Жут

– Не могут они этого знать. Они непременно прибудут, и тогда они погибли. Аладжи поклялись, что заживо, не торопясь, разрежут немца на куски. Баруд возьмет на себя черногорца Оско, а мне достанется эта маленькая, ядовитая жаба, хаджи. Он такой же гибкий, как плеть; так пусть он поймет, что значат удары. Да не коснутся его ни пуля, ни нож; он умрет под плетью. Так что, ни одного из них нельзя убивать сразу. Аладжи не будут целиться в голову, да и я только оглушу хаджи. Заботясь о спасении души, я не стану его убивать. Но почему их так долго нет? У меня уже сил нет их ждать.

Мне хотелось бы еще послушать их разговор; я надеялся, что они поговорят о Каранирван-хане. Но Халеф не мог дольше ждать. Манах эль-Барша так страстно хотел забить его до смерти плетью, что гнев его неимоверно разгорелся. Внезапно он вышел вперед, подошел вплотную к врагам и воскликнул:

– Что ж, вот и я, раз у тебя сил нет ждать!

Ужас, который вызвало его появление, был невероятным. Юнак воскликнул и, защищаясь, выставил руки вперед, словно увидел перед собой привидение. Баруд эль-Амасат вскочил с земли и отсутствующим взглядом уставился на хаджи. Манах эль-Барша тоже подпрыгнул, словно подброшенный пружиной, но он быстрее других пришел в себя. Его черты искривились от злости.

– Собака! – прорычал он. – Так вот ты! На этот раз вам ничего не удастся! Теперь ты попал мне в руки!

Он попытался вытащить из-за пояса пистолет, но выступавший винт или спусковой крючок, очевидно, зацепился. Он достал оружие не так быстро, как хотел. Халеф уже целился в него и приказывал:

– Убери руки с пояса, иначе я застрелю тебя!

– Ну, застрели одного из нас! – ответил, наконец, Баруд эль-Амасат. – Но только одного! Другой убьет тебя!

Он вытащил свой нож. Но тут медленно, не говоря ни звука, вышел я; держа наготове карабин, я целился в Баруда.

– Эфенди! И он здесь! – воскликнул тот.

Он опустил руку, сжимавшую нож, и в ужасе метнулся назад. Невольно он задел Манаха эль-Баршу; от сильного удара тот отлетел на край скалы. Хватаясь руками за воздух, Манах поднял ногу, пытаясь найти опору, но лишь окончательно потерял равновесие.

– Аллах, Аллах, Алл!.. – прорычал он и перевалился через край скалы. Послышалось, как где-то внизу глухо ударилось его тело.

Сперва никто, даже я, не проронил ни звука. Это был момент ужаса. Пролетев пятьдесят футов, он непременно разбился!

– Его направил Аллах! – воскликнул Халеф; его лицо стало смертельно бледным. – А ты, Баруд эль-Амасат, ты – палач, сбросивший его в пропасть. Брось нож, иначе полетишь вслед за ним!

– Нет, я не брошу его. Стреляй – иначе отведаешь мой клинок! – ответил Баруд.

Он наклонился, готовясь к прыжку, и замахнулся ножом для удара. Для Халефа это был достаточный повод, чтобы стрелять. Но он этого не сделал. Он быстро шагнул назад, перевернул ружье и встретил врага ударом приклада, свалившим того с ног. Баруд был обезоружен и связан собственным поясом.

Теперь осталось справиться лишь с Юнаком, торговцем углем. Этот храбрец все еще сидел на том же месте, что и прежде. Если при появлении Халефа он был невероятно напуган, то все, что потом произошло, лишь удесятерило его страх. Он протянул руки ко мне и взмолился:

– Эфенди, пощади меня! Я вам ничего не сделал. Ты знаешь, что я ваш друг!

– Ты – наш друг? Откуда же мне это знать?

– Ты ведь знаешь об этом!

– Откуда?

– Ну, вы же оставались этой ночью у меня. Я Юнак, торговец углем.

– Я в это не верю. Ты, правда, очень похож на него, особенно в мелочах; ты точно такой же грязнуля, как он, но ведь ты же не он.

