Сатанбургер

– А откуда ты знаешь? – спрашивает Христиан, выходя из кухни с сигаретой, приклеенной к языку.

– Посетителей нет, – отвечает Сатана, уменьшая звук до минимума. – Тишина или уже проглотила их, или отпугнула на большое расстояние.

* * *

– Почему ты не выключишь музыку совсем? – спрашиваю я у Сатаны.

Я выпил свой кофе до половины и иду, чтобы налить еще. Терпкая коричневая жидкость, журча, льется из кружки на пол.

– Музыка привлекает клиентов, – отвечает Сатана.

– Это хорошая музыка привлекает клиентов! – говорю я.

Последние посетители покидают ресторан, машина с сигаретами открывает перед ними дверь, и они выходят к Тишине.

– Но моя музыка хорошая, – возражает Сатана, почти обиженный. – Я сам ее написал.

– Музыка плохая, – отвечаю я. – Твоя музыка пугает людей. Особенно меня. Эта музыка хороша для одной цели: чтобы человека стошнило.

– Ты на самом деле так думаешь? – говорит Сатана, само участие. – Я-то всегда считал, что в этом соль прекрасной музыки.

– Кстати, – в разговор влезает Христиан, – некоторые посетители говорили, что пришли именно из-за музыки. Они услышали ее за полмили отсюда и пришли посмотреть, что это такое играет. Мне показалось, что музыка им нравилась, пока души не улетели. Лично я считаю, что эта музыка весьма необычна и поэтому интересна. Я думаю, она и впрямь привлекает людей.

– А мне от нее плохо, – говорю я Христиану.

– Правда? – Он усаживается напротив меня. – А мне она очень нравится.

Сатане музыка тоже очень нравится, и он снова врубает ее громче. Правда, не слишком, терпимо. Когда он проходит мимо меня в свой кабинет, то как мальчишка тыкает в меня пальцем, задевает красную «сатанинскую» футболку, и она становится демоном, скрючившимся у меня на груди. Но меня это не беспокоит.

Вдруг я понимаю, что принимал активное участие в разговоре. Обычно я так много не разговариваю. Я никогда не вступаю в спор, никогда не кричу и не жалуюсь, как я сделал только что. Кроме того, у меня на груди скрючилась живая футболка, которая в другое время вызвала бы у меня невыносимую, мучительную рвоту.

Может быть, я сейчас пьян, хотя не помню, чтобы что-нибудь пил. Когда я пьян, я говорю не думая. Алкоголь отрезает тебя от способности мыслить здраво. Он заставляет забыть, кто ты такой, и стать безумцем. Может быть, сейчас я безумец. Последнее время вокруг такой хаос, что реальность трудно ухватить.

Или душегубка, пропитавшая кислород, насыщающий кровь, сводит меня с ума.

* * *

– Джин сдает, – Христиан говорит мне.

– Что не так? – спрашиваю я. – Все еще переживает из-за руки?

– Не только. Сегодня утром, когда была его смена, Сатана случайно прикоснулся к нему несколько раз и оживил еще несколько частей его тела. Если так пойдет, Джин скоро не сможет управлять ничем, кроме своего мозга.

* * *

Я использую мое Божье око, чтобы посмотреть на Джина.

Он выглядит хуже некуда, сидит рядом на кровати с Нэн и пытается заснуть. Нэн поддерживает его и гладит по волосам, прямо нежная любовница, а ведь между ними ничего не было. Может быть, она стареет.

Его рука, Завтрак, атакует шею, пытаясь встряхнуть хозяина, но он ее игнорирует. Глаза Джина закатились, предоставив белой склере сохнуть. Комната освещена только одной свечой, она символ для Джина. Он относится к тем людям, которые склонны романтизировать жизнь в свете свечей, как в доэлектрические времена, когда комната вечерами освещалась огнем камина, а спальня – свечой. Он говорит, что в свете свечи мир превращается в мягкое воркование, в уютный шепот.

