Когда золотоискатель пришел в себя, мы отнесли его в наш лагерь на берегу ручья. Переодевшись в сухую одежду и подкрепив свои силы куском жареного мяса, незнакомец рассказал нам о своих злоключениях:

— Последнее время я работал старателем на приисках в горах, примерно в дне пусти отсюда. Бонанса (Так горняки называют богатый рудный карман. В США это слово (американское произношение «бонанзе») приобрело специфическое значение: «выгодное предложение», «золотое дно».) там богатая, народу работает на ней много, и я подружился с одним человеком по имени Хартон…

— Хартон? — неожиданно перебил Олд Дэт. — А как его полное имя?

— Фред Хартон, он из Нью-Йорка, и ему уже под шестьдесят.

— Он что-нибудь рассказывал вам о себе?

— Он вдовец, жена давно умерла, а сын работает в Фриско. Вы знакомы с Фредом?

Непонятное волнение охватило старика, глаза сверкали, на впалых щеках проступил багровый румянец. Усилием воли он взял себя в руки и продолжил расспросы, но уже обыденным, ровным тоном.

— Я встречался с ним, но это было очень давно. Тогда фортуна улыбалась ему, он пустился в торговлю и разбогател. Вы что-нибудь слышали об этом?

— Кое-что он мне рассказывал. Он выходец из порядочной и обеспеченной семьи, получил образование, со временем нажил капитал и открыл большой магазин, но его родной брат присосался к нему, как пиявка, и промотал его состояние.

— А как звали этого негодного брата?

— Генри.

— Все сходится, ошибки быть не может. Очень надеюсь вскоре увидеть вашего товарища.

— Боюсь, что вам больше никогда не свидеться. Негодяи, закопавшие меня здесь, увели его с собой, и жить ему осталось недолго.

— Как все произошло?

— Да я ведь и начал было рассказывать все по порядку, но вы меня перебили. Итак, непутевый брат пустил на ветер все состояние Хартона, но, как мне кажется, Хартон любит его и называет не иначе, как «бессовестный мальчишка». Знаете, как бывает: уж не повезет, так не повезет. Так случилось и с Хартоном: разорившись, он брался за любую работу, был рабочим, вакеро, гамбусино, но несчастья преследовали его, и он влачил нищенское существование.

— Ему нельзя было браться за то, что он не умеет делать!

— Легко сказать, сеньор. Тысячи людей занимаются тем, к чему меньше всего пригодны. А может быть, его брат тоже был когда-то золотоискателем, и он надеялся, что встретит его на одном из приисков?

— Вряд ли. Если бы его брат был удачливым гамбусино, зачем бы ему понадобилось разорять Хартона? У него и так хватало бы денег!

— Деньги быстро кончаются, особенно, если швырять их направо и налево, а негодяй был известный мот. Возможно, Хартон думал, что брат взял у него деньги на время и отправился снова попытать счастья на приисках. Как бы то ни было, Хартон в конце концов попал в Чиуауа и нанялся к моему хозяину. Там я с ним и познакомился. Золотоискатели — народ завистливый и недружелюбный, но он мне понравился, и мы с ним больше не расставались.

— Как зовут вашего хозяина?

— Дэвис. Мистер Дэвис, — сразу же поправился гамбусино.

— Тысяча чертей! Сеньор, не говорите ли вы по-английски?

— Так же хорошо, как и по-испански.

— Будьте так любезны, перейдите на английский язык. Среди нас есть два джентльмена, не владеющих испанским, а ваш рассказ будет им очень интересен, — и Олд Дэт кивнул в сторону отца и сына Ланге.

— Почему? Кто они такие? — спросил изумленный гамбусино.

— Сейчас узнаете. Мистер Ланге, позвольте вам объяснить: этот человек старатель и работает на некоего мистера Дэвиса из Чиуауа.

— Что вы сказали? Мистера Дэвиса? — воскликнул Ланге. — Да ведь это хозяин моего зятя!

— Да вы не волнуйтесь так, сэр. Дэвисов и в Штатах и в Мексике пруд пруди, может быть, это другой человек.