– Это я, эфенди, это я! Ты же видишь это! А если не веришь, спроси своего хаджи!

– Мне незачем его спрашивать. У него глаза не лучше, чем у меня. Торговца углем здесь быть не может, ведь он ушел в Глоговик, чтобы купить соли.

– Это была неправда, господин.

– Мне сказала это его жена, а ей я верю больше, чем тебе. Если бы ты и впрямь был Юнаком, нашим хозяином, то я, памятуя о том, чем тебе обязан, обращался бы с тобой мягче, чем с другими. Но раз доказано, что ты не можешь быть этим человеком, значит, тебя ждет такое же строгое обращение, как и твоих сообщников; они задумали нас убить и потому поплатились жизнью. Так что, ты будешь повешен рядом с ними на одном из этих красивых деревьев.

Эти слова подняли его с места. Он подпрыгнул и вскричал в страхе:

– Эфенди, ничего, совсем ничего не доказано. Я в самом деле Юнак; я тебе расскажу обо всем, что случилось в моем доме и его окрестностях; я вспомню все, о чем мы говорили. Ты ведь не повесишь человека, который так радушно тебя принимал!

– Ладно, об этом радушном приеме я умолчу. Но если ты и впрямь Юнак, как же получается, что ты здесь, а не в Глоговике?

– Я… я хотел… хотел раздобыть здесь соль!

– Ах! А почему ты нам солгал, сказав, что пойдешь в другую сторону?

– Потому… потому… – залепетал он, – я только в пути передумал и решил направиться сюда.

– Не лги мне! Ты пришел сюда, чтобы тебя не обманули при дележе добычи. Ты все горевал, что у тебя погибла лошадь и придется идти пешком.

– Эфенди, это только конакджи мог тебе сказать! Наверное, этот человек, оболгал нас всех и рассказал тебе все?

– Смотри же, задавая вопрос, ты поневоле признался! Я знаю все. На меня собирались здесь напасть, хотя тебе самому не нравилось это место. Что ж, ты одолжил нашим врагам пращи. Если бы нападение не удалось, нас заманили бы в Пещеру Сокровищ и убили бы в ней.

Он опустил голову и промолвил, что я узнал это от конакджи, а я не стал оспаривать его мнение.

– Говори же, отвечай! – продолжал я. – Лишь от тебя зависит, будет ли тебе так же худо, как остальным. Твоя судьба сейчас в твоих собственных руках.

После некоторого раздумья и внутренней борьбы он сказал:

– Не можешь же ты поверить, что план убить вас придуман мной. Эти люди давно уже его оставили.

– Разумеется, я знаю это. Но ты, наживы ради, тоже решил разделить их компанию. Не станешь ведь ты это отрицать?

– А, может, конакджи замышлял против тебя куда худшие вещи, чем я?

– У меня нет привычки, вынося приговор, считаться с мнением других людей. У меня есть свои глаза и уши. И они говорят мне, что ты, хоть и не зачинщик этого покушения на меня, но ведь тоже из этой же тепленькой компании. Впрочем, мне некогда заниматься тобой. Положи нож на землю! Хаджи свяжет тебя.

– О, нет, нет! – вскрикнул он боязливо. – Я сделаю все ради тебя, только не вешай меня.

– Уж не знаю, что ты ради меня сделаешь. По мне, так вообще нет никакого прока сохранять тебе жизнь!

Холодный тон, которым я произнес эти слова, лишь усилил его страх, а когда Халеф достал нож из-за разодранного в клочья пояса, он воскликнул:

– Я могу вам и впрямь помочь, эфенди, я могу!

– Как это?

– Я расскажу тебе все, что знаю.

– В этом нет надобности. Меня подробно об этом известили. Я не буду с вами долго разбираться. Оба аладжи и Суэф тоже находятся в наших руках. Вот уж не понимаю, почему именно к тебе я должен проявить снисхождение. Ведь пожелал же ты, чтобы медведь всех нас сожрал.

