Жут

Вопрос был обращен ко мне.

– Нет, – ответил я. – Я покончил с ним.

– Тогда уступи его мне!

– У других тоже есть свои счеты с ним.

– Счеты с ним прежде всего у меня. Кто намерен его у меня отнять?

Он осмотрелся вокруг. Никто не ответил. Что мне было делать? Я знал, что ни просьба, ни угроза, ни приказ не подействуют. И все же я сказал:

– Ты хочешь его трусливо убить? Ты хочешь…

– Нет, нет! – перебил он меня. – Оско не убивал брата этого человека, а честно и гордо сразился с ним. Это же сделаю и я. Я не палач. Развяжите его! Я отложу оружие. Он хотел меня задушить? Пусть попробует! Если ему удастся меня убить, освободите его и пусть идет, куда глаза глядят.

Итак, дуэль, жуткая дуэль! Если уж жители цивилизованных стран за одно неосторожное слово посягали на жизнь обидчика и считали бесчестием избежать поединка с ним, то мог ли я клясть этого необразованного араба, который требовал сатисфакции за убийство отца? Я не сказал ничего и отошел в сторону.

– Что ж, развяжите меня! – воскликнул Хамд эль-Амасат. – Я задушу мерзавца. Пусть его душа отправится в ад!

Омар сложил свое оружие и встал посреди комнаты. Все сидевшие за столами разошлись по углам. Дамы Галингре спрятались, чтобы не видеть ничего. Я направился к двери, чтобы помешать Хамду эль-Амасату улизнуть, если сражению он предпочтет бегство. Впрочем, он, похоже, вообще не думал об этом. Он прямо-таки сиял, предвкушая скорую свободу, и готов был броситься на Омара.

Халеф развязал ему руки. Оба противника встали друг против друга. Никто не говорил ни слова. Хамд эль-Амасат был выше и жилистее Омара. Зато тот был ловчее и хладнокровнее его.

– Что ж, подходи! – крикнул Хамд эль-Амасат, угрожающе вытянув кулаки, вместо того чтобы, как я ожидал, накинуться на Омара.

Спокойствие последнего удивляло; сын Садека не выказывал ни малейшего волнения. Он выглядел как человек, точно знающий, что победит.

– Иди ко мне, если у тебя есть мужество! – ответил он. – Посмотри-ка вперед! Видишь солнце восходит над лесом. Взгляни на него еще раз, ведь ты его больше не увидишь; ты навсегда погрязнешь в ночи и ужасе. Вот моя шея; души ее. Я не помешаю тебе положить на нее руки.

Странно! Что он задумал? Он подошел к противнику на два шага, поднял подбородок, чтобы легче было схватить его за шею, и опустил руки за спину. Хамд эль-Амасат не упустил эту отличную возможность. Он прыгнул на Омара и обеими руками вцепился ему в горло.

В ту же секунду Омар выбросил вперед руки и схватил врага за голову; ладонями он сжимал ему уши, а большими пальцами надавливал на глаза.

– Собака, вот ты и попался! – с сатанинской радостью хрипел Хамд эль-Амасат. – Теперь с тобой все кончено!

Он так крепко сжимал горло Омара, что лицо араба налилось кровью, но теперь я понял замысел моего спутника. Небольшое движение пальцев, и вот уже Омар сильно нажал на глаза противника, тот взвыл, как раненая пантера, и разжал руки, ведь его глаза… были выдавлены.

Раненый схватился руками за глазницы и не удержался от вопля. Теперь он пропал; Омар мог спокойно его задушить. Не дожидаясь этой ужасной сцены, я повернулся к двери и вышел наружу. Вся моя душа восставала против свершавшегося. Но разве можно было испытывать сострадание к такому человеку, как Хамд эль-Амасат, ведь тот был хуже дьявола?

На улице ярко светило солнце. Лучи его заливали горизонт. В комнате стало тихо. Вопль умолк. Что ж, Хамд эль-Амасат мертв? Дверь отворилась, и вышел Омар.

– Все кончено? – мрачно спросил я.