— Если вы говорите о Дэвисе-золотодобытчике, то здесь ошибки быть не может. В наших краях такой Дэвис один, — сказал гамбусино.

— Да, это он! — не мог успокоиться Ланге. — Вы его знаете?

— Мне ли его не знать? Я на него работаю.

— Может быть, вы знаете и моего зятя?

— Может быть, и знаю, да только сначала скажите, как его зовут.

— Ульман.

— Знаю, как не знать?! Он управляющий на рудниках, а скоро станет компаньоном хозяина. И дочку вашу знаю. Так вы, значит, решили ее навестить? Ну тогда вам лучше ехать прямиком на прииски в горах, а не в Чиуауа. Ваш зять сам случайно наткнулся на жилу, и сейчас он там с семьей и с рабочими.

— Что вы говорите! Ты слышишь, Билл?

Но Ланге-сын онемел от радости и только кивал головой. Мы тоже радовались удаче наших друзей, один Олд Дэт хмурился и что-то ворчал себе под нос. Выждав, когда поутихли восторженные возгласы, гамбусино продолжил:

— Мы с Хартоном помогли им обустроиться на бонансе, а сами подались в Мапими, в надежде, что нам тоже повезет. Три дня мы бродили по тем местам, но не нашли и следов золота. Наконец мы решили попытать счастья на ручье. Вот тут-то они нас и обступили. Человек сорок краснокожих из племени чимарико и десять белых.

— Чимарра? Они очень воинственны, но предпочитают не нападать на белых. Странно. Что им от вас понадобилось?

— Чимарра не друзья и не враги белых, поэтому никогда не знаешь, чего от них ожидать. Они немногочисленны и не решаются открыто выступать против поселенцев, но доверять им нельзя.

— Тем более я не понимаю, почему на этот раз они решили напасть на вас. Вы чем-то их обидели?

— Ни единым словом. Но у нас были хорошие лошади, оружие, провиант, инструменты и все необходимое для длительного пребывания в пустыне.

— Понимаю, разбойники решили поживиться.

— Они окружили нас и спросили, что мы здесь делаем. Мы не стали скрывать правду, индейцы обозвали нас ворами. Это их земля, сказали они, и все, что лежит на поверхности или спрятано в глубине, принадлежит им. Поэтому они потребовали, чтобы мы отдали им наше имущество.

— И вы отдали?

— Хартон отдал без спору, а я схватился за ружье, но краснокожие набросили на меня лассо и связали, а белые и не подумали вступиться за нас. Наоборот, они принялись расспрашивать нас о бонансе и как туда проехать. Я отказался говорить, и тогда они избили меня и закопали в ручье, а Хартона секли плетьми, пока он все не рассказал. Но все же бандиты не поверили ему до конца и взяли с собой как проводника, угрожая ему пытками, если он не приведет их к бонансе к завтрашнему вечеру.

Я поражался: Олд Дэт, несгибаемый старый вестмен, никогда не терявший присутствия духа, пребывал в смятении! Голос его дрожал, а на лице застыла гримаса беспощадной решительности.

— Вы уверены, что они направились к бонансе?

— Я слышал, как они сговаривались напасть на лагерь старателей, перебить всех и забрать золото. Да и индейцам там будет чем поживиться: боеприпасы, оружие и многое другое.

— Тысяча чертей! Лакомый кусочек для негодяев! Как далеко отсюда бонанса?

— Они будут там завтра к вечеру, если Хартон не догадается провести их окольными путями. Я надеялся, что кто-нибудь освободит меня и я смогу уговорить моего спасителя помчаться к бонансе и предупредить о нападении. Сам я, увы, остался без коня.

Старый вестмен молча смотрел вдаль, погруженный в раздумья. Мы не вмешивались в беседу, понимая, что все происшедшее имеет для него какое-то особенное, чуть ли не роковое значение.

— Я бы предпочел тронуться в путь немедленно. Можете ли вы описать мне дорогу так, чтобы не заплутать ночью?

Гамбусино отрицательно покачал головой.

