100.

Ханаш пожал Арафе руку, и тот исчез в глубине вырытого ими подкопа. Проход был такой узкий, что Арафе пришлось пробираться ползком. Песок набивался в рот и в ноздри. Он полз долго, пока не выбрался наружу с другого конца, в саду Большого дома.

Ему сразу ударил в голову удивительный аромат, в котором смешались запахи роз, жасмина и хенны, омытых росой. От этого аромата Арафа почувствовал себя пьяным и чуть было не забыл об осторожности. Ведь он находился в саду, от тоски по которому умер Адхам. Сам сад был невидим во мраке ночи, который не могли рассеять сияющие в небе звезды. Кругом царила тишина, и лишь время от времени слышался шелест листьев, колеблемых ветерком. Арафа заметил, что земля в саду влажная, и решил, что, войдя в дом, снимет обувь, чтобы не оставлять следов на полу. Интересно, где спят бавваб, садовник и другие слуги? Он опустился на четвереньки и передвигался с величайшей осторожностью, стараясь не производить ни малейшего шума. Большой дом возвышался перед ним в темноте, подобно гигантскому призраку.

Пока Арафа преодолевал расстояние от стены до дома, он испытывал такой страх, какого не знал никогда в жизни, хотя и привык бродить по ночам в пустыне и спать среди развалин. Наконец рука его нащупала первую ступеньку лестницы, которая, если верить рассказам поэтов, вела в саламлик. На эту лестницу вытолкнул Габалауи Идриса, навсегда изгоняя его из дома. Жестокая кара постигла сына, посмевшего не подчиниться воле отца. Как же покарает Габалауи того, кто осмелится проникнуть в его дом, чтобы завладеть тайной могущества хозяина?! Но нет, никому и в голову не придет, что вор может забраться в дом, неприкосновенность которого вот уже многие годы оберегается самим именем владельца.

Держась рукой за перила, Арафа поднялся по ступенькам до порога саламлика. Тут он разулся и, взяв сандалии под мышки, пополз к двери, которая, как ему было известно из преданий, ведет в покои Габалауи. Вдруг он услышал кашель. Кашель доносился из сада. Арафа замер на месте. К саламлику приближалась какая-то тень. Сердце юноши забилось так громко что, казалось, стук его слышен во всех концах сада. Арафа затаил дыхание. Тень приближалась. Вот она уже поднимается по ступенькам. А вдруг это сам Габалауи?! И он застанет Арафу на месте преступления так же, как в свое время застал Адхама, и почти в тот же час? Тень наконец поднялась и остановилась на пороге саламлика, на расстоянии вытянутой руки от того места, где затаился Арафа. Однако она направилась в другую сторону саламлика и улеглась на что-то, похожее на кровать.

Арафа немного успокоился, но от пережитого страха чувствовал себя обессиленным. Скорее всего, этой тенью был слуга, выходивший в сад по нужде и вернувшийся в свою постель. Вот раздался его храп. Мало-помалу смелость вернулась к Арафе. Он поднял вверх руку, пытаясь нащупать дверную ручку, нашел ее, осторожно повернул, тихонько толкнул дверь и переполз в другую комнату. Притворив за собой дверь, он оказался в кромешной тьме. Протянул руку, нащупал первую ступеньку еще одной лестницы и стал бесшумно подниматься по ней, пока не очутился на балконе, освещенном висящим на стене фонарем. Правый край этого длинного балкона заворачивал за угол дома, а левый тянулся вдоль его фасада. Посередине была дверь, ведущая в покои Габалауи. Здесь, за этим поворотом, пряталась когда-то Умейма, а Адхам стоял там, где находится сейчас он, Арафа. И цель у них одна и та же.

Ужас охватил все существо Арафы. Ему пришлось собрать все свое мужество и волю: отступать теперь было бы смешно. Надо спешить, в любую минуту может появиться кто-нибудь из слуг и помешать ему осуществить задуманное. На цыпочках подошел Арафа к заветной двери и, нажав на блестящую ручку, тихонько повернул – дверь открылась. Он вошел внутрь и, прикрыв за собой створки, прислонился к ним спиной и вновь оказался в полной темноте. Он перевел дыхание и напряг зрение, но, сколько ни силился, так и не смог ничего разглядеть. Только ощутил запах благовоний, наполнивший его сердце тревогой и странной беспричинной грустью. Запах убедил его, что он находится в покоях Габалауи. Надо скорее привыкнуть к темноте и успокоиться. Он чувствовал, что если не обретет прежнюю решимость и уверенность в своих силах, то провалится в ужасную бездонную пропасть. Он должен четко рассчитать каждое свое движение. Почему-то ему вспомнились облака, как они плывут по небу, причудливо меняя формы, похожие то на горы, то на могилы.