За поясом у него вновь торчали пистолеты и нож. Стало быть, сражение окончилось.

– Да, – ответил он. – Месть свершена, и душа моего отца умиленно взирает на меня. Теперь я могу обрезать бороду и пойти на молитву в мечеть, ведь обет, данный мной в пустыне, исполнен.

– Уберите труп! Я не могу его видеть.

– Его нет надобности убирать. Он уйдет сам, куда ему угодно.

– Как? Он еще жив?

– Да, сиди. Я подумал о тебе и вспомнил, что ты не любишь убийство. Я лишь ослепил Хамда эль-Амасата. Когда он беспомощно стоял передо мной, я не мог набраться духа и убить его. Пусть он медленно избывает свой мрачный удел до гробовой доски. Он утратил свет своих очей и уже не повредит ни единому человеку. Теперь я дал ему время вспомнить свои дела и покаяться. Я правильно сделал?

Что мне следовало ответить? Мне вспомнилось, что цивилизованные правоведы из христианских стран призывали ослеплять преступников, дабы те, пусть и оставшись в живых, не могли более повредить обществу. Я молча кивнул и вернулся в комнату.

В дверях мне встретился хозяин; с помощью слуги он вел Хамда эль-Амасата, чтобы освежить водой из колодца.

– Все кончилось, господин! – воскликнул Халеф, – и мы согласны, что этого десятижды убийцу не стали убивать. Пусть жизнь ему будет хуже, чем смерть. А что делать с жителями Невера-хане? Ведь они же были заодно с Жутом.

– Отпусти их! Они ничего нам не сделали. И так уже всего было с избытком. Мне жутко от этой страны. Давайте побыстрее покинем ее! Я никогда сюда не вернусь.

– Ты прав, господин. И мне мало радости здесь задерживаться. Поедем отсюда!

Так быстро, конечно, мы не уехали. Галингре не отправился с нами; он возвращался назад; туда же ехал и Ранко; он решил сопровождать повозку до Руговы. Многое еще надо было обсудить. Да и никто не хотел первым произнести слово прощания.

Тем временем я вышел к колодцу. Мне показалось жестоким оставлять Хамда эль-Амасата неумелым рукам хозяина. Однако, заслышав мой голос, раненый тут же осыпал меня проклятиями; это мигом заставило меня повернуть назад. Я решил прогуляться в утренней тишине. Вокруг не слышалось ни птичьего крика, ни шороха. Здесь хорошо было предаваться размышлениям, но чем глубже я заглядывал внутрь себя, тем более убеждался, что человек не что иное, как хрупкий сосуд, наполненный слабостями, ошибками и… гордыней!

Когда я вернулся, все прощались с Ранко и семейством Галингре. Мы передали Ранко вьючную лошадь. Теперь она была нам не нужна. Повозка пришла в движение, а мы все стояли и смотрели ей вслед, пока она не скрылась на востоке. Потом мы вскочили на лошадей. Ни хозяин, ни его люди более не показывались. Они рады были, что мы уезжаем, и догадывались, что прощание с нами будет весьма нелюбезным.

Так мы покинули это тихое место, где разыгралось последнее из приключений, подстерегавших нас в долгом-долгом путешествии. Через четверть часа степная равнина кончилась; своими зелеными лапами нас окружил лес. Лица Халефа, Омара и Оско были очень радостными. Хаджи часто поглядывал на меня сбоку, словно желая сообщить какую-то приятную весть. Впереди всех, против обыкновения, ехал Оско в своем миндане[50], обрамленном серебряными бортами. Скоро я понял причину. Он хотел, чтобы все разглядели широкую, золотую цепочку, что свешивалась с его жилета. Стало быть, он получил в подарок часы Галингре.

Заметив мой взгляд, он радостно поведал мне, какой ценный подарок ему достался. Это, наконец, развязало язык малышу.

– Да, сиди, – сказал он, – француз, должно быть, очень богат, ведь он одарил нас бумагами, на которых виднеются гербы и цифры.

Он имел в виду, очевидно, банкноты.

– Что это за бумаги? – воскликнул я. – Пожалуй, счета, по которым вам придется платить из ваших карманов?