— Ночью, в темноте, вы обязательно собьетесь с пути и только зря потеряете время. Тем более, что найти бонансу трудно даже днем.

— Так и быть. Подождем до утра. Насколько я знаю, золотоносные жилы выходят на поверхность в ущельях возле рек и ручьев. Опишите мне, где находится ваша бонанса.

— Представьте себе ущелье среди высоких известковых скал — именно в их недрах заключены несметные богатства. Вокруг раскинулся густой высокий лес, деревья растут даже на скалах, из-под которых вытекает ручей. В длину ущелье более двух миль, но попасть в него можно лишь в том месте, где из него вытекает ручей, да и то проход там так узок, что в него едва-едва протиснутся два человека.

— В таком случае два-три смельчака могут удерживать ущелье хоть месяц!

— Скорее всего, да. Но есть еще один путь в долину. Мистер Ульман, чтобы сократить дорогу, велел вырубить ступени в скале, поднимающейся уступами, и прикрыть их от чужих глаз поваленными деревьями. Таким образом, мы спускаемся вниз под пологом из стволов вековых деревьев, а сверху все выглядит так, словно на скалах лежит бурелом.

— Он поступил опрометчиво. Любой увидевший ваш «бурелом» поймет, что его свалила рука человека. Пни и щепки сразу же выдадут вашу тайну.

— Вы не найдете там ни одного пня и ни одной щепки. Мы подкапывали деревья и валили их вместе с корнями, а затем спускали на веревках на скальные уступы.

— Неужели у Ульмана хватило людей для такой работы?

— Сейчас у него работает сорок человек.

— Но тогда ему нечего опасаться нападения. В такой крепости и с таким войском он устоит против тысячи разбойников. Есть ли у него связь с внешним миром?

— Раз в две недели к нему приходит караван вьючных мулов. Он привозит все необходимое и увозит под охраной намытое золотое.

— Есть ли охрана у прохода?

— Только ночью, а днем в окрестностях бродит нанятый хозяином охотник. Он поставляет в лагерь дичь. Уж он-то никого чужого не пропустит.

— Вы уже успели построить что-нибудь в долине?

— Пока еще нет. Мистер Ульман с семейством устроился в большой палатке. В палатке поменьше устроен склад продовольствия, а вокруг стоят шалаши, где живут рабочие. Оружия хватает: у каждого имеется двустволка и револьвер.

— Добро пожаловать на бонансу, господа разбойники! — развеселился вдруг Олд Дэт. — Вам там готовят горячий прием! Но все же нам надо опередить их. Поэтому пора на боковую, иначе нам не выдержать завтрашней скачки.

Несмотря на предыдущую бессонную ночь, я не мог сомкнуть глаз. Все мои мысли крутились вокруг Гибсона, которого, как я надеялся, поймаю на следующий день. Олд Дэт, против обыкновения, тоже не мог уснуть. Старик ворочался, вздыхал и что-то невнятно бормотал — видно, его растревожила встреча с гамбусино и его рассказ о Хартоне.

Час спустя он встал, прислушался к ровному дыханию спутников и, убедившись, что все крепко спят, зашагал вдоль ручья. Индеец-часовой узнал его и не стал окликать. Прошло пятнадцать минут, полчаса. Старик не возвращался, и я, встревожившись, отправился за ним.

Он стоял в десяти минутах ходьбы от лагеря и смотрел на луну. Густая, мягкая трава заглушала мои шаги, хотя я и не старался приблизиться незаметно. Видно, старик был погружен в глубокие раздумья, потому что только когда я подошел к нему, он резко повернулся и направил на меня револьвер.

— Тысяча чертей! Кому и зачем понадобилось красться за мной? Хотите получить пулю?

Судя по тому, что Олд Дэт не сразу узнал меня, его мысли были слишком далеко.

— Ах, это вы! — воскликнул он наконец, словно с трудом очнувшись от тяжелого сна. — Еще немного, и вы получили бы пулю в живот. Я ведь на самом деле принял вас за лазутчика. Почему вы не спите?

— Мне не дают покоя мысли о Гибсоне и Олерте.

