Сатанбургер

И тут появляется второй, в рыцарских доспехах. Он что-то сооружает.

Я обращаюсь в Божье око, чтобы разведать побольше.

* * *

На моем дворе расположился огромный шатер. Он сделан из серой жесткой кожи ящериц, ее также используют в примитивных обществах для пошива одежды и для других нужд – в обществах, которые теперь известны как темные. Черные сухожилия надежно поддерживают сооружение, между маленькими колышками натянуты веревки с развевающимися флагами, сотни клеток во мраке шатра фильтруют удушливый жирный смрад. Рабочие бегают прямо у нас под окнами, раздражают нас (их соседей) приготовлениями к фестивалю, совсем как мы раздражали их нашим электронным шумом вчерашнего шоу. Такая месть.

Пейзаж в целом рано потемнел из-за гнетущих темных дождевых туч и грязной измороси. Каждый участник выглядит кошмарно: перепачканные одежды, земля и водоросли, превратившие волосы в космы, кожа с порезами от камней, в которых завелись инфекции во время ухода за чудищами из Волма.

Я нигде не вижу темных, только жителей средневековой деревни. Темные – это раса, которая пришла из пораженного болезнью мира. Они жили под землей вместе с гигантскими жуками и рептилиями, которые служили им пищей и материалом одновременно – для одежды, обустройства дома, костяного оружия. Никто в Риппингтоне не общается с ними, кроме жителей средневековья, они стали их друзьями, потому что и те и другие представляют очень жестокие культуры. Зачастую между темными и средневековыми случаются битвы ради развлечения, мировое зрелище, которое они называют Военным фестивалем.

Темные, наверное, еще не выползли на улицу: снаружи слишком светло. Темные очень чувствительны к солнцу и показываются на улицах, только когда темно. У них бледная внешность – белая кожа, белые волосы, белые глаза, а ногти и сосуды отливают зеленью. Они очень похожи на людей, но у них холодная кровь. Кое-кто считает, что они произошли от ящериц, а не от обезьян. О темных я слышал от Христиана, который слышал о них от наших соседей.

Темные женщины известны своим нестандартным сексуальным поведением. Они самые грязные, самые жестокие, самые отвратительные сексуально озабоченные твари, выходившие из Волма. Христиан говорит, что они похожи на рептилий больше, чем их мужчины: совсем нет волос, острые ногти-когти, холодные глаза– бусины, змеиные языки 10 дюймов в ширину и 18 в длину. Их потребность в сексе невероятна. Они не успокоятся, если не удовлетворишь их по крайней мере 6 раз в день. Иногда это превращается в столь изнурительный труд, что мужчины вынуждены запирать их, чтобы избежать травм.

Сексуальные игры темных начинаются с того, что самка вставляет свой мускулистый змеиный язык в прямую кишку партнера. Это поднимает член самца, который расположен на груди между сосками. Самка также может вырезать на его спине несложный орнамент, чтобы он быстрее истекал кровью. Это только прелюдия. Как только язык вынимается из задницы, самка садится на возбужденный пенис самца.

По мере того как схватка продолжается, самка все глубже вонзает когти в плоть своего партнера, разрывая ее в самый сладостный момент. Потом она принимается слизывать его кровь, или есть кусочки мяса, которые вырвала, или душит, засовывая язык ему в глотку. Удушение является у темных возбуждающим средством. Самцы доставляют особое удовольствие своим партнершам, когда колотят их кулаками по наиболее чувствительным участкам кожи. Хотя самки и выглядят более ящероподобными, их кожа выглядит нежной и гладкой, поэтому самцы не вырывают их плоть так же, как самки у них. Однако они не скупятся наставить синяков на молочно-белой чешуе.

Когда самцы впервые додумались запереть наиболее активных самок, их зубастые рты растянула счастливая улыбка, так они радовались, что им удалось спастись от сексуального рабства. Однако самки нашли изоляцию невыносимой и стали лесбиянками.

* * *

Я слышал о других четырех расах, которые не менее жестоки в сексуальных отношениях. Это клан растительной тли в северной части города, жуки-пожарники, голубые женщины и люди-тараканы. Я никогда их не видел, но слышал много историй от Христиана.

* * *

Я закончил дела с туалетом и вышел на улицу.

