– Ну разве не чудесно проводить выходные с такими родственниками? – заявила Фай, примостившись на подлокотнике кресла и скрестив ноги.
      – Не знаю, Фай, подходит ли слово «чудесно». Конечно, замечательно их видеть, но я определенно ощущаю сильную тревогу.
      Я с жадностью пила кофе, обжигая кончик языка и время от времени поглядывая на отца, чтобы убедиться, что он ведет себя прилично.
      – У моего папы явная склонность к ораторству, и вообще он прирожденный путешественник. Легко можно представить, как он, прилетев из Испании, спускается по трапу самолета с огромным сомбреро на голове и соломенным осликом под мышкой.
      – Тогда понятно, почему на нем этот джемпер, – фыркнула Фиона. – Жуткая безвкусица, верно ведь?
      – Ага. Слава богу, он еще не начал коверкать слова своим ирландским акцентом.
      Фай рассмеялась и внимательно посмотрела на моего отца.
      – Конечно, родителям позволительно измываться над детьми, якобы в воспитательных целях, это их право, Милли. Честно говоря, я считаю, общественная мораль предписывает им воспитывать детей, изображая из себя приличных и дисциплинированных родителей, обладающих чувством ответственности. А потом, когда детки подрастают, догоняют их в интеллекте, становятся похожими на них и обретают пристойное социальное положение, родители психуют и теряют чувство меры, доставляя своим отпрыскам массу проблем. Быть родителем, наверное, здорово, но я никогда не смогу стать такой.
      – У тебя все получится. И вообще вы с Дэйвом могли бы стать отличными родителями.
      Фай больно шлепнула меня по руке:
      – Отстань. Мы с Дэйвом не сделаем ничего подобного. Во всяком случае, мне будет жаль моего ребенка, если он унаследует интеллектуальные гены О’Рейли.
      – Прекрати, Фай. Это вовсе не так.
      Подруга скорчила забавную гримаску и расхохоталась, но притворный смех не мог скрыть ее истинных чувств. Фиона взглянула мне в глаза и пожала плечами.
      – Моим старикам удалось воспитать до совершеннолетия лишь одного из их детей, прежде чем они отправились туда, где находятся сейчас. Мне не хотелось бы брать на себя подобную ответственность.
      Я молча отхлебнула кофе.
      – Впрочем, о чем это я говорю? Увы, на мне и так лежит ответственность. Ну конечно, ведь они же сочли меня виновной в том, что случилось с моим братом.
      – Это неправильно.
      – Нет. – Фай тряхнула головой. Серьги запутались у нее в волосах. – Мои мамочка и папочка никогда не ошибались. Уж они-то всегда были правы. Не то чтобы я очень уж сомневаюсь в этом теперь, когда не знаю, где они.
      – А ты не подумала спросить Мэри? Может быть, она знает, где сейчас ее сестра?
      – Я подумывала об этом, но… Не знаю. И даже не уверена, что мне хочется знать это, если ты понимаешь, что я имею в виду.
      Глаза Фай потемнели, она в задумчивости наморщила лоб. Я молча наблюдала за ней и подыскивала нужные слова. Ведь с Фай я чувствую себя гораздо более свободно и непринужденно, чем с кем-либо еще в этом мире, но иногда я не очень представляю себе, как относиться к ее переживаниям, глубину которых никогда не смогу оценить в полной мере. Меня так и не научили быть самаритянкой. Но я, однако, хорошая подруга.
      Я поставила чашку и, чтобы успокоить Фиону, сжала ее холодную руку. Фай повернулась ко мне, привычно сморщив нос:
      – А, черт, и чего это меня вдруг угораздило заговорить на эту тему? Я сама себя вгоняю в полный депресняк.
      – Не будь дурой.
      – Ничего не могу с этим поделать, такая уж я, – усмехнулась она. – Пойдем за стол, что ли? Мэри приготовила картошку по тридцати пяти рецептам, и мне хочется отведать все блюда до единого.
