из ее горла, видимо, это похрапывание, она опускается там, где я лежал, стеная. Ее большие груди расплющились о матрац, это вызывает у меня улыбку.

Затем я несусь из своей спальни-кладовки к туалету, который все так же стоит в центре склада. Я извергаю в него наполненный болью шар.

Я понимаю, что окружен людьми, которых никогда раньше не видел. Все они пришли из Волма, все они новые. Никто из них не смотрит на мой пенис, хотя все равно неприятно, что он открыт для всеобщего обозрения. Но желание помочиться сейчас сильнее, чем стыд. Я позволяю себе выпустить мочу всю до конца, но слабая боль от растяжения пузыря все еще остается.

По какой-то причине эти «захватчики» совсем меня не беспокоят. На склад пробрались три или четыре средних семьи, которые выглядят вполне прилично и по-человечески. Улицы теперь так переполнены, что, я думаю, они не выдержали и решили искать убежища на складе. Рано или поздно это должно было произойти.

На обратном пути к моей лазурной женщине/вещи мой рот говорит с новыми людьми – позвольте обратить

на это ваше внимание, это говорит мой рот, а не я, – как будто рот стал тут главным:

– Я позволю вам жить тут бесплатно на двух условиях. Первое – вы не можете заходить ни в одну из спален. Второе – вы больше не пустите сюда никого с улицы. Будьте защитниками этого места, и оно станет вашим домом.

Потом я говорю:

– Улыбнитесь. Сегодня же День Звука.

Я возвращаюсь обратно в свою кладовку, где спит самое прекрасное создание во всей Вселенной.

* * *

Я сворачиваюсь возле нее калачиком и снова смотрю Божьим оком:

Нэн и Христиан приехали к дому Смерти. Они произносят приветствия в адрес мадам Смерть и усаживаются рядом с Джином и Гробом, Водка тоже там, но за последние два дня он не сказал ни слова. Мадам Смерть кажется сильно напуганной присутствием Нэн, раньше она никогда не принимала у себя девушку-скинхеда.

– Так как вы отмечаете День Звука? – спрашивает мадам Смерть у Гроба и Морта, игнорируя девушку-скинхеда и парня девушки-скинхеда, улыбаясь своей очень радушной улыбкой.

– Мы собираемся устроить концерт на нашем складе, – говорит Гроб со своим поддельным британским акцентом, легкой вариацией пиратского прононса. Конечно, он в любом случае хотел устроить концерт. День Звука и правда кажется подходящим поводом для концерта, хотя Гроб-то никогда раньше про него не слышал, он просто старается произвести впечатление на мадам Смерть.

Сейчас мне пришло в голову, что мадам Смерть ему очень понравилась. Она не уродина, особенно для своего возраста. У нее приятная белая кожа, полные губы, белокурые волосы и классический стиль в одежде. Тело у нее – как у любой здоровой женщины тридцати восьми лет, но я понимаю, почему она понравилась Гробовщику. Он увлечен пиратами, а мадам Смерть как раз та женщина, которую пират захотел бы похитить и изнасиловать.

* * *

Мадам Смерть приступает к обеду.

Мистер Смерть еще не вернулся, и мадам обеспокоена. Он ужасно опаздывает, на самом деле на четыре часа, а подавать обед в необеденный час просто неприлично. Так что у нее не остается выбора.

Поскольку это обед в День Звука, он состоит из еды, которая производит звуки. В качестве холодной закуски она подает хлюпающий звук фаршированных грибов. Любимое блюдо Чарли. Она любит все с грибным вкусом, я думаю. Она также подает салат-оркестр, с хрустящими овощами, хрустящими сухариками и чавкающим соусом. Они внимательно слушают пищу, когда едят. Это традиция Дня Звука.

* * *

Я возвращаюсь в свое тело. Радостно трепеща при мысли о девушке, которая спит рядом. Моя рука сжимает голубую щеку, потом нежно гладит. Она не просыпается.

Голубые женщины крепко спят. Для выживания им нужен секс, для наслаждения – сон. Поэтому их жизни представляют собой полное совершенство. Я бы хотел, чтобы культура человечества больше походила на их культуру. К тому же голубые женщины – это роботы, а люди – скорее антироботы (что бы это ни значило). У людей так много эмоций и недостатков.