Ощупывая пальцами стену, Арафа стал пробираться вдоль нее, пока не натолкнулся на кресло. Вдруг в дальнем углу комнаты раздался какой-то звук, от которого кровь застыла в жилах юноши. Он присел за кресло и уставился на дверь, в которую только что вошел. Послышались легкие шаги и шелест одежды. Арафа приготовился к тому, что сейчас вспыхнет свет и он увидит перед собой Габалауи. Тогда он бросится к его ногам и скажет: «Я твой внук. У меня нет отца. Я стремлюсь лишь к добру. Делай со мной, что хочешь!» Вглядываясь в темноту, Арафа увидел, что из глубины комнаты к двери кто-то идет. Дверь отворилась, и свет с балкона проник в комнату. Арафа разглядел в дверном проеме очень старую и очень высокую женщину с худым липом, одетую в черное. Кто она, служанка? Разве в этой комнате могут находиться слуги? Взгляд Арафы различил очертания кресел и диванов, а посреди комнаты огромной кровати со столбами, с которых ниспадала москитная сетка. В ногах большой кровати стояла другая, поменьше. С нее, вероятно, и поднялась старуха. Большая же кровать могла принадлежать только Габалауи. Он спит на ней, не ведая, что в дом его проник преступник. Ах, как бы хотелось Арафе взглянуть на Габалауи, хоть издали! Он бы непременно сделал это, если бы не полуоткрытая дверь, через которую в любое мгновение могла вернуться вышедшая женщина.

Взглянув налево, Арафа заметил маленькую дверь. За ней-то и находилась комната, хранившая великую тайну. Когда-то Адхам, да упокоит Аллах его душу, гак же смотрел на эту дверь. Арафа пополз от кресла к двери, забыв даже о Габалауи. Добравшись до нее, поднял руку, нащупал в замочной скважине ключ, осторожно повернул. Дверь приотворилась, и Арафу охватило сладостное чувство близкой победы. Вдруг слабый свет померк и комната вновь погрузилась в темноту. Он услышал звук шагов и скрип кровати. Затем все стихло. Молодой человек стал терпеливо ждать, когда старуха снова заснет. Взглянул еще раз на большую кровать, но так ничего и не разглядел. Конечно, сейчас было бы безумием пытаться заговорить с дедом, ведь старуха сразу же проснется и закричит на весь дом, и тогда ему придется бежать. Достаточно, если он сумеет добраться до священной книги, в которой записаны условия наследования имения и тайны волшебства, с помощью которых Габалауи в незапамятные времена установил свою власть над пустыней и людьми. Никто до Арафы не догадывался, что священная книга – книга волшебства, ведь никто до него не занимался волшебством.

Он потянул дверь на себя, ползком перебрался через порог, прикрыл за собой дверь и остановился перевести дыхание. Почему Габалауи скрыл тайны, записанные в книге, даже от своих сыновей? Даже от своего любимца Адхама? А в ней, несомненно, скрыты удивительные тайны, и через несколько мгновений они станут ему известны. Осталось лишь зажечь свечу. Он, Арафа, сын неизвестного отца, зажжет ее на том самом месте, где некогда зажег свечу Адхам, и ребабы будут воспевать его деяния в веках. Арафа зажег свечу и тут же увидел смотревшие на него глаза. Несмотря на растерянность, он понял, что это глаза черного старика, который лежал на постели напротив входа в комнату. Несмотря на растерянность и страх, он понял также, что старик еще не очнулся от сна, от которого его пробудил звук чиркнувшей спички. Бессознательным движением Арафа выбросил вперед правую руку и крепко сжал пальцы на горле старика. Старик задергался, ухватился обеими руками за руку Арафы, ударил его ногой в живот, но Арафа лишь сильнее сдавил ему горло.

Свеча выпала из левой руки Арафы и погасла. Снова стало темно. Старик из последних сил продолжал сопротивляться и вдруг замер. Рука Арафы все еще сжимала его горло так, что пальцы онемели.