— Не тревожьтесь по пустякам. Завтра они будут в ваших руках. Но больше я вам ничем не смогу помочь. Мне придется остаться на бонансе.

— Нам придется расстаться? Но почему? Это тайна?

— Да.

— Ну что же, я уважаю ваши чувства и не хочу надоедать вам. Я слышал ваши вздохи и подумал, что смогу чем-то облегчить ваши страдания, сэр. Простите меня, ради Бога. Спокойной ночи.

И я повернулся, чтобы уйти. Но не успел я сделать и трех шагов, как услышал голос Олд Дэта:

— Не уходите! Вы правы, я страдаю, глубоко и искренне. Я знаю, вы умеете молчать и не станете судить меня слишком строго, поэтому я расскажу вам, что меня гнетет.

Он взял меня под руку и медленно повел вдоль ручья.

— Что вы вообще думаете обо мне? — неожиданно спросил он. — Что вы думаете о человеке, которого зовут Олд Дэт?

— Вы человек чести, за что я вас люблю и глубоко уважаю.

— А случалось ли вам когда-нибудь совершить преступление? Я говорю не о непослушании или яблоках, украденных в чужом саду, а о настоящем преступлении, за которое надо отвечать перед судом?

— Слава Богу, пока нет, и надеюсь, что и в будущем совесть моя будет чиста перед людьми.

— Я вам завидую, сэр, вы счастливый человек. Совесть, ежедневно грызущая душу, — вот самое страшное и суровое наказание.

Его слова и тон, которым он их произнес, тронули меня до глубины души. Безусловно, этот человек страдал, неизвестное мне преступление тяжелым камнем лежало на его сердце, иначе он не стал бы говорить с такой скорбью. Я молчал, зная, что никакие мои утешения не смягчат его боль. Прошло несколько долгих минут, пока он не заговорил опять:

— Я доподлинно убедился, что высшая справедливость существует и что страшнее суда присяжных — суд, творящийся в душе человека и напоминающий днем и ночью о содеянном. Может быть, если я расскажу вам все, мне станет легче. Но почему именно вам? Несмотря на вашу молодость, вы снискали мое доверие и уважение, кроме того, я предчувствую, что завтра случится что-то, что помешает мне покаяться.

— Что с вами, сэр? Неужели вы думаете о смерти?

— Мне в самом деле кажется, что скоро я умру. Но меня пугает не это. Я должен успеть вернуть долги… Вы слышали, что гамбусино рассказал о некоем Фреде Хартоне? Что вы скажете о его брате?

— Ветреный и беспечный молодой человек.

— И только-то? Вы слишком снисходительны. Уверяю вас, беспечность хуже любого порока, так как злодея видно издалека, и все его избегают, а беспечные люди, как правило, приятны и благовоспитанны, и никто их, на свою беду, не сторонится. Поэтому беспечные люди опаснее. Вот и я никогда не был отъявленным злодеем, нет, я был лишь беспечным молодым человеком. Генри Хартон, разоривший своего брата, это… я!

— Но ведь вы носите другое имя!

— Конечно! Я опозорил свое имя, и мне пришлось взять другое. Еще при первой нашей с вами встрече я сказал, что матушка моя указала мне путь к счастью. Увы я поддался легкомыслию. Мне хотелось быстро и без трудов заработать миллионы, и я пустился в авантюры и вскоре потерял и наследство, и доверие компаньонов. Тогда я стал золотоискателем. В Калифорнии вспыхнула золотая лихорадка, я помчался туда, полгода рыскал по всем расщелинам, и удача улыбнулась мне. Но я уже стал страстным игроком и в считанные дни спустил в карты все: я поставил сто тысяч в надежде сорвать банк и удвоить состояние, и проиграл. Тогда я уехал в Мексику, где стал гамбусино. Мне снова повезло, и снова я все потерял за карточным столом. Я стал курить опий и превратился в живой скелет, хотя до этого у меня было телосложение не хуже вашего. Дальше так продолжаться не могло, люди сторонились меня, а собаки лаяли, стоило мне выйти на улицу. И тогда я случайно встретился с братом. Он узнал меня и взял к себе в дом. Лучше бы он отвернулся от меня и оставил подыхать в опиумном чаду! Он уберег бы себя от несчастья, а меня — от угрызений совести!

