Тем временем оба мужчины вернулись. Женщина осталась с больным. Торговец углем спросил:

– Что ты хотел мне сказать по поводу лошади?

– Мне хотелось узнать, вся ли ее туша понадобится тебе.

– Да, я хочу ее сохранить.

– Возьми себе лучшую часть. Куски поменьше я куплю у тебя.

– Ты? Зачем?

– Для медведя.

– О! Он свое уже получил. Ты хочешь наградить его за то, что он лишил меня лошади?

– Нет, никакая это не награда ему. Ты случайно не знаешь, давно ли медведь завелся в здешних краях?

– Я ни разу не видел его следов. Соседи живут далеко друг от друга, но если бы он у кого-то и напал на лошадь или корову, слухи все равно дошли бы до меня, ведь я торговец и разъезжаю по всей округе.

– Значит, зверь этот пришлый и не знает пока, как проще утолить свой аппетит. Поэтому я думаю, что сегодня вечером он снова придет, чтобы забрать остаток лошади. Далеко отсюда то место, где он ее задрал?

– Совсем неподалеку. Жена сказала, что она как раз была там, когда вы приехали. Лошадь лежала среди обломков скал, у края лесной полосы.

– Тогда я отнесу туда часть туши, чтобы дождаться зверя прямо на месте его злодеяния.

– Господин, что ты выдумываешь!

– Но разве в этом есть что-то необычное?

– Не говори так, бога ради! Темным вечером ты решил подстеречь огромного зверя? Еще никогда о таком не слыхивали. Если изредка здесь и появлялся заплутавший медведь, то все здешние храбрецы, взяв с собой собак, отправлялись на него сообща или вызывали военных. Потом начиналась битва, в которой гибли многие собаки, а то и люди, тогда как медведь покидал поле брани победителем, пока, наконец, его не одолевали во втором, третьем или четвертом сражении.

– Вы оказываете зверю большую честь. Тут вполне достаточно одного охотника, у которого есть хорошее ружье.

– Господин, ты задумал справиться с ним в одиночку?

– Ты разве хочешь составить мне компанию?

– Ради всех богатств мира нет! – воскликнул он, воздев перед собой руки с распростертыми от ужаса пальцами.

– Ладно, я пойду не один, а возьму с собой одного из моих спутников.

– Меня, конечно! – закричал Халеф. Его глаза заискрились.

– Да, тебя, хаджи. Ты будешь со мной, чтобы поведать потом об этом Ханне, прекраснейшей из благодетельниц.

– Хвала и награда Аллаху! Я принесу Ханне медвежий окорок и научу засаливать его и коптить, как… как… гм, о счастье, о блаженство!

От восторга он едва не выдал свою тайну – не проговорился, что преступил Коран. Его лицо сияло от упоения. Зато Оско и Омар недовольно переглянулись.

– Эфенди, – молвил Оско, – разве ты думаешь, что мы боимся медведя?

– Нет, я знаю вашу храбрость.

– Тогда мы просим тебя взять нас с собой.

– Так не пойдет. Нас не должно быть слишком много. Иначе мы вспугнем медведя, ведь он – хитрый зверь, хотя о нем часто говорят обратное. Впрочем, я доверяю вам один очень важный пост, и вполне может статься, что от вас тоже потребуется немалое мужество, ведь медведь может нанести визит и вам.

– Каким образом?

– Вы будете охранять наших лошадей, которых мы запрем здесь. Мы не оставим их сегодня на улице, ведь хищник может на них позариться. Его нюх достаточно чуток, чтобы заметить, что здесь находятся лошади. Тогда он бросит конскую тушу и отправится за свежей кониной. Так что мы с Халефом можем не дождаться медведя – он сразу проберется к сараю. В таком случае ваши выстрелы дадут нам знать, что нужна наша помощь.

– Благодарю тебя, эфенди. Я вижу, что ты все же нам доверяешь. Мы будем верно стоять на посту. Пусть только он сунется, наши пули его поприветствуют.