– Какой плохой человек, этот конакджи! Он все выдал, каждое слово! А без него ты не нашел бы дорогу сюда и не напал бы на нас. И все же мой совет тебе пригодится.

– Какой совет?

Он вновь задумчиво потупил глаза. В его чертах отражалась борьба между страхом и коварством. Если он и впрямь решил угодить мне, то ему надо предать углежога, своего родича. Может быть, он придумывал какую-то увертку, чтобы выпутаться из своего теперешнего стесненного положения. Через некоторое время он очень доверительно посмотрел на меня и промолвил:

– Твоя жизнь находится в крайней опасности, а ты не подозреваешь об этом, эфенди. Беда, грозившая тебе, пустяк по сравнению с тем, что тебя ожидает.

– Ах! Как так?

– Ты и впрямь сохранишь мне жизнь, если я скажу тебе об этом?

– Да, но я не верю, что ты скажешь нечто новенькое.

– О нет! Я уверен, что ты не догадываешься об опасности, грозящей тебе. А ведь именно конакджи заведет тебя на смерть.

– Ты решил ему отомстить, оболгав его?

– Нет. Он не знает, что я знаю, и остальные тоже не знают. Они лишь догадываются, что еще кто-то стремится отнять у вас жизнь. Только Мубарек знал об этом, но он теперь мертв.

– Так говори же и побыстрее, ведь у меня нет времени.

– Чтобы спасти свою жизнь, надо бы всегда располагать временем, эфенди. Не правда ли, ты ищешь Жута?

Я кивнул.

– Ты его самый заклятый враг. Старый Мубарек посылал к нему гонца, чтобы предостеречь о твоем появлении. Он также поведал, что вы его преследуете, но он, увлекая вас за собой, заманит вас прямо в руки Жута. А вот остальные, с которыми вы здесь справились, рассчитывали, что вы станете их добычей. Они устроили вам засаду, но вы ее счастливо избежали. Тем временем Жут отправился в путь; он пустился наперерез вам. Он уже поблизости, и вы погибли, если мы с моим шурином, углежогом, не спасем вас.

– Но ведь твой шурин тоже стремится отнять мою жизнь!

– До этой минуты стремился, ведь он тоже сторонник Жута. Но если я скажу ему, что вы спасли мою жизнь, хотя я был в ваших руках, то вражда его превратится в дружбу, и он приложит все силы, чтобы вас спасти. Я сам проведу вас в горы той дорогой, где вы уж наверняка избежите опасности.

Этот человек, столь же трусливый, сколь и коварный, придумал премилый план. Он задумал завлечь меня к углежогу, а там мы наверняка погибли бы, если бы доверились ему. Я сделал вид, будто и впрямь ему верю, а потом произнес:

– Так ты знаешь Жута?

– Конечно; он часто бывал у меня.

– А ты у него?

– Несколько раз.

– Где же он живет?

– Наверху, в Оросси. Он – вождь миридитов, и власть его велика.

– В Оросси? Мне говорили, что он живет в Каранирван-хане.

Юнак заметно испугался, едва я произнес это название, но затем покачал головой и ответил, улыбаясь:

– Тебе сказали, чтобы сбить тебя с толку.

– Но ведь есть место с таким названием?

– Я не помню такого, хоть знаю все здесь вдоль и поперек. Поверь мне, я говорил с тобой честно и откровенно.

– В самом деле? Посмотрим! Далеко отсюда до твоего шурина?

– Верхом всего четверть часа. Ты прибудешь в просторную, круглую долину, которую называют долиной Развалин. Если, въехав туда, ты повернешь направо, то вскоре увидишь дымок, что курится над костром, где он выжигает уголь.

– И ты проведешь нас к нему?

– Да, и ты узнаешь о нем куда больше, чем я сумею тебе рассказать. Ваша жизнь зависит от того, поверишь ты мне или нет. Ладно, делай, что хочешь!

Халеф закусил нижнюю губу. Он с трудом сдерживал ярость, видя, что его считают таким легковерным. Я же, очень дружелюбно глядя на этого мошенника, доверительно кивал ему и отвечал:

– Вполне вероятно, что ты говоришь нам правду. Но ведь мне надо убедиться, честен ли ты?

