Сатанбургер

Карлтон Меллик

Сатанбургер

[Акт первый]

НАЧАЛО ПУТИ

[СЦЕНА ПЕРВАЯ]

КИСЛОТНОЕ ЗРЕНИЕ

Мир все еще юн.

Он до сих пор развивается/мутирует как подросток, увязший в пубертатном периоде, проходя коварные фазы физических и эмоциональных перемен, находя волосы там, где раньше их не было. Мир кажется нам старым, но именно кажется, потому что живем мы так мало. Не говоря уже о том, что время для планет летит быстрее, чем для людей. Примерно как для людей по сравнению с мини-сандвичами, которым просто необходимо жить потихоньку, чтобы хорошенько рассмотреть окружающий мир, пока не вышел их срок, ведь продолжительность жизни мини-сандвича составляет всего 2,51 дня.

В глазах Вселенной Земля – лишь подросток, который канючит, цепляясь за ноги престарелых миров. Ее старшие братья и сестры – например, Юпитер или Венера – тоже считаются незрелыми, но по сравнению с Землей они – верх мироздания, и малышка Земля круглый день смотрит на них снизу вверх, задрав голову. Поскольку старшие миры предпочитают не вмешиваться в дела планет-недорослей, Вселенная не ставит нашу Солнечную систему вровень с другими.

Человечество существует такой незначительный отрезок времени, что Вселенная еще не успела нас даже заметить. Только моргнула, – а наша планетка уже просвистела мимо.

* * *

С другой стороны, внутри и за пределами нашей галактики существует много других миров значительно старше нашего. Они – как люди, которым перевалило за сотню лет, хромые, пускающие слюни, эти слюни – как приливные волны, что обрушиваются на берег океана, их еще называют цунами, и из-за своей старости они забывают о законах природы и невзначай убивают паразитов, которые зовутся живыми существами. Самая частая оплошность пожилых планет – они забывают вращаться вокруг своей оси, тогда мир разрывается на вечный день и вечную ночь, и оба исхода – смертельны.

Бывает, планеты убивают своих жителей-паразитов, когда подходят слишком близко к солнцу из-за того, что блуждают во сне, или просто по рассеянности. Мир покрывается отличным загаром или сгорает, в зависимости оттого, как долго принимал солнечные ванны. Меньше чем за неделю его красная, как вареный рак, кожа лопается и слезает, вместе со сгоревшими животными и растительностью и большей частью запасов воды, обнажая свежую поверхность для новых свершений.

Земля не успеет состариться, чтобы проделать этот путь, по крайней мере, при жизни нашего поколения, да и через тысячу поколений. Скорее всего, она умрет задолго до того, как состарится. Солнце будет расти и расти до размеров красного гиганта, пока наша планета не упадет в его огромный желудок. Если только Земля не умудрится покинуть свою орбиту и найдет другую систему, которая все равно так или иначе уничтожит все живое.

* * *

Поэтому Господь (а он считает Землю самым избалованным ребенком среди своих 9 планет) населил ее динозаврами. Они были первыми игрушками планеты – веселые, БОЛЬШИЕ и милые, как раз для игр младенца, но они наскучили очень скоро, подобно тому как человеческим детям надоедают игрушечные животные. С точки зрения физической формы динозавры были замечательны, но им не хватало воображения и способности создать общество, так что Земля избавилась от них.

Тогда Господь сотворил существа, которые смогли бы создать общество, – так появилось человечество.

Малышка Земля немного поиграла с нами, понаблюдала, как мы строим цивилизации, как мы растем и развиваемся, причем иногда забавлялась – встряхивала нас очередным землетрясением или ураганом. Несмотря на жестокость этой игры, Земле понравилось разрушать. Это было куда забавнее, чем наблюдать, как один динозавр ест другого.

Но сейчас люди перестали ее занимать. Мы были хорошим развлечением, но всякое однообразие быстро надоедает.

Недавно планета пришла к мысли об обмене. Ей захотелось поменяться игрушками со своими друзьями – соседними мирами. Эта идея возникла, когда Земля наблюдала за человеческими детьми, играющими на школьном дворе. Они забавлялись с игрушечными солдатиками, совсем как наша малышка Земля. Единственная разница между людьми и солдатиками состоит в том, что к игрушкам прилагаются ракеты и лазеры.