– Нет, все будет не так, как вы думаете. Вы останетесь в помещении, вместе с лошадьми, а не приметесь поджидать его на улице. Вы не привыкли охотиться на медведя и потому лишь безрассудно поставите на карту свою жизнь.

– Нам что, надо укрыться от медведя за дощатыми стенами?

– Да, мы ведь тоже спрячемся за скалами. У вас не очень надежные ружья, и если вы повстречаете медведя, то лишь по случайности убьете его. Медведь же наверняка растерзает кого-то из вас; в этом я уверен.

– Но как мы можем с ним сладить, если зверь будет снаружи, а мы здесь, не видя его?

– Тем проще вам будет его услышать. Этот сарай сколочен наскоро; вы не подозреваете, как остро развиты чувства у медведя. Он точно знает, где тут дверь; он попробует выдавить ее или разметать своими мощными лапами. Если это не удастся, то он обшарит весь домик, обследует каждую доску, стараясь справиться с ней. Как только он найдет хоть маленькую щелку, ему, при его неимоверной силе, не составит труда выломать доску. Теперь ваша задача ясна. Если он впрямь проберется к сараю, то вы услышите, как он начнет царапаться, и, поняв, где он находится, всадите ему пулю сквозь тонкие доски. Мы услышим выстрелы, а остальное уж наше дело.

– Так ведь нам не придется сражаться с этим зверем всерьез!

– Нет, вовсе не так. Легкая рана медведю не повредит, а вот ярость его удвоится. Он в состоянии выломать или выдавить тонкие доски, и ваши выстрелы его не смутят. Тогда он набросится на вас, и вам придется спасать свою шкуру. Выстрелить вы уже не успеете, так как не будет времени зарядить ружье. Единственное, что может задержать зверя до нашего прихода, это удар ножом в сердце или крепкий удар прикладом по носу, но не по черепу, потому что об его твердую кость вы лишь раздробите приклад. Позже я дам другие советы.

– Но ведь уже темно, – промолвил Халеф, – а наши лошади все еще бродят по улице. Что если медведь придет сейчас и убьет твоего Ри?

– Пока ему рано, да и Ри – вовсе не лошадь торговца углем. Я думаю, что мой вороной и сам мог бы справиться с медведем. Породистый конь ведет себя совершенно не так, как обычный жеребец. Мы можем спокойно оставить наших лошадей еще какое-то время пастись. Если медведь заявится, то за пару часов до полуночи, не раньше. Правда, чтобы не упустить ничего из виду, мы разведем на улице костер и усядемся возле него. Тогда лошади будут у нас перед глазами, и мы тотчас можем помочь им, взявшись за ружья. Впрочем, огонь до поры до времени отпугнет медведя даже от приманки – я имею в виду конину.

Юнак охотно согласился с моим планом. Ему было важнее всего, чтобы кто-то прикончил медведя. Он принялся разделывать конскую тушу и отделил от костей все те куски, на которые сам позарился. Мяса для медведя оставалось все еще много. За этот остаток он потребовал с меня тридцать пиастров, то есть меньше шести марок; я охотно выплатил ему деньги.

Снаружи, возле передней стены дома, лежала внушительная куча хвороста. Я купил ее у хозяина за десять пиастров и велел развести большой костер неподалеку от дверей дома; они выходили как раз к лесной полосе. Огонь костра мог развлекать нас до начала охоты. Он пылал достаточно ярко, чтобы мы могли видеть наших лошадей, пасшихся неподалеку от дома. Оско остался у костра, а остальные направились в дом. Мне хотелось повидать Мубарека.

Пока мы хлопотали на улице, мы все время слышали его стоны. Он являл собой ужасное зрелище. Его искаженные черты, его налитые кровью глаза, пена, выступавшая у него изо рта, проклятия и ругательства, которые он испускал, а также зловонный запах, источаемый им, были столь отвратительны, что мне стоило огромных усилий преклонить перед ним колени и осмотреть его рану.

Повязка снова была наложена небрежно и неумело. Когда я захотел ее снять и коснулся его руки, он зарычал от боли, как дикий зверь, и стал сопротивляться. Он принимал меня за шайтана, который стремится его растерзать, здоровой рукой защищался от меня, а также просил о пощаде и позволении вернуться на землю. Он обещал мне в виде выкупа тысячи людей, которых прикончит, чтобы отправить их души в ад.