 
      Оригинальная теория Фай о родителях подверглась проверке во время обеда, когда мой отец, к нескрываемому удовольствию Кэтлин, начал сбиваться на свой ужасный ирландский акцент. Онья смотрела на него как на инопланетянина, а Мак укоризненно качал головой. Большая часть семейства Хеггарти покинула нас после сытного первого блюда и поджаристого пирога с ревенем. Оставшиеся собрались в гостиной, чтобы выпить после обеда.
      Моя мать выглядела, как всегда, безукоризненно в светло-синей прямой юбке, джемпере, жакете бледно-голубого цвета и в туфлях-лодочках. Но когда она с изысканной грацией опустилась на диван рядом с Маком, я заметила, что выпитое шерри сказалось и на ней. Я смотрела, как она говорит, отвечает и кивает, прислушивалась к другим разговорам в комнате, но не принимала активного участия ни в одном из них. Сказанные Маком слова заставили ее откинуть голову и засмеяться – с моей матерью это редко случается. И, о Боже, неужели она ему подмигнула? Или это игра света? Я стиснула зубы, продолжая внимательно наблюдать за ней. Вот она ему улыбнулась – так, словно он подарил ей чек на миллион фунтов стерлингов. А вот, черт возьми, она положила руку ему на бедро…
      – Какова мать, такова и дочь, – прыснула Фай, которая также наблюдала за этим обменом любезностями.
      Нахмурившись, я подалась вперед, напрягая слух, дабы не пропустить ни слова из их беседы.
      – Значит, именно вы обучаете мою дочь серфингу, – продолжила свои излияния матушка, теснее прижимаясь к левому плечу Мака.
      – Совершенно верно, миссис Армстронг, именно я.
      – О, Мак, зовите меня просто Джорджина. В конце концов, я еще довольно молода. Как говорится, в расцвете лет.
      Она хихикнула, потягивая шерри. Мак прикусил губу зубами.
      – В самом расцвете, хм… Джорджина… это просто прелестно.
      И он уставился на какую-то точку на ковре. Моя мать теснее прижалась к нему.
      – Вы, должно быть, очень сильный, Мак, раз занимаетесь серфингом на таких крутых волнах. А в спортзале вы тренируетесь?
      О-хо-хо, что же это? Именно так нужно беседовать людям среднего возраста?
      – Нет, миссис… Джорджина. Только серфинг – этого мне достаточно.
      – А я занимаюсь, – ответила мама, нагнувшись к нему под таким углом, что чуть не уткнулась головой ему в колени. – Мне в спортзале говорят, что у меня фигура тридцатилетней женщины.
      – И гормоны подростка, достигшего половой зрелости, – громко фыркнула Фай.
      Я заскрипела зубами, чтобы не завопить или не блевануть, глядя на эту парочку. Рука моей матери скользнула по ноге Мака еще выше.
      Папа, ты видишь это грехопадение?
      Но нет, мой отец увлечен дискуссией с Подригом на тему нелегального производства ирландского самогона. Мак, не мигая, уставился на ковер, словно пытаясь найти в нем смысл жизни.
      – Я и сама занималась плаванием, Мак, – просияла моя мать. – Я была… ну просто дитя воды.
      – Неужели, миссис… Джорджина?
      Его голос зазвучал на несколько октав выше обычного.
      – О да. А что, может, мне тоже попробовать заняться серфингом, пока я здесь? Может, вы мне дадите пару уроков?
      – Ну…
      – Видите ли, Мак, я гораздо более способная ученица, чем Амелия. Если откровенно, то эта девушка и вода абсолютно несовместимы. Вы не поверите, но Амелия однажды чуть не утонула – и не где-нибудь, а в собственном горшке…
      Едва моя мать произнесла последнее предложение, как все остальные разговоры в комнате моментально стихли. Я тихо застонала, опасаясь, что могу стереть в порошок свои коренные зубы, а потому разжала челюсти и сделала глубокий вдох.
      – Мама, я уверена, Маку это не очень интересно.
      – Ха-ха, ты про ту историю с горшком? – встрял в беседу отец; его нос тем временем сравнялся с цветом портвейна в его бездонном бокале. – Слушай, Подриг, это чертовски забавно, извиняюсь за выражение.