Новые питомцы Джина заснули. Они расстраивают его больше, чем ожившая рука, потому что они многочисленнее. Теперь он ощущает, что его личность прекратила существование. Теперь он лишь средство, благодаря которому живут другие существа. Один из них – его левое плечо, которое он назвал Энциклопедия, другой – мизинец по имени Батарея, еще правая ягодица – Селенсон. Селенсон значит «сын Луны». Это имя придумала Нэн, она говорит, что раньше им никого не звали.

Кроме того, Сатана как-то погладил Джина по голове и оживил восемь его дредов. На этот раз Джин был не в настроении придумывать имена и назвал дреды Волосами Медузы.

* * *

Ричард Штайн упоминал при мне Медузу. Он писал, что она была маленькой женщиной из Хьюстона, которая умела превращать маленьких мужчин в своих рабов, заставляя их работать в поте лица на ее благо, чтобы забирать их деньги и покупать все, что хочется. Это происходило всякий раз, когда они заглядывали глубоко друг другу в глаза. Мужчина смотрел и видел любовь, Медуза смотрела и видела деньги. Когда мужчина переставал зарабатывать достаточно денег, она с ним разводилась, оставляя в измождении и тоске. Ричард Штайн говорил, что его первой женой была эта Медуза и вместо волос у нее росли змеи.

Дреды Джина теперь тоже превратились в змей, ползая в пламени свечи на уровне лбов дюжины обнаженных существ. Я фокусирую взгляд ближе, чтобы рассмотреть, чем занимается дюжина обнаженных существ в пламени свечи.

Они представляют собой группу огнемитов, сотворенных из чистой энергии и живущих в огне. Изначально они жили на поверхности солнца, тысячи и тысячи огнемитов кружились в БОЛЬШОМ пекле. Без огня они превращаются в одномерные существа-тени, которые постепенно умирают, если вновь не отыщут пламя, как умирают люди без пищи. Это не беда для огнемитов, которые живут в своем родном мире, но для живущих в пламени свечи эта проблема актуальна. Их размер зависит от размера пламени, в свече они крохотные, в костре – ростом с человека. Возможно, это всего лишь слух, но говорят, огнемиты создали настолько высокоорганизованные сообщества на солнце, что мы не способны их понять. Кувыркаясь сейчас в пламени, они не кажутся мне особо умными. Они выглядят примитивными и тупыми.

Они устроили настоящую оргию в языках пламени, перекатываясь друг через друга, обмениваясь жаркими поцелуями, их огромные огненные пенисы проникают в огненные вагины. Две вещи, которые, похоже, имеют для огнемитов значение, – это еда и секс, возможно, именно поэтому их считают такими высокоразвитыми.

Джин и Нэн впадают в долгожданный сон – что может быть лучше – вместе с живыми частями тела Джина, извивающиеся в воздухе дреды шипят, как Медуза, а семья огнемитов потеет, отдаваясь еде и сексу, надеясь, что свеча не погаснет в ближайшее время.

* * *

Когда я возвращаюсь в свое тело, то вижу, что Христиан ушел из комнаты в заднюю часть кухни, чтобы пообщаться с кем-нибудь поразговорчивее. Я тащу себя в рабочую зону ресторана, где сейчас трудится Гробовщик.

Как всегда, Гроб работает за всех. Сейчас он режет овощи и помидоры, пока мы просиживаем наши задницы. Я думаю, он так старается, потому что ему просто нравится постоянно быть занятым, неважно чем. Ему нужно что-то постоянно делать, чтобы не заскучать. Я знаю, как только он остановится, его душа будет потеряна. Душевный заряд потеряет интерес к одержимой деятельности, вот как сейчас.

Я слышу, как Сатана и Христиан обсуждают голубых женщин, я тут же перемещаю Божье око ближе к ним. Я не могу пропустить такой разговор, как можно, когда речь о самых прекрасных созданиях на Земле! Я все еще не могу выкинуть из головы лицо той голубой женщины с БОЛЬШИМИ глазами, которая прошла мимо меня на фестивале. Я знаю, что Христиан тоже запал на нее. Скоро мы вместе с ним отправимся за этими созданиями.