На какое-то мгновение жар придал ему столько сил, что мне пришлось применить всю свою власть. Понадобились три человека, чтобы удерживать его, пока я снимал повязку с руки. Я тотчас увидел, что спасти его уже нельзя. Поздно было даже ампутировать раненую руку. Я оголил ему плечо, разрезав кафтан. Гангрена уже началась и здесь: его плоть гнила. Отвратительный гной источал запах разложения; это было ужасно.

Сделать ничего было нельзя, разве что дать воды, о которой он просил криком. Мы поручили это хозяйке. Можно было лишь удивляться тому, что этот человек выдержал поездку сюда. Мы с содроганием склонялись над ним и думали уже не о нашей вражде, а о том, какой ужасный конец он себе уготовил. Конакджи промолвил:

– Господин, не лучше ли будет нам его убить? Это самое большое благодеяние, которое мы можем ему оказать.

– Я тоже так думаю, – ответил я, – но мы не имеем право на это. Он не сказал пока ни слова раскаяния; наоборот, он пытается подкупить дьявола, обещая в его честь страшные убийства. Из этих слов видно, какая черная душа скрывается в его гниющем заживо теле. Быть может, Бог еще вернет ему сознание, а значит последнюю возможность признаться в грехах. Впрочем, свои муки он заслужил и – пусть вы не сознаете это пока – являет вам ужасный, предостерегающий пример. Он адресован всем нам, но прежде всего это послание взывает к тебе, конакджи, к Юнаку и Гуске, его жене.

– К нам? – смущенно спросил первый из упомянутых. – Почему это?

– Я скажу вам лишь одно: кто следует стезей этого человека, тот кончит жизнь столь же скверно. Я никогда еще не видел, чтобы безбожник зажил счастливо.

– Ты думаешь, этот святой человек был безбожником?

– Да, и ты доподлинно знаешь, что я прав.

– Но его всегда считали святым. Почему Аллах не наказал его раньше?

– Потому что Аллах милостив и терпелив; даже самому закоренелому грешнику он дает время исправиться и обратиться к истинной вере. Но Аллах взирает на грешника лишь какой-то миг; время милосердия проходит, и тем ужаснее суд будет вершить Аллах, если оно растрачено впустую. В моей стране есть поговорка, которая гласит: «Мельница Господня мелет медленно, но ужасно мелко». Эти слова относятся и к вам. В них заключена ужасная правда для грешника. Я желаю, чтобы вы ее осознали и поступали, сообразуясь с ней. Если вы этого не сделаете вас ждет тот же суд, что и Мубарека.

– Господин, ко мне твои слова не относятся, – усмехнулся конакджи. – Я – твой друг и со стариком не имею ничего общего. Аллах ведает мою праведность, а я знаю, что не заслуживаю никакой кары. И этот человек, торговец углем, и его жена – тоже честные люди. Ты произнес перед нами целую речь, а мы не можем ее к себе применить. Каждому надо печься о своих ошибках и промахах.

Его слова были особенно наглы, потому что он замышлял заманить нас в западню. Халеф сразу схватился за плеть, подвешенную к поясу. Я же, покачав головой, удержал его и ответил конакджи:

– Ты прав, ведь все мы грешники, и нет человека, который бы не делал ни единой ошибки. Все же мой долг – остеречь ближнего, если он пребывает в опасности и запросто можно лишиться жизни. И еще: нет большей беды, чем испытывать терпеливость и милосердие Аллаха. Я исполнил свой долг. Ваше дело – внять моему предупреждению или же нет. Что ж, закончим этот разговор; пора относить куски мяса туда, где медведь напал на лошадь.

Мы направились в сарай. Ребра лошади не были разделены; мы могли взять их вместе и унести. Халеф и Юнак взялись за них спереди, я подхватил сзади, и мы отправились в путь. Когда мы приблизились к лесу, я велел положить груз наземь. На ребрах висел, наверное, целый центнер мяса. Шкуру хозяин уже снял.