– Что ты выдумываешь! Он не заставит нас оплачивать свои долги! Такой человек, как он, вообще никому не должен. Нет, мы получили денежные знаки; на Западе ими пользуются вместо золота и серебра. У меня несколько таких знаков, и он дал мне их для Ханне, прекраснейшей и любезнейшей среди жен и дщерей.

– И ты возьмешь их с собой?

– Конечно!

– Это не умно с твоей стороны, Халеф. В стране бедуинов ты не обменяешь их на золото и серебро. Тебе надо сделать это здесь, в Скутари.

– А меня не обманут? Я не знаю, сколько стоят эти знаки.

– Это я точно тебе скажу; я даже пойду с тобой к меняле. Покажи-ка мне их!

Он с ухмылкой достал свой кошелек, открыл его и протянул мне «денежные знаки». Это были английские банкноты. Галингре впрямь щедро одарил его.

– Ну? – спросил Халеф. – Есть там сотня пиастров?

– Гораздо, гораздо больше, мой дорогой! Ты даже не угадаешь сумму. Эти банкноты стоят больше двенадцати тысяч пиастров. Ты получишь за них три тысячи франков, если решишь взять французские деньги. Но я советую тебе взять любезные моему сердцу талеры Марии-Терезии, ведь они имеют хождение там, где благоухает Ханне, великолепнейший из цветков.

Он беззвучно посмотрел на меня и покачал головой. Подобный подарок далеко превосходил его скромные финансовые притязания. Омар быстро вытащил свой кошелек. Он получил еще больше денег – пять тысяч франков. Невероятные суммы для этих неприхотливых людей! Воистину то был царский подарок! Галингре хорошо понимал, что без нашего участия он и его родные погибли бы. В конце концов, что значат восемь тысяч франков для человека, обладающего таким огромным состоянием.

Разумеется, оба не могли молчать от свалившегося на них счастья.

– Какое богатство! – воскликнул Халеф. – Ханне, любовь моей души, с этой минуты ты самая почтенная среди всех жен и внучек Атейбе и Хаддедина. Она может купить стада всех племен Шаммара, и одеваться в шелка из Хиндустана, и украшать свои прекрасные волосы жемчугами и драгоценными камнями. Ее тело будет тонуть в персидских ароматах, а ножки укроются в туфельках принцессы.

Казалось, величина богатства вскружила ему голову, и он легко мог растратить его попусту. Мне пришлось объяснить ему, что его состояние вовсе не так велико, как он думает.

Омар радовался не так бурно. Блаженно улыбаясь, он говорил:

– Галингре дал мне то, к чему я так стремился; теперь я могу вернуться на родину. Вместе с Халефом я отправлюсь к Хаддедину и куплю у него верблюда, нескольких коров и отару овец. Потом я, пожалуй, выберу прелестную дочь племени, что станет моей женой. Слава Аллаху! Теперь я знаю, что могу жить.

Лорд понял если не все, то хотя бы основное. Он пробурчал:

– Чушь! Галингре! Купец! Я – лорд из старой, доброй Англии и тоже могу делать подарки. Всему свое время! Послушайте, мастер, как вы относитесь к тому, что оба ваших спутника мечтают добраться до пастбищ Хаддедина? Как они попадут туда? Какой маршрут им выбрать? Не лучше ли было бы им добраться на пароходе до Яффы, а оттуда поехать верхом через Палестину в Босру, что в Джебель-Хауране. Так они выберутся на дорогу, по которой вы уезжали из страны Хаддедина.

– Пожалуй, это было бы лучше всего. Но как они попадут на пароход, идущий в Яффу? И сколько денег им придется платить!

– Фу! Плачу за все! Разве я не говорил вам, что меня ждет французский корабль? Мы можем взять с собой на борт всех наших лошадей, а потом, сойдя на берег, подарим их спутникам. Мы поедем с ними до Иерусалима.

– Мы? Кого вы имеете в виду?

– Вас и себя, конечно!

– Ого! Мне надо ехать домой.