Задыхаясь, Арафа отступил назад и уперся спиной в дверь. Прошло еще несколько мгновений. Юноше казалось, что он провалился в темный и мрачный ад и что время давит на него с тяжестью смертного греха. Вот-вот он упадет на пол или прямо на труп своей жертвы. Мозг сверлила мысль о необходимости бежать. Он не сможет переступить через труп, чтобы добраться до заветной книги. Злосчастной книги! Не хватало смелости снова зажечь свечу. Лучше уж совсем ослепнуть, чем увидеть содеянное! Теперь он ощутил боль в руке, на которой остались следы ногтей черного старика. Арафа вздрогнул, вспомнив, как отчаянно тот сопротивлялся. Мозг пронзила ужасная мысль: преступление Адхама заключалось в неповиновении, он же совершил убийство, убил человека, которого даже не знал, которого у него не было причины убивать. Он пришел в этот дом, чтобы обрести здесь силу для борьбы с преступниками, и, сам того не желая, превратился в преступника.

Бросив взгляд в тот угол комнаты, где, как он думал, находилась книга, Арафа толкнул дверь и вышел наружу. В спальне он снова пополз вдоль стены к двери, ведущей на балкон. За последним креслом на секунду задержался, задумавшись: в этом доме не видно никого, кроме слуг, где же господин? Это преступление преграждает путь к нему навсегда. Арафа ощущал глубокое уныние: конец всем надеждам! Он открыл дверь, и свет фонаря ослепил его, как удар молнии. На цыпочках он выбрался на балкон, спустился по лестнице, пересек саламлик и вышел в сад. В тоске и отчаянии он не думал об осторожности. Вдруг спавший в саламлике проснулся и спросил: «Кто здесь?» Арафа прижался к наружной стене дома, под саламликом. Страх охватил его с новой силой. Голос из саламлика еще раз повторил вопрос. Ответом было мяуканье кошки. Арафа медлил в своем укрытии, его удерживал на месте страх совершить новое преступление. Когда наконец все стихло, он припал к земле и пополз к стене сада, отыскивая место, где начинался подкоп. Влез в дыру и вернулся назад тем же путем, которым пришел. Но когда он был уже у самого выхода, чья-то нога ударила его по голове с такой силой, что он едва не потерял сознание.

101.

Опомнившись, Арафа кинулся на ударившего его человека и стал колотить его. Тот закричал, и Арафа застыл, растерявшись, – он узнал голос Ханаша.

Вместе они выбрались из ямы, и Ханаш объяснил:

– Тебя так долго не было, что я решил спуститься сам разведать, как дела.

Тяжело дыша, Арафа ответил:

– Ты, как всегда, совершил ошибку. Но ничего, пойдем скорее отсюда!

Они вернулись на улицу, еще погруженную в сон. Увидев мужа, Лватыф воскликнула:

– О господи! Почему у тебя кровь на руке и на шее?! Умойся!

Арафа вздрогнул, но ничего не сказал. Собрался пойти умыться и неожиданно упал, потеряв сознание. Аватыф и Ханаш с трудом привели его в чувство, усадили на тахту и сами сели рядом. Арафа чувствовал, что уснуть он не сможет, сон для него сейчас еще более недостижим, чем Габалауи. Он был не в силах в одиночку нести бремя своей тайны и рассказал Xанашу и Аватыф все, что случилось этой злосчастной ночью. Кончив рассказ, он увидел, что две пары глаз смотрят на него с ужасом и отчаянием.

– Я с самого начала была против этого плана, прошептала Аватыф.

Ханаш, которому хотелось смягчить ужасное впечатление от услышанного, заметил:

– Это нечаянное преступление.

– Но оно отвратительней всех преступлений Сантури и других футувв, продолжал казнить себя Арафа.

– Вряд ли на тебя падет подозрение, – успокоил его Ханаш.

– Но я убил ни в чем не повинного старика! Быть может, того самого слугу, которого Габалауи посылал к Касему! После горького молчания Аватыф предложила:

– Не лучше ли нам лечь спать?

– Ложись, – молвил Арафа, – мне сегодня не уснуть. Все снова погрузились в печальные размышления. На этот раз молчание нарушил Ханаш.

– Так ты не видел Габалауи? И даже не слышал его голоса?

– Нет, – грустно покачал головой Арафа.

– Но ведь ты разглядел в темноте его кровать!

– Так же ясно, как мы видим отсюда Большой дом.

– Я-то думал, что ты задержался, беседуя с ним!

– Находясь снаружи, легко вообразить себе все что угодно!

Аватыф, встревоженная лихорадочно возбужденным видом Арафы, уговорила его прилечь. Но он отказался, зная, что сон к нему не придет, хотя его и вправду лихорадило, голова была горячей и мысли путались.