Я приказал натереть наши подошвы мясом, чтобы медведь не почуял свежих следов. Запах конины собьет его с толку. Потом мы двинулись дальше.

Когда мы достигли нужного места, я увидел, что оно как нельзя лучше подходит для наших целей. Полоска леса, сужаясь клином, вдавалась в крутые склоны скал, с которых свисали тяжелые глыбы, напоминавшие квадры[8]. Другие глыбы валялись вокруг. Среди них и были найдены останки лошади. Мы положили их на то же самое место, а сами спрятались в расщелине скалы с подветренной стороны, чтобы зверь, если он и впрямь придет сюда, не мог от нас ускользнуть.

Юнак заметно нервничал и тотчас ушел отсюда. Мы медленно последовали за ним.

– Не хочется ему, чтобы медведь его сожрал, – усмехнулся Халеф. – Сейчас, в потемках, такое могло бы случиться, но я готов спорить, что медведь, доведись ему увидеть этого парня днем, покачал бы головой и промолвил: «Ты для меня слишком грязный!» Сиди, ты показал мне на сверток, который он держал в руке?

– Да. Знаешь, что было в нем?

– Конечно! Я тотчас узнал тряпку, в которую владелица рыбьего жира завернула копчености. Я выбросил ее вместе с колбасой. Он, значит, и колбасу подобрал?

– По всей видимости, да, ведь то, что было внутри тряпки, имело форму колбасы.

– Так пусть он дерзнет ее съесть и испытает те же муки, что я. Хотелось бы мне стать тому свидетелем; картина будет на загляденье.

– Быть может, ты доставишь себе это удовольствие. Раз он подобрал колбасу, значит, я делаю вывод, он побывал там, где ты ее выбросил. Что он там искал? Его жена сказала, что он ушел посмотреть медвежий след, но это неправда. Он знал, что мы приедем, и нетерпение погнало его нам навстречу. Значит, его интересовало наше прибытие; к тому же он думал, что, пока его нет, мы куда легче обнаружим Мубарека, видеть которого нам не следовало. Можно предположить, что эти негодяи обещали ему часть денег, которые добудут, убив нас.

– Пусть он утрет себе рот несолоно хлебавши. Я скажу тебе, сиди, что мы очень цацкаемся с этими людьми. Нам обязательно надо их перестрелять; люди только спасибо нам скажут за это.

– Ты знаешь, что я об этом думаю. Я ведь даже стрелял в них. Мубарек умирает от двух моих пуль. Но нападать из засады я не стану. Это было бы убийством. Если же они нападут на нас и будут угрожать нашей жизни, мы станем отбиваться от них всеми способами.

Мы подошли к огню; возле него уже собрались все остальные. Конакджи воткнул в землю две рогатины, а теперь, взяв еще один сук, игравший роль вертела, нанизывал на него огромный кусок конины. Если он полагал, что мы разделим с ним трапезу, то ему следовало расстаться с этой иллюзией. К счастью, у нас с собой был небольшой запас еды, которого кое-как хватило бы на этот вечер.

Когда торговец углем увидел, как мы ужинаем, в нем взыграл такой аппетит, что он не в силах был дождаться, пока конина прожарится. Он пошел в дом, позвал жену и… захватил с собой злополучный сверток. Оба уселись у костра. Он размотал тряпку; верно, в нем лежала колбаса. Он поделил ее, правда, очень неровно; его жена получила меньшую часть, а он – большую. На вопрос конакджи, откуда он раздобыл колбасу, тот пояснил, что привез ее после одной из торговых экспедиций. Он мог ее есть, ибо не был магометанином. И оба принялись уплетать ее с нескрываемым удовольствием. Халеф внимательно смотрел на них. Он рад был бы отпустить реплику, но не мог же он себя выдать.

Из дома все доносились стоны и всхлипы Мубарека, смешиваясь с отдельными воплями ужаса. Казалось, что человека подвергают пыткам. Его сообщники ничуть не волновались. Я попросил женщину взглянуть на него и дать ему воды, но в эту минуту жаркое было готово и ей было уже не до больного. Тогда я сам поднялся с места, чтобы войти в дом.