– Ерунда! Довольно я сетовал, что во время нашей поездки из Дамаска к берегу моря нам пришлось оставить в стороне Иерусалим. Надо наверстать упущенное. Едем! Как сказано, я плачу за все.

Он протянул мне руку.

– Мне надо подумать, сэр, – ответил я.

– Так, думайте же быстрее, иначе я поплыву в Яффу, прежде чем вы рассудите. Well!

Таков он был! Его мысль мне очень понравилась, и я готов был согласиться.

Тем временем мы достигли Гори, а оттуда стали спускаться в Скутари, конечный пункт нашего путешествия через страну штиптаров.

Линдсей изложил свой план Халефу и Омару; тот был принят с восторгом; оба так бурно набросились на меня, что мне, конечно, пришлось уступить их натиску, но, откровенно говоря, это было мне по душе.

Мы остановились в гостинице Анастасио Попанико; в ней было всего две комнаты для приезжих; по счастью, они оставались не заняты. Мы могли привести себя в порядок, а то мы уже превратились в каких-то дикарей.

Лорд тотчас послал срочное письмо в Антивари, чтобы известить капитана о нашем маршруте, а я не нашел ничего более важного, чем пойти к парикмахеру, а потом запастись новым костюмом и свежим бельем. Разумеется, всем нам стоило еще наведаться и в баню.

Потом мы принялись строить из себя господ и отправились на Скадарское озеро, откуда открывался чудесный вид на город. Когда мы вернулись домой, нас ждал полицейский чиновник, при котором находились трое одетых в красное хавассов. Посмотрев наши паспорта, чиновник с почтительными поклонами вернул их, чему немало способствовал щедрый бакшиш, переданный ему лордом.

Хотя Скутари лежит на Адриатическом море, это совершенно восточный город. Часть его расположена в плодородной долине, часть – на холмах, окаймляющих эту долину; на самом высоком из них стоит обветшалый замок. Собственно говоря, этот город состоит из нескольких деревень, слившихся друг с другом; дома здесь почти исключительно деревянные.

Оско весь день оставался в городе, потом он попрощался с нами, чтобы ехать в Риеку, где жил прежде. По морю он добрался бы гораздо быстрее, но он полагал, что его пегий, коим он очень гордился, не привык к обманчивым волнам.

Прощание было тягостным. Оско обещал по возвращении в Эдрене и Стамбул передать своим родным приветствия от нас и уверял, что те непременно напишут мне. Мы долго провожали его.

Курьер, посланный лордом в Антивари, вернулся лишь на другой день, ведь ехать пришлось одиннадцать-двенадцать часов. Он доложил, что капитан находится в Риве, невдалеке от Антивари, и в любой момент готов взять нас на борт. Нас ничего не держало в Скутари, поэтому на следующий день поутру мы отправились в путь.

Пришло время радоваться, что у нас такие отличные лошади, ведь путь стал намного хуже. Питьевую воду для себя и лошадей мы сумели раздобыть лишь в одном-единственном месте; мы достигли его в полдень. Оно находилось на горном хребте, разделявшем два города и тянувшемся до самого моря.

Спуск с гор был таким крутым, что нам пришлось спешиться, чтобы поберечь лошадей. Оттуда уже виднелось море. Впрочем, лишь за час до города дорога выровнялась, и мы смогли продолжать свой путь верхом.

Мы спешно миновали Антивари и направились в Риву. Там, на берегу моря, стояли четыре дома: карантинная, агентство австрийского «Ллойда», таможня и постоялый двор. В последнее заведение мы и заглянули. Было пять часов пополудни, когда мы прибыли туда.

Следующую ночь мы провели на постоялом дворе; на другое утро мы поднялись на пароход; вскоре берег страны штиптаров скрылся от наших взоров.

Быть может, в следующий раз я расскажу о том, как мы добрались в Яффу. Сейчас я лишь упомяну, что лорд очень богато одарил Халефа и Омара и что я попросил своего друга и покровителя писать мне. Для этого хаджи взял с собой бумагу, а я написал на конверте адрес на турецком и французском языках.