      – Папа, я думаю…
      – Мэри, Кэтлин, Колин, Бэрри…
      Просто не верится – он помнит все их мерзкие имена.
      – …Джонни, Онья, слушайте все, это чертовски весело… ой, извиняюсь. Продолжай, Джорджина, расскажи нам.
      – Давай, Джорджина, расскажи… – подбодрила Фай, – о том ударе судьбы.
      Подняв брови, я уставилась на красное пятно на руке подруги – след от моего щипка – и пренебрежительно фыркнула.
      – Ну, значит… – начала моя мать, словно ведущая в детской телепрограмме.
      Я дернулась под пристальным взглядом Мака, так и не найдя сил посмотреть на него.
      – Ну, мы были в самом разгаре этой мороки, называемой приучением ребенка к горшку, – снова начала моя мать, завладев всеобщим вниманием в гостиной. – Вынуждена сказать, Амелия замедленно развивалась во многих отношениях.
      Значит, вынуждена сказать это? Почему же это вынуждена?
      – В самом деле, ей исполнилось три, прежде чем мы смогли подумать о том, чтобы надеть на нее штанишки.
      – Да, это, конечно, драма, – кивнула Мэри, осознав всю серьезность проблемы.
      – Эд, наш младшенький, сразу же привык к горшку, ну и потом у него все получалось. Он всегда был блестящим мальчиком.
      – Блестящей задницей, – проворчала я себе под нос, – там, где солнце из нее светит.
      – Я же говорила тебе, как здорово быть родителем, – шепнула Фай.
      – Видите ли, Амелия была нашим первенцем, поэтому мы учились быть родителями и старались как могли, но нам не удавалось заставить ее ходить на горшок. О, если бы она усидела на нем, все было бы хорошо дома, в машине, даже в супермаркете, но она просто не ходила на горшок, если вы понимаете, о чем я. Короче, вот мы и добрались до главной части истории…
      Что, есть еще и главная часть?
      – В один прекрасный день мы с Фрэнком, будучи на кухне, вдруг услышали характерное звяканье, доносившееся из гостиной, и сразу все поняли.
      – Мы радостно заорали: «Она сделала это, она сделала это!» Ведь правда, Джорджина? – возопил мой отец, словно глашатай на площади.
      – В самом деле, Фрэнк. Наконец-то она пописала в горшок.
      – Да! – подтвердил мой отец.
      – О, мы были так горды.
      – В первый и последний раз, – буркнула я.
      – Мы тут же рванули в гостиную проверить результаты и увидели ее… Она уткнулась лицом в эту чертову штуковину.
      – В собственную мочу, – добавил мой отец для ясности.
      О, избавьте нас от подробностей, ну пожалуйста.
      – По-видимому, она опустила голову, чтобы посмотреть, что она сделала, но, видит Бог, Амелия никогда не страдала чувством равновесия. Вы не поверите, но она упала прямо лицом в горшок.
      Все присутствующие разинули рты от изумления, затем последовал взрыв неудержимого хохота. Даже Фай смеялась, утирая слезы; я ей еще припомню эти чертовы слезы!
      – Конечно, в тот момент было не до смеха – мы испугались, как бы она не захлебнулась в горшке. И каково нам было бы, если бы пришлось потом объяснять; ведь это так неловко.
      Неловко? Неудобно? А может, просто трагично? Это могло бы стать моей безвременной кончиной! О чем мы здесь говорим!
      – Сейчас при воспоминании об этом становится весело. Верно, Фрэнк?
      – О да, Джорджина.
      – И должна сказать, это явилось предостережением, поскольку, как я говорила, Мак, она всегда была тяжеловесна в воде. Ванны, бассейны, море – везде она плавала как топор, бедняжка. В этом Милли совсем не похожа на меня.
      Я собрала осколки начисто растоптанной гордости, залив их остатками обжигающего кофе, пока мое внутреннее состояние не сравнялось с температурой моей пылающей физиономии. Смех все продолжался – правда, у Фай он звучал несколько напряженно. Теперь настал мой черед изучать ковер пристальным взглядом.