Господь сделал возможным обмен игрушками. Он сотворил дверь, или Волм, которая открывает Земле доступ к существам из других миров, времен и измерений. Теперь Земля может вырвать любое существо из любого места во Вселенной и сделать его частью своей личной коллекции, и последнее десятилетие она только этим и занимается.

Господь делает все, чтобы малышка Земля не скучала. Но, как это обычно бывает с детьми, скука отступает ненадолго.

* * *

Волм расположен в Риппингтоне, который в настоящее время стал самым густонаселенным городом планеты. Пять лет назад он был далеко не так велик и был известен лишь как столица Новой Канады. Волм изменил положение вещей.

Молодой человек по имени Лист родился в Риппингтоне до того, как появился Волм. Он пришел в этот мир в 1976 году, когда Пэта Полсона[1] переизбрали на второй срок в качестве президента Соединенных Штатов Америки.

* * *

Перенаселение Риппингтона стало большой проблемой для коренных риппингтонцев. Началась неравная борьба слабых с сильными. Все смешалось, жизнь превратилась в бессмысленное существование, большинство жителей теперь составляли переселенцы из других миров – игрушки по обмену, которые очень редко были способны выучить местный язык, то есть канадский.

Когда остальные жители планеты узнали о Волме и о проблеме перенаселения, они просто уставились в стену и пожали плечами.

Тогда всем было наплевать, как наплевать и теперь, даже самим новоканадцам, которые в данной ситуации являются непосредственными жертвами.

А сейчас уже всем наплевать на все. Словно воздух пропитан наркотическим газом, и все, что раньше имело значение, кажется ерундой. Маленький родной ребенок бьется в агонии и умирает прямо на коленях у матери, а она лишь пялится в стену и пожимает плечами.

Потом она скажет: «Что ж, придется родить еще одного».

* * *

На самом деле я преувеличиваю. Некоторым людям до сих пор не все равно, особенно молодым. Но большинство населения не соответствует/изменяет человеческим эмоциям, хотя, почему так происходит, еще никто не выяснил. Я помню лишь одного человека, который зашел так далеко, что решил выявить причину проблемы. Это был психолог с Аляски, который назвал происходящее болезнью, но так и не смог понять, почему так много людей онемели душой. После многолетних исследований он пришел к выводу, что весь мир и его жители просто-напросто пребывают в состоянии банальной скуки.

После четвертого года работы он отложил свои записи и книги в сторону.

И сказал: «Ну что же».

Уставившись в стену и пожав плечами.

* * *

Жители Риппингтона по какой-то причине погрязли в скуке меньше, чем остальной мир. Я предполагаю, что Волм тому причиной, но я не уверен. Да и какая разница.

Лист находится в пограничном состоянии между наполненностью эмоциями и абсолютным их отсутствием. Какие-то вещи его увлекают, а на другие ему наплевать. Возможно, потому, что кое-что кажется ему скучным, а кое-что – нет.

* * *

Я должен оговориться. Лист – это я.

* * *

Я извиняюсь, что говорю о себе в третьем лице, но так уж получилось. Я часто ловлю себя на этом. Все потому, что я могу видеть вещи со стороны, как третье лицо. Куда бы мне ни захотелось направиться, мои глаза уже там. Они выпадают из глазниц и отправляются путешествовать по миру. Совсем как Господь или как кинокамера. Я сам становлюсь наблюдателем, Божьим оком нависнув над своим телом, и смотрю, как некто двигается и разговаривает согласно моим командам, мой собственный живой труп.

Иногда я называю свое тело трупом. Потому что оно мне совсем не нравится. Оно навевает скуку. Мне бы хотелось жить скорее в теле здорового мужчины. Возможно, тогда мое чувство самоуважения было бы сильнее и мне не пришлось бы смотреть на себя как на постороннего. У меня расхлябанное, неказистое, слабое тело. Оно стонет, когда я прошу его двигаться, а кости хрустят и жалуются, если им приходится поднапрячься.

Я давно не пользуюсь фамилией. Я просто Лист. Раньше я звался Кейблом, если мне не изменяет память, но Кейбл давно на пенсии. Я просто Лист. Я не чувствую, что мне нужно иметь фамилию.

Иногда мне грустно, и я думаю, что это смешно.

* * *

Моих родителей звали мистер и миссис Кейбл. Я не тружусь вспоминать их имена. Уверен, они не помнят моего. Хотя как раз они должны его помнить. Они дали мне это жалкое название.