* * *

Вот как Сатана описывает голубых женщин.

Они выглядят во многом как люди, но у них красные волосы и странная голубоватая плоть. Их кожа бела, как кожа европейца, но жидкости под ней голубые, так что эти женщины голубые в буквальном смысле. На самом деле они сильно отличаются от людей. Внутри они устроены скорее как машины, как часовой механизм, с шестеренками из хрящей. Во ртах у них присутствуют как женские, так и мужские половые органы, они осуществляют половую репродуктивную функцию посредством поцелуя: голубые женщины беременеют при долгом поцелуе с потиранием языков. Выделяемая сперма имеет лимонный вкус и не похожа на человеческую, она очень кислая.

Другая причина, которая сближает эти существа с машинами, заключается в том, что им не нужен сон, и вместо нормальной пищи они используют топливо для передвижения; это топливо, которое производят мужчины. В принципе любой самец класса млекопитающих производит такое топливо, но голубые женщины особенно привлекательны для человеческих самцов, те могут запросто овладеть их вагиной, никто останавливать не будет. Эти создания обычно пристают к каждому мужчине или животному, которые попадаются в их цепкие пальцы, потому что требуется сперма, которую они заглатывают через влагалище, оттуда сперма попадает в специальную железу, которая не слишком отличается от человеческого желудка. Именно поэтому они до сих пор нуждаются в сексуальном контакте с мужчинами. Для самцов это секс, дли голубых женщин – пища.

Иногда голубые женщины переносят заболевания и заражают тех мужчин, с которыми спят, точно так же как комары заражают малярией человека, кровь которого пьют. Из-за заболеваний, передаваемых половым путем, находиться среди голубых женщин опасно, в основном потому, что мужчина просто не может устоять. Если мужчине выпадет несчастье встретиться на пути голодной голубой, спасения нет. Даже против старой голубой женщины устоять невозможно. Они должны сохранять неотразимость в течение всей жизни, чтобы привлекать самцов. Эти создания достигают зрелости в возрасте двух лет и умирают в возрасте двухсот, пока их тела не слишком обмякли и не слишком отвратительно пахнут. В период детства – до двух лет – голубые девочки пристают к животным, заставляя млекопитающих самцов эякулировать в их вагины, лаская их члены руками или губами.

И еще голубые женщины немые. Они общаются между собой телепатически, у них совсем нет голосовых связок. Они издают только мягкое гортанное придыхание и причмокивают губами при сосании. А в целом они тихи, как акварель с пейзажем.

* * *

– Лист!

Я слышу, как Гробовщик обращается к моему телу, мой разум сейчас в другой комнате.

– Ты не мог бы вынести мусор? – говорит он.

Я смотрю на него, ощущаю слабость и тошноту после воссоединения тела и сознания. Я молчу.

– Вот этот пакет, – говорит он, указывая ножом на оранжевый мусорный пакет.

Я завязываю мешок и выношу его на измазанную жиром помойку позади «Сатанбургера», на улицу в свежее, трезвое утро. Еще одна машина-сигаретница отворяет для меня заднюю дверь. Эта сигаретница предназначена для сотрудников, чтобы им было удобно покупать курево прямо на выходе перед перекуром. Поскольку сигареты для нас бесплатны, я решаю взять пачку. Я никогда не начинал курить – мне было не до того, – но сейчас почему не попробовать. Самое худшее, к чему может привести курение, – это смерть, а смерти не стоит бояться.

Я покупаю пачку «Карлтонс», всегда считалось, что эта марка отличается низким содержанием смол, что, на мой взгляд, очень продуманно. Раньше я их никогда не пробовал, но всегда говорил, что если бы я курил, то исключительно «Карлтонс».

