– Если ты издашь хоть еще один звук, то отведаешь мой кулак, эх ты, голова твоя несчастная баранья! – пригрозил я. – Сиди здесь и быстро перезаряжай оба своих ствола. А я посмотрю, можно ли спасти добычу.

С этими словами я спрыгнул с камня, не обращая внимание на свою не совсем еще здоровую ногу. Внизу я быстро нагнулся, чуть вытащил нож и взял наизготовку ружье. Если медведь был поблизости, то в любой момент он мог пожаловать сюда. Наверху звякнул железный шомпол хаджи; внизу все оставалось спокойно. Ничего не было слышно и видно. Только теперь я убедился, что медведя не было рядом с тушей.

Все же требовалась величайшая осторожность. Судя по возрасту, медведь был хитрющим; он не станет открыто набрасываться на меня, а тайком подкрадется из-за скалы и оттуда легко может достать меня когтями. Поэтому я отошел на несколько шагов от скалы, расположившись так, чтобы видеть одновременно и ее, и лежавшую здесь тушу.

Какое-то время мы ждали и прислушивались с напряженнейшим вниманием – напрасно! Внезапно из дома донесся вопль, еще один – и еще один, потом кто-то с отчаянием в голосе прокричал:

– Оставьте меня, отпустите меня! Прекратите эти мучения, перестаньте, перестаньте! На помощь, на помощь!

– Это Мубарек! – сказал Халеф.

Я хотел ответить, но не успел, потому что оттуда один за другим донеслись два выстрела. Я узнал этот особый, глухой звук; это было черногорское ружье Оско.

– Медведь возле сарая! – приглушенным голосом я крикнул Халефу. – Быстро спускайся!

– Ура! Там мы его и настигнем! – воскликнул малыш.

Он спрыгнул, рухнул наземь, снова вскочил на ноги и пронесся мимо меня. Я так же поспешно проследовал за ним. Однако, сделав несколько шагов, я почувствовал колющую боль в голеностопном суставе. Похоже, прыжок со скалы повредил моей ноге. Я поумерил свой галоп и перешел на рысцу, делая широкий шаг здоровой ногой, а потом осторожно подтягивая больную ногу и наступая лишь на ее мысок.

Ночную тишину рассек неописуемый вопль. Был ли это Мубарек или Халеф, первым подбежавший к дому? Неужели неосторожный хаджи угодил прямо в лапы медведю? Мне стало страшно за малыша; тело покрылось холодным потом. Я больше не обращал внимания на свою ногу; я мчался так быстро, как мог.

Снова раздались голоса Оско и Омара. Снова выстрел! К несчастью, на пути у меня оказался камень. Я не заметил его и споткнулся, растянувшись во всю длину на земле. Ружье выпало у меня из руки и отлетело в сторону… Куда? Я не видел.

Я проворно поднялся и огляделся. Ружья не было видно. Искать его на ощупь не было времени. Я вообразил, что Халеф попал в беду, поэтому не мог терять ни мгновения. Ради него я готов был сразиться не только с медведем, но и с кем-нибудь пострашнее. Я побежал, вытаскивая нож из-за пояса.

Это был мой старый, добрый охотничий нож с длинным, кривым клинком, служивший мне верой и правдой много лет. Удар этим ножом, будь он в меру сильным и точным, мигом прикончил бы даже гризли; я уже убедился в этом.

Конечно, я бежал прямо к сараю.

– Оско, где медведь, где? – прокричал я еще издали.

– Снаружи, снаружи! – ответил он из-за стен сарая.

– Халеф тут был?

– Да, но снова побежал вдогонку за медведем.

Я остановился возле дощатой стены. Две доски были сломаны.

– Медведь хотел пролезть, – сказал Оско. – Я влепил в него две пули.

– И попал?

– Не знаю. Доски треснули, когда я уже выстрелил в него.

– В какую сторону побежал Халеф?

– Направо, как нам послышалось.