Все средневековые трудятся на фестивале. Кажется, он начнется сегодня, надеюсь, до того, как придется что-нибудь делать. Некоторые из соседей, карлики в костюмах президентов, тоже наблюдают, как идет подготовка. Я заметил двойников Джеймса К. Полка, Бенджамина Гаррисона, Вудро Вильсона, Джона Квинси Адамса и раненого двойника Абрахама Линкольна. Кажется, что все присутствующие, все культурные общины по соседству в экстазе от фестиваля, я уверен, что вечером увижу их всех. Появилось так много интересных народов, которых я еще не наблюдал, я с нетерпением жду встречи.

Ленни сказала Нэн, что он был последним антропологом, и вот теперь, когда он умер, я наследую его титул. И поскольку я отказался от чтения всех автобиографий, кроме Ричарда Штайна, моим новым хобби станет исследование новых рас, пришедших из Волма. Я постараюсь делать о них записи в книге – моей собственной автобиографии. Возможно, Волм проглотит мою душу и ввергнет ее в забвение, но моя жизнь и память обо всех этих существах будут жить в написанном. Должно же хоть что-то остаться от меня после смерти. Забвение побеждает, лишь когда ты забыт.

* * *

Я услышал, что Христиан проснулся, и тут же вернулся в дом.

Христиан – в ярких штанах, весь помятый, со спутанными волосами, – застегивая белую рубашку, направляется к дымящемуся туалету для утреннего отлива.

У Христиана на лице несколько порезов. Это оттого, что он спит на битом стекле. Он сам не знает, как это происходит, но, проснувшись, он каждое утро находит осколки у себя под простынями. Никто их туда специально не подсовывает. На складе в принципе мало стекла, кроме разбитых бутылок из-под пива, которые валяются повсюду. Он ерзает на постели, покрываясь порезами, иногда довольно сильными. На этот раз стекло добралось до лица, видимо, улеглось прямо на подушке Христиана.

Обычно стекло нападает только ему на спину. У Христиана глубокие шрамы, как рельсы железной дороги, как следы на жирноватых боках. Единственное объяснение, которое тайком пробирается в постель Христиана, чтобы понежиться в тепле его мягкой задницы.

Христиан видит в окно фестиваль.

– Что там происходит? – И отправляется проверить прежде, чем я успеваю ответить.

– Громко, очень громко, – говорит он.

К сборищу добавилось много других культур. Я вижу семью людей-тлей.

Они держат прохладительные напитки недалеко от места, где эти напитки продают, видимо, открылись и другие киоски. В семье четверо взрослых и восемь детей, они наблюдают за рычащими и спящими животными в клетках. Средневековые снуют туда-сюда между палаткой и клетками и не против, что за ними наблюдают. Один воин говорит: «Кажется, сегодня у нас аншлаг». Другой тренируется перед их схваткой на арене. Я называю их воинами, а не гладиаторами – хотя смысл боя от этого не меняется, – потому что гладиаторы были рабами, которые сражались с другими рабами ради увеселения богачей, а эти воины – свободные люди, которые сражаются с другими свободными людьми ради удовольствия.

Люди-тли представляют собой особый вид людей, похожих на муравьев. Свойственное им соотношение мужчин и женщин – один к трем, это определяется их сексуальным поведением. У самцов имеется три половых органа в трех разных местах на теле. Эти органы очень походят на туфли для тенниса, один располагается в области желудка и по одному на каждой руке. Когда люди-тли спариваются, три самки трахают одного самца, по одной на каждый орган. Они вступают в браки тоже вчетвером. Один муж и три жены. У каждой жены есть свои определенные обязанности: одна следит за детьми, одна за домом, последняя помогает мужу выставлять пищу на стол. В таких семьях обычно рождается от двенадцати до шестнадцати детей, и они очень враждебно относятся к другим семьям. В результате инцест обычное дело, а порой и поощряемое.

Семья людей-тлей медленно удаляется из поля зрения Христиана. Муж идет первым, замыкает процессию первая жена – второй отец и в то же время его сестра, – которая следит, чтобы дети не шалили. Все дети идут с крепко сцепленными руками.

– Давай выйдем, посмотрим, – предлагает Христиан, делая шаг на улицу.

Я следую за ним босиком. Он уже обутый, он не снимал ботинки этой ночью.

* * *

Мы прогуливаемся и смотрим… Я плетусь меж плывущих видений водяных и ветряных мельниц, которые сооружают позади БОЛЬШОГО шатра. Мои косматые волосы, жирные, сухие, перепутанные, молят о шампуне и стаей бабочек трепещут на ветру.