Через два месяца после моего возвращения домой ко мне пришло его письмо. Халеф полагал: раз адрес указан по-турецки, то и все письмо тоже должно быть написано на этом языке. Его турецкий был удивительно перемешан с арабским, а его рука, привыкшая к оружию, а не перу, допустила немало забавных промахов; впрочем, письмо было столь же кратко, сколь и хорошо. Оно доставило мне огромную радость. Вот его содержание:

«Мой дорогой сиди!

Слава богу! Мы прибыли, я и Омар. Счастье и радость всюду! Деньги! Кольчуга! Слава, честь, блаженство! Да снизойдут на Кара бен Немси Эмира благодать, любовь, память, молитва! Ханне, любезная, дочь Амшас, дочери Малека, Атейбе, здорова, красива и восхитительна. Кара бен хаджи Халеф, мой сын, герой. Он разом поедает сорок сушеных фиников; о боже! о Небеса! Омар бен Садек женится на Сахаме, дочери хаджи Шукара эш-Шамайна бен Мудала Хакурама ибн Садука Весилега эш-Шаммара, богатой и красивой девушке. Пусть Аллах дарует тебе прекрасную погоду! Ри, жеребец, изысканно и покорнейше приветствует тебя. У Омара бен Садека славный шатер и любезная теща. Женись и ты поскорее! Да хранит тебя, Аллах! Будь всегда доволен и не ворчи! Я люблю тебя! Забудь печать; у меня ни печати, ни сургуча! Будь всегда добродетелен и избегай преступления и греха! Приезжай весной! Будь всегда воздержан, скромен, внимателен и сторонись пьянства!

С глубоким уважением, почтением, смирением и преклонением твой честный и верный друг, покровитель и отец семейства

Хаджи Халеф Омар бен Хаджи Абул Аббас ибн хаджи Давуд эль-Госсара».

ПРИЛОЖЕНИЕ

В последней строке предыдущей главы наша поездка подошла к концу, но, к своей радости, я принужден писать это приложение в ответ на просьбы читателей, желающих знать больше о моих путешествиях с Халефом и Омаром. Вот одно из наших приключений.

Я находился в Дамаске и намеревался ехать, минуя русскую границу, в Тифлис, поскольку один мой друг, профессор и языковед, заинтересовал меня кавказскими языками. В Дамаске я каждый день совершал прогулки по окрестностям города. Вскоре мне оставалось побывать лишь на горе Джеббель-Каффиум, где по восточному преданию Кабиль убил своего брата Хабиля[51].

Было раннее утро, и я надеялся, что мне никто не помешает. Однако, поднявшись наверх, я убедился, что был уже не первым посетителем здесь. Спиной ко мне сидел человек, одетый по-европейски. Он обернулся:

– All devils! Если это не тот самый жалкий Кара бен Немси, что подарил своего вороного жеребца вместо того, чтобы продать его, то пусть я сам, не сходя с места, стану жеребцом! Идите сюда, сэр! Я прижму вас к груди! Я вне себя от радости и изумления. Вы ведь получили мое письмо?

– Какое письмо, сэр? – Я узнал англичанина Линдсея.

– Из Триеста. Я призывал вас поехать со мной в Каир.

– Я не получал никакого письма. Меня вообще не было дома.

– Значит, чистая случайность? Давно ли вы обретаетесь в здешних краях?

– Вот уже одиннадцать дней.

– Я всего лишь четыре. Куда же вы намерены ехать отсюда?

– На Кавказ?

– Кавказ? Почему?

– Изучать языки.

– Чепуха! Вы болтаете на многих иностранных языках. Что вам с того, что вы пуститесь в сражения с черкесами. Поезжайте со мной! Это вам не будет стоить ни гроша.

– Куда?

– К Хаддедину.

– Что? – изумленно спросил я. – Вы едете к Хаддедину?

– Yes, – кивнул он, а его нос по своему усмотрению кивнул даже трижды. – Почему нет? Вы что-то имеете против?

– Ни в малейшей степени.