– Жаль, – не мог сдержать своего огорчения Ханаш,– ты был в двух шагах от завещания и не заглянул в него. Лицо Арафы исказилось от боли.

– Увы, все наши труды пропали даром,– не унимался Ханаш.

Арафа упрямо вскинул голову, в тоне его прозвучала решимость:

– Во всяком случае, одно я понял твердо: мы должны рассчитывать только на волшебство, которым владеем! Разве ты не знаешь, что я решился на это безумие, побуждаемый мыслью, которая раньше никому не приходила в голову?!

???книга волшебств.???

Арафа пришел в еще большее возбуждение, выдававшее его душевные терзания.

– Мы скоро доведем до конца опыт с бутылкой, вот увидишь! – воскликнул он. И она очень поможет нам, если придется защищать свою жизнь!

– Лучше было бы,– вздохнул Ханаш,– если бы ты смог проникнуть в Большой дом и повидать его хозяина с помощью одного лишь волшебства, не прибегая к рискованным затеям.

– Возможности волшебства безграничны. Сегодня я владею всего-навсего несколькими рецептами да изготовляю бутылку, которая будет служить и для защиты, и для нападения. Но мы не можем себе даже вообразить все, на что способно волшебство.

Молчавшая до сих пор Аватыф произнесла с досадой:

– Не следовало и пытаться проникнуть в Большой дом. Дед наш живет в одном мире, а мы совсем в другом. Если бы тебе и удалось поговорить с ним, пользы от этого разговора не было бы никакой. Наверное, дед наш давно позабыл и про имение, и про футувв, он и думать не думает о своих внуках и об улице, на которой они живут.

Без видимой причины Арафа вдруг вспылил, но он был в таком состоянии, что от него можно было всего ожидать.

– На нашей улице,– гневно сказал он,– живут одни гордецы да невежды. Что они знают?! Ничего. Слушают россказни поэтов, а сами пальцем о палец не ударят. Считают улицу свою центром мироздания. А на самом деле она пристанище жуликов и нищих. Вначале же, пока не явился наш дед, на ее месте вообще была пустыня, где обитали лишь насекомые.

Ханаш недовольно поморщился от этих слов, а Аватыф, смочив тряпку, хотела приложить ее ко лбу Арафы. Но он отстранил ее руку и продолжал с жаром:

– Я владею тем, чем не владеет никто, даже сам Габалауи. Волшебство даст нашей улице больше, нежели Габаль, Рифаа и Касем вместе.

– Хоть бы ты уснул! – взмолилась Аватыф.

– Я не усну, пока не утихнет пожар, пылающий в моей душе!

– Скоро утро,– напомнил Ханаш.

– Утро не наступит до тех пор, пока сила волшебства не избавит улицу от футувв, не очистит души от ифритов и не принесет всем жителям довольство, которого не могут дать никакие доходы от имения. Тогда-то и наступит счастливая жизнь, о которой мечтал Адхам.

Он глубоко вздохнул и в изнеможении прислонил голову к стене. Аватыф надеялась, что теперь-то он наконец заснет.

Вдруг тишину нарушил ужасный крик. За ним последовали еще крики и громкий плач. Арафа, перепуганный, вскочил на ноги.

– Нашли труп слуги! У Аватыф от страха пересохло в горле.

– Откуда ты знаешь, что кричат в Большом доме? – спросила она.

Не ответив, Арафа выбежал на улицу, Аватыф и Ханаш кинулись за ним. У выхода из подвала они остановились, глядя в сторону Большого дома. Ночные сумерки уже почти рассеялись, уступая место утреннему свету. Во всех домах пооткрывались окна, повысовывались головы. Все как один смотрели в сторону Большого дома. Оттуда по направлению к Гамалийе сломя голову бежал какой-то человек.

– Что случилось? – спросил его Арафа, когда человек поравнялся с ним.

Не останавливаясь, тот крикнул:

– На все воля Аллаха! В преклонном возрасте скончался Габалауи!

102.

Все трое вернулись в подвал. Ноги не держали Арафу, и он повалился на тахту.

– Человек, которого я убил, был жалкий черный слуга. Он спал в заповедной комнате.

Никто ему не ответил. Ханаш и Аватыф смотрели в пол, избегая встречаться глазами с безумным взглядом Арафы.

– Вы мне не верите! Клянусь, я не приближался к кровати деда!

Ханаш не знал, что отвечать, но чувствовал, что любые слова лучше молчания.