Они говорили:

– Лист – это еще и человеческое имя, а не только растительность, которая покрывает деревья.

Однако скорее всего они имели в виду имя Ли. Ли – это человек, и Лист – просто лист.

Здорово, правда? Я лист, а не человек, как когда-то убеждали меня родители.

* * *

Из-за того что родители дали мне такое имя, люди считали их хиппи. Я всегда отвечал: – Лучше считайте их идиотами.

* * *

Если бы меня звали по-другому, я бы писал свое имя с маленькой буквы. Моя личность располагает к написанию слов строчными буквами, например майк, или бобби, или стивен, или джоуи. Когда пишешь свое имя таким способом, то показываешь, что чувствуешь себя слабее окружающих, по крайней мере, я чувствую.

Но если бы я писал свое имя лист, то кто-нибудь наверняка подумал бы, что я – растительность, которая покрывает деревья, а не человек вовсе. Может быть, даже Бог поверил бы в это. И осенью, когда все листья засыхают и опадают с веток на землю, чтобы умереть, я тоже свернулся бы в хрупкую трубку и опал бы с поверхности планеты, чтобы умереть от удушья в безвоздушных пространствах Вселенной.

* * *

Я и говорить-то толком не умею. Иногда я в полном смятении. Это потому, что слишком увлекался наркотиками в старших классах. Вообще-то я в то время в школу не ходил. Меня выгнали. Когда я говорю «в то время», то есть в старших классах, я имею в виду, когда я должен был учиться в старших классах.

Тогда я сильно увлекался феликсом, и снупи, и огуречной рассадой, и планом, в то время у меня еще оставались деньги на модные в высоком обществе наркотики. Но я увлекался и опиумом, хотя обычно доставал бесплатно у друзей. Никто не продает опиум, считается, что на него нет спроса. По сути, опиум – химической аналог гру.

* * *

Когда мистер и миссис Кейбл обнаружили – а для этого им потребовалось немало времени, – что я отодвинул уроки ради сильных галлюциногенов, они решили, что для них будет лучше не иметь сына.

Так что я ушел от предков, жил один, работал в небольших магазинчиках и думал, что им меня не хватает. Но им было все равно, и пусть они катятся к черту.

Однажды я позвонил миссис Кейбл (матери) и спросил, скучает ли она без меня. Когда я задал вопрос, последовала долгая пауза. Я уверен, она смотрела в стену и пожимала плечами. Больше я не звонил.

* * *

Оказавшись в полном одиночестве, я прибегнул к наркотикам, которые легче достать. Вернее, к настоящим наркотикам их отнести нельзя. Это были просто химикаты, предметы бытовой химии, которые можно купить в любом/каждом магазине. Сначала я попробовал освежители воздуха. Они бодрят, как будто принимаешь ванну с пеной из собственных мозгов. Аэрозоли от кашля были тоже ничего, но картинка перед глазами становилась будто из стробоскопа, и тошнило. Позже я экспериментировал/забавлялся со всем, что имело токсические ингредиенты. От некоторых мне было по-настоящему хреново. От некоторых чуть не окочурился.

Не люблю вспоминать то время.

* * *

Через 15 месяцев одинокой жизни вне дома я понял, что бесповоротно разрушен наркотической дрянью. Меня не вылечили.

Из-за своих экспериментов с наркотиками я больше не могу общаться как все остальные люди. Мой разум заперт далеко от реальности, мышление очень ясное, но голос не слушается, когда я пытаюсь озвучить свои мысли. Я заикаюсь; чтобы мои мысли облеклись в слова, понятные людям, требуется время. Возможно, проблема в том, что я думаю мыслями, а не словами.

* * *

У меня рассеянное внимание.

Со временем говорить становилось все труднее, и я почти полностью отказался от речи, теперь у меня море свободного времени, чтобы думать, а думать я люблю.

Кому на самом деле нужен голос? Я молчу подолгу, обычно мысленно беседуя сам с собой, а вслух разговариваю только со своим лучшим другом и людьми, которых Бог наградил терпением. И все же в некотором роде я общаюсь с людьми, но свое мнение выражаю только для себя, в замкнутом пространстве своего разума, и никто больше о нем не подозревает.