Если бы не все потеряли свои души, то конфликт между курящими и некурящими оставался бы актуальным. Ни та, ни другая группа никогда не сдала бы своих позиций, пока вся страна, нет, весь мир не раскололся бы на две ЗОНЫ – курящую и некурящую. Многие занимали нейтральную позицию, как я: сами не курили и не жаловались на курильщиков. Я ненавижу некурящих типов, которые еще и жалуются. Именно из-за них я всегда отстаиваю курильщиков. Курильщики всегда казались мне более нормальными, они не боялись смерти, не были невротичными снобами.

За окном все еще утро. Ричард Штайн всегда называл утро своей милой голубой дамой. Она была един– ственной женщиной, которую он любил по-настоящему. Я зажег сигарету спичкой из старого коробка, который нашел под газетным столиком, и мои внутренности наполнились кислотно-приятным покалыванием. Именно это я люблю в курении: никотин на меня почти не действует.

Я поднимаю взгляд на холм и вижу тучу мух-скорпионов, а под ними нет никого, кроме меня, но меня есть не стоит. Мухи находят симпатичную корову и вполне довольны.

Мухи-скорпионы жужжат ближе, чем должны бы, они взвинчены какой-то паникой. Как будто что-то не так. Как будто должна произойти катастрофа.

[СЦЕНА ДЕСЯТАЯ]

ПОРОСЯК

* * *

Когда рабочий день полностью завершен и г-н Сатана запирается один в своем заразном офисе, чтобы подсчитывать купленные сегодня души, фыркая и поглаживая себя от удовольствия, Гробовщик, Христиан и Лист решили выпить и устроить празднество. Оно нужно, чтобы прогнать скуку и принести радость. Без радости Волм может высосать наши души до того, как мы получим первые чеки с зарплатой.

Мы направляемся в бар под названием «Поросяк», расположенный около Торговой башни, – единственное заведение, которое до сих пор открыто по ночам. Это грязное и пропахшее потом заведение, которое, однако, всегда наполнено новыми сверхинтересными людьми, умеющими веселиться до упаду.

Владельцы и завсегдатаи бара – представители поросячьей расы, но мы зовем их хогами. Это единственные существа, которые пронесли через Волм свои богатства. Они никуда не ходят без своего добра и сумели влиться в земную тусовку без особых трудностей. На самом деле из богачей в Риппингтоне остались только хоги. Коренные риппингтонцы обеднели или беднеют, включая обитателей нашего склада. Единственный доход, который мы получаем, помимо жизненной силы, – это арендная плата от Джона и Сатаны, и нам приходится делить эти деньги на четверых. Мы идем в паб прокутить последние деньги, но это дело благое, так что никто не жалеет. Однако мы имеем шанс хорошо поразвлечься в последний раз, а эта мысль просто убивает. Я стараюсь не думать об этом.

* * *

Дорога от склада до «Поросяка» под босыми ногами все еще словно мягкий ковролин, и я почему-то без конца повторяю фразу: «Ох, бедные паразиты!» Я обращаюсь к людям на улицах, но имею в виду и весь мир в целом. Алкоголь вызвал у Листа чувство отвращения ко всем людям, даже к тысячам бездомных вокруг. И мне приятно издеваться над ними. Ведь именно они виноваты в том, что счастье покинуло этот мир, даже их маленькое личное счастье. Так что я восклицаю: «Ох, бедные вы, бедные, бедные!» – всю дорогу в бар.

В «Поросяк» не пускают паразитов – у них нет денег и они просто крадут чужой кислород. Хоги берут 10 долларов за вход, и это не так много, учитывая, что это самый модный бар в городе, но в последнее время 10 долларов превратились для нас в БОЛЬШУЮ сумму, а тратить БОЛЬШИЕ суммы больше не страшно. Деньги – это же вымирающий вид.

* * *

У двери нам говорят: «Пятнашка за вход».

Уроды, шепчет Христиан, но я только смеюсь, не слишком удивленный. А вокруг нас – рычащая толпа голодных людей, наблюдающих, как мы платим за вход такие деньги. Ребенок с пенисами на груди плачет, уткнувшись мне в бедро.