– Оставайтесь здесь и будьте начеку! Возможно, медведь вернется.

Я побежал в указанном направлении. Дверь дома была открыта; кто-то стоял возле нее; я увидел это по тени, отброшенной во двор, ведь в комнате горела лучина.

Передо мной лежало человеческое тело. Я споткнулся о него, но удержался на ногах.

– Стреляй же, стреляй, стреляй! – услышал я два голоса, донесшихся из комнаты.

Я был всего в десяти шагах от двери и теперь узнал человека, стоявшего возле нее. Это был Халеф. Он взял ружье наизготовку и целился куда-то в комнату. Грянул выстрел. Тут же Халеф отлетел в сторону и упал наземь, будто отброшенный чьей-то могучей рукой. В следующий миг в дверном проеме показался медведь; опустившись на все четыре лапы, он протиснулся сквозь узкую, приземистую дверь, а затем, вырвавшись во двор, быстро встал на задние лапы.

Халеф тоже тотчас поднялся. Оба, человек и зверь, угрожающе застыли друг напротив друга; их разделяли всего три шага. Халеф перевернул ружье и замахнулся прикладом. В этот момент он увидел меня, благо теперь меня освещал свет горевшей лучины.

– О, сиди, у меня нет больше пуль! – прокричал он мне.

Все происходило намного, намного быстрее, чем я рассказываю или вы читаете об этом.

– Отскакивай в сторону! Не бей!

Едва я прокричал это, как тут же оттолкнул малыша так, что он отлетел в сторону. Медведь вполоборота повернулся ко мне, разинул пасть и испустил долгий, кровожадный вопль, не похожий ни на рев, ни на вой, но бывший тем и другим одновременно. Его пасть обдавала меня горячим, зловонным дыханием. Молниеносный взмах – он попытался схватить меня, но поймал лишь воздух, так как я находился уже сбоку от него. Тут же, левой рукой схватив его за загривок, я отвел правую руку далеко назад и ударил его ножом – дважды я вонзил нож между ребер, вогнав его по самую рукоятку.

Все произошло так быстро, что не успел еще медвежий рев стихнуть, как я нанес зверю два смертельных удара.

Стоя на задних лапах, он повернулся направо, в мою сторону, готовясь броситься на меня, но его лапа лишь безобидно скользнула по моему плечу. Я снова вытащил нож и, сделав два прыжка назад, уклонился от медвежьих когтей. Затем я остановился, не сводя глаз со зверя, и на всякий случай занес руку для повторного удара.

Но медведь не последовал за мной. С широко раскрытой пастью он неподвижно застыл; маленькие, сверкающие глазки с неописуемой яростью следили за мной. Потом они медленно закрылись. Медведь еще напрасно силился их открыть. Дрожь прошла по его громадному телу; потом он опустился на передние лапы; разрывая ими землю, он еще пытался удержаться, но напрасно… Медленно подрагивая, он повалился на бок.

Тихий, раскатистый рев донесся из его сомкнувшейся пасти; лапы вытянулись… Медведь был мертв.

– Аллах акбар! – воскликнул Халеф, похоже, немало изумленный. – Аллах велик, а этот медведь почти столь же велик. Он мертв, сиди?

– Я полагаю, да.

– Это ужасно!

– Тысячу раз благодарю Бога за то, что все так счастливо закончилось!

– Да, честь и хвала Аллаху! Я все же не догадывался, что медведь бывает таким большим. Он больше льва, а ведь тот – самый могучий среди всех хищных зверей!

Он хотел подойти ближе к медведю.

– Постой! – велел я ему. – Мы еще не уверены, впрямь ли он мертв. Я хочу проверить.

Я подошел к зверю, поднес револьвер к его закрытому глазу и дважды нажал на курок. Медведь не шевельнулся.

– Теперь можешь подойти и взглянуть на него. Разве он не намного, намного больше, чем ты? – спросил я хаджи.