Стоило мне только встать, как Мубарек испустил такой ужасный вопль, что меня обдало холодом. Я хотел поспешить к нему, но тут он сам появился в дверях и закричал:

– Помогите! Помогите! Все горит! Я в огне!

Он устремился к нам. Лихорадочное возбуждение лишь подчеркивало слабость его сил. Через несколько шагов он остановился, тупо уставился на огонь и в ужасе проревел:

– И здесь пламя! Всюду пламя, здесь, там, тут! И внутри меня все горит, горит, горит! Помогите! Помогите!

Здоровой рукой он рассек воздух, а потом тяжело рухнул наземь; вновь послышался тихий, но раздиравший душу стон.

Мы подняли его, чтобы вновь отнести в комнату, но с трудом могли его удержать, ведь он считал нас злыми демонами и отчаянно отбивался от нас. Когда мы занесли его в дом и положили на подстилку, он побледнел и закрыл глаза.

Впрочем, вскоре он опять начал все сызнова; это было невозможно выдержать. Он долго не успокаивался; тогда я снова зашел в дом, чтобы взглянуть на больного. Он лежал в потемках; я зажег лучину и посветил ему в лицо.

Его глаза расширились и пристально посмотрели на меня. Он снова пришел в сознание и узнал меня.

– Собака! – прошипел он в мой адрес. – Значит, ты прибыл? Да проклянет тебя Аллах!

– Мубарек, – серьезно сказал я, – подумай о себе. Еще до восхода солнца ты предстанешь пред Вечным Судьей. Ты сумеешь признаться ему в своих грехах? Раскайся в них, и проси Аллаха о пощаде и милосердии!

– Дьявол! Ты мой убийца. Но я не хочу умирать, я не хочу! Я хочу увидеть, как ты, ты, ты умрешь!

Я опустился рядом с ним на колени, держа в руке горшок с водой, из которого хотел его напоить. Он сделал быстрое движение и вырвал нож у меня из-за пояса. Так же быстро он нанес удар. Он ранил бы меня в грудь, если бы я не парировал удар глиняным горшком. В следующий миг я снова вырвал у него нож.

– Мубарек, ты и впрямь ужасный человек. Даже в последнее мгновение ты пытаешься обременить свою душу еще одним кровавым деянием. Как ты знаешь…

– Молчи! – взревев, прервал он меня. – Почему у меня этот жар! Почему я так слаб, что ты можешь отнять у меня оружие! Послушай, что я тебе сейчас скажу!

Он медленно выпрямился. Его глаза сверкали, словно глаза пантеры. Я невольно отшатнулся.

– Ты меня боишься? – осклабился он. – Ужасно иметь меня своим врагом!.. Аллах, Аллах, все опять так и жжет! Я вижу огонь. Он приближается, приближается; все горит… горит!

Он опустился и снова завыл. Сознание его померкло; лихорадка опять одолела его. Запах в комнате был невыносимым. Выйдя на свежий воздух, я глубоко вздохнул, но не одно лишь зловоние было тому причиной.

Когда видишь человека умирающего в столь бедственном положении, такое забыть нельзя. Еще и сегодня меня охватывает ужас, когда я вспоминаю тот вечер. Каков же бывает человек, преступивший все заповеди Господни!..

Мои часы показывали ровно десять часов. Поскольку турки отсчитывают часы от заката солнца, который наблюдался в тот день в половине восьмого, то по тамошнему исчислению была половина третьего. Мы напоили лошадей в речке и отвели их в сарай.

– Господин, где нам остаться: мне, моей жене к конакджи? – спросил хозяин.

– Ступайте к лошадям, – ответил я.

– Нет, нет! Ты же сам сказал, что медведь, возможно, прокрадется к сараю. Мы направимся в комнату, а если придет медведь, то спрячемся под крышей и лестницу уберем наверх. А Мубарека пусть он сожрет.

Под «лестницей» он имел в виду бревно с прорезанными в нем пазами. Оно стояло в комнате; над ним находился настил из жердей, служивший потолком.