Мысль посетить Хаддедина, а значит и Халефа, была мне в высшей степени симпатична, но я намерен был иначе распорядиться своим временем и стал возражать. Лорд совсем не слушал меня, он качал головой, всплескивал руками так, что мне пришлось отступить на несколько шагов, и обрушивал на меня целый поток увещеваний, упреков, возражений. Наконец я взмолился:

– Уважьте свое горло, сэр. Может быть, оно вам еще пригодится. Я еду с вами, но пробуду в пути не более месяца.

– Прекрасно, прекрасно, великолепно, роскошно, сэр! Если вы говорите всего один месяц, то я рад, ведь я знаю, что ваш месяц может растянуться на целый год.

Два дня спустя мы были уже в пути; мы ехали одни; проводники были бы нам в тягость. Линдсей купил трех хороших верблюдов, один из которых вез наши припасы. Мы ехали тем же путем, которым я когда-то направлялся с пастбищ Хаддедина в Дамаск. Никаких приключений, достойных упоминания, нам не довелось пережить.

Наконец, однажды утром мы заметили двух всадников, кричавших: «Удалось, удалось!». Внезапно у меня вырвался крик изумления: я узнал обеих лошадей. Англичанин тоже заметил их, промолвив в ту же минуту:

– Черт возьми, да это же наш Ри! Это люди Хаддедина?

– Нет, конокрады, – тихо ответил я. – Они украли двух лучших лошадей Хаддедина. Нам надо их отбить. Остановитесь и побудьте здесь, пока я не вернусь!

Мы спрыгнули с верблюдов. Я приторочил к седлу «медвежебой» и карабин и вышел навстречу всадникам с пустыми руками. Они тоже остановились. Глянув назад, я увидел, что Линдсей держит ружье в руках. Когда меня разделяли со всадниками шестьдесят шагов, тот, что сидел на вороном, крикнул:

– Стой, остановись! Кто ты?

– Я хозяин того вороного, на котором ты едешь, – ответил я. – Слезай с него!

– Да испепелит тебя Аллах, – воскликнул он. – Ты в своем уме? Это моя лошадь!

– Это выяснится сию минуту.

Я сбросил бурнус, чтобы мой вороной отчетливее разглядел меня, и крикнул ему:

– Ри, мой милый Ри, иди ко мне!

Лошадь очень давно меня не видела; она тотчас меня узнала; громадный прыжок, еще один – в сторону, и всадник падает в траву; в следующий миг вороной стоял рядом со мной. Времени для нежности не было. С револьвером в руках я приказал второму конокраду:

– Слезай с коня!

– Собака, как ты смеешь нам приказывать! Это наши лошади, и я…

– Молчи! – прервал я его. – Я – хаджи Кара бен Немси Эмир, друг Хаддедина, и это – мой вороной конь.

– Кара бен Немси! – воскликнул тот. – Чужак с волшебным ружьем!

Короткая схватка завершилась нашей победой.

– Теперь мы поедем на лошадях, а эти два джентльмена на наших верблюдах, – сказал я англичанину.

Люди Хаддедина, конечно же, пустились в погоню за ворами, едва заметили кражу. Уже через четверть часа на горизонте показалась внушительная толпа всадников. Они приближались.

– Они едут, они едут! – добродушно улыбнулся Линдсей. – Сэр, кто этот высокий, бородатый мужчина во главе отряда?

– Амад эль-Шандур. У него такая же длинная борода, как у его отца; только у него черная борода, а у отца была белая как серебро.

– А этот маленький человек сбоку от него?

– Наш хаджи Халеф Омар. На пегой лошади скачет Омар бен Садек. Пока они нас не узнали, но сейчас подъедут поближе.

Вот уже маленький хаджи испустил радостный вопль, погнал вперед своего скакуна и, крича по-арабски и по-турецки с примесью английских и немецких слов, устремился к нам.

Остальные всадники тоже узнали нас. Со всех сторон к нам тянулись руки, а я даже не мог пожать ни одну из них – все мое внимание занимал Халеф.

