ОТРЕЧЕНИЕ

Мельников уже не однажды находился в пустом пространстве. Ощущение свободного полета, вдали от корабля, было ему хорошо знакомо. Но это возвращение на свой звездолет после всего, что пришлось пережить, — на звездолет, которого он уже почти не надеялся увидеть, не могло не взволновать его. Все, что происходило сейчас, было слишком необычайно.

Его сопровождал Романов. Князев один остался у входа на “фаэтонец”. Мельников уже знал, что это название твердо укоренилось на Земле за их кораблем.

Его рука дрогнула, коснувшись такой знакомой, “земной” кнопки. Вздох облегчения вырвался из груди, когда стены выходной камеры сомкнулись вокруг них обоих. Сейчас он увидит родные лица товарищей!..

Как долго, как медленно наполняется воздухом камера!..

Подлетая к звездолету, он заметил, что “СССР-КС3” действительно плотно прижат к наружному кольцу “фаэтонца” и даже привязан к нему тросом. Когда это сделали? Как жаль, что не пришлось увидеть ни ему, ни Второву, как подлетел к ним корабль. Они находились в полусонном состоянии и не интересовались тем, что могло происходить снаружи. Жаль, очень жаль! Полезно и поучительно было бы наблюдать этот маневр исключительной трудности и сложности.

“Вот где подлинное мастерство! — подумал Мельников. — Далеко мне до Белопольского”.

Он не завидовал командиру “СССР-КС3”, а восхищался им, почти как самим Камовым. Настоящие люди! У них есть чему поучиться!

Вспыхнула зеленая лампочка. Открылась внутренняя дверь…

Наконец-то дома!..

Их встретил один только Коржевский. Мельников догадался, что встречать больше некому. Белопольский, разумеется, неотлучно на пульте. 3айцев там же. Топорков у рации. На борту звездолета осталось всего четыре человека.

Биолог ничем не выразил удивления при виде Мельникова. Только чуть заметная бледность показала его волнение. Он помог им раздеться.

— Вы живы! — сказал он, обняв освобожденного от доспехов Мельникова.

— Надеюсь, что оба? Очень хорошо!

— Константин Евгеньевич на пульте?

— Да, он там уже десять часов. Мы догнали вас три часа тому назад. Было очень трудно приблизиться к вам.

— Представляю! — сказал Мельников.

Он находился в непривычном для себя состоянии растерянности и даже не заметил, что оттолкнулся ногой не от стены, как это следовало сделать, а от Коржевского. Биолог отлетел к двери выходной камеры, но Мельников и этого не видел. Он спешил к Белопольскому.

Вот и круглая дверь рубки управления. Не думал он попасть сюда так скоро! Над дверью зеленая лампочка — войти можно.

И, едва успев “переплыть” порог, Мельников оказался в крепких объятиях. Очевидно, Белопольский ждал его у самой двери.

Но он ли это? Что случилось? Почему лицо учителя и друга так исхудало? Почему прибавилось столько морщин? Неужели он управляет звездолетом будучи болен? И слезы, открыто текущие по щекам, так странно, так необычайно видеть на суровом лице…

— Что с вами, Константин Евгеньевич?

— Борис, прости меня! — сказал Белопольский. — Прости за все муки, которые я причинил тебе и Геннадию.

— Я не понимаю вас, Константин Евгеньевич. За что простить? Наоборот, я должен благодарить вас. Вы пришли к нам на помощь как раз тогда, когда это было нужно.

Привычным усилием воли Белопольский успокоился.

— Поймешь, когда узнаешь все, — сказал он — Рассказывай! А где же Второв?

— Он остался. Пустолазный костюм Пайчадзе для него не пригоден. Но все равно, я не позволил бы ему покинуть звездолет.

— Да, верно. Я упустил из виду, что Второв гораздо крупнее Пайчадзе.

Не веря ушам, Мельников вопросительно посмотрел на Зайцева, который у пульта ожидал своей очереди обнять спасенного товарища.

“Упустил из виду… Кто?.. Константин Евгеньевич?! Что у них стряслось?” — с тревогой подумал Мельников.