Средневековые ломают доски и поленья, чтобы устлать опилками пол шатра. Удары молотков по металлу, нас окутывает звонкий дождь. Мы пробираемся ближе к палаточной деревне. Большинство зрителей уже здесь, они наблюдают подготовительные работы и с нетерпением ждут представления.

Христиан узнает мужчину, который выходит из одной из палаток. Это Сесил Додд, старый пьяница лет тридцати пяти, единственный средневековый, которого мы знаем. У него нет семьи, и он охотно пьет с кем угодно, даже с чужаком. Именно любовь к алкоголю объединяет его с Христианом, поэтому они считают себя собутыльниками.

Второе имя Сесила – Меч. У средневековых такая фишка: в качестве второго имени выбирать себе название оружия. Например: кинжал, стрела, палица, серп, молоток, трезубец, топор. Это второе имя говорит о том оружии, которым владеет человек. Вторые имена необходимы и обязательны, чтобы никто не сомневался, на каком виде боя специализируется конкретный средневековый. Сначала это казалось мне странным, но потом я познакомился с ними поближе: их жизнь вертится вокруг оружия и сражений, даже если у них нет реальных врагов.

Сесил окликнул Христиана откуда-то с путей. Он предложил ему выпить, и они выпили. Потом, когда они знакомились, Сесил спросил про второе имя Христиана. Он сказал так:

– А каким оружием ты владеешь?

– Что? – не понял Христиан.

– Твое второе имя.

– Джеймс, – ответил Христиан.

– Странное название для оружия, – усомнился Сесил. – Как оно выглядит?

– Это не оружие. Это библейское имя.

Тогда Сесил и рассказал Христиану, что у них в культуре второе имя означает вид оружия. А Христиан рассказал Сесилу, кто такие есть библейские герои.

После этого Христиан придумал себе новое имя – Разбитая Бутылка.

* * *

– Сесил! – орет Христиан.

Мы направляемся в сторону шатра. Сесил поднимает глаза от стряпни. Он – спец по пирожкам и держит собственный киоск на фестивале. Пока его единственным клиентом стал карлик а-ля Эндрю Джексон, который уже купил пирожок и поливает его малиновым сиропом.

– Мой друг Христиан, – Сесил расплывается в беззубой улыбке, выдыхая алкогольные пары. – Вы будете смотреть сегодняшние поединки?

– Не думаю, – ответил Христиан. – Нам на работу нужно.

– Вы многое пропустите. Я буду сражаться с Коверным чудищем.

– А что это за зверь?

– Он вроде маленького медведя, но вместо шерсти у него – ковровое покрытие, и ходит он как обезьяна.

– Звучит круто. Я бы хотел посмотреть.

– Бои продлятся целый день, один будет с Чудищем-Скитальцем. Вам нужно посмотреть хотя бы первый раунд. Он скоро начнется.

* * *

Я больше не обращаю внимания на Христиана и Сесила, а превращаюсь в Божье око и следую за обнаженной женщиной, которая проходит вдалеке. Она голая, а всем до лампочки. Она идет, кажется совершенно свободная от окружающего мира, спрятавшись внутри самой себя, улыбаясь, как счастливый ребенок. Стройная, безупречных пропорций. Да, она – абсолютное совершенство. Как робот. Только робот может быть таким прекрасным, таким эстетичным и неестественным. Для меня она – существо, от которого спирает дыхание. Кажется, никто ее не замечает, хотя она совсем без одежды. Она движется, не издавая звуков. Только робот может двигаться столь бесшумно.

Наверное, она голубая женщина, потому что ее кожа имеет легкий голубой оттенок, у нее огненно-рыжие волосы, и на лобке тоже, а глаза – зелено-синие, яркие, как бирюза. У нее необыкновенно большие глаза. Огромные и невинные.

Я вглядываюсь в ее лицо, заглядываю глубоко в глаза и замираю. Лишь один взгляд. Я чувствую себя слабым, маленьким, порабощенным. Ее глаза такие БОЛЬШИЕ, что всасывают мою душу, вбирают в себя. Она могла бы забрать мою жизнь в одно мгновение, я бы ей позволил, позволил бы вдохнуть меня, как воздух, лишь бы оказаться в ней. Это все, о чем я буду мечтать до конца жизни – быть внутри нее. На веки вечные.

Я не следую за ней, когда она исчезает из виду.