Наконец, после длительных расспросов и разговоров мы отправились в путь на пастбища Хаддедина. На радостях было обещано даже, что воры, угнавшие лошадей, не будут казнены. Часа через три мы прибыли. Все племя окружило нас, приветствуя бурными криками, салютуя из ружей и славя мои деяния. Была здесь и «прекраснейшая среди жен, солнце среди звезд», Ханне. Она казалась мне такой же молодой и красивой, как прежде.

Нас провели в самый большой шатер. Вскоре туда проник запах жаркого. Я позвал Халефа и передал ему подарки. Сам малыш получил от меня два красивых револьвера и большой кусок шелка для тюрбана. Платье из красного шелка, перстень, ожерелье, две серьги и украшение для волос, усеянное золотыми и серебряными монетами, были приготовлены мной для Ханне. Другие наши знакомые тоже получили подарки. Вскоре мы сели пировать на открытом воздухе.

– Эмир, – обратился ко мне шейх Амад эль-Шандур, – вы прибыли к нам в важный момент. Помните, когда умер мой отец, шейх Мухаммед Эмин Хаддедин из племени Шаммар? С тех пор прошло восемь лет. Чтобы почтить память знаменитого шейха, я и двадцать лучших воинов моего племени направимся в горы, где он похоронен.

Путь предстоял трудный и опасный; впереди лежали земли, населенные враждебными племенами; тем интереснее было мне отправиться вместе с ними. Бедуины решили выбрать меня предводителем отряда.

Поутру мы позавтракали кофе и ароматным кебабом – небольшими, поджаренными на огне кусками мяса. Ханне, «прекраснейшая среди жен и дщерей», приготовила нам с Халефом еще один, более изысканный завтрак. Маленький хаджи был несказанно счастлив, увидев, с каким почтением и вежливостью я обращаюсь с его женой. Еще больше он обрадовался, когда я согласился взять в поход его сына, Кара бен Халефа.

Вот уже выстроились два десятка всадников, вооруженных самым отменным образом. Несколько вьючных лошадей везли съестные припасы, дабы мы не тратили время на утомительную охоту. Сперва мы направились на хребты Загроса[52] и без всяких происшествий достигли их через неделю.

Встреченный нами курд поведал, что всего в одном дне пути отсюда, на скалах, есть каменная гробница. Если заглянуть под камни, видно тело покойного с очень длинной, серебристо-седой бородой. Тело высохло, но не разложилось, словно мумия в Египте. Многие верующие поднимаются на скалы, чтобы почтить покойного шейха.

Теперь я ехал далеко впереди отряда, не желая подвергать никого опасности. Остальные следовали за мной на почтительном расстоянии. Мы опасались встречи с курдами племени беббех, ведь в схватке с ними и погиб Хаддедин. Каждый год в те же дни курды этого племени приезжали в здешние места, чтобы почтить память своих воинов, павших в том же сражении.

До сих пор Амад эль-Шандур был спокоен. Теперь же близость места, где погиб его отец, и память о том ужасном событии смутили его ум.

– Ты слишком боязлив, эмир. Нам нечего бояться этих собак. Я еду увидеть место, где пролилась кровь моего отца. Я поеду туда, пусть меня встретит там тысяча курдов. Вперед! – с этими словами он погнал лошадь вперед, и остальные последовали за ним; я не мог их удержать.

Мы ехали вдоль реки. Наконец, показалось место, где Амад эль-Шандур отбивался прикладом от наседавших врагов, лежа в ногах убитого отца. Ближе к воде виднелись могилы убитых курдов. Амад эль-Шандур спрыгнул с коня и опустился на колени; он стоял на земле, напоенной кровью его отца. Остальные, кроме Линдсея и меня, последовали его примеру; они молились.

К своему удивлению, я заметил, что Халеф вместе с сыном помолился и над могилами врагов.

– Какую молитву ты читал? «Аль-Фатиху»? – спросил я его.