Зайцев приложил палец к губам.

— Разрешите поздороваться с Константином Васильевичем.

— Ну разумеется. Извини!

“Положительно он не тот. Но что же все-таки случилось?”

Ему хотелось спросить Зайцева, но он хорошо знал, как тонок слух Белопольского. Нельзя спрашивать даже шепотом. Предупреждающий знак инженера был достаточно ясен.

— У вас совсем неизнуренный вид, — сказал Зайцев, — это очень странно.

— Сейчас я вам все расскажу. Есть у нас время, Константин Евгеньевич?

— Сколько угодно. Но как там Второв?

— Он так же, как и я, в превосходном состоянии. Пока я здесь, он покажет Пайчадзе и Андрееву наш “фаэтонец”. Тем более, что только он один и может это сделать.

Казалось, Белопольский не обратил никакого внимания на эти слова, которые должны были удивить его. Он что-то обдумывал, сдвинув брови и пристально глядя на экран, где отчетливо виднелся центр фаэтонского звездолета и возле него крохотная фигурка Князева.

— Ваш корабль маневрирует самостоятельно?

— Только при встрече с крупным телом. Например, с метеоритами.

— Как раз этого я и опасаюсь, — сказал Белопольский. — Константин Васильевич, — обернулся он к Зайцеву, — соединитесь с радиорубкой. Надо сказать Князеву, чтобы он не выпускал из рук троса. Пусть держится крепко. Внезапный поворот возможен в любую минуту.

— Не лучше ли Саше вернуться сюда. У “фаэтонца” ему нечего делать, — сказал Мельников.

— Да? Тебе лучше знать. Пусть возвращается.

Зайцев включил внутренний экран. Появилось лицо Топоркова. Он приветствовал Мельникова улыбкой. Зайцев передал ему распоряжение Белопольского.

В рубку управления вошли Романов и Коржевский.

Со смутной тревогой пять человек наблюдали за Князевым, который, как им казалось, очень медленно приближался.

А что если именно сейчас навстречу двум звездолетам мчится крупный метеорит? Что если “фаэтонец”, почуяв его близость, начнет поворот? С ним вместе повернет и “СССР-КС3”. Одинокий человек, ничем не связанный с кораблями, останется на месте, вернее сказать, будет продолжать двигаться по прежнему направлению и мгновенно затеряется в просторах мира. Найти его… совершенно безнадежно.

Следя за товарищем, Мельников подумал, что “прежний” Белопольский учел бы такую возможность с самого начала. Как можно было Пайчадзе, Андрееву, Романову и Князеву отправиться к “фаэтонцу”, не будучи прикрепленными к “СССР-КС3” хотя бы веревкой? Правда, они не знали, что “фаэтонец” умеет маневрировать самостоятельно, но все же…

И вдруг Мельников вспомнил, что сам поступил таким же образом. А он знал, знал по опыту… Краска стыда залила его лицо. Упрекать других в том, в чем и сам виноват! Хорошо, что он ничего не сказал вслух.

— Оба корабля летят со скоростью тридцати двух километров в секунду. Точнее — тридцать два и сорок одна сотая…

Прежний Белопольский! Лаконичный, точный!

“Что с ним?”

И впервые мелькнула догадка: “Не из-за нас ли? Не наша ли мнимая гибель всему причиной?”.

— Если они повернут, человек будет отброшен с большой силой. Простой веревкой здесь не обойдешься. Как жаль, что мы не знали раньше особенностей “фаэтонца”. Мы сильно рисковали.

— Радиолокатор не видит ничего опасного впереди, — успокоительно сказал Зайцев.

— Опасность может возникнуть мгновенно. Кто знает, на какую дистанцию реагируют автоматы фаэтонцев.

Но вот Князев приблизился к выходной камере. Еще минута — и зеленая лампочка на пульте показала, что наружная дверь закрылась за ним.

— Теперь рассказывай, и как можно подробнее, — сказал Белопольский обычным спокойным голосом.

— Подождем Князева.

— Тогда мы сами тебе расскажем.