– Да, думаю, что он даже больше, чем ты, сиди. Я скажу тебе: я не дрожал, когда стоял напротив него, но все же сердце у меня едва не остановилось. Ведь у меня осталась всего одна-единственная пуля.

– А где же другая пуля?

– Я послал ее в медведя на улице, едва увидел его. Он отбежал от сарая и направился к двери дома, за которой исчез. Я не попал в него. Однако вторая пуля наверняка угодила ему в грудь, ведь он стоял на задних лапах всего в двух шагах от меня. Так что, я мог точно прицелиться.

– Расскажи коротко, как все произошло.

– Что ж, я побежал сразу к сараю, ведь я узнал ружье Оско по звуку и догадался, что медведь решил пролезть к лошадям. Еще не добежав до сарая, я услышал с той стороны крик, но он меня не заинтересовал. Подбежав к сараю, я увидел, что две доски выломаны, и узнал от Оско и Омара, что это сделал медведь. Тогда я помчался за ним. Кто-то темный лежал на земле, а какая-то большая фигура склонилась над ним. Должно быть, это был зверь. Я остановился, прицелился и выстрелил. Медведь засеменил прочь, прямо к двери, а я прыгнул за ним. Он вошел в дом; я последовал за ним. Когда я подбежал к открытой двери, я увидел внутри комнаты медведя. Он обнюхивал постель Мубарека.

– Он ничего ему не сделал?

– Я вообще не видел старика – тот исчез. Я видел лишь медведя; он смотрел на меня. Потом он мигом повернулся, пошел в мою сторону, выпрямился. От ужаса я забыл в него выстрелить, ведь его исполинские размеры так поразили меня, что перехватило дух. Кто-то крикнул мне, умоляя стрелять. Где находился тот человек, я не видел; я лишь слышал его слова, но они вновь привели меня в чувство. Когда медведь протянул ко мне лапы, я всадил в него пулю, но схлопотал от него такой удар, что вылетел из дома и рухнул наземь. Лишь только я вскочил на ноги, он уже стоял передо мной. У меня не было больше ни одной пули; о ноже я не подумал. Я хотел отбиться прикладом, но тут подоспел ты.

– Пожалуй, что вовремя!

– Да, ведь я уверен, что разломал бы ружье о череп медведя. Тогда бы он меня разорвал. О, сиди, я обязан тебе жизнью!

Он схватил мою руку и прижал ее к своей груди.

– Пусть все будет хорошо. Если бы ты поступил, как уговаривались, наши роли поменялись бы.

– Да, но я сильно сомневаюсь, что сумел бы сразить такого громадного зверя ножом. Ты уже убивал раньше медведей, серых медведей, которые еще крупнее и опаснее, чем этот; я же нет. Этот хищник впрямь больше, чем лев.

– Он весит больше, это да. Тело, лежащее позади, видимо, тело старого Мубарека. Вероятно, он мертв. Новый приступ лихорадки выгнал его из дома. Но меня удивляет, что он так быстро свалился с ног.

– Над ним стоял медведь. Может, он его и убил?

– Возможно. Сперва взглянем на остальных.

Мы вошли в комнату. Свет, освещавший ее, падал откуда-то сверху. Когда я поднял голову, то увидел конакджи и обоих хозяев дома, сидевших на настиле из жердей. В руках у них были горящие лучины.

– Ты тоже сюда пришел, господин? – спросил первый. – Где медведь?

– Он лежит перед дверью.

– Аллах, Аллах!

Они спустились по бревну, тяжело отдышались, и хозяин спросил:

– Ты видишь, что мы вовсе не были в безопасности! Он вломился внутрь. Какое чудовище! Он был величиной с быка.

– У вас же наверху было оружие. Почему вы не выстрелили в него?

– Мы же не глупцы! Выстрелами мы обратили бы на себя внимание, и тогда медведь вскарабкался бы к нам. Медведь ведь лучше лазит по деревьям, чем человек. Разве ты этого не знаешь?