Олд Дэт умолк. Мне стало жаль его.

— Первое время я вел себя как подобает, — с горечью продолжил старик. — Брат поверил в мое исправление и предложил место в своем магазине. Но страсть к игре лишь притаилась во мне, чтобы в один несчастный день вспыхнуть с новой силой. Я взял деньги из кассы, хотел заставить удачу послужить мне! Я подделывал векселя, а деньги проигрывал в карты, и когда я понял, что мне никогда не отыграться и не вернуть брату деньги, трусливо сбежал. Фред оплатил поддельные векселя и стал нищим. Его жена не вынесла позора и умерла, а сам он забрал маленького сынишку и покинул Сан-Франциско. А я снова подался на поиски золота, напал на жилу, разбогател и вернулся, чтобы отблагодарить брата и помочь ему в беде, в которую сам же его и вверг. Но брата в городе уже не было. Страшное известие и запоздалое раскаяние заставили меня начать новую жизнь. Я забросил игру в карты, опий больше не курю, разве что изредка позволяю себе пожевать его с табаком. С тех пор я ищу брата по всем Соединенным Штатам, но безрезультатно, и только сегодня для меня блеснул луч надежды… Вот и все, что я хотел вам рассказать. Можете отвернуться от меня, я заслуживаю самого строгого осуждения.

Он отпустил мою руку, сел в траву и закрыл ладонями лицо. Я стоял рядом, терзаемый самыми противоречивыми чувствами. В конце концов он вскочил на ноги, пристально посмотрел на меня и спросил:

— Вы все еще здесь? Разве я вам не омерзителен?

— Омерзителен? Нет, мне искренне вас жаль. Вы много грешили, но и наказаны были по заслугам и в полной мере. Я не вправе осуждать вас, тем более, что вы чистосердечно раскаялись, а я и сам грешен, как все смертные, и не знаю, какие искушения готовит мне жизнь.

— Вы правы, жизнь наказала меня в полной мере. Бог мой, разве существует что-либо громче голоса совести человека, осознающего всю тяжесть собственной вины? Я обязан вернуть долг чести и исправить зло, насколько это теперь возможно. Я наконец-то увижу брата, но у меня такое чувство, словно солнце для меня взойдет завтра уже не на этой земле… Однако я хотел просить вас об одной услуге.

— Я готов на все, что будет в моих силах.

— Вы знаете, что я повсюду таскаю за собой седло, даже тогда, когда у меня нет лошади. Поверьте, я делаю это не из чудачества, а потому, что я зашил в него бумаги, предназначенные для моего брата, и больше ни для кого. Если я умру до встречи с Фредом Хартоном, передайте ему мое седло и откройте ему секрет.

— И это все?

— Когда-нибудь вы обязательно поймете, как безгранично я вам доверяю. Не забудьте же о моей просьбе! А теперь ступайте. Я хочу побыть один и еще раз перечесть книгу моих преступлений. Завтра, возможно, будет уже поздно. Спокойной ночи.

Я побрел в лагерь и улегся, но смог уснуть только перед рассветом. Когда мы утром проснулись, Олд Дэт уже сидел в седле и поторапливал нас. Гамбусино чувствовал себя вполне сносно и согласился сопровождать нас. Один из апачей посадил его на коня у себя за спиной, и мы помчались по следу разбойников.

После двухчасового опасного кружения по каменному лабиринту каньонов и горных тропинок мы выбрались на равнину. Еще через час гамбусино вдруг попросил нас остановиться, присмотрелся к следу и сказал:

— Дальше ехать по следу бессмысленно. — В его голосе звучала радость. — Хартон увел шайку в сторону от прямой дороги. Пусть они кружат по прерии, а я поведу вас напрямик.