***

— Почему же вы решили еще раз пуститься в погоню за нами? — спросил Мельников, когда Зайцев закончил короткий, но подробный рассказ обо всем, что случилось после внезапного отлета с Венеры.

Ни единым словом инженер не коснулся того состояния, в котором находился Белопольский, но Мельников догадался сам. Бросалось в глаза явное противоречие в рассказе. Выходило, что узнав с Земли о “фаэтонце”, “СССР-КС3” повернул обратно не сразу, а через два дня. Этого не могло быть. Никакими соображениями нельзя было оправдать подобное промедление в таких обстоятельствах.

Все было ясно. Странности, которые он заметил у Белопольского, подтверждали догадку.

Мельников посмотрел на Константина Евгеньевича и встретил непривычно смущенный и даже робкий взгляд. И чувство любви к этому человеку, так много пережившему из-за него, с щемящей жалостью волной хлынуло в сердце. Захотелось сейчас же, сию минуту обнять учителя, расцеловать морщинистое лицо…

— За вами, — ответил Зайцев, — непрерывно наблюдали с Земли. Когда выяснилось, что “фаэтонец” день за днем не меняет направления и скорости полета, Камов предложил сделать последнюю попытку приблизиться к нему. На этот раз удалось. Почему вы так часто поворачивали?

— Все хорошо, что хорошо кончается, — сказал Мельников, — говорит народная мудрость. Если бы “СССР-КС3” сразу догнал нас, мы могли бы действительно бросить корабль фаэтонцев на произвол судьбы. Наука понесла бы большой ущерб. Ведь мы не знали тогда, что кольцевым кораблем можно управлять. Все к лучшему.

Белопольский опустил голову. Он понял, что этими словами Мельников отвечает на просьбу о прощении, высказанную сразу при встрече.

— Теперь мы ждем вашего рассказа, — сказал Зайцев.

Он включил экран, чтобы Топорков, находившийся в радиорубке, также мог слышать.

— Говорите!

И очень часто то один, то другой из членов экипажа “СССР-КС3” невольно бросал взгляды на экран, словно вид корабля фаэтонцев самим фактом своего близкого соседства доказывал реальность того, что они слышали.

Все, что говорил Мельников, было правдой, такой же несомненной, как несомненно было присутствие самого Мельникова в рубке управления, правдой о пребывании двух людей в мире отдаленного будущего, правдой, чудовищно неправдоподобной, которую любой трезвый человек счел бы сплошной фантазией.

Он говорил о питании воздухом, об управлении мыслью, о металле, превращающемся в пустоту, о неведомых аппаратах, которые по “своей воле” управляют сном и бодрствованием человека, о самостоятельном маневрировании звездолета, автоматы которого заботливо охраняют его в пустоте пространства. Он рассказывал им о стенах, которые по желанию становятся прозрачными и теряют эту прозрачность, о “стеклянных” мостиках, висящих без опоры, о пульте управления, в глубине разноцветных граней которого горят загадочные огоньки, становящиеся неподвижными, когда в кресло садится пилот, точно они видят его и готовы выполнить его волю.

И. когда смолк негромкий голос Мельникова, в рубке наступило длительное молчание.

Его прервал Белопольский.

— Ты прав, — сказал он. — Корабль фаэтонцев надо спасти, спасти во что бы то ни стало.

— Приказывайте, Константин Евгеньевич!

Словно тень легла на лицо академика. Мельникову показалось, что Константин Евгеньевич хочет что-то сказать, но не может решиться. И каким-то особым чутьем он догадался…

Зайцев закусил губу и отвернулся. Он тоже понял, что сейчас произойдет.

Экран погас. Точно не желая слушать, Топорков выключил его.

— Приказывать? — едва слышно сказал Белопольский. — Я потерял это право. — Он сделал над собой ясно видимое усилие и сказал громко и твердо:

— На борт “СССР-КС3” вступил его командир. Командиру не приказывают. Его приказы выполняют. Я жду!

— Константин Евгеньевич, — умоляюще прошептал Мельников.

