Предания нашей улицы

Сначала управляющий честно распределял доходы от имения. На улице строились новые дома и обновлялись тарые. Но очень скоро, как этого и следовало ожидать, жажда наживы взяла верх в сердце Кадри и футувв, и все вернулось вспять. Управляющий стал забирать себе половину доходов, а вторую делил между четырьмя футуввами. Те присваивали деньги, даже не вспоминая о правах остальных жителей улицы. Более того, в своей беспредельной наглости футуввы собирали еще и дань с жителей своих кварталов, лишая несчастных последнего куска. Строительство новых домов постепенно сворачивалось, пока совсем не прекратилось, а некоторые дома так и остались недостроенными. И теперь уже казалось, что по сравнению с давними временами ничего на улице не изменилось. Лишь квартал бродяг стал именоваться кварталом рода Касем и у него появился свой футувва. А вместо жалких лачуг и развалин в квартале по обеим сторонам улицы поднялись большие дома. Что же до жителей улицы, то они вернулись к своему прежнему жалкому состоянию, превратились в людей без всяких прав и без чести. Нищета их заедала, удары дубинок и пощечины преследовали на каждом шагу. Снова развелась на улице грязь, снова расплодились мухи и вши. Появились нищие, калеки и юродивые.

Имена Габаля, Рифаа и Касема сохранились лишь в песнях, которые распевали в кофейнях пьяные поэты. А члены каждого из трех родов продолжали похваляться своим, превратившимся в легенду, предком, и часто похвальба оканчивалась дракой.

Начала распространяться философия гашишников. Нередко можно было услышать, как какой-нибудь из них, входя в кофейню, заявлял: «Нет в нем никакой пользы!» «В нем» означало в мире, а не в гашише. Другой говорил: «Все равно конец один – смерть! Так уж лучше умереть от руки Аллаха, чем от дубинки футуввы. Давайте же пить и курить в свое удовольствие!» Из мелодий горести и лишений жители улицы складывали грустные, заунывные песни. Иные же забавлялись, распевая непристойности, оглушая ими мужчин и женщин, искавших утешения и спокойствия хотя бы в темной лачуге. Если же кем-нибудь овладевала нестерпимая тоска, он говорил: «Ни Габаль нам не помог, ни Рифаа, ни Касем. Суждены нам на этом свете муки да гниль, а на том – могильная пыль».

Самое удивительное то, что, несмотря на столь ужасное положение, наша улица считается самой благополучной из всех. Жители соседних улиц, указывая на нашу, с восхищением говорят: «Это улица Габалауи!» А мы тем временем прячемся по углам, боясь сказать лишнее слово, смиренно довольствуясь воспоминаниями о славных былых временах. Но вновь и вновь мы прислушиваемся к внутреннему голосу, который твердит: «Быть может, завтра вновь произойдет то, что случилось вчера, осуществятся наконец мечты, о которых поет ребаб, и исчезнет из мира несправедливость».

92.

Однажды под вечер на улице появился незнакомый молотой человек, шедший со стороны пустыни. Его сопровождал другой юноша, ростом с карлика. На первом молодом человеке была серая галабея, надетая прямо на голое тело и так туго перехваченная поясом по талии, что верхняя ее часть образовала некое подобие мешка. И мешок этот был битком набит какими-то предметами. На ногах у молодого человека были рваные, облезлые сапоги. Он шел с непокрытой головой, и его густые волосы растрепались на ветру. Круглые глаза беспокойно смотрели на мир, а в походке чувствовались уверенность и твердость. Остановившись на мгновение у Большого дома, молодые люди неторопливо зашагали дальше. Их встречали недоуменными взглядами. «Чужаки на нашей улице! Какое нахальство!» – читалось в глазах торговцев, хозяев лавок, посетителей кофеен и вы-лядывавших из окон жительниц улицы. Недоумение и вопрос виднелись даже во взорах кошек и собак. Юноше показалось, что и мухи-то сторонятся его, выражая недовольство и протест против его появления. Мальчишки толпились вокруг с задиристым видом: одни подходили совсем близко, другие целились в чужаков из рогаток или подбира– ли с земли камешки, чтобы запустить им в спины. Но чужак дружелюбно улыбнулся, засунул руку за пазуху и, достав горсть мятных конфет, раздал их ребятишкам, а они, об-радованные угощением, окружили его и принялись сосать конфеты, теперь уже с восхищением глядя на незнакомца. Не переставая улыбаться, он спросил:

– Скажите-ка, не сдает ли кто-нибудь свободный подвал на этой улице? Тот, кто поможет мне, получит целый кулек конфет. Какая-то женщина, сидевшая прямо на земле перед дверью своего дома, сказала:

– Горе тебе! Кто ты такой, чтобы жить на нашей улице? – Твой покорный cлуга Арафа. Такой же житель этой улицы, как и все вы. Возвращаюсь после долгого отсутствия. Женщина пристально вгляделась в него.