А я только говорю с холодной улыбкой: «Бедные, бедные паразиты».

Ричард Штайн говорит, что БОГАЧИ – это мировая копоть. Он не прав – мы все тут копоть.

* * *

Внутри очередная толпа праздных прожигателей жизни… слишком много людей кружатся в моем волнообразном мире…

Божье око:

Вид толпы из-под потолочного вентилятора: Христиан, Гробовщик и мое тело направляются к бару и заказывают густой напиток гу-ду – смесь меда с алкоголем. Ботиночный паук двигает по прилавку тележку с грецкими орехами для посетителей. Ботиночные пауки похожи на раков-отшельников, только живут не в раковинах, а в ботинках.

Я беру один орех и кладу его в кружку с гу-ду. В густых напитках грецкие орехи приобретают сильный запах и отличный вкус.

– Давайте трахаться в жопу! – говорит Христиан, отзываясь на вопли гуляющей толпы.

У Христиана нет гомофобии, как у Гроба. Он прикалывается, пародируя манеры голубых. Но он промолчал бы, будь Сатана поблизости; Сатана не поймет, что Христиан говорит такое, только когда пьян.

Другими словами: ТРАХАТЬСЯ В ЖОПУ = ПРАЗДНИК.

На самом деле Христиану нравится, когда его имеют в задницу, то есть когда это делает девушка, используя особый искусственный член. Из-за пристрастия к этому делу он чувствует себя настоящим гомиком и не рассказывает об этом никому из друзей. Иногда девушки думают, что Христиан – чудик, когда он просит трахнуть его сзади. Иногда приходят в первобытный ужас от мысли, что должны трахнуть мужчину, как обычно трахают их. Иногда Христиан мастурбирует с помощью вибратора.

Ботиночный паук заползает обратно в свой ботинок.

* * *

– Сегодня будет трахалка, – отрыгивает Христиан.

На его лице выражение «коварный мачо». Потом включает локаторы и оглядывает помещение в поисках подходящей кандидатки – может быть, женщину с шестью грудями или с большим количеством округлостей, чем у землянок. Я вижу в зале только двух – на коленях у хогов, очень БОГАТЫХ.

У хогов вялое тело. Не слишком уродливое, но совершенно нетренированное. У женщин-хогов большие уши и необыкновенно большие груди, которые больно бьют их сексуальных партнеров. Их глаза покрыты пурпурными пятнами, а одежда, с разрезами по моде, открывает очень бледную, почти серую кожу. Мужчины-хоги ниже женщин, они коренастые, у них зубастые рты. Когда они смеются, это звучит так: «Гр-р, гр-р».

Однако хогиянки Христиана не интересуют. Он хочет девушку с двумя парами рук, которая сидит в углу неподалеку. У нее очень привлекательное лицо, но нет грудей. Зато у нее гладкая лоснящаяся желтоватая кожа, именно поэтому Христиан ее и захотел. В этом году желтый – его цвет. Не предупредив нас, он направляется к девушке походкой Дон Жуана, и, кажется, это ей понравилось. Хотя, может быть, она радуется уже потому, что хоть кто-то заинтересовался ею. Она выглядит очень одиноко.

Теперь остались только Гробовщик и я. Мы пьем…

* * *

Я решаю не просто напиться, как бывает часто, а напиться очень сильно. Я хочу напиться вусмерть, как будто наступил конец света, хотя, похоже, так и есть. Где кончается мир, начинается ад… по крайней мере, ад в традиционном понимании этого слова.

Я отпиваю немного гу-ду и полирую сверху земным джином. Гробовщик не отстает, излагая свою жизненную философию.

– Вот так должен проходить каждый день, – говорит он, его японский акцент заметен сегодня сильнее, чем обычно. – Днем ты работаешь, а ночью пьешь.

– А что с выходными? – спрашиваю я.

– На выходных напиваешься в два раза больше.

– Отличная философия. – Я начинаю чувствовать глубоко внутри жужжание.