– Убедись, эфенди! – воскликнул он радостно. – Ты увидишь, тебя я не обману.

– Ладно, подарю тебе жизнь. Но все равно мы тебя свяжем на какое-то время.

– Для чего?

– Чтобы остальные не заподозрили, что ты нам признался. Пусть они думают, что тебя ждет та же участь, что их.

– Но ты дашь мне слово, что развяжешь потом меня?

– Обещаю тебе, что очень скоро ты снова будешь свободен и тебе нечего опасаться нас.

– Так связывайте меня!

Он протянул руки. Халеф снял его пояс и связал ему руки за спиной.

– Теперь подожди-ка здесь с этими двумя, – сказал я хаджи. – Я пойду, чтобы позвать спутников.

Баруд эль-Амасат все еще лежал без сознания. Удар Халефа был очень сильным.

Я вернулся тем же путем, каким мы шли сюда. Повода обследовать местность не было. Допрос Юнака не принес желанного успеха, ведь я намеревался узнать что-то наверняка о Жуте и Каранирван-хане. Правда, я мог отхлестать его плеткой, чтобы выбить признание, но мне этого не хотелось. Я надеялся, что и так добьюсь своего.

Я отыскал Сандара. Он все еще лежал без сознания, однако пульс его стал биться сильнее. Тогда я пошел туда, где были привязаны Бибар и Суэф. Оба очнулись. Когда аладжи увидел меня, он зло засопел, уставился на меня налитыми кровью глазами и, собравшись с силами, попытался сбросить путы – напрасно!

– И не старайся! – сказал я ему. – От судьбы не уйдете. Смешно, что такие люди, как вы, у которых ни капельки ума в голове, вздумали тягаться с франкским эфенди. Я доказал вам, что ваши затеи – всего лишь глупые мальчишеские выходки. Я полагал, что вы хоть когда-нибудь поймете, как вы глупы, но мягкость моя была напрасна. Теперь, наконец, наше терпение иссякло, и вы получите, что готовили нам – смерть. Вы ничего иного не хотели.

Я знал, что нельзя сильнее уязвить аладжи, чем назвав его глупцом. Разумеется, толика страха перед смертью ему не помешала бы. Потом я подошел к краю скалы и увидел своих спутников.

Оско заметил меня и окликнул:

– Это ты, сиди! Слава Аллаху! Тут все пока хорошо!

– Ладно. Развяжите конакджи; пусть он карабкается наверх. Ты пойдешь за ним следом и захватишь с собой все ремни или шнуры, что у вас есть. Омар пусть останется с лошадьми.

Вскоре оба поднялись наверх; впереди шел конакджи. Я встретил его, потрясая револьвером:

– Предупреждаю тебя: и шага не делай без моего позволения. Повинуйся мне во всем, иначе я тебя застрелю.

– Почему, эфенди? – испуганно спросил он. – Я ведь в самом деле не враг тебе. Я ни о чем не знаю и вел себя внизу очень спокойно.

– Не надо бесполезных слов! Еще у тебя дома я точно знал, чего мне ждать от тебя. Тебе ни на миг не удалось меня обмануть. Сейчас игра окончена. Вперед!

Мы пошли к краю скалы, где Халеф стоял над двумя пленниками. Баруд эль-Амасат уже пришел в себя. Когда конакджи увидел обоих, он проронил крик ужаса.

– Ладно, это Юнак или нет? – спросил я его.

– Аллах! Это он! – воскликнул проводник. – Как он сюда попал?

– Так же, как ты, только поднялся сюда раньше. Возьми Баруда эль-Амасата и неси его. У Юнака ноги не связаны, он может следовать за нами. Вперед!

Вслед за нами мошенники проследовали к Бибару и Суэфу. Взгляды, которыми они обменивались, были более чем красноречивыми; однако они не проронили ни слова.