— Если хочешь, пошли радиограмму на Землю. Ответ Камова может быть только один. — Он помолчал. — Об одном попрошу тебя. Предоставь мне честь довести “фаэтонца” до Земли. Доверь его мне, Второву и Коржевскому. Только так я могу оправдаться если не в глазах людей, то в своих собственных. Слишком много было ошибок. Ошибок преступных.

Мельников понял, что спорить бесполезно. По лицам товарищей он видел, что решение Белопольского их не удивило. Но он не мог так, сразу, согласиться принять на себя командование кораблем.

— Хорошо! Я радирую Камову. Пусть он решит этот вопрос.

— Идите! — сказал Белопольский.

Все поняли, что это относится не только к Мельникову. Константин Евгеньевич хотел, чтобы его оставили одного.

— Я очень боюсь за него, — сказал Зайцев, когда круглая дверь рубки управления закрылась за ними, — как бы он…

— Кто? Белопольский? Бросьте об этом думать. Это совершенно невозможно. Исключается. Но расскажите мне обо всем более подробно.

И, пока радиограмма летела через бездну пространства, Зайцев и Топорков рассказали все.

В свете этого рассказа было очевидно, что решение Белопольского естественно и закономерно. Но что ответит Сергей Александрович?..

Ждать пришлось долго. Камова не было на радиостанции, и с ним связывались по телефону. В Москве сейчас было пять часов утра.

Но наконец четкий голос радиста передал ответ директора Космического института и председателя правительственной комиссии:

— Говорит Камовск. Мельникову. Поздравляем с благополучным окончанием фаэтоновского плена. Передайте экипажу “СССР-КС3” благодарность за самоотверженный труд по спасению командира и его спутника. Решение перевести Белопольского на борт “фаэтонца” считаем правильным. Обдумайте вопрос о посадке фаэтонского корабля на Землю. Возможно, что лучше совершить тренировочный спуск на небесное тело с меньшей силой тяжести на нем. Например, на Луну. Окончательное решение вопроса предоставляем на ваше усмотрение. “СССР-КС3” — направиться прямо к Земле. Счастливого полета! Камов. Волошин. Внимание! Передаю радиограмму по личной просьбе Мельниковой: “Счастлива. Целую. Оля”. У меня все.

— Приняли полностью, — как обычно ответил Топорков.

— Свершилось! — задумчиво сказал Мельников. Он вздохнул. — Ну что ж, может быть, это и к лучшему. Я мечтал сам привести “фаэтонца” на Землю. Не судьба!

— Белопольский справится, — сказал Зайцев.

— Каким тоном вы это говорите, Константин Васильевич? Конечно справится, и гораздо лучше меня. Белопольский остается Белопольским, что бы ни случилось. Все это результат, правда непонятного, но безусловно временного упадка духа. Мы еще полетаем под его командованием.

Зайцев и Топорков молча переглянулись. Борис Николаевич все еще не понимает, что Белопольский как командир звездолета человек конченный. Даже ответ Камова не убедил его в этом. Что ж! Поймет со временем.

Камова не убедил его в этом. Что ж! Поймет со временем.

— Будем надеяться, что это так, — уклончиво сказал Игорь Дмитриевич.

— Безусловно так!

Мельников вышел из рубки. Его сильно беспокоило, как передать Белопольскому ответ Земли. Смягчить жесткий тон этого ответа было невозможно. Константин Евгеньевич всегда может прослушать радиограмму, автоматически записанную на ленте магнитофона. Надо сказать правду, но как тяжело это сделать…

Однако все обошлось. Белопольский ничего не спросил. Очевидно, он был вполне уверен в ответе Камова.

— Вот видишь! — сказал он, когда Мельников появился на пороге рубки управления. — Не нужно было никакой радиограммы. Факты — вещь упрямая. Как ты решил насчет “фаэтонца”?

— Сергей Александрович удовлетворил вашу просьбу. Конечно, — прибавил Мельников, желая, по возможности, смягчить приговор, — довести “фаэтонец” до Земли значительно труднее, чем “СССР-КС3”. Вам больше по плечу эта задача.