Мы потушили костер; этим троим ничего не оставалось, как удалиться в комнату. Оско и Омар направились в сарай, к лошадям; я объяснил им, как следует действовать.

Потом отправились и мы с Халефом. Тот заранее проверил, не даст ли его ружье осечки. Я взял с собой лишь «медвежебой»; карабин против такого медведя был бесполезен.

– Должно быть, когда мы придем, этот тип уже будет там, – заявил Халеф. – Тут так мрачно, что мы увидим его, лишь подойдя к нему вплотную.

– Именно поэтому нам не надо сейчас идти напрямик. Ветер дует с этой стороны, и он непременно нас почует. Мы пойдем окольным, путем и, сделав крюк, появимся с другой стороны.

Мы так и сделали. К месту засады мы пробирались крайне осторожно, боясь столкнуться с медведем еще по пути.

Мы держали ружья наизготовку и иногда останавливались, чтобы прислушаться. Если медведь уже пробрался к лошадиным ребрам, то мы уловили бы чавканье и треск разрываемых костей. Однако не доносилось ни единого звука, кроме тихого шума ветра в кронах деревьев.

Наконец, мы подобрались так близко, что стоило заглянуть за угол и мы увидели бы остатки туши. Медведя там не было. Тогда мы вскарабкались на соседнюю скалу. Она была вдвое выше человеческого роста и защитила бы от нападения зверя. Камень густо порос мхом. Мы улеглись на эту удобную подстилку и стали ждать…

– Сиди, – шепнул мне Халеф, – не лучше ли было бы держаться поодиночке?

– Конечно, лучше; мы могли бы напасть на медведя с двух сторон.

– Давай так и сделаем!

– Нет, ты же недооцениваешь опасность, а это всегда ошибка. Ты слишком уверен в себе, а значит, легко допустишь оплошность. Я требую прежде всего, чтобы ты стрелял лишь по моему разрешению.

– Ты хочешь выстрелить раньше меня?

– Да, потому что моя пуля непременно пробьет его шкуру, а вот насчет твоей очень сомневаюсь.

– Мне очень жаль, сиди, ведь мне хотелось сразить медведя. Что славы мне рассказывать Ханне, прекраснейшей среди жен, о том, как ты прикончил медведя? Мне хочется сказать ей, что он пал от моей пули.

– Может, тебе и доведется такое сказать, ведь одной пули будет, пожалуй, недостаточно. Если пуля не попадет медведю точно в сердце, то он наверняка набросится на нас. Тогда мы подпустим его поближе, а когда он встанет на задние лапы, чтобы влезть на скалу, ты, не торопясь, влепишь пулю ему в пасть или прямо в глаз.

– Ты говоришь мне это, чтобы утешить. Я ведь знаю, что ты первым же выстрелом уложишь его. Разве я видел, чтобы ты хоть раз промахнулся!

– Да, я не сделаю промашки, но я сомневаюсь, что попаду именно в сердце. Отсюда плохо целиться.

– Не думаю. Лошадь лежит в каких-то пятнадцати шагах от нас!

– Все же очертания медведя нам будут плохо видны, раз мы смотрим сверху вниз на темную землю. Если бы мы лежали внизу, то его тело четко вырисовывалось бы на фоне земли. Будь я один, я бы лежал прямо в траве.

– Ты ради меня взобрался сюда?

– Да, ради твоей безопасности.

– Ого! Если надо будет, я возьму медведя за хвост и потащу за собой на прогулку.

– Твоя дерзость меня беспокоит. Может статься, что медведь и впрямь отправится на прогулку, но Хаджи Халеф Омар очутится у него в глотке. Так что, не стреляй раньше меня! И давай помолчим! Пока мы болтаем, мы не заметим его приближения.

– Ты вообще его не заметишь, – промолвил Халеф. – Хищники обычно подкрадываются тихо. Правда, я не знаю, ведет ли себя медведь, как лев, который еще издали, гордо и бесстрашно, заявляет о своем приближении громким рыком.