Оско взял с собой несколько ремней. Кроме того, мы сняли с Баруда эль-Амасата кафтан и разрезали его ножом на длинные полосы, свив их в веревки; ими мы связали Баруда и Юнака. Потом мы направились к Сандару, который, похоже, как раз приоткрыл глаза. Он пыхтел, как дикий зверь, и, извиваясь, словно змея, пытался выбраться из пут.

– Спокойно, мой дорогой! – улыбнулся Халеф. – Если мы кого-то поймаем, то держим его крепко.

Этого аладжи тоже отправили туда, где находились остальные. Деревья росли там близко друг к другу; мы привязали пленных к стволам, закрепив их так, чтобы они не могли выпутаться. Конакджи, с которого я снял веревки, чтобы перенести остальных, в конце концов, тоже дождался своей очереди.

Мы сняли с них кляпы, чтобы они могли поговорить, но они предпочитали вести себя, словно воды в рот набрав. Я увидел, что Халеф приготовился прочесть им в назидание проповедь, но я прервал его, попросив принести все оружие, собранное у пленных.

Когда все оружие было сложено вместе, образовался небольшой, но внушительный арсенал.

– Они хотели использовать это оружие против нас, – сказал я. – Сейчас это – наша законная добыча, которой мы распорядимся, как хотим. Мы уничтожим его. Ломайте приклады ружей и пистолеты, а стволы их гните чеканами!

Никто быстрее Халефа не занялся этим. Затем были сломаны ножи, и, наконец, я своим гайдуцким топором расправился с чеканами обоих аладжи. С неописуемыми гримасами хозяева оружия наблюдали за расправой. Впрочем, они молчали и теперь. Лишь Юнак воскликнул, увидев, как ломают его ружье:

– Стой! Это же мое ружье!

– Теперь уже нет, – ответил Халеф.

– Но я же ваш друг!

– И именно лучший из всех, кто у нас есть. Не беспокойся! Обещание, которое дал тебе эфенди, будет исполнено.

И теперь он обратился к остальным с выражением лица, позволявшим предположить, что он намерен произнести одну из своих знаменитых речей. Я махнул ему, приказывая следовать за мной, и удалился из поля зрения пленников.

– Господин, почему я не вправе говорить с ними? – осведомился Халеф.

– Потому что в этом нет нужды. Когда мы уходим от них, не сказавши ни слова, мы сильнее пугаем их, чем произнося пространные речи.

– Ах вот как! Мы уходим?

– И не вернемся назад.

– Аллах! Здорово! А разве ты не доставишь мне удовольствия поведать им, за кого я их принимаю?

– Они уже знают это.

– Но им придется исчахнуть от голода или изныть от жажды? Ведь сами они не освободятся от пут. А, впрочем, ты дал обещание Юнаку, что развяжешь его! Ты не хочешь сдержать свое слово?

– Нет! Не беспокойся за них! Углежог знает, где их искать, и в самое ближайшее время избавит их от беды.

– Мы поедем к нему?

– Да.

– Одно мгновение, сиди! Должен же я сказать им хоть слово, иначе умру от досады.

Он поспешил назад, к пленникам, а я последовал за ним, чтобы помешать ему сделать какую-нибудь глупость. Он расположился перед нашими врагами и заносчиво произнес:

– Именем эфенди и своим собственным именем я объявляю вам, что мы, прежде чем схватить и связать вас, зарыли под этими двумя деревьями пять фунтов пороха. Туда протянут длинный фитиль, и мы, будет на то наша воля, издалека подожжем его, и вам не дано это узреть. Тогда все ваши тела взлетят на воздух, и никто не станет радоваться тому больше меня, ведь я – знаменитый хаджи Халеф Омар бен Хаджи Абул Аббас ибн Хаджи Давуд эль-Госсара!

Отведя таким образом душу, он вернулся и спросил:

– Разве плохо получилось, эфенди? Каким же страхом будут терзаться эти плуты, зная, что сидят на яме с порохом и в любую минуту могут взорваться!

– Ладно, твой способ мучить этих людей не слишком остроумен. Поверят ли они или нет в то, что ты сказал правду, все равно неуверенность, в которой они пребывают, уже наказание для них.

– Они поверят в это, я убежден.