      В конце концов, зачем они сюда пришли? Проверить свою блудную дочь? Унизить и поиздеваться? Убедиться, что у меня не хватит способностей исполнить главную роль в фильме, а то ведь – не дай Боже – им придется потом гордиться моими успехами? Чтобы флиртовать с моим инструктором по серфингу, который уже наверняка считает меня нимфоманкой? Родители! Как очень верно заметила Фай, унижать и тыкать носом детей – это их право. Чтобы те во всем слушались их, стыдились своих поступков и готовы были умереть на месте от страха. Я вздыхаю и покорно сношу это унижение.
      – Должен сказать, Джорджина, – раздался в комнате мужской голос с характерным ирландским акцентом, который я не спутаю ни с чьим в мире. – После вашей истории становится ясно, сколь впечатляющих успехов добилась Милли за время ее пребывания здесь, в графстве Донегол.
      Я подняла глаза на Мака в ожидании саркастической концовки. Мак ответил мне прямым взглядом, и между нами установилась невидимая связь. Впервые после того вечера на концерте Фрэнки Дулана.
      – Когда Милли впервые появилась здесь, она ужасно боялась воды, но больше всего ее беспокоило то, что от воды слипнутся и запутаются волосы.
      Мак и Фай расхохотались. Я вдруг обнаружила, что присоединилась к ним, потому что знала: он говорит чистую правду.
      – На самом деле, – сказал я Дэйву, – только последний авантюрист будет пытаться обучать городскую жительницу серфингу. Это все равно что заставить встать на доску нашего пса Эрика. А может, даже труднее. Для Милли это было кошмаром. Точнее, прекрасная принцесса влипла в кошмарную историю. Вот что я ему заявил.
      Я усиленно чесала нос, ставший вдруг почти свекольного цвета от охватившего меня смятения. Надо ли было посвящать всех в это? Пожалуй, нет. Мак пригладил растрепанные космы и плотно сжал губы.
      – Но она ведь не рассказывала вам, каким козлом я оказался в качестве преподавателя.
      Кэтлин захихикала, когда Мак назвал себя козлом перед гостями.
      – Милли преодолела свой страх и бросилась в эту авантюру очертя голову. Теперь ее больше не заботят волосы и макияж…
      – Я знаю, стыдно ходить в таком виде, – сердито заявила моя мать.
      – Нет, Джорджина, в этом нет ничего постыдного, – парировал Мак с удивившей меня твердостью. – Милли стала такой настоящей, естественной с тех пор, как приехала сюда три месяца назад. Теперь, конечно, она ловко носится по волнам с остальными моими ребятами, которые занимаются этим гораздо дольше. Она решительная, увлеченная; да чего там – она взлетает высоко, словно воздушный змей, когда добивается успеха, а она его добивается. Ведь только сегодня вечером, Джорджина, Милли сама поймала волну, оседлала ее и катилась на ней всю дорогу до пляжа, как настоящая серфингистка.
      – Да быть того не может, глупышка ты моя! – воскликнула Фай, крепко обнимая меня.
      Мак утвердительно кивнул, опершись локтями о продранные на коленях джинсы. Сквозь кудри, опускающиеся на его лицо, мне видна знакомая яркая зелень его глаз, от этого взгляда все внутри у меня перевернулось.
      – Эй, она действительно сделала это, истинная правда, – ухмыльнулся он. – А Дэйв был там и заснял на камеру, так что у нас есть подтверждение. Она вскочила на доску, как настоящая профи, и круто повернула налево по ходу волны. Я просто охрип, вопя от восторга. Это огромное достижение для девушки, не умевшей даже плавать; думаю, вы согласитесь со мной.
      Он закончил, украдкой подмигнув мне. Пораженная, я вытаращила на него глаза – это была самая длинная речь, какую я когда-либо слышала от Мака на людях.
      – Ну разве это не здорово? – захлопала в ладоши Мэри. – Да вы должны гордиться своей дочерью.
      Моя мать бросила укоризненный взгляд на Мэри, а я позволила себе торжествующую улыбку. «Гордиться» и «дочь» – два слова, которые у нас дома практически не встречаются в одном предложении.
      – Э-э-э, ну да.