– Нет, медведь вовсе не так прямодушен. Он ведет себя очень скрытно. Только когда он чем-то раздражен или ему пришла в голову странная блажь, он ворчливо или радостно рычит.

– Так он не умеет даже реветь?

– Нет, почему же, хотя его голосовые связки вовсе не предназначены, чтобы испускать те же звуки, что и лев. Когда медведь разъярен, он тоже пробует реветь, и звук этот тем ужаснее, что обычно не свойствен ему. Впрочем, та тихая ярость, с которой медведь в раздражении пускается мстить, делает его ужаснее иных рассвирепевших хищников. Надеюсь, сегодня мы такого не испытаем.

Наконец мы перестали разговаривать. Мы вслушивались в ночь. Легкий ветер шелестел над лесом. Эти звуки напоминали шум воды, падающей в отдалении. Мягкий шелест с одинаковой монотонностью доносился до нас. Легко было отличить от него любой чужеродный звук.

Наше терпение подвергалось тяжкому испытанию. Я нашел на ощупь часы; их стрелки подсказали мне, что настала полночь.

– Он вообще не придет, – шепнул Халеф. – Мы напрасно радовались. Я, пожалуй, никогда…

Он замер – издали донесся шум скатившегося камня. Мы напряженно прислушались.

– Сиди, там скатился камень, – шепнул хаджи. – Но это не медведь, иначе бы мы услышали шум нескольких упавших камней.

– О нет. Падение этого камня заставило его быть осторожнее. Правда, это может оказаться и другой зверь, но я думаю, что это медведь. Я непременно почую его запах, прежде чем увижу его.

– Разве такое возможно?

– Для человека искушенного, да. У диких зверей есть свой резкий запах; у медведя он, конечно, не такой сильный, как у льва, тигра и пантеры, но все равно я замечу его. Послушай-ка!

Справа будто хрустнула ветка. Зверь брел перелеском, спускаясь по крутому склону. Теперь я почуял его запах. Тот, кто видел хищников только в клетке, пожалуй, запомнил неизменный отвратительный запах, который они источают, – особенно крупные кошачьи звери. Однако на воле звери пахнут гораздо, гораздо сильнее. Резкий, едкий аромат, подобно запаху настоя из мелиссы[9], раздражает чувствительный нос; его легко уловить издали, если есть хоть какой-то навык. Этот «дикий» аромат доносился сейчас до меня.

– Ты его чуешь? – шепнул я Халефу.

– Нет, – ответил он, старательно принюхиваясь то вправо, то влево.

– Он идет, я его уже чую.

– Твой нос надежнее моего. Ага, теперь мы его поприветствуем так, что он изумится.

Халеф взвел курки ружья.

– Никакой спешки! – предостерег я. – Ты обязан стрелять лишь после меня, понимаешь? Если ты не послушаешься, ты крепко меня прогневишь. Ты же можешь вспугнуть зверя.

Он не ответил, но я слышал его дыхание. Хаджи лишился покоя – им овладел охотничий азарт.

Сейчас мы улавливали тихое ворчание, словно где-то рядом мурлыкал кот; тут же мы заметили, как огромный, темный предмет приблизился к останкам лошади.

– Это он, это он? – стал нашептывать прямо мне в ухо Халеф.

Его дыхание участилось.

– Да, это он.

– Так стреляй! Стреляй же, наконец!

– Терпение. Похоже, ты дрожишь?

– Да, господин, меня всего охватило какое-то волнение, такое необычное. Да, признаюсь тебе, я дрожу, но не от страха.

– Я понимаю; я ведь знаю тебя.

– Так стреляй же, наконец, стреляй, а потом моя очередь!

– Возьми себя в руки, малыш! Я не выстрелю, пока не сумею нормально прицелиться. У нас есть время. Медведь ест добычу вовсе не так, как лев. Он – лакомка и пожирает свою трапезу, устроившись поудобнее. Он выбирает кусок, который кажется ему самым вкусным, а менее аппетитные части отодвигает в сторону, чтобы приняться за них позже. Этот тип может, наверное, часами просиживать над добычей, чтобы не испортить себе желудок куском, перехваченным наспех. Потом он побредет налево, к воде, дабы как следует напиться, и только тогда отправится в логово.