– Знаю. Значит, сами вы не стреляли, а моего хаджи просили выстрелить?

– Конечно! Он же хотел сразить зверя; мы на такой отчаянный поступок не решились бы, и, – добавил он с хитрой миной, – когда он нападал на медведя, то не думал о нас!

– Очень умно, но и очень трусливо с вашей стороны! Где Мубарек?

– Во дворе. Его замучила лихорадка, и он выбежал на улицу. Если бы старик не открыл дверь, то медведь не сумел бы пробраться к нам. Где же этот безрассудный старик?

– Он лежит во дворе; он мертв. Мы хотим снова разжечь костер.

Они последовали за нами, но не осмеливались подойти к зверю. Сперва они хотели при свете костра убедиться, впрямь ли медведь мертв. Халеф пошел звать Омара и Оско.

Эти двое тоже едва могли подобрать слова, чтобы выразить все свое изумление размерами зверя. От морды до корня хвоста Топтыгина было ровно два метра. Он весил наверняка четыре центнера. Подтащить его к костру удалось лишь втроем.

Тем временем я взял горящую палку и подошел к Мубареку. Халеф последовал за мной. Старик умер не от своей раны, хотя жить ему и так оставалось недолго. Его голова была запрокинута, а грудь представляла собой месиво из мяса, крови и сломанных ребер. Медведь проломил ему затылок, а потом растерзал грудь; лишь выстрел Халефа вспугнул его.

Не говоря ни слова, мы вернулись к костру. Там Халеф сообщил, что мы увидели, и рассказал, каким образом был убит медведь.

Ввиду огромных размеров медведя даже Оско и Омар с трудом верили, что я отважился напасть на него с одним ножом. У остальных корысть взяла верх даже над изумлением. Юнак ощупал медведя и сказал:

– Уж очень он жирный, а сколько в нем мяса! За шкуру тоже можно получить круглую сумму. Эфенди, кому принадлежит зверь?

– Тому, кто убил его.

– Вот как! Я так не думаю.

– А как же ты думаешь?

– Он принадлежит мне, потому что убит на моей земле.

– Но я полагаю, что вся эта местность принадлежит падишаху. Если ты докажешь, что купил у него здешние земли, то я поверю, что ты их хозяин. Однако тогда тебе надо доказать, что ты обладаешь правами на всю дичь и всех хищных животных, которых подстрелили на твоей земле. Кстати, когда пришел медведь, ты спрятался от него; вот оно, верное доказательство того, что ты вовсе не хотел его заполучить. Мы же добыли его, и значит, он наш.

– Господин, ты ошибаешься. Медведь принадлежит не тебе, а…

– Моему хаджи Халефу, – прервал я его. – Если ты хочешь это сказать, ты прав. У тебя же нет ни малейшей причины на что-то претендовать. Я заплатил тебе даже за приманку. Если бы по доброте душевной мы подарили тебе часть мяса, тебе следовало бы нас хорошенько за это отблагодарить.

– Как? – спросил Халеф. – Медведь принадлежит мне? Нет, сиди, он не мой, а твой. Ведь это ты прикончил его.

– Я нанес ему лишь смертельный удар. Он бы умер и без моего ножа, только не так быстро. Посмотри-ка! Рядом с обеими колотыми ранами есть отверстие, которое пробуравила твоя пуля. Она прошла возле сердца и была смертельной. Поэтому зверь твой.

– О эфенди, хозяин этого трофея давно был бы мертв, если бы ты не подоспел вовремя, чтобы спасти его! Ты решил сделать ему подарок, который он не может принять.

– Ладно, поступим тогда по старинному охотничьему праву. Ты подстрелил зверя, значит, тебе принадлежит его шкура. Я заколол его, тогда мне достается мясо. Лапы и окорок возьмем себе; остальное пусть получит Юнак, чтобы он не мог сетовать, будто мы не учли его право собственности.