Христиан возвращает меня обратно в тело.

* * *

– Ты где был? – спрашивает он.

– Вон там, – я показываю на место футах в тридцати от нас.

– А что ты там делал?

– Мне кажется, я видел голубую женщину.

– Да ты что!

– Честно, со мной такое первый раз случилось.

Сесил врывается в разговор:

– Никогда не приближайтесь к ним, к этим голубым женщинам. От них одни беды.

– Почему это беды? – спросил я, почти оскорбившись. Голубая была настолько совершенной! Разве может от нее быть беда?

Сесил продолжает:

– Голубые женщины живут тут поблизости, но видишь их не так часто. Все они лесбиянки. А лесбиянкам нельзя верить. Это раса, в которой нет мужчин. Женщины могут оплодотворять друг друга с помощью специальных органов на лице. Их дети рождаются через пищевод, а не через влагалище.

– Так что с ними не так? – спросил Христиан.

– Они лесбиянки. Вот и все, – настаивает Сесил. – С лесбиянками все плохо. А без мужчин не бывает войн и турниров. Ужасная, ужасная раса.

– Так, значит, с мужчинами они сексом не занимаются? – уточнил Христиан.

– Ну… – сказал Сесил, – предполагают, что голубые женщины до сих пор могут вступать в половые сношения с мужчинами других рас, но только ради снятия напряжения, отдыха или чего-то подобного. Мужчины не имеют отношения к их размножению, так что замуж они не выходят. Это просто кучка шлюх, передающих всякие болезни. Не прикасайтесь к ним. Они нехорошие. Зло во плоти, я всегда так говорил.

Христиан и Лист не согласны с Сесилом. Я однозначно заинтригован голубыми женщинами. И по хитрющему лицу Христиана понимаю, что и он тоже.

* * *

Мы покидаем киоск с жареными пирожками: на моих босых ногах куски грязи, зрители все прибывают и прибывают на фестиваль, я гляжу на мелкий дождик, и у меня начинает кружиться голова, Сесил дает нам с собой жареных пирожков с клубничным соусом.

Затем, отдаляясь от нас с деревянной миской, деревянной ложкой и кружкой пива в руках, Сесил спрашивает:

– Куда вы направляетесь?

А мы продолжаем идти. Новый дождь, кажется, поднимается от земли, омывая небо и облака. Как если бы недра земли были настолько полны влаги, что решили вернуть ее, вылив дождем в атмосферу.

Христиан оборачивается к Сесилу и отвечает:

– В забвение.

* * *

Поедание пирожков убеждает нас в необходимости где-то присесть, и мы выбираем большой шатер с ареной. Большинство сидений вымокло от земляного дождя, стоит сильный запах джунглей. Толпа сидит и не жалуется ни на дождь, ни на строителей шатра, ни на свои мокрые задницы, с нетерпением ожидая начала первой схватки из пятидесяти, которые продолжатся в режиме нон-стоп до поздней ночи.

Мы не пытаемся искать сухие места. Вода все просачивается сквозь штаны на задницу, дико холодная, но я ничего не делаю. Вмятины с темной водой, видимо, останутся на моей жопе всю ночь, если я не найду себе сухие штаны.

Первый бой происходит между средневековым и креллианом.

Креллиан – это очень высокое, очень сильное и очень худое существо/человек. Он выглядит как огромная палка, обтянутая бледной резиновой кожей. Этот необычный вид был выведен искусственно, чтобы получить самых сильных и быстрых воинов всех времен, а это значит, что схватка будет недолгой. Средневековому не победить креллиана, даже если вести нечестный бой.

В их мире люди постепенно уступали зомби – их назвали фортиками – и не хотели бороться и защищать себя, поскольку существуют более важные вещи, чем думать о том, что тебя сейчас съедят или убьют. Так что они создали мощную расу креллианов, чтобы спасти свои города от угрозы разрушения.

Креллианы способны жить столетиями, обычно сами по себе и никогда в полной безопасности. Когда они не истребляют зомби, то проводят время в медитации и религиозных практиках. Их бог зовется Крон. Крон – это– рой из девяти богов нашей системы. Яхве, я думаю, занимает седьмое место. Именно этот бог имеет больше влияния на своих последователей, чем остальные в его клике. Он дает им силы, даже магические, чтобы они стали мощными и могущественными – самой великой расой из всех по уровню интеллекта и развития.