– Если мы хотим их убить, то найдутся средства и подешевле, чем переводить на них уйму пороха, который в здешнем краю такая редкость. Мне жаль их, если они поверят, будто мы носим с собой пять фунтов пороха.

Мы спустились к Омару, который стерег коней. Я снял с лошади конакджи седло и уздечку, бросил их наземь, а саму лошадь прогнал туда, откуда мы прибыли. Не в моих намерениях было брать ее с собой. Уздечка и стремена лишь стесняли бы ее бег; она могла зацепиться ими за ветки и погибнуть.

Затем мы уселись на лошадей и подъехали к тому месту, где лежал Манах эль-Барша. Его размозженное тело являло собой отвратительное зрелище. Мы не стали спешиваться, ведь мы не намеревались осматривать этот труп. С трудом мы принудили лошадей переступить через него.

– Вот справедливый суд, – промолвил Халеф, отворачивая в сторону лицо. – Рука Аллаха коснется всех безбожников, одного раньше, другого позже; они же не помышляют исправиться. Прочь от этого ужасного места!

Он быстрее погнал свою лошадь, и мы последовали за ним. Что еще нам оставалось сказать после его слов?..

Стены ущелья вздымались все выше, вновь почти смыкаясь друг с другом. В этом было что-то несказанно тягостное; эту горную громаду по праву назвали Чертовой скалой.

Мы пробыли в пути около четверти часа, когда стены ущелья вдруг расступились и перед нами открылась просторная, круглая долина, при виде которой я невольно осадил своего вороного. Она напоминала глубокую чашу, пересечь которую можно было примерно за час. Но какой же пейзаж открывался в этой чаше!

Ее окружали скалы, вздымавшиеся довольно круто. Всюду, где растения могли пустить корни, высились столетние хвойные деревья; их мрачность контрастировала с яркой зеленью огромных лиственных деревьев. Похоже, в южном и западном направлениях из долины открывался довольно широкий выход. Саму долину почти сплошь усеивали обломки скал – размер их простирался от громад, подобных дворцам о множестве этажей, до каменьев величиной с кулак. Над этими скалами раскинули свой мерцающий шатер виноградные лозы, плющи и другие вьющиеся растения, а между ними любой пядью пространства завладела пышная зелень, так что пробраться сквозь нее казалось делом немыслимым.

Разметало ли эти скалы землетрясение или же здесь простиралось подземное озеро, свод которого внезапно рухнул? Казалось, что некогда вся долина была перекрыта сводом, который разбит был кулаком дьявола. Оттуда, где мы находились, следы вели направо, вдоль стены, окружавшей долину. Мы последовали за ними. Именно этот маршрут описывал Юнак. Впрочем, я долго и безуспешно высматривал костры для выжигания угля, каковые наверняка здесь имелись. Наконец, я заметил, что воздух над кустами дрожит в лучах солнца. Значит, там разведен был костер, но дым над ним не вился.

– Видимо, там поселился углежог Шарка, – сказал я. – Пожалуй, мы в пяти минутах езды от него. Лучше всего было бы мне одному отправиться на разведку. Поезжайте в ближайшие кусты и ждите меня.

Я передал Халефу лошадь и ружья, а сам пошел пешком. Вскоре я достиг края площадки, где вся земля была вычернена углем. Посреди нее стоял домик, сложенный из камня; вокруг я увидел костры, разведенные для выжигания угля, или же следы отгоревших костров.

Одна из этих куч, сложенных конусом, самая большая среди них, высилась справа от меня, на краю поляны; она прислонялась к отвесной стене скал, тянувшейся вдоль долины. Казалось, она стояла здесь уже долгие, долгие годы и никто не удосужился поджечь ее.

Это удивило меня. Этот неразожженный костер показался мне еще примечательнее, когда, подняв голову, я увидел над краями почернелых стволов громадную крону дуба. Я обернулся, но не заметил другого такого же дерева. Значит, это тот самый дуб, сквозь дупло которого можно было тайком проникнуть в пещеру? Тогда вполне могло быть, что лежавшая под ним куча дров была как-то связана с этой пещерой.