– Правда ли это, господин? Мне достанется шкура? Это же лучшее, что есть у медведя. Как изумится Ханне, любимейшая среди жен, когда я прибуду к ней и покажу этот трофей! А мой сынишка, названный в честь тебя и меня – Кара бен Немси Халеф, – будет спать на этой шкуре и станет великим и знаменитым воином, ибо к мальчику перейдет сила зверя. Да, да, шкуру я возьму. Кто ее снимет?

– Я. Нам нужны мозг, печень и древесная зола, чтобы натереть шкуру, иначе она утратит гибкость и начнет гнить. Твоя лошадь понесет двойной груз.

С моим решением все согласились. Торговец углем принес старое деревянное корыто, в котором собирались солить медвежатину, прежде чем коптить ее. Это корыто было хозяину к лицу. Кто знает, чего там только не было! Его никогда не чистили. Приступая к работе, я спросил Юнака, что делать с Мубареком.

– Надо его похоронить, – ответил он. – Вы, пожалуй, мне поможете. Ведь хоронить надо этой ночью.

– Рыть могилу – не наша задача. Мы с ним вовсе не были так дружны, чтобы эта работа пришлась нам по душе. Есть у тебя инструменты?

– Кирка и лопата.

– Так, значит могут работать только двое. Вот вы с конакджи и займитесь этим, а твоя жена поможет вам. Выбери подходящее место. А вот при погребении мы будем присутствовать. После смерти вражда неуместна.

– Тогда мы похороним его там, где медведь напал на лошадь. Мне не хотелось бы, чтобы рядом с домом была могила.

Он взял упомянутые инструменты. Его жена и конакджи запаслись дровами и головешками, чтобы работать при освещении. Они направились рыть могилу покойнику, который давно мечтал вырыть ее нам.

Сняв с медведя шкуру, мы насадили одну из его передних лап на кол, послуживший нам вертелом. Лапа была такой огромной и жирной, что даже вчетвером мы сумели щедро утолить наш голод.

Спутники помогли мне соскоблить остатки мяса со шкуры, а потом мы старательно натерли ее медвежьими мозгом и жиром, а также золой, чтобы скатать ее так, чтобы легко можно было приторочить ее к седлу лошади.

Когда мы управились, вернулись могильщики и объявили, что могила готова. Они взяли труп, а мы последовали за ними.

Стоять у могилы человека – в любом случае дело серьезное. Делал ли он вам добро или причинял зло, все это отступает при мысли, что он предстал теперь пред Судьей, чей приговор когда-нибудь прозвучит и над нами. Тут исчезает ненависть, и умолкает месть. Думается лишь об одном-единственном слове – самом серьезном слове всех земных лексиконов: о вечности. Я не испытывал ничего, кроме сострадания к врагу, который умер такой мучительной смертью и покинул сей мир, так и не раскаявшись в своих грехах. Халеф тоже сказал:

– Простим ему все, что он нам сделал и что намеревался сделать. Я – правоверный сын Пророка, а ты – послушный приверженец своей веры. Мы не вправе ненавидеть мертвеца, мы лишь хотим оказать ему последнюю услугу и помолиться над его могилой.

При свете костра мы увидели пышные папоротники. Мы срезали их, чтобы украсить ими могилу. Опустив покойного вниз, мы укрыли его листьями папоротника. Потом Халеф спросил:

– Кто прочтет молитву? Ты, сиди?

– Нет, я не магометанин. Пусть помолятся его друзья!

– Мы не его друзья, – пояснил конакджи. – Мне все равно, прочтут ли суру смерти над его могилой или же нет. Мне совершенно все равно, будет ли читать ее магометанин или христианин. Сам я не умею читать молитвы. Нет у меня способностей на то, да и не знаю я Коран наизусть. Впрочем, Юнак еще меньше подходит для этого.

– Ладно, тогда я прочту молитву, – промолвил Халеф. – А ты, сиди, прочти суру «аль-Фатиха»[11], открывающую Коран. Ведь ее принято предпосылать любому поступку. Ты согласен?