Яхве был противоположностью Крона. Он верил в духовную силу и любовь. Он хотел, чтобы его люди обладали сильным духом – физическая и интеллектуальная сила не имела для Него значения. Но теперь Он отвернулся от наших душ, так что я не желаю говорить о Его «хороших сторонах».

Иногда я размышляю над тем, что у Него могло не быть выбора.

Может быть, Он закрыл врата рая, чтобы Волм не смог вытянуть оттуда души, которые Он собрал там. Может быть, Он боялся, что Его собственная душа будет отобрана и переработана душегубкой. Может быть, Он проливает слезы за тех, кто не попадет в рай. Может быть, Он чувствует себя виноватым.

Или – может быть – Его душа уже исчезла.

И этот огромный гниющий труп на небесах, который когда-то был нашим Богом, сейчас уставился в свою священную стену и пожимает своими священными плечами.

А Его священный великий дух давно обратился в забвение.

* * *

Поединок начинается.

Бойцы не двигаются, просто стоят и пялятся, как застывшие статуи. Креллиан необычайно высок, даже для креллиана. Выразительные черты. Толпа кажется возбужденно счастливой, взволнованной, восхищенной явным превосходством креллиана над запуганным оппонентом, но мне скучно. Оба не двигаются.

Креллиан не нападет, пока не нападет его противник, такова мораль креллианов, а его оппонент слишком напуган, чтобы атаковать.

От скуки я спрашиваю Христиана, почему он так ответил Сесилу, когда мы уходили от его киоска.

– Что ты имел в виду, говоря, что мы идем в забвение?

Христиан задумался. Потом вспомнил.

– А, да, именно туда мы и направляемся.

– Ты на самом деле так думаешь? – спрашиваю я.

– Так сказал Сатана, разве нет?

Средневековый забегает креллиану за спину, но все еще не атакует от испуга. Креллиан даже на оборачивается, он быстр и успеет повернуться для защиты, как только его враг обнажит меч.

– Ты на самом деле веришь в то, что сказал Сатана? – интересуюсь я.

– У него нет причины лгать, – отвечает Христиан. – У него нет выгоды.

– Может быть, он просто не хочет платить нам наличными за работу.

– Я все равно попробую, – говорит Христиан. Я киваю.

– Сатана не такой уж плохой мужик, – продолжает мой друг. – Просто он гомосексуалист.

Я на минуту делаю паузу и доедаю пирожок.

Средневекового зовут Сэндерс Меч Санбланкет, он считается одним из лучший бойцов среди своих, и он друг Сесила. Он сражается значительно лучше Сесила. У него высокое самомнение, БОЛЬШОЕ эго – настолько большое, что он решил, будто сможет победить креллиана. Теперь же, видя его лицом к лицу, он думает иначе.

– Значит, ты думаешь, что мы идем в забвение? – спрашиваю я.

Сэндерс теперь выбегает перед креллианом. Потом снова бежит за спину. Потом снова вперед. Кружит вокруг прямого человека – неподвижного, застывшего богомола, который ждет, когда враг нанесет удар, ждет, чтобы нанести свой удар.

– Конечно, – говорит Христиан, его глаза не отрываются от арены ни на миг. – Если Волм не разрушится, он со временем поглотит нас. Но до того как он поглотит нас, мы можем украсть у него очень много душ, сколько угодно. Мы отдалим неминуемое, и ладно. Но когда-нибудь, возможно скоро, мы станем безучастными, как наши родители.

– Тебя это, кажется, совсем не беспокоит.

– Это неважно, – отвечает он. – Я бы хотел сохранить свою душу, но если произойдет ужасное, что поделать.

– Но душа – самая ценная твоя часть. Тут Сатана прав. Без души ты – ничто, зомби, робот из плоти. А забвение – это совсем не то место, куда хочется попасть. Все, что ты сделал, будет забыто. У тебя не останется будущего, настоящего, прошлого, не будет сознания, ничего.

– Все равно это не так важно, – говорит Христиан. – Не стоит переживать из-за того, что уходишь в ничто. В отличие от многого другого, это как раз освобождает от переживаний. Твоя борьба, напряжение, страхи, плохие времена – все будет изъято, стерто. Это единственное истинное утешение. Это как сон без снов, навеки.

Я возражаю Христиану, поскольку мой выбор – борьба против забвения, как у Сатаны. Забвение – мой главный враг, и я не позволю ему победить. Я думаю, что для моей души все еще остается надежда. Может быть, Волм со временем исчезнет, или, может быть, я буду работать с Сатаной вечно. В любом случае я никогда не сдамся и никогда не попаду в забвение.