Мы следовали на северо-запад. На горизонте виднелась темно-синяя полоса гор. Лошади скакали ровным галопом, без устали отмахивая милю за милей, и я не переставал изумляться их выносливости. К вечеру нам стали попадаться кусты и деревья, а вскоре мы въехали в лес. Долины перемежались с крутыми холмами и скалами. Огибая глубокий овраг, мы заметили узкую полоску вытоптанной травы.

— След! — воскликнул гамбусино и спешился, чтобы внимательно разглядеть его. — Кто проезжал здесь?

— Незачем слезать с лошади, чтобы увидеть, что здесь проехало полсотни всадников, — угрюмо заметил Олд Дэт. — Мы опоздали.

— Вы считаете, что чимарра опередили нас?

Виннету тоже спрыгнул с седла, прошелся по следу и сообщил:

— Десять бледнолицых и сорок краснокожих. Они проехали здесь час тому назад.

— Что вы скажете на это? — спросил Олд Дэт гамбусино.

— У нас есть еще шанс проникнуть первыми в долину, — ответил тот. — Негодяям придется потратить уйму времени на то, чтобы разведать местность.

— Не считайте их дураками. Они просто-напросто силой заставят Хартона провести их в ущелье.

— Но ведь индейцы нападают только ночью!

— Не тешьте себя надеждами. Какого черта белым разбойникам дожидаться ночи? Плевали они на обычаи краснокожих. Готов держать пари, что к ночи лагерь на бонансе будет уже разграблен. Поэтому постарайтесь привести нас туда как можно скорее.

Мы пришпорили лошадей и помчались бешеным галопом за гамбусино. Хартон, как мы поняли, повел разбойников к скрытым под искусственным буреломом ступеням, вырубленным в скалах, мы же торопились к естественному входу в ущелье. Мы пробирались в сгущающихся сумерках по лесу, рискуя сломать себе шею или налететь на острые, словно копья, сучья деревьев. Я отпустил поводья, полагаясь на чутье коня и указывающего нам путь гамбусино. Ветви хлестали меня по лицу, раздирая в кровь кожу и грозя выколоть глаза. Когда окончательно стемнело, нам пришлось спешиться и вести коней в поводу, держа револьверы на боевом взводе. И наконец мы услышали журчание ручья.

— Мы уже у входа, — шепнул наш проводник. — Двигайтесь вдоль скалы, оставляя ручей справа.

— Разве здесь нет часовых? — удивился Олд Дэт.

— Охрану выставляют только после того, как лагерь уснет, а в это время проход еще свободен.

— Какая беспечность! — возмутился вестмен. — К тому же на прииске, где есть чем поживиться! Где этот проход? Темно, хоть глаз выколи!

— Идите прямо, тропинка приведет вас к палатке.

Мы двинулись вперед в кромешной тьме. Слева чернели высокие отвесные скалы, справа билась о камни вода. Пройдя самое узкое место, Олд Дэт, я и гамбусино встали во главе отряда. Вдруг мне показалось, что я увидел тень, мелькнувшую среди камней. Я молча остановил моих товарищей, но даже чуткое ухо Олд Дэта не услышало ничего подозрительного.

— Мало ли что может померещиться в темноте, — шепнул гамбусино. — Правда, где-то рядом находятся ступени в скалах, но ночью вряд ли кто рискнет спускаться по ним. Или это был кто-то из рабочих, или вам просто померещилось.

И мы тронулись дальше, не подозревая, какие страшные последствия будет иметь это маленькое и вроде бы малозначительное происшествие. Через несколько минут впереди забрезжил свет, пробивающийся сквозь полотняные стены палатки, послышались приглушенные голоса.

— Подождите здесь остальных, — приказал проводнику привыкший повелевать Олд Дэт. — Пусть ждут нас у входа в палатку, а мы тем временем предупредим мистера Ульмана об опасности.

В палатке, без сомнения, слышали топот копыт лошадей и наши голоса, но никто не вышел нам навстречу и даже не откинул полог.

— Пойдемте со мной, сэр, — позвал меня старик. — Нас встретят с радостью, а я, грешный, люблю, когда меня принимают, как желанного гостя.