Вблизи виднелась скамья, сложенная из камней и затянутая мхом; на ней сидели двое мужчин; они курили табак и о чем-то оживленно беседовали. Довольно далеко от них, по ту сторону кучи, стояла оседланная лошадь; она похрустывала листьями, обрывая их с кустов. Заросли, в которых я прятался, тянулись до самой кучи дров и приближались к скамье, нависая над ней раскидистыми ветвями ракитника. Что если я попытаюсь тайком пробраться к скамье? Это было не слишком трудно. Зато я услышу, быть может, что-то важное.

Один из этих мужчин был одет, как сказали бы у нас, по-городскому. Его костюм никак не вязался с окружающей местностью. Зато коренастый, грязный, бедно одетый человек, судя по его виду, был углежогом или его подручным.

Что надо было этому на вид благородно одетому человеку от закопченного углежога? Они разговаривали, как люди, давно знакомые и доверяющие друг другу. Я решил подслушать их беседу.

Я отступил на несколько шагов и прошмыгнул среди кустов, направляясь туда, где сидели собеседники. Конечно, это было не так легко, как я думал. Кусты росли слишком плотно; стараясь не задеть ветки и не выдать себя, я то и дело передвигался ползком.

Когда я достиг скалы, то, к своему удивлению, обнаружил тропу, которая вела сюда сверху. Быть может, по ней пробирались к дубу? Я пошел по ней в другую сторону и вскоре очутился возле упомянутой мной огромной кучи дров; здесь тропа резко обрывалась.

Итак, передо мной была куча дров, по правую руку от меня – скала, а слева доносились голоса мужчин. Узкая полоска кустов отделяла от меня скамью, где сидели беседующие. Я лег на землю и пополз между кустами, пока не достиг ракитника.

Теперь я находился позади скамьи; я мог дотянуться до нее рукой, хотя и не видел ее, ведь листва нависала надо мной плотной завесой.

Сперва говорил хорошо одетый человек. Он был краток; в его манере выражаться было что-то повелительное; он изъяснялся на хорошем турецком языке. Едва я приблизился к ним, как услышал его голос:

– Конечно, это особая история. Немец преследует Мубарека, аладжи, сборщика налогов и Баруда эль-Амасата. Он не спускает с них глаз и не дает им покоя ни днем, ни ночью. Почему?

– Не знаю, – ответил углежог.

– А сейчас они караулят его в ущелье? Он и впрямь прибудет туда? Удастся ли эта затея?

– Непременно. Живыми враги не проедут. Юнак, который привез нам известие об их приезде, присоединился к остальным. Теперь вместе с конакджи их семеро против четверых. Вдобавок эти семеро готовы к тому, что случится, а эти четверо ничего не подозревают.

– Однако по тому, что ты о них говорил, не стоит недооценивать их. Что если, заметив неладное, они повернут лошадей и спасутся бегством?

– Неладное они заметят лишь в последний миг перед смертью. Аладжи никогда не промахиваются, бросая чекан. А бежать эти чужаки и не подумают; для этого они слишком храбры.

– Что ж, тогда все удастся! Я этого хочу. А если лошадь немца впрямь так красива, как ты говоришь, то я уверен, что Жут заплатит за нее круглую сумму. Хорошо, что я оказался здесь; я могу сразу взять эту лошадь и отвезти к нему в Ругову.

Я чуть не выдал себя от радости, услышав это название. Я невольно шевельнулся, и листья зашелестели. К счастью, эти двое ничего не заметили. Значит, Жут жил в Ругове! Но был ли он барышником по имени Кара-Нирван? На этот вопрос тотчас было отвечено, ведь говоривший добавил:

– Такие лошади нам нужны, ведь Кара-Нирван решил перейти сербскую границу, а для этого собирает под Приштиной множество храбрецов; они берут лучших лошадей. Он сам возглавит отряд, и этот великолепный жеребец ему очень понравится.

– Большая вылазка будет? Не слишком это опасно?