Сэндерс размышляет о тактике. Эта мысль такой силы, что достигает сознания креллиана, и креллиан думает, что Сэндерс наконец напал на него. Гигант оборачивается и бьет человека в лоб. Сэндерса совершенно потрясло движение неподвижного человека. И он скорее сражен этим фактом, чем ударом, его череп проломлен, по щекам и по шее струится кровь.

– Тогда почему ты прямо сейчас не отправишься в забвение? – спрашиваю я. – Если в твоем будущем нет настоящего и прошлого, зачем вообще тогда жить? Все твои действия тщетны.

– На пути в забвение, – отвечает он, – выбирай самую живописную тропку.

Христиан улыбается, глядя на тело средневекового, которое уже волочат прочь с арены, за ним тянется горячий красный след с какими-то белыми ошметками.

[СЦЕНА ДЕВЯТАЯ]

КРАНТЫ С МУЗЫКОЙ

* * *

Сегодня Риппингтону реально угрожает кризис перенаселения. Через Волм разнеслись слухи, что проходит Военный фестиваль, который известен как самое грандиозное и жестокое развлечение во Вселенной, и каждый час толпы народу вваливаются в этот (мой) город. А Сатана считает, что все эти существа навсегда поселятся в этом (моем) городе и не собираются восвояси через Волм.

Я не вижу ничего хорошего в перенаселении Риппингтона. Еды и воды может не хватить, и все будут страдать. Но я обеспокоен только собственными страданиями, поскольку я существо эгоистичное, особенно потому, что боюсь находиться среди больших толп. Это не то что обычная клаустрофобия. Находиться внутри шкафа, в крохотной комнатке или в гробу мне не страшно, но забитая людьми комната или шумная вечеринка приводят меня в состояние паники. Я плохо общаюсь с людьми, исключая моих друзей. Люди, проходящие слишком близко, меня нервируют, они крадут мой воздух прежде, чем я могу вдохнуть его.

Однако для бизнеса перенаселение – это подарок. Все «Сатанбургеры» заполнены существами, которые направляются на фестиваль и запасаются едой для долгого пути через город. И у каждого есть душа на продажу за хорошо прожаренный жирный сатанбургер. Я говорю им:

– Мясо хорошо прожарено на животном жире, от этого оно такое хрустящее снаружи и мягкое внутри. И помните, только два сатанбургера по цене одного.

* * *

Сейчас вечер, но снаружи по-прежнему утро.

Я работаю на заказах, пока Гроб и Христиан готовят. Мы должны носить униформу – красные рубашки и красные шляпы с маленькими красными рожками, чтобы выглядеть по-сатанински.

Очередь движется медленно, я единственный на раздаче. Кассовый аппарат юлит в моем мире на колесах, и мне сложно нажимать на нужные клавиши, которые норовят выпрыгнуть со стойки. Я слышу множество жалоб на разных языках – я уверен, они жалуются на мою медлительность. Я выхожу из своего тела и смотрю на себя с другой стороны: растерянный старик, который нажимает всегда на одну и ту же клавишу, засыпая на ходу. Мне смешно, что всем так не терпится расстаться со своими душами.

Поскольку никто не платит деньгами, кажется, что и кассовый аппарат не нужен. Об этом я думал вчера и поэтому согласился работать на кассе. Но оказалось, что он используется как пишущая машинка, чтобы записывать каждый заказ и распечатывать его для подписи клиента. Подпись – это письменное согласие владельца души на то, чтобы Сатана забрал ее, как только она покинет тело.

Покупатели рады продать свои бессмертные души за еду. На самом деле это самая вкусная пища на свете – так они говорят, – но я бы не продал мою душу ни за что. Но они не знают, что должны потерять свои души немедленно. Многие из них думают, что попадут в ад только после смерти, а это им кажется неплохим вариантом, поскольку смерти больше не существует. Но все по-другому. Сатанбургеры такие вкусные, что делают душу легче воздуха, она поднимается из тела и летает по комнате.