– Так прочти ее, но только на языке Пророка. Покойный посещал святые места и пил воду Земзема. Быть может, его грешная душа обретет милость, если Аллах услышит слетевшие с твоих уст слова, произнесенные на том же наречии, на котором архангел Джибриль[12] беседовал с Пророком. Я не так хорошо, как ты, владею этим наречием. Давай же преклоним колени и прочтем молитвы!

Все опустились на колени возле разверстой могилы; их лица были обращены в сторону Мекки. Я один остался стоять. Я был готов исполнить волю этих людей, но мне претило читать «аль-Фатиху», преклонив колени. После того как я трижды поклонился, Халеф перечислил семь самых благородных черт Бога, а потом я начал читать молитву на своеобразном наречии курайшитов[13], соблюдая ритм оригинала.

В переводе с арабского сура «Открывающая книгу» звучала так:

Теперь Халеф начал читать молитву громким голосом, воздев сложенные руки:

Хаджи трижды поклонился и снова встал. Молитва окончилась. Мы доверили конакджи, торговцу углем и его жене право засыпать могилу землей, а сами направились домой, где и уселись у костра.

Мы снова вывели лошадей из сарая, чтобы они паслись на траве. Теперь можно было не опасаться медведя. Нам самим нужен был отдых. Дел у нас больше не осталось и, положив под головы седла, мы решили предаться сну. Впрочем, из осторожности один из нас стоял на страже. Каждый час этот часовой менялся. Мы не могли доверять троице, оставшейся у могилы.

Я же сперва обследовал свою ногу. Тщательно и аккуратно ощупав ее, я не почувствовал никакой боли. Конечно же, я отыскал ружье. Мы положили оружие рядом с собой, чтобы мгновенно им воспользоваться; мы улеглись и закрыли глаза.

Впрочем, нас еще раз разбудили. Хозяева вместе с конакджи пришли, чтобы отнести медведя домой. Тут у меня мелькнула одна мысль. Я снова поднялся и отрезал большой кусок жира, который американские охотники зовут bear-fat, «медвежье сало». Троица стояла рядом, не спрашивая меня, для чего я беру сало. Попутно я заметил, что на левой ноге торговца углем, – а он не носил ни башмаков, ни сапог – недоставало мизинца.

– У тебя лишь четыре пальца на левой ноге. Когда ты потерял пятый?

– Его переехало колесо моей груженой телеги. Палец расплющился; он висел на ноге, и пришлось его отрезать. Почему ты спрашиваешь об этом?

– Не без умысла. Я только что обратил внимание на твою ногу.

– Ты возьмешь еще мясо или мы можем его унести?

– Берите его; оно ваше.

Они поволокли тяжелую ношу. Мои спутники наблюдали за мной, и Халеф поинтересовался:

– Для чего ты взял жир, сиди? Нам ведь он не нужен.

– Быть может, он нам еще понадобится. Если мы попадем в пещеру Сокровищ, там будет очень темно.

– Ты и верно решил туда попасть?

– Пока не знаю. Если я проберусь туда, то жир пригодится мне для светильника.

– Так ведь нужен будет и фитиль. Там еще лежит тряпка, в которую была завернута колбаса. Мы можем начинить ее жиром и использовать как фитиль.

– Сделай это! Мне не хотелось бы снова дотрагиваться до этой вещицы.

– А я должен это делать?

– Да, ведь ты не убоишься этого, ибо с огромным аппетитом поедал все, что там было завернуто…

– Молчи, сиди! – поспешно крикнул он. – Я не хочу ничего слышать и выполню твою волю.

Он поднялся, завернул жир в лоскут и сунул его в сумку, притороченную к своему седлу.

Больше нам никто не мешал. Впрочем, уже через час мне пришлось подниматься, ведь по жребию я нес стражу вторым.