      Моя мать прокашлялась и, наморщив лоб, перевела взгляд на Мака, несколько смущенная его словами и понятия не имеющая, как воспринимать публичную похвалу ее дочери.
      Я тоже уставилась на Мака и вдруг ощутила, что мне стало легко и приятно находиться с ним рядом. И даже начала понимать: несмотря на мои ляпы, неудачи и унизительные переживания, виновата в которых по большей части я сама, между Маком и мной образовалась некая связь. Это океан. На первый взгляд несколько хрупкая связь, но в данный момент вполне ощутимая. С моих губ были готовы сорваться слова благодарности: «Спасибо тебе за комплименты. За твое терпение и выдержку, проявленные в качестве учителя серфинга. За то, что не рассказал им, как подтолкнул меня в волну, а я удерживалась на ногах целых три секунды, пока не свалилась навзничь и не наглоталась от волнения воды. Никакой самокритики, я долго еще буду с удовольствием переживать этот момент».
      Увы, момент продлился недолго, поскольку моя мать приложила все силы, чтобы сменить тему.
      – Кстати о дочерях. Фиона, ваша семья тоже живет в городе?
      Фай поперхнулась.
      – О нет, миссис Армстронг, сейчас здесь только тетушка Мэри и дядя Подриг, ну и мои многочисленные двоюродные братья и сестры. Я прежде приезжала сюда на каникулы, и мне нравится этот милый уголок дикой природы. Вот я и решила, что Милли тут должно понравиться. Здесь прелестно, правда, Милли?
      Папа немедленно поднял полупустой бокал и произнес приличествующий случаю тост, а Подриг тут же наполнил его вновь.
      – А где же остальные члены вашей семьи? Они в Дублине, или вы с Амелией по-прежнему предоставлены сами себе?
      – Разве я тебе не рассказывала, мама?
      Она мотнула головой, словно желая сказать, чтобы я ей не мешала, и снова пристала к Фай с расспросами, более достойными следователя. Фиона намотала косичку на палец и откашлялась.
      – Ну, в общем-то, миссис Армстронг…
      Я заметила, что мать больше не просила называть ее Джорджиной.
      – У меня был брат, но он умер, а потом, когда мне исполнилось восемнадцать, мои мама с папой уехали за границу. Они все продали здесь, купили небольшой корабль и уплыли на какой-то остров в Карибском море.
      – Отлично проделано, – прокомментировал мой отец с восхищением и завистью. – Это гораздо лучше, чем тратить свою жизнь, изо дня в день занимаясь юридическими кляузами и судебными разборками между нищими согражданами.
      Никто не откликнулся, но некоторые Хеггарти вежливо кивнули. Фай быстро повернулась ко мне, скорчив выразительную гримасу.
      – Понятно. Примите мои соболезнования по поводу вашего брата, дорогая. А от чего он умер?
      – Мама!
      Ну что за бестактность?! Хотя о чем я говорю? Это моя мать, у нее всегда начисто отсутствовало чувство такта.
      – Все в порядке, Милли, – успокоила меня Фай, хотя по ее лицу заметно, что это совсем не так. Она никогда не рассказывала о своем брате.
      – Он страдал каким-то недугом, дорогая?
      – В некотором роде, – кивнула Фай. – Да, это была своего рода болезнь, которая и свела его в могилу.
      – Ах так, – моя мать явно сбита с толку. – Значит, Фиона, вы совсем не видитесь со своими родителями?
      «О чем она только думает?»
      – Мама, мне кажется…
      – Амелия, дорогая, я просто хочу побольше узнать о твоей жизни здесь и о твоих друзьях. Мы же волнуемся за тебя. Правда, Фрэнк?
      Мой отец кивнул в знак согласия, опрокинув очередной бокал портвейна.
      – Я тоже волнуюсь за тебя. Папа, если у тебя проблемы со здоровьем, может, не следует так много пить?
      Мой отец посмотрел на Подрига, возведя глаза к потолку, словно желая сказать: «Ох уж эти женщины!» Подриг выразительно покрутил головой, то ли соглашаясь с ним, то ли просто из-за выпитого спиртного.
      – Так где же в Карибском море ваши родители, дорогая? На каком острове? – продолжила допрос моя мать.