Он снова прикладывается к маслянистому напитку, это дается ему непросто.

– Проходит, как кактус, – сегодня Гробовщик не прибегает к пиратскому сленгу. Я не спрашиваю почему, но это хорошо.

* * *

– Кстати, о философии, – говорит он, и меня передергивает. – Ты читал Сорпона Блэка?

– Конечно. – Мне тоскливо. Философия – вещь не приятная, особенно когда ты пьян.

– Что ты о нем думаешь? – спрашивает Гробовщик. Философия – конек Гроба. Он вечно подбивает всех на спор во время пьянок, так вот он общается. Религия тоже ему небезразлична, как и политика, и еда. Но дело в том, что Гроб скорее спорщик, чем глубокий мыслитель. Кроме того, ему никак не удается собрать достаточно участников для дискуссии, потому теперь у людей не осталось веры, которую необходимо отстаивать.

Что касается Сорпона Блэка, то в прошлые времена он был философом-хиппи, чья философия родилась из огромного потенциала подавляемого либидо. Старый Сорпон никогда не занимался сексом, ни разу за свою жизнь, даже сам с собой, а он был очень привлекательным мужчиной. И очень озлобленным. Дело в что, что он никогда не занимался сексом потому, что боялся своего пениса. Он не знал, что делать, когда тот, весь липкий, слишком чувствительный, болтался у него в трусах и терся о бедро. В довершение этих мук ему достался невероятно БОЛЬШОЙ пенис. Он был на 12 сантиметров длиннее моего, а мой пенис считался не маленьким, по крайней мере для моего роста.

Эрекция пугала Сорпона больше всего на свете. Когда пенис находится в состоянии эрекции, мужчина не может думать ни о чем другом, кроме этого, неважно, сидит ли он на работе, играет в баскетбол или овладевает женской вагиной. Когда Сорпон учился в начальной школе, он орал до потери пульса, наблюдая за тем, как его пенис увеличивался, увеличивался и увеличивался до ужасающих размеров. Как если бы кто-то бросил ему в пах ядовитую змею.

Эта фобия родилась в его детском сознании в возрасте 6 лет, когда его милый сосед объяснил ему, как заниматься оральным и анальным сексом, показывая малышу порноснимки. Но сосед никогда подобными вещами с мальчиком не занимался. Просто ему нравилось корежить детские мозги. Когда в детстве переживаешь такое, то в мозгах на самом деле наступает кризис. Вероятнее всего, такой опыт отобьет желание вступать в интимную связь во взрослом возрасте или, наоборот, превратит женщину в нимфоманку, а мужчину в андромана.

Но философские мысли Сорпона не имели ничего общего с огромными размерами его пениса. Они касались проблемы разумности сандвичей.

– Я не думаю, что кто-нибудь на самом деле верит, что сандвичи – создатели Вселенной, – отвечаю я. – Сорпон Блэк просто пытался привлечь внимание.

– Вряд ли, – отвечает Гроб. – Его идеи имеют основание, потому что сандвичи состоят из четырех разных групп пищевых продуктов. Если провести параллель между этими группами и четырьмя стихиями, то связь становится очевидна. А если четыре стихии сложить слоями, как сандвич, то родится Бог. Из этого следует, что сандвичи и есть боги. Ты не согласен?

– Может быть, – я пожимаю плечами. Мне неинтересен этот спор. Как и большинство философских идей, теория Сорпона не стоит хорошего спора. А я вообще не люблю спорить.

– Ты совсем не любишь пораскинуть мозгами, да? – Гроб наконец замечает во мне отсутствие энтузиазма.

– Я любил поразмыслить, когда был ребенком, но теперь я вырос, – отвечаю я, привнося оттенок издевки в слово «поразмыслить».

– Ты хочешь сказать, что философия – это дело незрелых?