У меня есть друзья, много друзей. Это странная штука, если задуматься, потому что я тип асоциальный и умалишенный, сами понимаете. Я нравлюсь им такой, какой есть, выполняю функцию молчуна в компании. В каждой тусовке есть такой. Я думаю. Кому-то приходится быть в тени, следовать за толпой. Они говорят, я появляюсь и пропадаю совсем незаметно. Иногда называют меня призраком. Иногда утверждают, что я обладаю магической силой.

Поскольку я говорю мало, я пишу слова на своей одежде, чтобы как-то раскрыть себя миру. На одной майке я сделал надпись «призрак», на другой – «раб». Самая показательная надпись гласит: «инвалид».

Вот еще надписи: «я – сандвич», «я – вибратор», «я – тот пьяный водитель, который сбил вашу дочь»; это попытка казаться подонком.

* * *

Но мой голос – лишь одна из многих функций, которые разрушены наркотиками. Сильнее всего досталось зрению. Все изувечено, как после кислоты. Картинка плывет и тает у меня перед глазами, как если бы мир был сделан из воды, которая постоянно движется и течет вверх и вниз.

Наверное, это похоже на шизофрению, но мои мысли в полном порядке. Возможно, это лишь частично шизофрения, мой мозг здоров, а зрение сошло с ума. Возможно, это на самом деле шизофрения, и мне только кажется, что я в здравом уме. Я не знаю. Знаю только, что со всем этим мне приходится справляться одному.

Водный мир перед глазами я называю миром на колесах.

Мои друзья называют это кислотной видимостью.

* * *

Но: в качестве третьего лица я вижу нормально, как все. Спасибо Яхве (или как еще он предпочитает называться), я не слишком скучаю по моим старым глазам.

Иногда мне кажется, что Господь наградил меня особым зрением, как тех людей из телевизора, которые говорят, что Бог наградил их телепатией. Благодаря Божьей милости я могу видеть, хотя никогда не был его особым почитателем. Однажды я узнаю, почему он дал мне такое зрение.

Возможно, я его Сын, как Иисус Христос, но ко мне относятся как к гнилому плоду. Кто знает…

* * *

Иногда мне нравится мой мир на колесах. Он может погрузить меня в умиротворяющее покачивание, которое расслабляет каждый дергающийся от напряжения нерв в теле. Конечно, когда не видишь нормально, передвигаться сложно, зато вокруг неземная красота.

* * *

Однажды я спросил врача, что со мной не так.

Я думаю, он не поверил мне. Даже я не верю себе. Разве кто-нибудь слышал о кислотной видимости?

Но врач просто уставился в стену, не выказывая ни доли сочувствия.

Потом он пожал плечами. И сказал:

– Всегда с кем-нибудь что-нибудь не так.

[СЦЕНА ВТОРАЯ]

НАШ СКЛАД

* * *

Я живу на складе с тремя друзьями и двумя незнакомцами.

Самого классного из моих друзей зовут Христиан. Его речевые способности тоже пострадали от наркотиков – возможно, поэтому мы и сблизились, – только в его случае произошел обратный эффект. Он никогда не затыкается, как будто всегда накачан снупис, сдвинутый чувак. Он болтает, болтает, болтает, даже когда говорить не о чем, даже когда никого нет рядом. Снова и снова, об одном и том же, доставая всех вокруг. Обычно его болтовня действует на нервы и мне тоже, но я думаю, моя молчаливость достает его не меньше.

Так бывает не всегда. Когда мы остаемся с ним одни, то общаемся не так, как при людях. Я говорю больше, а он, наоборот, меньше, так что все уравновешивается до вполне сносной беседы. Кроме моих выдуманных собеседников, он – единственный человек, с которым мне нравится говорить.

Никто не знает, что Христиан и я общаемся по-особенному, когда одни. Все говорят: «Лист тих как листья, а Христиан назойлив как христиане».

* * *

Я не замечал, что христиане назойливы, но мои друзья утверждают, что так и правда было когда-то. Так они думают. Сегодня уже не найдешь христиан, по крайней мере сильно приверженных, сейчас вообще нет никаких религий.

Религия наскучила всем в первую очередь. Люди перестали молиться и ходить в церковь, святая вода осталась неосвященной, кресты и свечи не покупали. Феномен религии и веры просто испарился, раз – и нет, кроме тех немногих случаев, когда религия превратилась для человека в такую глубокую привычку, что от нее уже нельзя отказаться.