Олд Дэт без колебаний и опасений распахнул полог палатки и вошел первым.

— Это они! — раздался вдруг чей-то голос. — Смерть им!

Прогремел выстрел. Старый вестмен ухватился обеими руками за грудь и медленно сполз на землю.

— Мои предчувствия… Брат, прости… Олд Шеттерхэнд, помни — седло… — простонал он.

— Ради Бога, сеньор Ульман, не стреляйте! — воскликнул я, бросаясь к вестмену. Но было уже поздно: пуля пронзила его сердце. — Да остановитесь же! Мы ваши друзья, с нами ваш тесть и шурин! Мы только хотели предупредить вас о нападении.

Нацеленные на меня ружья дрогнули, но не опустились. В свете трех ламп, свисающих с потолка, я увидел десятка полтора решительного вида мужчин, во главе которых стоял молодой человек с открытым лицом.

— Хартон, он из их шайки? — спросил он исхудалого оборванного гамбусино.

— Он не из разбойников, мистер Ульман.

— Да прекратите же! — воскликнул я, возмущенный недоверием. — Оставьте расспросы на потом. Мы друзья, но вот-вот сюда нагрянут враги. Вы Фред Хартон? Это вас захватила шайка белых разбойников и индейцев чимарра?

— Да, но ему удалось бежать, — ответил за него мистер Ульман. — Он вошел сюда две минуты назад.

— Значит, это вы проскользнули в проход перед нами? Я заметил вашу тень, но мои товарищи не поверили мне. Кто из вас стрелял? — спросил я, содрогаясь от мысли, что брат мог убить брата.

— Я, — вызывающе ответил один из рабочих. — И пока не вижу, почему я должен сожалеть об этом.

— Вы убили человека, спешившего спасти ваши жизни.

Воцарилось молчание. Олд Дэт, мой товарищ, которого я успел полюбить, опытнейший вестмен, выбиравшийся из любых передряг, лежал пораженный в сердце совершенно нелепым выстрелом. Негр Сэм взял его на руки и, громко причитая, внес в палатку. За ним вошли отец и сын Ланге и сгорающий от нетерпения гамбусино. Зазвучали радостные окрики, в палатку заглянула молодая женщина с ребенком на руках и бросилась обнимать кузнецов из Ла-Гранхи.

Как легкомысленно относимся мы к смерти ближнего! Пока все присутствующие радостно переговаривались, я успел спросить Хартона, каким образом ему удалось уйти от разбойников.

— Я провел их к ступеням, вырубленным в скале, где они разбили лагерь. Разбойники связали меня и пошли на разведку, но, когда стемнело, мне удалось освободиться и бежать. Я видел вас, но принял за врагов и поспешил предупредить всех о нападении. Именно поэтому ваш товарищ, вошедший в палатку первым, и получил пулю.

— Лучше бы чимарра покрепче затянули узлы. Останься вы в плену, страшное несчастье не произошло бы. Но, судя по вашим словам, негодяи могут появиться здесь с минуты на минуту. Неужели вы предполагаете отсидеться в палатке?

Мистер Ульман мгновенно понял, что ему грозит, и охотно передал мне бразды правления. Я распорядился отвести наших лошадей в глубь долины, апачи заняли места за палаткой, рядом с ними залегли старатели, люди тертые и не робкого десятка. К ручью подкатили бочку керосина и вышибли дно, чтобы в любой момент можно было зажечь горючее и осветить всю округу.

Пятьдесят честных людей готовились встретить полсотни разбойников. Силы были равны, мы были лишь несколько лучше вооружены. Несколько старателей направились в сторону прохода, чтобы заранее уведомить нас о приближении неприятеля. Женщин отвели в безопасное место, и в палатке остались только я, Виннету, оба Ланге и Ульман. Прошло полчаса напряженного ожидания, и вот один из старателей, посланных в разведку, вернулся и сообщил, что к нам идут двое белых, желающих говорить с мистером Ульманом. Я и Виннету немедленно спрятались за пологом.