– Грубо говоря, – объясняю я ему, – для большинства людей философия – это здравый смысл. – Тут я начинаю издеваться, я сегодня в странном настроении. Мне нравится издеваться. – Люди вроде тебя не обладают здравым смыслом, поэтому философские выдумки кажутся вам новыми и интересными, но вы совершенно не осознаете, что они вовсе не новы. Они новы только для незрелых.

Гробовщик пытается что-то сказать, но я ему не даю – я в первый раз перебил кого-то.

– Зрелые люди не нуждаются в том, чтобы ставить свой мир под сомнение, потому что они уже поняли его.

Гроб скалится.

– То есть ты думаешь, что ты уже все понял об этой реальности?

– Еще нет, но я уже понял, что никто не может доказать ни одну философскую теорию, так что все они бесполезны. Никто никогда всей правды знать не будет, так что нет никакого смысла беспокоиться и спорить о мелочах. Единственная стоящая мысль Сорпона заключается в том, что все люди любят сандвичи, я тоже их люблю.

– Ты философ – философоненавистник, – отвечает Гроб.

Конечно, это оскорбление для меня, ведь он, по сути, прав. Я никак не ожидал, что Гробовщик назовет меня философом – он оказался более проницательным, чем я о нем думал. Но я счастлив оттого, что я оскорбился. Удивительно, что эта эмоция до сих пор живет внутри меня. Может быть, спор – это все-таки неплохая штука.

Я меняю тему.

– Что ты думаешь о нашей ситуации?

– Что? – спрашивает он. – Ты имеешь в виду вечную жизнь? Для меня это слишком скучно.

– Здесь мы вечность не протянем, – продолжаю я. – Наши жизни могут быть длиннее тех, кто уже мертв для истории, но они, по крайней мере, имели бессмертные души. Именно они будут жить вечно.

Я вливаю в себя какую-то горячую жидкость.

Алкоголь убивает бедные остатки моего разума. Он заставляет мою ненависть перерасти в любовь, и я улыбаюсь.

Гробовщик продолжает:

– Да, мы в хреновой ситуации оказались, но ты должен видеть светлую сторону вещей, так же как и я. Думай о том, что любой другой человек в мире теперь похож на зомби. Все погибли. Тысячи бездушных тел бродят по Земле. – Мои мозги размягчаются. – А мы в ажуре. У нас есть жизни, у нас есть друзья. Мы можем работать и развлекаться.

Я ему киваю, отпивая напиток.

– Мы самые удачливые люди в этом мире. То есть у нас еще остается шанс. Я не хочу жить так вечно, но это лучше, чем совсем ничего.

– Именно этого я и боюсь, – вступаю я. – Я уверен, что мы обратимся в пустое место, прежде чем наступит конец вечности.

– А я так не думаю, – не сдается Гроб. – Я уверен, что однажды найдется выход. Если мы будем держаться за наше время и работать в «Сатанбургере», Волм со временем начнет исчезать. Со временем появится новый мир.

Новый мир.

* * *

Я обращаю Божье око на Христиана и четырехрукую девушку, которая вместе с ним. Кажется, что она его облепила, измазала все тело в похотливом безумии. С ее кожи на него сочится желтая жидкость и размазывается по шее и лицу, это особый вид жира, который выделяется через поры на руках. Процесс, похожий на потоотделение, но возникающий только при совокуплении.

Я досконально исследую девушку. Одна пара ее рук имеет человеческий размер, а вторая длиннее и располагается ближе к бедрам. Длинная пара крепко обвила Христиана в области талии, заключив его в плен. Ее глаза горят только одним цветом – красным. У нее тонкие, извивающиеся в уголках губы. Христиан глубоко просунул свой язык между ее резиновыми губами и, кажется, кайфует. Я тоже бы кайфовал рядом с таким прекрасным созданием, как она.

Когда я был маленьким, мои родители внушали мне, что надо жениться только на представителях твоей расы, но мне это никогда не казалось интересным вариантом. Меня всегда возбуждали азиатские женщины, или африканки, или латиноамериканки – любые, чья кожа отличалась по цвету от скучной европейской. Я также верю, что плавильный котел, каким является Америка, наверняка переплавит все ингредиенты – разные расы – в единый продукт. В ЕДИНУЮ РАСУ. Которая будет не белой и не черной, но серой, цвета грязи. Потому что люди трахаются в огромных количествах, и в основном им наплевать, с кем именно.