      Фай почесала в затылке. Ее щеки залила краска.
      – Они, видите ли, уплыли на корабле, а вот на какой остров, я точно не знаю.
      – Может, кому-нибудь кофе? – обратилась я к присутствующим.
      – Ну хотя бы примерно? – уперлась моя мать, словно ребенок, только что узнавший слово «почему?».
      – Тогда, может, чаю кто хочет? – попыталась я снова.
      – В общем-то, миссис Армстронг, я сейчас не знаю с точностью, поскольку в последнее время от них не слишком часто приходят новости.
      – О, неужели?
      – Да, в самом деле, поэтому я… ну я правда не знаю…
      Вдруг Подриг привстал в своем кресле, подавшись вперед, выпил до дна содержимое своего высокого стакана, позволив себе сыто рыгнуть, и заявил:
      – Фиона, а разве твой папаша не держит бар для стюардесс на Барбадосе? Ну, после того как твоя мамочка сбежала с летчиком с таким жутко произносимым именем и забеременела. Разве не так, Мэри? Помнится, скандал тогда разразился грандиозный, хотя, конечно, тому уже сто лет в обед. А что, если этот кретин пилот объявится снова, а, Мэри?
      Молчание в комнате окутало нас тяжелым бархатным плащом. Все уставились на Подрига, который наливал себе очередной стакан какой-то прозрачной жидкости, находясь в блаженном неведении о том, какую бомбу он подложил в этот воскресный вечер. Затем наши головы дружно повернулись в сторону Мэри, похоже, впервые в жизни не нашедшей слов. На ее лице появилось такое выражение, словно она намеревалась запихнуть своего мужа по частям в пустую бутылку и забросить подальше в море.
      – Тетушка Мэри, – у Фай задрожал голос, – о чем он говорит? У моей мамы нет ребенка, ведь правда же?
      Мэри скорчила гримасу. Ее молчание говорило громче всяких слов.
      – Тетушка Мэри? – повторила Фиона. Ее голос зазвучал выше и громче. – Ну скажите же мне, что у моей мамы нет еще одного ребенка. Она же ваша сестра, вы должны знать.
      Мэри теребила фартук толстыми короткими руками.
      – Она променяла меня, – выдохнула Фай. – Она исчезла и променяла нашего Шона и меня. Так, тетушка Мэри?
      Мэри попыталась заставить себя улыбнуться, а потом разразилась искусственным смехом, как в телевизионном шоу.
      – Нет, Фиона, дорогая, конечно, нет. Подриг просто что-то напутал.
      – Ничего я не напутал, – зашипел Подриг. – Ты думаешь, я совсем того, что ли? Тупой как пень?
      – Послушай меня, Подриг… – начала Мэри.
      Мы смотрели то на одного, то на другого, вертя головами в разные стороны, и я даже стала опасаться, как бы они не отвинтились от наших шей.
      – Нет, не буду я тебя слушать, Мэри Хеггарти. Ты всегда, черт побери, все знаешь, не так ли? Даже не думай выставлять меня полным идиотом! Я точно знаю, что мамаша Фионы сожительствует где-то с этим… ну, как там его? – Он проглотил свой напиток. – Двоемужие это, вот такое безобразие. Поговаривают, будто он чуть ли не состоит в родстве с королевской фамилией, ага. И конечно, у нас где-то наверху валяется открытка с Барбадоса с баром ее папаши и именами всех его проституток. Пойду-ка и принесу ее прямо сейчас.
      – Ты этого не сделаешь, Подриг Хеггарти. Теперь усади свою задницу на стул и перестань болтать, понятно? Бедной Фионе сейчас не нужно этого слышать.
      Она сложила руки на груди и бросила на мужа убийственный взгляд. Кэтлин от изумления широко разинула рот. Все присутствующие уставились в ковер, за всю свою весьма долгую жизнь никогда еще не получавший столько внимания.
      – Тетушка Мэри, – поторопила ее Фай каким-то чужим голосом, – ведь дядя Подриг шутит, правда?