Каково же было мое изумление, когда в палатку вошли Гибсон и Олерт. Гибсон представился географом по имени Гавилан. Он якобы исследовал с товарищем местность, надеясь в будущем составить карту, но товарищ заболел, и им потребовалась помощь. К счастью, они встретили гамбусино, некоего Хартона, и узнали, что в ущелье есть люди. Поэтому они просят мистера Ульмана позаботиться о больном.

Не задумываясь, насколько правдоподобно лжет Гибсон, я вышел из-за полога.

— А чем больны индейцы, с которыми вы сговорились напасть на лагерь? — спросил я.

В первое мгновение Гибсон оцепенел от неожиданности, но быстро пришел в себя.

— Негодяй! — воскликнул он. — Я отучу тебя охотиться на честных людей!

Он схватил ружье и хотел было ударить меня прикладом, но я толкнул его, и потерявший равновесие Гибсон промахнулся. Удар пришелся по голове Олерта, и тот замертво рухнул на землю. На шум прибежали вооруженные старатели.

— Не стреляйте! — крикнул я, желая взять Гибсона живым. Но было поздно: грянул выстрел, и Гибсон с пулей в голове упал к моим ногам.

По-видимому, выстрел был условным знаком, так как вдруг раздался вой индейцев, атакующих лагерь. Ульман и старатели бросились наружу, а я наклонился к Олерту, без движения распростертому на земле. Прижав ухо к его груди, я услышал, что сердце поэта бьется.

Оставив лежащего без сознания Олерта, я выбежал из палатки, чтобы принять участие в сражении, но моя помощь уже не понадобилась. Неожиданно «горячий» прием обескуражил разбойников, и они метались среди шалашей старателей в поисках укрытия. Кто-то из нападавших еще пытался сопротивляться, но уже было ясно, на чьей стороне победа.

Спустя десять минут все было кончено. Вместе со старателями вернулся и Хартон. Он еще и не подозревал, что потерял брата, так и не успев его найти. Я взял его под руку и отвел в сторону, где мы могли поговорить без помех.

Хартон рыдал, как ребенок, не стыдясь слез. Он просил меня еще и еще рассказывать о брате, которого горячо любил и которому давно простил все его прегрешения. Затем мы встали у тела Олд Дэта и до утра читали заупокойные молитвы.

Ранним утром мы взяли седло Олд Дэта, уединились в палатке и вспороли его по швам. Внутри лежал тонкий и невзрачный бумажник, в котором мы нашли ценные бумаги. Умерший оставил брату значительную сумму денег на счетах в банке, но, самое главное, среди бумаг мы обнаружили карту с планом месторождения золота в Соноре. С той минуты Фред Хартон снова стал состоятельным человеком.

Олерт был жив, но никак не мог прийти в себя после удара прикладом, из-за чего нам пришлось остаться в лагере старателей. Мы с почестями предали тело Олд Дэта земле и поставили на его могиле большой, высеченный из камня крест. Хартон сердечно попрощался с нами и отправился на север. Виннету тоже решил вернуться домой со своими воинами, а негр Сэм уехал в Чиуауа выполнять поручение сеньора Кортесио.

Через неделю и я сумел доставить Олерта в Чиуауа и поручил его заботам брата преподобного Бенито, монаха, слывущего лучшим врачом в северных провинциях Мексики. Как я и надеялся, ему полностью удалось излечить Уильяма, как тело, так и душу. Тем временем я известил отца, и тот сообщил мне, что лично приедет за сыном.

С каждым днем состояние Уильяма Олерта улучшалось. Он теперь и слышать не мог слова «поэт», а самое главное — вспомнил всю свою жизнь до того момента, как Гибсон его похитил. В один прекрасный день, когда я, брат Бенито и Уильям беседовали и строили планы на будущее, в комнату вошел мужчина преклонного возраста. С радостным криком Уильям бросился на шею отцу.

Понадобилась неделя на то, чтобы я сумел во всех подробностях рассказать Олерту-старшему историю погони за Гибсоном. Сидя в удобном кресле, я живописал наши приключения. Увы, нам так не хватало Олд Дэта — мужественного и честного вестмена…