Скребущий звук не прекращается. Он сосредоточен в углу стены, у которой стоит кровать. Голубая женщина не просыпается, хотя кто-то скребется прямо у нее под ухом. Очень, очень глубокий сон…

Царапанье/шорох переходит в скрежет, потом в рвущиеся звуки и в конце концов в буханье/грохот. Он старается попасть через стену в мою каморку, в мою постель, к моей голубой женщине. Потом раздается треск. В углу стена трескается, вот сейчас проберется… Я вижу черноту. Вижу, как она лезет из стены. Может быть, это крыса или тысячная армия жуков. Прорывается из своего мира в мой.

Трещина расширяется, чернота разливается. Но в ней ничто не движется…

* * *

Мистер Смерть входит как зомби, той походкой, какой, по моему мнению, приходит смерть. Но это не засохший скелет, а мужчина в обычном костюме, среднестатистический американец. День пасмурный, но он мокрый от пота, нервный. На лице застыло выражение ужаса.

Мадам Смерть улыбается и говорит:

– Здравствуй, дорогой. – Но остальные – мои друзья и две девочки – хмурятся и ничего не говорят.

Приносящий смерть, по сути, обычный человек, хорошо одетый, ухоженный, хорошо образованный, средний. Этого я не ожидал. Он совсем как любой другой отец, ну, кроме отца Нэн, алкоголика.

Все осторожно наблюдают за тем, как он садится за стол и начинает плакать, увлажняя скатерть, издавая хныкающие звуки.

Мадам Смерть улыбается, так беззаботно – естественная реакция на что бы то ни было. А может быть, она уже потеряла свою душу.

Мужчина ничего не говорит. Он просто плачет.

И плачет.

* * *

Мое тело:

Что-то появляется из дыры около моей кровати. Это маленький человечек, размером с игрушечного солдатика, похожий на таракана. Человек-таракан. Смотрит на меня, держа кирку, которой он и проломил мою стену. Мелкие паучьи глазки.

Люди-тараканы выглядят как люди, но обладают многими признаками тараканов. Они такого же размера, тоже питаются дерьмом и живут в стенах. Миллионы особей живут буквально друг на друге, потому что их племена ОГРОМНЫ. Одна самка может родить минимум сотню детей зараз, а размножение – это их основной вид деятельности. Каждый человек-таракан живет сто – двести лет и, как правило, дает жизнь двум тысячам детей.

Все самцы бросают партнерш после соития, и все матери бросают детей после родов. Пока дети маленькие, их воспитывает школа, на протяжении двадцати лет. Тараканьи люди обладают тем же уровнем интеллекта, что обычные люди, но не используют его в интеллектуальной сфере. Они предпочитают докучать более крупным существам, есть говно и трахаться, чтобы еще больше тварей расселялось по стенам.

У них долгие, но пустые жизни. Весь смысл их существования заключается в ведении образа жизни насекомого. Но в измерении людей-тараканов млекопитающие имеют размеры насекомых, а насекомые – размеры млекопитающих, так что у них, видимо, нет стимула самосовершенствоваться.

– Надвигается гроза, – говорит мне мужичок-насекомое. – Плохая гроза.

Я киваю ему, и маленький человечек улыбается.

Он забирается ко мне на кровать, затем по волосам моей голубой женщины ей на плечо, потом через шею на грудь. Тут он усаживается, опираясь спиной на мягкую округлость безбрежной груди, ее механическое сердце пульсирует прямо под ним, массажируя спину и ягодицы. Он урчит:

– Как уютно.

Я не знаю, стоит ли мне говорить с этим человечком, вкатившимся в мой мир на колесах. Он говорит:

– Прошу прощения за стену, но мы искали выход.

– Вы живете в стене?

Он не отвечает. Говорит:

– Будет много молний, много ветра и огня, много людей сойдет с ума, много людей умрет.

– Что ты имеешь в виду? – спрашиваю я.

– Деточка Земля хочет поиграться.

* * *

Голубая женщина просыпается оттого, что маленький человечек сидит у нее на груди, не испугавшись его появления. Она спокойна. Она берет его в руки, смотрит, изучает.

– Невинное и любопытное дитя, – говорю я про себя. Вдруг она швыряет человечка об стену. Крик, у него ломается шея, позвоночник, отрываются внутренности, и маленькое тело плюхается на пол, обмякшее и мертвое.

Ее голубое лицо опускается мне на руку. Ее рот широко открыт. Жидкость, которая изливается из него, холодна как лед и дурно пахнет.

* * *

Божье око:

Мистер Смерть перестает плакать. Он смотрит на своих зрителей, на бесчувственные улыбки детей и жены. Водка молчит и тоже не выражает никаких чувств. Нэн и Джин, кажется, обеспокоены, но, возможно, лишь потому, что он – единственная надежда Джина. В комнате тускло. Вокруг всегда тускло, когда сидишь за столом лицом к смерти.