      – Да, Фиона, шутит… – начала Мэри, но ее честное открытое лицо выдавало неловкость, которую она ощущала. – В некотором смысле он… Ну, я имею в виду… – Мэри запнулась и прошептала: – Боже правый.
      Она закрыла глаза, словно молясь о том, чтобы на нее снизошло вдохновение. Или чтобы нашествие саранчи унесло мужа как можно дальше от ее крепко сжатых кулаков. Она тяжело вздохнула и, когда снова открыла глаза, на ее глазах блестели слезы.
      – Боже правый, я больше не могу тебе лгать, дитя мое, – с трудом выговорила она, покачав головой. – В твоей семье было достаточно лжи, на всю твою жизнь хватит, бедная девочка.
      Я затаила дыхание, с ужасом ожидая того, что сейчас должно произойти.
      – Нет, Фиона, Подриг и не думает шутить. Твой дядя – пьяный мерзавец, распустивший язык, но он говорит правду.
      Фай, зажав рот ладонью, раскачивалась на подлокотнике моего кресла. Я обняла ее за талию, уже второй раз за вечер не находя слов. Моя мама покачала головой – то ли в смятении, то ли от отвращения. А отец проглотил еще один бокал портвейна, словно это магическим образом могло вернуть его на несколько минут назад. Веселенькие выходные.
      Мэри вытерла руки о фартук и склонилась к Фай, в тишине комнаты слышалось только ее хриплое дыхание.
      – Прости, Фиона, я должна была сказать тебе раньше, – вздохнула Мэри, – но не знала как. По телефону сделать это трудно, а так мы с тобой вообще не виделись. А с тех пор как ты приехала сюда, все было так удивительно и подходящего случая не представилось. Конечно, твоя мать сама должна была рассказать тебе, но она испугалась, Фиона. Очень жаль говорить это. Моя сестра плохо обошлась с тобой, но это ее дело, сейчас она слишком далеко, чтобы я могла упрекнуть и отругать ее. Может, она пыталась защитить свою дочь. Или они не хотели, чтобы ты огорчалась из-за их развода.
      – Развода! – повторила Фай высоким голосом. – Но сколько времени все это тянется?
      – Эх, уже долго, – произнес Подриг. – Они разведены уже добрых пять лет. С рождения ребенка.
      – Что? – Пораженная Фай чуть не свалилась с кресла.
      – Подриг, ну когда же ты заткнешься? – прошипела Мэри.
      – Мои родители разведены вот уже пять лет, пять чертовых лет, а я даже не знала. И в этом мире у меня есть сводный брат или сводная сестра, и ему или ей наверняка даже не сказали о моем существовании. Господи, да что же это такое? А я-то думала, моя семья не может развалиться окончательно. Черт. Они обвиняют меня в смерти Шона, оставляют с этим грузом на душе и страхами, а сами сбегают и начинают все сначала без меня. Почему? Что я сделала? – хрипло кричала Фай. – Иисусе, мой папаша – бармен для проституток, а у моей мамаши есть еще ребенок; черт, просто не могу поверить.
      Она закрыла лицо ладонями и разразилась рыданиями.
      – Фай, – я прижала ее к себе, – посмотри на меня, Фай.
      – Боже милостивый, они сведут меня с ума, как Шона! – воскликнула она. – Я теряю рассудок.
      Я обхватила подругу покрепче, чувствуя, как все ее тело сотрясает дрожь.
      – Нет, Фай. Ты сильнее их. Ты не убежала от своих проблем. И так здорово справляешься с ними, что просто поражаешь меня.
      – Какие проблемы? – прошипела моя мать. – Она что, наркоманка?
      – Ради Бога, мама, помолчи. Заткнись же, в конце концов!
      Кэтлин перестала дышать и так сильно прикусила губу, что на ней выступила кровь. Расстроенная Мэри пересекла комнату, подошла к мужу и шарахнула по его лысеющей макушке.
      – Отстань, женщина!
      – Ну и дурак же ты.
      Она приблизилась к Фионе и начала качать ее, словно мать, убаюкивающая обиженное дитя. На мгновение Фай поддалась, но затем я почувствовала, как каменеет ее тело. Она оттолкнула руки Мэри и, спотыкаясь, направилась к двери. Погасшая и хрупкая, немного похожая на бумажную куклу, нечаянно оставленную под дождем.