— Спасибо за доброе желание, — усмехнувшись ответил Белопольский. — Но я не нуждаюсь в утешениях. На месте Камова я поступил бы так же. Но перейдем к делу. Считаешь ли ты возможным, чтобы “фаэтонец” летел прямо на Землю?

— В радиограмме Сергея Александровича сказано, что он и Волошин рекомендуют…

— Потренироваться, — перебил Белопольский. — Я только что думал об этом. Второву необходимо приобрести опыт посадки.

— Луна подходит?

— Боюсь, что нет. Гравитационная сила на ее поверхности всего в шесть раз меньше, чем на Земле. Это еще опасно. Нужно тело меньшего размера.

— Астероид?

— Да, это лучше всего.

— Какой же?

— Церера. Она сейчас находится в удобном положении, и до нее сравнительно недалеко. “Фаэтонцу” придется пролететь около трехсот миллионов километров и столько же обратно. Мы знаем, что он может развить скорость в пятьдесят километров в секунду, а возможно и больше. Понадобится два месяца в худшем случае. И почти столько же на путь от Цереры до Земли. Гравитационная сила этой малой планеты составляет одну двадцать девятую земной. Это уже подходит для первого опыта. А после Цереры мы опустимся на Луну, а уж затем на Землю. Мне кажется, что такой путь стоит проделать, если мы хотим сохранить “фаэтонца”. Как ты думаешь?

— Придется еще раз радировать Камову.

— Ты начальник экспедиции и можешь принимать решения сам. Приучайся действовать самостоятельно.

Не в силах больше сдерживаться, Мельников обнял старого академика.

— Если бы вы знали, — сказал он, — как огорчили меня своим решением.

— Знаю, Борис. Могу тебя утешить, открыв небольшой секрет. Еще на Земле было решено, что полет на Венеру твой последний экзамен. После него ты был бы официально назначен первым капитаном советского космического флота. Это случилось немного раньше, вот и все. И я и Камов уже стары. Экзамен ты выдержал, выдержал блестяще. Вспомни, я передал тебе командование кораблем на пути к Венере. Это было намеренно сделано — Белопольский отвернулся и несколько минут смотрел на экран, словно собираясь с силами для того последнего, что он хотел сказать своему ученику. — Помни всегда, Борис. Командир звездолета должен сохранять спокойствие при любых обстоятельствах. Ничто не должно выводить его из равновесия. Неустанно вырабатывай в себе это важнейшее качество звездоплавателя. Тебе это не трудно. И не бери на борт людей, которые тебе особенно дороги. Иначе не избежать того, что случилось со мной. А это тяжело, очень тяжело. А теперь простимся! Я немедленно перейду на борт “фаэтонца”.

Закипела работа.

Оборудовать фаэтонский звездолет для длительного рейса под управлением не фаэтонцев было не так просто. Его помещения не были приспособлены для земных приборов и аппаратов. Немало изобретательности и выдумки пришлось проявить Зайцеву, Романову, Князеву и самому Белопольскому, чтобы установить самые необходимые навигационные приборы, без которых немыслимо было пускаться в многомесячный полет. Хорошо еще, что радиопрожектор не был нужен, — автоматы корабля сами следили за безопасностью пути. Но с телескопом пришлось повозиться. В кладовых “СССР-КС3” нашелся запасной телескоп небольшого размера, и, после долгой и тяжелой работы, он был установлен в помещении рядом с фаэтонским пультом. Оптические приборы безусловно были на звездолете, но никто не знал, где они находятся, как выглядят и, главное, как ими пользоваться. А без визуальных наблюдении лететь к Церере было невозможно. Появилось подобии пульта, при помощи которого Белопольский мог давать точные указания Второву.

Звездоплаватели работали не торопясь, помня, что ошибка неисправима и может привести к катастрофе. Потери времени они не опасались. Оба корабля продолжали лететь в нужном направлении.

Ни Коржевский, ни Второв ничего не сказали по поводу неожиданного назначения лететь на “фаэтонце” к Церере. Им было грустно, что свидание с Землей откладывается, но они знали, что так нужно. А для звездоплавателей слово “нужно” звучало очень убедительно.