Смерть говорит:

– Я убил его… Своего собственного сына. – Он под нимает глаза на Джина, кривя губы. Его слова превращаются в неясные причитания, черные слезы катятся из глаз. – Его чуть не сбила машина, и я оттолкнул его с дороги… Я пытался спасти ему жизнь… Я не хотел… Но мое прикосновение его убило.

Он снова начинает плакать. Жена проявляет немного сочувствия – вне обыкновения, – но не так много, как должна бы. Она не пролила ни слезинки.

Джин говорит:

– Но я был убит, а до сих пор не умер. Как мог умереть твой сын?

Смерть отвечает:

– Ты не умер, потому что я не прикасался к тебе. Бог, мой отец, уволил меня и приказал мне никогда больше не прикасаться ни к чьему телу. Именно мое прикосновение убивает тело и посылает душу к месту назначения. Без моего прикосновения умершие становятся зомби, как ты. Когда мое прикосновение убило моего сына, его душа покинула тело и попала в Волм, чтобы стать энергией. Он ушел от нас. В забвение.

– Кстати, – Джин прерывает его, как будто Смерть говорил о погоде, и показывает на беднягу Завтрак, которая покачивается синхронно с дредами на его голове. – Твой брат-близнец прикоснулся к моей руке. Ты можешь тоже прикоснуться к ней, чтобы забрать жизнь обратно?

– Я не могу вам помочь, – хнычет Смерть. Потом он встает и показывает свои руки. Их нет. Они не отрезаны, их просто нет. Ни следов крови, ни ран. Это просто культи, как будто он таким родился.

Смерть говорит:

– Я больше никогда ни к кому не прикоснусь.

Одна из его дочек хихикает.

* * *

В момент, когда Джин протягивает руку с тарелкой, запястье, соединяющее его с Завтраком, догнивает и кость ломается под тяжестью Завтрака. Она падает в тарелку с праздничным обедом Джина и начинает танцевать от счастья.

Сначала обе девочки смеются, за ними мадам Смерть, все друзья Джина и даже несчастный мистер Смерть начинают подхихикивать – все из-за танцующей руки-демона.

Джин не отвечает. Его глаза застыли, как будто он в трансе.

Потом Джин медленно мигает и встряхивает головой, таращась на развеселых окружающих. Поморгав еще немного, он тоже начинает хихикать. Но вместо смеха из его рта вырывается долгий красный крик.

[СЦЕНА ПЯТНАДЦАТАЯ]

ГУБОШЛЕП

* * *

Я смотрю, как голубая девушка с благоговением смотрит телевизор, а позади меня туда же пялятся толпы из Волма. Наверное, никогда раньше не видели телешоу. Их невероятно увлекают новостные выпуски шестилетней давности. Я удивлен, что передачи до сих показывают, что их до сих пор не закрыли, да и весь чертов рынок развлечений. Конечно же, это скоро случится, это меня особо не волнует. Я уже несколько дней не смотрел шоу «Звездные войны», и мне все равно. Я по сто раз смотрел все серии, но раньше это меня не останавливало.

Голубая девушка сидит на полу, вместо ящика из-под молока ей уютно сидеть на холодном бетоне, а может быть, она просто не хочет, чтобы ящик оставил на ее теле рифленые следы. Я так и не придумал ей имя. И не думаю, что когда-нибудь придумаю. У голубых женщин не может быть имен. Для этого им не хватает индивидуальности.

Ричард Штайн говорил, что у расы совершенных людей имена не приняты. Если они все выглядят примерно одинаково, если носят одинаковую одежду, придерживаются одного стиля, говорят одинаково, то, наверное, и думают одинаково. Если индивидуальность исчезнет, то имена тоже перестанут существовать, а может быть, им на смену придут цифровые обозначения – может, мне стоит называть мою голубую женщину «№9»? Но Ричард Штайн говорил не о голубых женщинах. Он говорил о нацистах. Если бы нацисты победили во Второй мировой войне, заполонили бы мир своими прогитлеровскими идеалами, они бы всех людей сделали одинаковыми. Они бы убили своего врага – индивидуальность, – и тогда мир превратился бы в кошмар, наверное, даже страшнее того, в котором живу я. Потому что без индивидуальности каждый был бы скучным, как белый лист бумаги.

Другими словами: НАЦИСТЫ = БЕЛЫЙ ЛИСТ БУМАГИ.

Но антинацисты обладали слишком наполненной душой, чтобы позволить нацистской утопии воплотиться. В то время души были очень сильными, и индивидуальность победила.