      – Это было таким позорищем, – попыталась объяснить Мэри. – Знаете, развод и все, что связано с церковью.
      – Да плевать я хотела на церковь.
      По комнате пронесся вздох. Лицо Фай побледнело и осунулось, а глаза широко распахнулись, как у совы.
      – Где была церковь, когда Шон нуждался в помощи? Мне было всего пятнадцать лет. Я сама не могла помочь ему, но он не позволял мне ни с кем говорить об этом. Где были родители, когда мы хотели устроить ему достойные похороны, а они испортили их своим гнусным лицемерием? Заявили: это постыдно, что он покончил с собой. Они позволили запятнать его чистую душу идиотскими условностями, которые разрушили нашу семью. Дурацкие старомодные ценности. – Фай покачала головой. – Лучше забыть свою опозоренную семью и никогда не вспоминать о собственной ответственности. Лучше сбежать на край света, чем признать, что потерпели полный крах. Спрятаться где-нибудь подальше, и развестись, и завести новых детей, чтобы заменить старых. Господи, сейчас ведь двадцать первый век и все кругом разводятся.
      – Ты преувеличиваешь, – начала было моя мать, но остановилась, увидев выражение моего лица.
      Я потянулась к руке Фай, безвольно свисавшей вдоль тела. Моя подруга зарыдала, поток слез смыл румянец, появившийся на ее щеках за последние несколько недель.
      – Хочешь, уйдем отсюда, Фай? Поговорим обо всем этом дома.
      Фай кивнула, слабо улыбнувшись мне:
      – Да, думаю, мне лучше уйти.
      Я встала, чтобы пойти с ней, но она положила руку мне на плечо:
      – Нет, Милли, оставайся со своими родными. Мне нужно побыть одной.
      – Но, Фай…
      Я попыталась протестовать, но поняла: она уже все для себя решила и переубеждать ее не имеет смысла.
      – Не позволяй моим проблемам испортить тебе вечер. Я достаточно взрослая, чтобы справиться с этим самостоятельно. Это просто шок. Я же ничего об этом не знала, мне нужно переварить все это.
      Она поморщилась, словно у нее заболела голова.
      – Родители… – буркнула она мрачно. – Это их право – ломать детям жизнь.
      Фай механически, словно робот, повернулась и вышла из комнаты. Несколько минут, показавшиеся часами, прошли в полном молчании, а затем вновь раздался голос моей матери.
      – Мне нравятся твои занавески, Мэри, – произнесла она, прибегнув к извечной английской привычке заметать пыль под ковер. – Это ситец?
 
      Я постаралась побыстрее распрощаться с хозяевами, хотя мне потребовалось немало сил, чтобы оторвать отца от неиссякаемого источника спиртного в доме Хеггарти. После ухода Фай больше никто не пил. Я завезла своих родителей в гостиницу и отправилась домой; к этому времени дождь полил как из ведра. Из очень большого. Противный ливень. Я помчалась по Мейн-стрит, вполне довольная заметно улучшившимся в последнее время уровнем физической подготовки, но проклиная свое решение не надевать непромокаемую куртку. Мать посоветовала мне надеть ее, и потому я, конечно же, категорически отказалась. Очевидная глупость с моей стороны.
      Когда я наконец добралась до нашей берлоги, то вполне годилась для участия в конкурсе красоток в мокрых футболках (недоставало разве что лишь роскошных силиконовых титек), а насквозь промокшие джинсы облепили мои ноги как вторая кожа. Все огни в доме были погашены, поэтому я втиснулась в пространство под карнизом черепичной крыши, увы, ничуть не спасавшим от дождя, и попробовала найти ключи. Это заняло не слишком много времени, поскольку ни сумку, ни куртку я не взяла, а в брюках всего четыре маленьких кармана. А потом вспомнила: ключи остались дома на столе, когда я в спешке захлопнула дверь, торопясь забрать родителей из гостиницы. Но все же предприняла еще одну попытку найти их. Безуспешно.