В доме еще горел свет. Я устал и, чтобы не заснуть, ходил взад и вперед. Невольно я подошел к двери. Я попробовал открыть ее и убедился, что она заперта. Из окон тянуло едким дымом и пахло жареным мясом. Я заглянул; верно, эта троица развела в комнате огонь и жарила медвежатину, хотя накануне вечером они съели огромную порцию конины. Мне хорошо было видно их. Они что-то живо обсуждали, отрезая один кусок мяса за другим. Разобрать их речи я не мог, поскольку они сидели в стороне от окна.

Впрочем, прямо над ними имелось еще одно окно – без стекла, естественно. Я пробрался туда и стал слушать. Из окна выбивался дым. Я достал носовой платок и, обмотав им рот и нос, закрыл глаза, а затем сунул голову подальше в окно. Меня не могли увидеть, потому что стена дома была толстой, а окно находилось высоко над головами людей.

– Да, с этими пройдохами нужно держать ухо востро и поступать очень умно, – произнес конакджи. – Вы слышали, что немец заподозрил, будто я, да и вы тоже, общаюсь с нашими друзьями. В этих гяурах дьявол сидит и особливо в глазах у них. Они видят все. Но сегодня их последняя ночь.

– Ты и впрямь так думаешь? – спросил хозяин.

– Да, это верно!

– Хотелось бы этого желать! Я тоже думал об этом, ведь я знаю моего шурина, углежога; он ада не убоится. Вот только как я увидел этих людей, стал сомневаться. Уж очень они осторожны и храбры.

– Ба! Это им не поможет!

– Почему же? Если человек идет на медведя с ножом и закалывает его, не получив ни единой царапины, он и моего шурина схватит за горло.

– До этого дело не дойдет. Их хитростью заманят в ловушку и там убьют.

– Их же пуля не берет.

– Не верь в это! Эфенди сам над этим смеялся. А пусть и так, разве нет другого оружия кроме огнестрельного? Впрочем, дело даже не дойдет до того, чтобы стрелять в них или закалывать их ножом. Их заманят в пещеру, а потом подожгут приготовленные там дрова. Они задохнутся.

– Да, может статься, что мой шурин и предложит такой план, но оба аладжи настаивают на том, что эфенди должен пасть от их рук, а Баруд эль-Амасат собирается убить другого, которого зовут Оско. Они мстят друг другу. Я их отговаривал от этих затей, но они настояли на том, чтобы подстеречь их у Чертовой скалы и убить с помощью пращи и чекана. Ради этого они забрали у меня обе мои пращи.

– Глупцы что ли они? Дело непременно дойдет до схватки.

– О нет! У чужаков не будет времени, чтобы отбиться, потому что на них нападут из засады.

– Не очень-то на это надейся! Я знаю ущелье возле Чертовой скалы; там не устроишь засаду. Им остается разве что спрятаться среди кустов слева или справа от дороги, но из этой затеи тоже ничего не выйдет, ведь скалы по обе стороны дороги так круты, что туда не взобраться.

– Ты сильно заблуждаешься. Есть одно место, – впрочем, только одно-единственное, – где можно вскарабкаться на скалу. В этом месте левый склон спускается в воду. Вот, пройдя по речке, и можно забраться на скалу, если не боишься немного промокнуть.

– Они знают это место?

– Оба аладжи знают эту местность не хуже меня.

– И они туда действительно заберутся?

– Конечно.

– Но ведь они будут на лошадях!

– Они заранее отведут их к моему шурину. Оттуда не очень далеко до его пещеры. Потом они вернутся и влезут на скалу. Чекан, брошенный сверху, размозжит голову любому, в кого попадет. Я очень хорошо знаю это место. Нужно пройти по воде шагов пятьдесят-шестьдесят, потом преодолеть гребень скалы. Если подняться вверх шагов на сто пятьдесят – сто шестьдесят, то окажешься среди кустов и деревьев, а прямо под тобой ущелье делает поворот. Если кто-нибудь расположится наверху, то от него никто не ускользнет. Это место станет могилой для чужаков.