Привычка – очень важное слово на сегодняшний день, теперь она одна заставляет мир шевелиться.

Это утверждение не касается жителей Риппингтона, поскольку здесь привычке противостоит Волм. Он вызывает странные чувства у людей вблизи себя. Эти чувства являются естественной реакцией на инородную энергию, которая питает Волм, на горючее, от которого он работает. Мы называем эту энергию душегубкой, но это не научный термин. Научная формулировка выглядит так: «субстанция, позволяющая работать» – видимо, ученые поленились подобрать более корректный термин.

Мы называем ее душегубкой, потому что из-за нее все сходят с ума. Сказать большее о ней не может никто. Возможно, потому, что все в Риппингтоне сошли с ума. И я уверен, что за пределами города всем на это наплевать.

Что касается людей, которые появляются из Волма, то они могут дать фору урожденным риппингтонцам. Они – новые игрушки, а сейчас малышка Земля интересуется только этим. Она устала следить за жизнями надоевших игрушек – людей, как когда-то было с динозаврами. Новые игрушки стали аристократией в масштабах всей планеты, несмотря на то что отжившие игрушки имеют больше денег и лучшие жизненные условия.

Эти новые люди живут на улицах маленькими общинами. Две такие общины находятся как раз недалеко от нашего склада. Одна похожа на средневековое поселение, только палаточное, оно располагается около железнодорожных путей. Другое – колония уродов-карликов, которые одеваются как бывшие президенты США. (Кстати, «урод» теперь перестало быть обидным словом, потому что сейчас никто ни на что не обижается.)

Кажется, однажды я видел урода, одетого как Улисс С. Грант, но я не уверен. Просто «Грант» было первым президентским именем, которое всплыло у меня в голове в тот момент, так что я решил: пусть будет он. В любом случае сколько еще было жирных и бородатых президентов? Большинство карликов не очень удачно перевоплощаются. А может, им так нравится.

* * *

Сейчас я сижу на складе со своей виолончелью.

Здоровье у нее не очень. Я нашел ее в заброшенной многоэтажке, всю искореженную и измученную. Но и я не слишком хороший виолончелист, так что мы друг другу подходим. Мне нравится карябать ее смычком и производить жуткие скрипы. Это получается у меня отлично. Я все более и более усердствую в этом умении. Могу собой гордиться.

Виолончель служит саундтреком к моему миру на колесах. Прямо сейчас я дергаю струны, чтобы получился звук, похожий на пилу, которая пилит дерево. Так я заигрываю с ансамблем стальных скульптур, грубых и покрытых острыми шипами, они кружатся вокруг, как жирные исполнительницы танца живота.

Когда-то на этом складе скульпторша, известная под именем Стальная Леди, создала сотни металлических скульптур. В моем расплывчато-кружащемся видении – это работы, интересные до жути, но никому из моих соседей они не нравятся, бывает даже, они сплевывают при их упоминании. Во внешнем мире, наверное, интерес к искусству утерян повсеместно. Даже жители Риппинг-тона о нем забыли. Даже мои друзья.

После того как Стальная Леди разорилась, она оставила нам все свои скульптуры и склад. Она сказала, что отправится через Волм искать менее скучное место, где искусство еще ценят. Это единственный известный мне человек, захотевший пройти сквозь этот ужасный Волм в другое измерение.

* * *

Я смотрю на свою руку: волосы шевелятся без ветра, скручиваются, как пепел косячка, как паучки из проволоки, кожа пульсирует.

Я смотрю в окно: причудливая волна сейчас обрушится на меня, это слюни престарелой планеты. Мой желудок поднимается вместе с волной. Дыхание спирает. Я больше не могу справиться с миром на колесах, и мои глаза закрываются, словно пьяные.

Когда мои видения доводят меня до тошноты переизбытком движения, я или закрываю глаза на внешний мир, или начинаю смотреть через Божье око. Сейчас я выбрал последнее.

* * *

Божье око:

Я иду к моему другу, мистеру Христиану, смотрю сверху сквозь облако волос на подбородке, как он идет по путям и тащит стальной барабан. Христиан носит костюм из полиэстера. Мы называем его недоделанным хулиганом и курим его дешевые сигареты. Настоящих хулиганов уже не осталось. Даже недоделанных хулиганов больше нет. Я имею в виду термин, который является синонимом слова «гангстер» в ямайском сленге.