Конечно, секс сейчас очень опасен, как и многое другое в настоящее время, так что американцы никогда не станут серыми. Но в Риппингтоне образовался новый плавильный котел, и будет происходить много межрасовых половых связей. Я сомневаюсь, что этот процесс сведется к появлению единого цвета кожи, слишком много разных рас смешивается.

Когда я был юн, я любил накапать красок разных цветов в ведро с другой краской и смотреть, как они кружатся и смешиваются друг с другом, пестрые, КРИЧАЩИЕ. А я все перемешивал, перемешивал и перемешивал их, чтобы узнать, какие еще оттенки и формы примет этот цветастый вихрь, но в конце оставался только один цвет, и он был каким-то грязно-рвотным, серо-буро-малиновым, противно смотреть.

Я всегда считал самым эффективным способом борьбы с расовыми предрассудками переплавку всех в расу одного цвета, но теперь я считаю, что Бог создал расовые предрассудки, чтобы его ведро с красками не превратилось в однообразную противную серость.

* * *

Гробовщик продолжает вещать о своей теории, так что я возвращаюсь в свой труп. Он говорит о новом мире, который создадут люди, вышедшие из Волма, если сама дверь когда-либо исчезнет.

– Сначала это будет дерьмо, а не мир, – говорит Гроб. – Слишком большое количество рас породит БОЛЬШУЮ этническую вражду, и, скорее всего, самая многочисленная раса придет к власти. Конечно, возобновится рабство. Нынешние люди – идеальные рабы. Они не начнут бороться, потому что у них нет душ, к тому же они живут вечно, потому что не могут умереть. Возникнут новые правительства по всему миру. Разные расы займут свои отдельные территории. И, как всегда, начнутся войны за земли и религии. Весь мир преобразится, единственным напоминанием о человеческой цивилизации останутся пустые лица зомби, которые будут работать как машины до конца времен.

– Ты думаешь, что мы тоже со временем станем рабами? – спрашиваю я.

– Возможно, но будем надеяться, что нет.

* * *

Я оставляю разговор и снова отправляюсь подсматривать за Христианом. Мысль, которую Гроб заронил в мою голову, очень напрягает, я решил ее игнорировать. Я не хочу стать бездушным существом, но быть рабом с душой очень сложно, особенно когда рабство вечно. Но всегда есть надежда. Именно на нее я рассчитываю.

Девчонка по-настоящему возбуждает Христиана. Он пьян, смеется с/над ней, покусывает ее губы и плечо. Ее живот тверд и подтянут, но тем не менее она не кажется особо спортивной. Слишком хрупкая. Христиан облизывает ее хрупкие части.

Хитрые руки ласкают ее груди. Эти груди совсем не – БОЛЬШИЕ. Скорее, они похожи на отвислые кармашки. Почти у всех рас есть груди, как бы необычно они ни выглядели. Видимо, ее раса – как раз исключение.

Поскольку на груди особо ласкать нечего, руки Христиана направляются под ее юбку-презерватив прямо к лобку, она в свою очередь расстегивает его штаны и трогает его лобок.

Тут оба лица вспыхивают с тревогой… потом с отвращением…

И дружок девчонки – или ее бывший дружок – появляется за спиной у Христиана. Время махать кулаками. Я не понимаю, что происходит, пока не вижу мужика с большими мышцами и большими сиськами – женскими сиськами, – и тогда догадываюсь заглянуть под юбку девчонки, чтобы убедиться… Там я нахожу пенис.

Черты половой принадлежности у этой расы диаметрально отличаются от человеческих. Податливые и хорошенькие здесь мужчины. А женщины – дизельные чудовища, сильные и крутые мужики с грудями и вагинами.