– Дьявол! Это опасно для меня!

– Почему? – спросил Юнак.

– Потому что в меня тоже могут попасть.

– Ба! Они же будут целиться!

– На это я не надеюсь. Случай – коварный слуга.

– Так задержись чуть позади!

– Если я это сделаю, то подозреваю, что чужаки тоже остановятся.

– Тогда скачи вперед. Речку ты непременно увидишь. А когда покажется поворот, сделай вид, что твоя лошадь понесла. Хлестни ее несколько раз, чтобы она умчалась галопом. Тогда тебя минуют и чекан, и камень, брошенный из пращи.

– Да, это единственное, что мне остается.

– Разумеется, я попрошу наших друзей быть повнимательнее, чтобы они не попали в тебя.

– Ты еще переговоришь с ними?

– Конечно! Кто не участвует в дележе, рискует не получить ничего. Вот почему меня вдвойне злит, что моя лошадь мертва. Теперь придется проделывать путь пешком.

– Ты же придешь слишком поздно.

– Не думаю. Я – очень хороший скороход.

– Но наших лошадей тебе же не перегнать.

– Почему ты думаешь, что я позже вас тронусь в путь. Стоит мне перекусить, как я тотчас же пойду.

– Значит, ты будешь там еще до нашего приезда.

– Если только немец не вздумает рано поутру сесть со своими спутниками в седло.

– Я позабочусь, чтобы им было недосуг. Я устрою им на пути столько препятствий, что они будут не так быстро продвигаться вперед. В крайнем случае я заблужусь. Конечно, как бы они утром что-то не заподозрили, заметив, что тебя уже след простыл.

– Есть, пожалуй, одна хорошая отговорка…

Но тут дым очень сильно ударил мне в нос, и поневоле я убрал голову из окна. Когда я снова заглянул внутрь, то увидел, что Юнак встал с места. Подслушивать дальше было нельзя, ведь он заметил бы меня, если бы хоть раз взглянул в окно. Поэтому я вернулся к своим спутникам и уселся рядом с ними.

Я задумался; мне пришла мысль немедленно тронуться в путь, но я отверг ее. Ведь мы не знали местность, а конакджи непременно сдержал бы слово и водил нас по округе до тех пор, пока его сообщник не добрался бы до остальных врагов. Поэтому лучше было бы задержаться пока здесь. Юнак столь точно описал место, где нас подстерегает опасность, что оно не ускользнет от моего внимания. Я надеялся найти способ, как избежать беды.

Когда Халеф сменил меня, я рассказал ему все, что подслушал, и поведал, что решил; он во всем согласился со мной.

– Сиди, я тоже послушаю, что они говорят, – заявил он. – Может быть, и я услышу что-нибудь важное.

– Оставь лучше эту затею. Я много чего узнал от них, и теперь, если они заметят тебя, нам будет от этого только хуже. Им не следует знать, что один из нас не спит.

Пожалуй, мы улеглись спать после двух часов ночи; следовательно, было часов шесть, когда нас разбудил Омар – последний, стоявший на часах.

Мы пошли к речке, чтобы умыться, а потом хотели зайти в дом. Тот был заперт. На наш стук отозвалась женщина и открыла дверь.

– Где наш проводник? – спросил я.

– Здесь, в комнате. Он еще спит.

– Так я разбужу его.

Он лежал на тряпье, служившем подстилкой для Мубарека, и притворялся спящим. Когда я отпустил ему несколько крепких тумаков, он вскочил, зевнул, уставился на меня с заспанным видом и, наконец, сказал:

– Ты, господин? Почему ты будишь меня так рано?

– Потому что мы отправляемся в путь.

– Сколько у вас на часах?

– Половина седьмого.

– Всего лишь! Мы можем еще час поспать.

– Можно еще день поспать, но мы не будем так делать.

– Но ведь нам некуда спешить.