– Быть может, от неожиданности ты не разглядел его лица,– осторожно предположил он.

– Нет, нет! Это был не он!

– Не кричи так,– испугалась Аватыф.

Арафа стремглав бросился в заднюю комнату, уселся там в темноте, от волнения у него зуб на зуб не попадал. И зачем только он поддался этой нелепой идее? Зачем решился на этот безумный шаг? Земля уходила у него из– под ног, впереди было одно отчаяние. Оставалась надежда лишь на его удивительное ремесло.

Показались первые лучи солнца. Все жители улицы собрались вокруг Большого дома, обсуждая случившееся и передавая друг другу новости и слухи. Управляющий имением посетил Большой дом, недолго там оставался и вернулся к себе. Стало известно, что воры проникли в дом через подкоп под стеной и убили верного слугу Габалауи. А хозяин, узнав об этом, сильно расстроился и, не вынеся потрясения, скончался. Гнев жителей при этом известии был так силен, что осушил слезы и заставил всех замолкнуть. А Арафа, услышав сообщение, крикнул Ханашу и Аватыф:

– Вот видите, я говорил правду!

Но тут же осознал, что не кто другой, а только он повинен в смерти Габалауи, и, устыдившись своих слов, вновь погрузился в угрюмое молчание.

– Да упокоит его Аллах! – только и нашлась что сказать Аватыф.

А Ханаш утешающе добавил:

– Он был очень стар.

– Но это я, я причина его смерти, – простонал Арафа. Я самый презренный из его внуков, худший из злодеев.

– Но ведь ты пошел к нему, не питая злого умысла, – заплакала Аватыф.

Вдруг Ханаш забеспокоился:

– А если нас заподозрят?

– Надо бежать! – испугалась Аватыф.

– Чтобы тем самым подтвердить свою вину? – грустно усмехнулся Арафа.

С улицы, все еще заполненной людьми, доносились выкрики:

– Прежде чем хоронить Габалауи, надо убить преступника!

– Что за времена! Раньше даже худшие злодеи уважали Большой дом! Даже сам Идрис не покушался па него! Теперь все мы прокляты до самого Судного дня!

– Убийца не с нашей улицы! Трудно вообразить себе такое!

– Рано или поздно все выйдет наружу!

– Мы прокляты до самого Судного дня! Крики и вопли не утихали, и Ханаш не выдержал.

– Как нам дальше жить здесь?! – воскликнул он горестно.

Члены рода Габаль предложили похоронить Габалауи в гробнице Габаля, поскольку, с одной стороны, они считали себя самыми близкими его родственниками, а с другой не допускали и мысли о том, что он может покоиться в семейном склепе, где находятся останки Идриса.

Род Рифаа требовал, чтобы Габалауи был похоронен в той же могиле, в которую он своими руками перенес тело Рифаа. Члены рода Касем утверждали, что Касем был лучшим из всех внуков Габалауи, а посему его гробница – самое достойное место для останков великого деда.

Из-за этих споров на улице чуть не началась смута. Однако управляющий имением Кадри объявил, что Габалауи будет похоронен в мечети, построенной на месте прежней конторы в саду Большого дома. Такое решение всех удовлетворило, хотя жители улицы были огорчены тем, что им было запрещено присутствовать на похоронах деда так же, как при жизни запрещалось лицезреть его. Члены рода Рифаа шепотом передавали друг другу, что Габалауи все равно будет покоиться в могиле, в которой он похоронил Рифаа. Однако никто, кроме них, не верил в эту древнюю историю. Над рифаитами смеялись, и разозленный насмешками Аджадж, их футувва, пригрозил поколотить Сантури. В дело вмешался Саадалла, заявивший во всеуслышание, что он размозжит голову любому, кто нарушит спокойствие и порядок в этот скорбный день.

При омовении присутствовали лишь самые близкие слуги. Они обернули тело саваном и уложили на погребальные носилки. Носилки поставили в большом зале, том самом, который был свидетелем важнейших событий в жизни семьи – назначения Адхама управляющим, бунта Идриса и его изгнания. Принять участие в молитве были приглашены управляющий и главы родов Габаль, Рифаа и Касем. На закате солнца тело Габалауи было предано земле. Вечером все жители улицы собрались в огромном поминальном шатре. Вместе с членами рода Рифаа туда пришли и Арафа с Ханашем. Лицо Арафы, который не уснул ни на мгновение с тех пор, как совершил свое преступление, напоминало лицо покойника. Собравшиеся в шатре восхваляли и славословили Габалауи, называя его покорителем пустыни, красой мужчин, символом силы и смелости, владетелем имения и улицы, прародителем всех на ней живущих.