Сознавая ответственность, легшую на его плечи, Мельников сам проверил работу, попросив Белопольского вернуться на это время в рубку “СССР-КС3”.

И вот отцеплен трос. Экипажи собрались — один в обсерватории, другой в жилом помещении “фаэтонца”.

Белопольский, Второв и Коржевский видели товарищей, их же самих нельзя было видеть, но оставшиеся на борту “СССР-КС3” не спускали глаз с кольцевого корабля. Один Мельников оставался на пульте.

Словно прилипшие друг к другу, оба корабля продолжали лететь рядом. Мельников повернул плоскость газового руля, потом включил на самую малую мощность один из двигателей.

“СССР-КС3” медленно отошел от “фаэтонца”. Просвет неуклонно увеличивался. Пути звездолетов расходились в стороны.

Несколько минут… и силуэт кольцевого корабля “растаял” в пространстве.

Счастливого пути, товарищи!

КАТАСТРОФА

Да, Мельников был совершенно прав! Вести фаэтонский звездолет оказалось неизмеримо труднее, чем “СССР-КС3”. Небольшой телескоп и самодельный пульт — это все, чем мог пользоваться Белопольский, но этого было очень и очень недостаточно. Не хватало электронно-счетной машины, и приходилось полагаться на свои математические знания и опыт. А задача достигнуть Цереры таила в себе огромные трудности.

Константин Евгеньевич хорошо понимал, какими соображениями руководствовался Камов, давая согласие на перевод его, Белопольского, на борт “фаэтонца”. Как всегда, Сергей Александрович учитывал все. Во-первых, поведение Белопольского после отлета с Венеры не могло не возмутить его. Оно действительно было непростительно для командира звездолета и только благодаря чудесной технике фаэтонцев не окончилось трагически. Смещение с должности начальника экспедиции и назначение Мельникова на это место было вполне обосновано. Старость? Это не оправдание.

Во-вторых, Камов ясно представлял себе трудности в управлении “фаэтонцем”. Можно было не сомневаться, что даже не зная подробностей, он понимал, в чем заключаются трудности, и, естественно, учел глубокие познания Белопольского и его математические способности. Мельников в этом отношении не мог соперничать с ним. Как сказал Борис Николаевич, Белопольскому было “более по плечу” выполнить эту трудную задачу.

Все было стройно, логично и продуманно. Вполне в стиле Камова. Константин Евгеньевич принял “наказание” с чувством, похожим на облегчение. Он был рад, что возвращение на Землю откладывалось, что ему предоставлена возможность вернуться, хоть отчасти заслужив прощение.

Родина умела прощать, — он это знал!

И все свои знания, все силы своего ума он направил на достижение поставленной цели.

По-прежнему изменять скорость и курс корабля мог один только Второв. Ни Белопольского, ни Коржевского, взятого на “фаэтонец” в качестве врача, фаэтонская техника не хотела слушаться. Только биотоки молодого инженера соответствовали настройке механизмов. Случись с ним несчастье — и Белопольский с Коржевским оказались бы совершенно беспомощными.

Сразу после того, как исчез в пустоте пространства “СССР-КС3”, Белопольский попросил Второва попытаться увеличить скорость “фаэтонца” до возможного предела.

Попытка удалась, а ее результат превзошел все самые оптимистические ожидания.

Корабль послушно полетел с ускорением, которое Белопольский определил в двадцать четыре метра в секунду за секунду. Оно продолжалось один час сорок девять и четырнадцать сотых секунды, и снова наступила невесомость. Нетрудно было вычислить, что скорость звездолета достигла ста двадцати километров в секунду.

Очевидно, это был “потолок” корабля. Больше чем вдвое он превосходил предел скорости земных звездолетов. Теперь, если ничего не случится, они достигнут Цереры меньше чем за один месяц. Это был огромный выигрыш во времени.