– Нет, похоже, что не слишком. Сейчас все бурлит. Говорят уже не о разбойниках, а о патриотах. Любое ремесло спешит надеть политический тюрбан. Все, кто зарится на чужое имущество, твердят, будто взялись сделать народ свободным и независимым. Однако я пришел вовсе не за тем, чтобы беседовать с тобой об этих делах; нет, Жут мне другое дело поручил. Пещера сейчас пуста?

– Да.

– И жильцов в ближайшее время не ждешь?

– Нет. Вообще я намерен был заманить туда немца и трех его спутников, но теперь это ни к чему, раз их убьют возле Чертовой скалы. А если бы мне пришлось расправиться с ними, то дело заняло бы от силы часа два или три. Я развел бы костер, что позади нас; дым от него наполнит пещеру, и они задохнутся.

– Но ведь дым надолго останется там, и несколько дней в пещеру не войдешь?

– О, нет. Дым улетучивается через дупло дуба. Стоит мне открыть двери внизу, как возникает сильная тяга; уже через несколько часов дымом и не пахнет.

– Как все великолепно устроено! Значит, пещера тебе пока не нужна?

– Нет.

– Для Жута это очень кстати. Мы поймали на крючок одного чужеземца, который погостит у тебя, пока не вздумает себя выкупить. Здесь ему и конец.

– Еще одного? А что у вас в башне места больше нет?

– Нет. Там сидит один купец из Скутари[16]; его заманил в западню Хамд эль-Амасат. Его семья последует за ним, так что он отдаст нам все свое состояние. Хамд эль-Амасат знал эту семью раньше; с его стороны, было гениальной идеей захватить этого купца.

Услышанное здесь было ценнее денег. Здесь, у старого костра, я узнал обо всем, что до сих пор, день за днем, собирал по крупицам!

Значит, Жут и впрямь был тем персидским барышником по прозвищу Кара-Нирван, и жил он в Ругове. Там имелась «башня», – очевидно, сторожевая башня, в которой томился купец из Скутари, а именно Галингре. У него собирались отнять все его состояние. Его родные последуют за ним, наверняка завлеченные какой-то сатанинской уловкой. Вот они, подлинные козни штиптаров!

А еще готовится вторжение в Сербию, и Жут устремится в поход, восседая на моем Ри! К счастью, жеребец находился пока в моих руках, и я не ощущал ни малейшего желания даровать врагам свою жизнь и уступать им своего скакуна.

Мои размышления прервались, ибо я услышал что-то, что привлекло все мое внимание и что прежде казалось мне невозможным. Углежог сказал следующее:

– И все же стоит ли оставлять здесь человека, которого вы пришлете?

– Конечно. Похоже, он невероятно богат.

– Ты назвал его чужеземцем. Значит, он живет не здесь, в стране арнаутов?

– Нет, он иностранец, англичанин.

– Ах, ну эти-то, конечно, всегда богаты. Он уже в ваших руках?

– Пока еще нет, но он непременно попадет к нам. Он живет в конаке под Руговой и, похоже, кого-то ждет там, а тот никак не приезжает. Он прибыл сюда и нанял лошадей и слуг; при нем даже есть драгоман[17], которому он платит по тридцать пиастров в день и оплачивает все его надобности. Выглядит этот человек забавно. Он очень длинный и тощий; его глаза укрыты за двумя голубыми окошками; рот напоминает пасть акулы, а нос кажется смешнее любых описаний. Нос этот бесконечно длинен и напоминает огурец, а с недавних пор его украшает еще и «алеппская шишка». Живет он, как султан; никто не умеет приготовить кушанья, чтобы угодить его вкусу. Стоит ему открыть кошелек, как оттуда сверкают золотые монеты; однако одевается он, как скоморох на лубочных картинках. Он носит серый костюм; на голове у него серая шляпа, которая столь же высока, как и минарет Омейядов[18] в Дамаске.

Когда я услышал это, лицо мое исказилось, словно меня ударили. Это описание точь-в-точь совпадало с обликом моего английского друга Дэвида Линдсея, с которым я недавно простился в Константинополе и который напоследок сказал мне, что через несколько месяцев окажется в старой, доброй Англии.