Арафа выглядел очень печальным, но никому, конечно, не могло прийти в голову, что на самом деле творилось в душе того, кто нарушил неприкосновенность Большого дома, кто поверил в существование деда, лишь когда тот умер, кто не захотел быть как все и навечно замарал свои руки. Арафа ломал голову, как и чем может он искупить преступление. Всех подвигов Габаля, Рифаа и Касема недостаточно для этого. Если он разделается с управляющим и футуввами и избавит улицу от их злодеяний, и то будет мало. Обучит всех и каждого волшебству и его премудростям – тоже мало. Единственный путь к искуплению в том, чтобы достичь совершенства в волшебстве и с его помощью вернуть жизнь Габалауи. Габалауи, которого оказалось легче убить, чем увидеть… Остается надеяться лишь на время, быть может, оно затянет кровоточащую рану в сердце. А эти футуввы с их лживыми слезами! Однако, увы и ах, никто из них не совершил греха, равного его греху.

Футуввы сидели молча. Они испытывали стыд и унижение: ведь теперь вся улица будет говорить, что Габалауи убит в своем доме в то время, как футуввы покуривали гашиш. Глаза их горели мстительным огнем, предвещавшим недоброе.

Вернувшись поздно ночью в подвал, Арафа обнял Аватыф.

– Скажи мне откровенно, – в отчаянии спросил он, ты считаешь меня преступником?

– Ты добрый человек, ты самый добрый из всех, кого я знаю. Просто тебе не повезло, – мягко ответила жена. Арафа закрыл глаза.

– Никто и никогда не страдал так, как я.

– Я знаю. Она поцеловала мужа холодными губами и прошептала:

– Я боюсь, что на нас падет проклятие. Арафа склонил голову.

– Я боюсь, – вмешался Ханаш, – что не сегодня-завтра все откроется. Ведь не может так быть, чтобы о Габалауи было известно все: история его самого, его имения, его детей и потомков, его встреч с Габалем, Рифаа и Касемом и осталась неизвестной лишь причина его смерти. Тяжело вздохнув, Арафа спросил:

– Есть ли у нас другой выход, кроме бегства? Ханаш не ответил. Тогда Арафа продолжал:

– У меня есть план. Но, чтобы осуществить его, я должен быть уверен в себе. Я не могу ничего делать, пока чувствую себя преступником.

– Ты невиновен, – нехотя проговорил Ханаш.

– Не бойся за нас, Ханаш! – воскликнул Арафа. – Мы отвлечем внимание улицы от ужасного преступления другими событиями. Я буду работать, произойдут многие чудеса. Но главным чудом станет воскрешение Габалауи.

Аватыф всплеснул руками, а Ханаш нахмурился.

– Ты сошел с ума?!

Арафа был похож на человека, охваченного горячкой, речь его напоминала бред:

– Одного слова нашего деда было достаточно, чтобы подвигнуть лучших из его потомков на высокие подвиги, на великие жертвы. Смерть же его сильнее всяких слов. Она налагает на меня долг сделать все, что в моих силах, заменить его, быть таким, как он! Ты понял?!

103.

Когда на улице смолкли последние звуки, Арафа стал собираться. Лватыф с красными от слез глазами, потерявшая всякую надежду образумить мужа, проводила его до двери.

– Будь осторожен! – умоляла она его.

Ханаш без конца спрашивал:

– Ну почему ты не хочешь взять меня с собой? Потому что одному легче убежать, чем двоим.

Ханаш похлопал Арафу по плечу.

– Бутылку пускай в ход только в крайнем случае.

Арафа кивнул в знак согласия и вышел. Очутившись на темной улице, огляделся вокруг и направился к Гамалийе. Сделав большой крюк по улице аль– Ватавит, он через Даррасл вышел в пустыню за Большим домом, а оттуда к задней стене дома Саадаллы, также выходившей в пустыню. У середины стены он остановился и стал шарить руками по земле, пока не нащупал большой камень, прикрывший вход в подкоп. Над этим подземным ходом они с Ханашем трудились несколько ночей подряд. Проползши на животе по узкому проходу, Арафа оказался на другом его конце, в саду дома футуввы. Сквозь закрытые ставнями окна пробивался свет. Время от времени из дома доносились громкие голоса и взрывы грубого хохота.