Белопольский не сомневался, что все обсерватории Земли продолжают наблюдать за “фаэтонцем”. Следит за ним и Сергей Александрович Камов. Ему сразу станет известно, что кольцевой корабль увеличил скорость, и он сделает отсюда нужные выводы.

Как хорошо чувствовать себя не одинокими, тесно связанными с родиной, хотя бы зрительно!

Несколько дней Белопольский занимался расчетом пути. Он не мог еще видеть Цереру в относительно слабый инструмент, но он хорошо знал, где она находилась в момент их расставания с “СССР-КС3”. Знал все элементы ее орбиты и свое собственное место в космосе. Этого было вполне достаточно.

На четвертые сутки он попросил Второва немного изменить направление полета, и успевший хорошо натренироваться инженер уверенно выполнил его указания.

“Фаэтонец” слушался Второва “беспрекословно”.

— Мне кажется, — сказал Геннадий Андреевич, — что мы могли бы опуститься прямо на Луне, минуя Цереру. Корабль очень послушен.

— Не обольщайтесь! — ответил Белопольский. — Одно дело маневрировать в пустоте, а совсем другое — спуск. Здесь можно исправить ошибку, а там она приведет к гибели корабля.

То же самое говорил Мельников. Второва поразило полное совпадение — слово в слово! Значит, это так и есть. Незачем было высказывать свое мнение. Эти люди знают что делают.

Среди вещей, погруженных на “фаэтонец”, они обнаружили несколько книг и очень обрадовались этой находке. Кто позаботился об этом?..

Полет протекал томительно однообразно. Книги оказались весьма кстати. Чтобы не покончить с ними слишком скоро, Второв и Коржевский читали вслух, по очереди.

Белопольский не нуждался ни в каких развлечениях. Часами и сутками он занимался доступными ему наблюдениями, вися у телескопа или производил вычисления. В мире астрономии и математики он чувствовал себя прекрасно.

Шли дни.

И вот позади осталась орбита Марса. Близок пояс астероидов обломков погибшего Фаэтона. Корабль три раза за два дня изменил направление полета, уклоняясь от встречи с мелкими, но для него достаточно крупными обломками. Очевидно, их было много, несущихся по путям, неизвестным астрономам. Ведь за орбитой Марса тело диаметром в десятки метров недоступно для наблюдения с Земли.

Для Белопольского наступила горячая пора. Как не хватало ему счетной машины! Но его математический ум сам работал подобно машине. Раз за разом он вычислял новый маршрут и с помощью Второва исправлял путь корабля.

До, можно было уверенно сказать, что только он один из всего экипажа “СССР-КС3” мог вести “фаэтонец” в таких условиях.

Церера была уже хорошо видна. Даже невооруженным глазом можно было заметить крохотную звездочку, которая буквально по часам увеличивала свой блеск.

Звездолет подлетал к цели.

Своеобразный новогодний подарок преподнес науке итальянский астроном Пиацци. В ночь на 1 января 1801 года он открыл первую из малых планет — Цереру, оказавшуюся впоследствии самой крупной. Ее диаметр — семьсот семьдесят километров, а масса составляет одну восьмитысячную массы Земли. Планета очень ярка, и это заставляет думать, что она состоит из хорошо отражающих свет минералов, а возможно, и металлов. Церера движется по почти правильной круговой орбите, и ее скорость движения составляет около двадцати километров в секунду.

Белопольский принял решение опуститься на Цереру по тому же плану, который был осуществлен при посадке “СССР-КС3” на Венеру, — зайти на орбиту позади планеты и догонять ее. При этом маневре должно было окончательно выясниться, во всем ли послушен Второву звездолет и насколько точно он выполняет мысленные приказы. Если подход к Церере удастся, то можно будет надеяться на благополучное “приземление”.

Даже с помощью прекрасно оборудованного пульта управления “СССР-КС3” подобный маневр требовал большого труда и исключительной точности. А здесь придется не самому управлять, а каждый раз действовать через Второва, так объясняя ему нужный, угол поворота, чтобы молодой инженер мог, отчетливо представив его в воображении, мысленно повернуть звездолет и без малейшей ошибки.