В шестидесятых годах жители Ямайки прикидывались хулиганами. Они напяливали модные костюмы, женские шляпки позапрошлого века, выщипывали брови и щеголяли красивыми словами. Они увлекались ямайской музыкой ска, эти песни часто превозносили хулиганский образ жизни, и все стремились быть похожими на героев песен. Спустя годы то же самое происходило с любителями рэпа. Музыка, прославляющая гангстеров (иногда это слово писалось/произносилось как «гангста»), как правило, порождает подражателей.

Христиан не причисляет себя к хулиганам, и ему плевать на псевдоджаз, который они слушают. Он считает себя панком и носит костюмы, чтобы казаться странным.

Иными словами: СТРАННЫЙ = ПАНК.

* * *

Два средневековых рыцаря сражаются на пути у Христиана, вокруг раздается скрежет и лязг. Ему все равно, он проходит мимо, не дрогнув от громких ударов мечей. Мы уже привыкли проходить мимо сражений на железнодорожном дворе у нас перед складом. Это такое обычное дело, что мы перестали уворачиваться, лень. Напролом – самый быстрый путь.

В наше время никто не боится смерти.

– Смерть – это не так плохо, как все думают, – всегда говорит Христиан. – Это просто шаг в сторону перед новой жизнью.

С детства он верил в реинкарнацию. Он клянется, что его младшая сестра реинкарнировалась в его домашнего хорька пять лет спустя после своей смерти. Потом его хорек реинкарнировался в домашнего паука, потом в автомобиль и, наконец, в камень. Это всегда предмет или животное, но не человек, которой мог бы сказать: «Привет, я новое воплощение твоей сестры», так что с Христианом трудно спорить. Никто ему не верит, но он оторвет голову любому, кто скажет, что он не прав.

Кое-кто говорит, что Христиан несет ответственность за смерть сестры, потому что оставил ее одну на кухне, хотя должен был следить за ней. Но возможно, это была вина его родителей или, скорее всего, Господа.

* * *

Христиан доходит до склада и перешагивает через мой труп, от сигареты остался один окурок, он выкрикивает мое имя, и я просыпаюсь внутри своего мира на колесах.

Его лицо расплывается в нервно-быстрых словах:

– Так и думал, что ты тут отвисаешь, придурок, всегда взаперти, без дела, да и выглядишь как куча дерьма.

Он прав в одном. Я никогда не выхожу на улицу. Все называют меня агорафобом, но ничего удивительного, с таким-то зрением. Я замолкаю, но продолжаю производить звуки смычком, уставясь на скульптуры-танцовщицы.

Отвечаю:

– Еще бы, с таким-то зрением.

Это мой стандартный ответ.

Христиан направляется к туалету посередине комнаты. Мы пользуемся этим туалетом для справления нужды и еще как подставкой для телевизора, поскольку он расположен как раз посередине комнаты вместо ванной. Христиану приходится снять телевизор с сиденья, прежде чем его струя попадает в жестяной горшок.

– Ты зациклился на этом, парень. – Он сплевывает. – Живи дальше. Если бы я мог обходиться без наркотиков, я бы ссал в штаны.

Он всегда так говорит. А я говорю, как всегда:

– Такое состояние быстро приводит к стрессу. – Почесываю свою майку с надписью: БОЛЕН НА ГОЛОВУ.

– Вот-вот, по жизни жалуешься. – Христиан спускает воду. – Жалуешься, стонешь, стонешь, жалуешься.

– Ой, что это с тобой? – Я пищу голоском маленькой девочки.

– Как обычно, – отвечает он, ставя телевизор на место. – Раздавлен скукой.

Он переключает каналы, по большинству, кажется, идут кулинарные шоу или игры.

– Скоро будут «Звездные войны», – ворчу я. Христиан кидает на меня косой взгляд и включает нужный канал, пододвигая ящик из-под молока. Я ненавижу сидеть на ящиках из-под молока, но только такими «стульями» мы располагаем.

Я продолжаю:

– Если бы мне пришлось смотреть какое-то шоу вечно, я бы выбрал «Звездные войны».

Я обращаюсь в Божье око и охватываю взглядом комнату, отхожу за телевизор и смотрю оттуда, как мы смотрим телевизор.