– Но мы не можем ждать несколько часов!

– Я тоже не собираюсь столько сидеть здесь. Я лишь дождусь, пока он выпрямится. Он любит приосаниться за обедом. В перерывах между порциями он встает на задние лапы, а передними очищает морду. Тогда мы разглядим его лучше, чем сейчас. До этого просто невозможно стрелять в него: мы не отличим медведя ни от туши лошади, ни от земли.

– О нет, о нет! Я его вижу очень хорошо; я могу выстрелить.

Он беспокойно заерзал, а потом даже приложил ружье к щеке.

– Убери ружье, – шепнул я ему с раздражением.

Он опустил ружье, но так разволновался, что не мог ни минуты спокойно лежать; если бы камень, на котором мы расположились, не порос мхом, Халеф наверняка бы выдал наше присутствие.

Казалось, медведю очень нравилась его трапеза. Он чмокал и чавкал, как плохо воспитанный ребенок, склонившийся над миской супа. Конечно, упрекнуть в таком беспардонном поведении можно не только детей. Стоит лишь присесть за table d'hote[10] на каком-нибудь постоялом дворе, как тут же услышишь в избытке чавкающих и чмокающих медведей.

Медведь и впрямь был гурманом. Время от времени, развлечения ради, он разгрызал какую-нибудь трубчатую кость, и мы отчетливо слышали, как он потягивал оттуда костный мозг.

Теперь наступила пауза. Медведь привольно заурчал и лапой стукнул по туше – наверняка, чтобы проверить на ощупь, все ли куски хороши. Потом он выпрямился.

Когда медведь выпрямляется во время трапезы, индеец говорит: «Он прислушивается к своему брюху». В этот момент удобнее всего стрелять в медведя. Я прицелился.

Теперь фигура зверя была отчетливо видна. Медведь казался сущим богатырем. Если бы социальный прогресс зашел необычайно далеко, то Топтыгин вполне мог бы стать почетным членом какого-нибудь атлетического клуба. Однако, как бы отчетливо медведь ни рисовался перед нами, я вновь отложил ружье.

– Аллах, Аллах! Стреляй же, стреляй! – Халеф кричал на меня уже вполголоса.

– Тихо, тихо! Он же слышит тебя!

– Но почему ты не стреляешь?

– Ты разве не видишь, что он повернулся к нам спиной?

– Что в этом плохого?

– Выстрел будет не совсем точным. Медведь поглядывает в сторону дома. Неужели он почуял наших лошадей? Очень даже может быть. Вот он отвернулся от еды. Это скверно. Надо подождать, пока он снова не повернется к нам; тогда… гром и молния! Что ты задумал!

Я был разгневан и прокричал во весь голос. Хаджи не сдержал свой пыл; он стремительно прицелился, так что я не сумел помешать ему, и выстрелил. Тотчас, совершенно бессмысленно, он послал вдогонку вторую пулю, хотя медведь, только что стоявший перед нами, уже скрылся.

Не обращая внимание на вспышку моего гнева, малыш подпрыгнул и, размахивая ружьем, прокричал:

– Победа, триумф, он мертв, он повержен!

Я потянулся, схватил его за пояс и рывком усадил его.

– Помолчи же, раскаркался как ворона! Ты вспугнул медведя.

– Вспугнул? – воскликнул он, пытаясь освободиться от моей цепкой хватки. – Я его сразил, он побежден. Я вижу, он там лежит.

Насильно вырвавшись от меня, он подпрыгнул и прокричал во всю мощь своего голоса:

– Омар, Оско, слушайте удивительную новость, слушайте радостное известие! Внемлите крику вашего друга и прислушайтесь к ликующим звукам моего величия. Я застрелил медведя, я отправил его к его отцам и прадедам, я – хаджи Халеф Омар бен хаджи Абул Аббас ибн Давуд…

Он умолк, потому что я тоже подпрыгнул, схватил его за шею и придавил к скале. В самом деле я был очень разгневан и потому стиснул его с такой силой, что под моей рукой он сжался, как марионетка.