В данный момент Сатана ловит души по всему ресторану, зачерпывая их сачками для бабочек и опуская в маленький контейнер, на котором перманентным черным маркером написано:

АД

* * *

Когда душа покидает тело, сознание существа не уходит полностью вместе с ней, какая-то его часть остается с трупом. Сознание состоит из воспоминаний, мыслей и эмоций. Когда душа уходит, тело как бы отстраняется от этих вещей. Оно получает так называемый душевный заряд – единственную энергию, которой обладает сегодня большинство людей. С душевным зарядом можно существовать, но жизнь перестанет доставлять радость. Единственный смысл жизни, когда ты в таком состоянии, – просто тянуть лямку.

Раньше, когда ворота в рай были еще открыты, когда людям было позволено умирать, мертвые тела тоже хранили в себе душевный заряд, но попусту. В то время он был бесполезен, потому что мертвое тело больше не двигалось, но этот заряд был ощутим людьми, обладавшими способностью чувствовать существ из «посмертного измерения».

Сейчас, когда никто не умирает, вокруг развелось много неживой нечисти, как Джин, например. Они до сих пор живы лишь потому, что сохраняют толику жизненной энергии. Если что-то наподобие Волма забирает их души, они перестают быть «не умершими». Их души попадают в забвение, а тела зомби обладают только остаточным душевным зарядом. А когда у зомби ничего, кроме этого заряда, не остается, он думает: «Единственный смысл жизни заключается в том, чтобы продолжать жить. Но поскольку в моем трупе не осталось жизни, то я должен найти свою могилу и заснуть глубоким-глубоким сном».

Когда кричишь изо всех сил, можно разбудить спящих мертвецов. Это самый жуткий кошмар, который только можно представить. Ведь если мертвец излишне капризен, он решит сожрать твои мозги, лишь бы вопли прекратились. Если ты продолжаешь кричать и после того, как твои мозги съедены, труп будет кромсать тебя до тех пор, пока не убедится, что у тебя не осталось ни малейшей возможности потревожить его сладкий сон. Вот откуда возник стереотип про зомби, поедающих мозги.

* * *

Сейчас уже ночь, но снаружи по-прежнему утро.

Сатана включил какую-то музыку на стерео. Он называет это сатанинской музыкой, потому что записал ее сам. Она ни на что не похожа. Больше похожа на шум, чем на музыку, но очень отличается от электронного шума, который играет моя группа. Описать эту музыку невероятно сложно. Лучше один раз услышать ее, чем сто раз – о ней.

Если в общем, ее можно описать так: все звуки Вселенной поместили в один инструмент и выводят приятную мелодию, сопровождаемую соло женщины, которую при этом одновременно пытают и сексуально удовлетворяют; плюс бросают двенадцать тысяч камней в одну мишень, но вразнобой. Музыка звучит очень напряженно и очень громко, и ты чувствуешь себя паршиво, как больной гриппом.

До знакомства с Сатаной я слышал одно направление тяжелого металла, которое называлось «сатанинской музыкой». Это течение появилось в восьмидесятых, чтобы такие группы, как «Айрон Мейден» и «Док-кен», выглядели полными уродами. Одной из первых сатанинских групп стала «Веном». Ее поклонники одевались во все черное, красили волосы в черный цвет, их кожа была бледной из-за недостатка солнца. И все это, чтобы выглядеть страшновато, по-вампирьи, примерно как Вод.

Другими словами: ВЕНОМ = ЗЛО.

* * *

Сначала музыка интригует, но уже через час она начинает раздражать, и ты пытаешься убежать от нее. Я пытался уговорить Сатану выключить ее, но он ухом не ведет.

Я решил попробовать сарказм и сказал:

– Сатана, а можешь включить еще громче?

И он отвечает:

– Нет, это максимальная громкость.

В течение следующего часа я беспрерывно покупаю души.

* * *

Наконец очередь редеет и работа идет на убыль. Потом, в одно мгновение, все прекращается. Заказов больше нет. За столиками осталось всего 10 посетителей, поедающих свои бургеры и отдающих души.

Я оставляю свой пост и усаживаюсь в кабинку с чашкой апельсиново-орехового кофе со сливками. От этой музыки мои виски сжимаются, а мозги вибрируют.

И тут следует взрыв:

САТАНА, ВЫРУБИ ЭТУ СРАНУЮ МУЗЫКУ!

Кричу.

Впервые за многие годы я закричал. Мой крик едва прорвался сквозь музыку, но я крикнул.

Сатана видит, что я киваю в такт, и кивает в ответ, соглашаясь. Он уменьшает звук до спокойного фона и говорит:

– Ты прав. Тишина снова в районе парковки, она может нас услышать.