Позади Христиана и моего трупа я вижу лысого жирного мужчину средних лет, которой таращится на нас через окно, морща рот и кривясь от возбуждения.

– А я думал, тебе там только заглавная песня нравится, – говорит Христиан. – Вообще-то, это шоу никому не нравится.

Меня обижают эти слова, но теперь никто не показывает обиды, так что я стараюсь не делать из мухи СЛОНА.

– Да нет, мне оно правда нравится, – слова покидают мой разум и выходят изо рта моего трупа где-то на расстоянии, как при чревовещании. – Заглавная песня там и правда неплохая, но мне нравится и все остальное. Вспомни гавайское шоу «Файв-О». Там, где звучит потрясная песня, но само шоу никто не любит.

Жирный дядька начинает лизать окно в нашем направлении своим толстым, мясистым языком. Его зовут Джон, он – один из двух чуваков, которые живут в задней части склада и не имеют к нам совершенно никакого отношения, мы с ними не разговариваем, просто берем с них арендную плату и откровенно презираем. Его рука оставляет потный след на окне. Его присутствие меня не волнует, несмотря на то что он надо мной издевается. Я притворяюсь, что не замечаю его.

Однако мне становится интересно, сколько старых извращенцев мастурбировало, глядя на меня. Вполне возможно, что такие акты совершались очень часто.

Прежде чем я стал Божьим оком, это могло происходить регулярно. Потому что старых извращенцев везде полно, они прячутся за заляпанными зеркалами в общественных уборных, на балконах или возле дыр, специально проделанных в стене, наблюдая, мастурбируя, фантазируя о тебе. Интересно, кто-нибудь еще задумывается о таких вещах?

– Я больше всего люблю песню «Величайший герой Америки», – говорит Христиан. – Он не замечает извращенца-соседа.

– Да, она тоже клевая. В сегодняшнем шоу мы обязательно ее исполним.

– Это будет полный отпад, чувак! Обещаю!

«Звездные войны» на самом деле мое любимое шоу. Я боготворю его. Есть что-то в фантастике 70-х, от чего меня прет – неповторимое сочетание диско, футуризма и эротичных скафандров из спандекса.

* * *

Фигура, слишком стремительная, чтобы Божье око могло ее засечь, проходит позади Джона, который до сих пор лижет окно, слюна стекает по пыльному окну и воняет. Фигура входит.

Это Гроб, другой мой сосед. Лучший друг Христиана после меня. Он японец, но никогда не говорит на родном языке. Хотя акцент всегда при нем.

Я возвращаюсь в себя, и мы внимательно слушаем его.

Приветствие Христиана:

– Гробовщик, где ты пропадал целый день? Я думал, мы тут сегодня шоу собираемся устроить.

– Я пытался достать смычок, – отвечает Гроб. – Наш – полное говно, я весь город оббегал в поисках. В конце концов нашел один у Ленни.

– И как он?

– Не ахти, но вполне сойдет, старина.

Гроб употребляет такие слова, как «старина», потому что он помешан на пиратах, то есть на стереотипном образе пиратов. Он всегда одевается по-пиратски, напяливая шляпу с черепом и черную повязку на глаз. И говорит с псевдопиратским акцентом, который у него плохо выходит, потому что японский еще слишком силен. Смесь пиратского и японского акцента образует совершенно новый, индивидуальный акцент Гроба. Иногда я с трудом понимаю его речь, но Христиан, кажется, понимает с полуслова.

Гроб поворачивается ко мне:

– Ей, Лист, ты гврл ему? – он спрашивает меня, но смотрит на Христиана. По моему телу пробегает дрожь. Я слышал, что он задал мне вопрос, но не могу разобрать слов и ответить.

– Что? – неуверенно говорю я.

– Ты гврл ему?

Я дрожу.

– Говорил что? – Христиан спасает меня от необходимости отвечать.

– Мы сдали в арнду еще одну комнату.

– Да? И кому?

– Сатане, – отвечает Гроб.

Христиан молчит, выпучив глаза.

– Это кличка у него такая – Сатана?

– Нет, эт настоящее имя.

– Что, кто-то назвал своего ребенка Сатаной?

– Да нет же, он и есть Сатана. Тот самый. Дьявол, понимаешь? И ты не поверишь, но он «ночная бабочка».

– Ночная бабочка?