– Нет. Подобные молитвы читают магометане, а они не чтят могилы своих врагов. Мы с сыном твердили «Патер ностер»[53] – молитву, которой я научился от тебя. Ханне, жемчужина среди жен и матерей, обычно тоже молится вместе с нами. Ты удивляешься этому? Меня покорила твоя доброта. Ислам – это чертополох, растущий на скудной почве, а христианство – пальма, выросшая на просторе и приносящая много плодов. Ислам подобен пустыне, в которой лишь кое-где струятся источники; христианство же сродни прекрасной стране с могучими горами, на вершинах которых звонят колокола, и прекрасными долинами, где струятся реки, питающие леса, поля и сады; по берегам этих рек лежат города и деревни, чьи жители – добрые и послушные дети Небесного Отца. Всем этим знанием я обязан тебе, и сам я научу этому многих, многих людей.

Мы поднялись на скалу. Гробница шейха была устроена так, как и сказал тогда его сын: «Пусть солнце приветствует это место поутру, на восходе, и вечером, на закате». Когда я заглянул внутрь, то увидел, что шейх сидит все так же прямо, как мы его оставили. Руки его были сложены на коленях; борода спадала на грудь. Его лицо глубоко впало, но черты его легко можно было различить. Образ его оставлял неизгладимое впечатление. Спустя много месяцев я все еще вспоминал его; я и поныне вижу перед глазами мумию почтенного старца, водруженную среди камней.

Жажда мести вновь обуяла Амада эль-Шандура. Все мои советы и предостережения были напрасны. Бедуины разбили лагерь на вершине скалы, где из-за отсутствия пищи трудно было выдержать осаду курдов, если тех будет слишком много. Охотники, посланные Амадом, приняли лазутчиков курдов за людей другого племени и доверчиво выдали им все наши секреты. Едва я возмутился, как был обвинен в трусости. Меня не хотели видеть предводителем отряда. Лишь англичанин, Омар, Халеф и его сын поддержали меня. Мы покинули лагерь бедуинов.

Меня не покидало ощущение скорого, неотвратимого несчастья. Мы спустились со скалы и скрылись среди зарослей. Стало смеркаться, когда послышался конский топот; приехали курды. Они остановились на ночевку. Я медленно подполз к ним. Курды разговаривали негромко, ведь сюда случайно могли спуститься бедуины. Приблизившись, я услышал вопрос:

– Мы будем разводить огонь?

– Нет, – ответил другой. – Сперва пусть вернутся разведчики. Конечно, люди Хаддедина – глупые саламандры, что боятся выползти из своих пещер, но с ними этот чужой дьявол, готовый рыскать всюду, и эта шавка с жидкой бороденкой, что застрелила моего отца, Гафала Габойю.

По этим словам я понял, что курдов привел сюда сын их вождя, застреленного Халефом. Горе нам, если мы попадемся в руки этого кровожадного человека! Из дальнейшего разговора я понял, что его звали Ахмед Асад. Мои глаза привыкли к темноте, и я насчитал здесь одиннадцать человек. Если их именно столько, то можно было не опасаться их.

– Какое счастье, – молвил Ахмед Асад, – что я догадался выслать вперед двух разведчиков! Иначе бы мы попали в руки людей Хаддедина.

– Когда же мы нападем на них? – спросил один из курдов.

– Лучше всего было бы ночью, пока они не видят нас. Мы могли бы захватить их врасплох и взять их живыми.

В это время вернулся разведчик и доложил, что не заметил ничего подозрительного. После этого Ахмед Асад объявил:

– Так разожгите огонь, чтобы приготовить еду! Когда взойдет луна, мы поедем к подножию скалы, где остановились бедуины.

Разведчик спросил:

– Быть может, я поднимусь наверх, чтобы посмотреть, спят ли они и разожгли ли они костер?

– Конечно, ты проберешься к ним и известишь нас.

Тем временем курды разбрелись в поисках веток и сучьев. Огонь непременно выдал бы меня, поэтому я вернулся к своим спутникам. Стараясь не шуметь, мы отошли подальше. Я рассказал Халефу все, что услышал.

Он спросил меня:

– Ты думаешь, они нападут сегодня ночью?

– Да. Их двенадцать вместе с разведчиком. Возможно, они послали за подкреплением, и тогда наше положение станет очень тяжелым.

– Я не боюсь, сиди!