– А чей ты будешь сын? Арафа дружелюбно рассмеялся.

– Сын Джахши. Разве ты ее не знаешь?

– Джахша! Дочь Зейна?

– Она самая.

Другая женщина, которая, сидя у стены, искала в голове у маленького мальчика, вмешалась в разговор:

– Когда ты был маленьким, очень был похож на свою мать, а сейчас сильно изменился, только глаза остались прежними.

– О Аллах! – воскликнула первая женщина. – А где же твоя мать? Умерла?! Да упокоит ее Аллах. Сколько раз, помню, сидела я возле нее, прося предсказать судьбу. Она раскидывала камешки и гадала мне. Да упокоит тебя Аллах, Джахша!

Арафа, довольный тем, что обе женщины вспомнили его, спросил:

– А не знаешь ли ты, да продлит Аллах твои дни, может кто-нибудь сдать мне подвал?

Глядя на него подслеповатыми глазами, женщина спросила в свою очередь:

– А зачем ты вернулся на нашу улицу?

– Живого человека всегда тянет в родные места, к близким людям,– рассудительно ответил юноша.

Тогда женщина указала на дом в квартале Рифаа.

– Вон там есть подвальное помещение, пустующее с тех пор, как жиличка сгорела в пожаре. Это не пугает тебя?

Еще одна женщина, смотревшая на них из окна, засмеялась:

– Такого молодца ифриты испугаются!

Арафа поднял на нее глаза, делая вид, что его развеселили эти слова, и сказал:

– О улица наша! Какие веселые люди здесь живут! Теперь я понимаю, почему моя мать, умирая, советовала мне вернуться сюда.

И, обращаясь к женщине, сидевшей у стены, продолжал:

– Смерть всегда нас найдет, о клиентка моей покойной матери! Все мы умрем, в огне ли, в воде, от ифрита или от дубинки.

После этого он попрощался и направился к указанному дому, провожаемый многими взглядами. Один из оказавшихся здесь мужчин насмешливо заметил:

– Мать-то его мы знали, а вот кто знает его отца?

– Аллах велит хранить тайны! – отозвалась какая-то старуха.

– Значит, он может выдавать себя за сына человека из рода Габаль или Рифаа, а может, и рода Касем, как ему будет выгодно! Да успокоит Аллах душу его матери! – проговорил мужчина.

Приятель Арафы, услышав эти слова, насмешливо прошептал своему спутнику:

– Зачем мы вернулись на эту улицу? Арафа, продолжая улыбаться, сказал:

– Подобные разговоры я слышу повсюду! Во всяком случае, это наша улица. И только здесь мы можем жить. Хватит нам скитаться по базарам и спать под открытым небом или в заброшенных лачугах. К тому же люди здесь добрые, хотя языки у них злые, да и глупые, но у каждого в руке дубинка. Здесь, Ханаш, нам легче будет заработать па пропитание.

Ханаш равнодушно пожал узкими плечами, мол, «на все воля Аллаха».

Какой-то мужчина, похоже, накурившийся гашиша, загородил им дорогу и спросил Арафу:

– Как тебя зовут?

– Арафа!

– Чей ты сын?

– Арафа, сын Джахши! Стоявшие поблизости мужчины рассмеялись, довольные унижением молодого человека, но гашишнику этого показалось мало.

– Когда твоя мать была на сносях,– продолжил он,– мы без конца спрашивали, кто же отец? Тебе-то она об этом сказала?

Скрывая смехом боль, причиненную ему этими словами, юноша пошутил:

– Она сама умерла раньше, чем узнала это. И зашагал дальше, провожаемый смехом. Весть о его возвращении облетела все кварталы, и не спел он дойти до нужного дома, как к нему подошел мальчик-служка из кофейни Рифаа и сказал:

– Муаллим Аджадж, футувва нашего квартала, требует тебя!

Арафа направился в кофейню, которая была неподалеку от дома с подвалом. В кофейне его внимание сразу же привлекла картина, нарисованная на той стене, у которой находилось возвышение для певца. Внизу был изображен Аджадж верхом на коне, чуть повыше управляющий Кадри с пышными усами, одетый в красивую абу, а еще выше Габалауи, держащий на руках тело Рифаа, готовясь перенести его из могилы в свой сад. Но Арафа лишь на мгновение задержал взгляд на картине и поспешил пройти в дальний угол, где восседал Аджадж в кругу своих помощников и приспешников. Футувва с презрительным высокомерием следил за приближающимся юношей, словно гипнотизируя его своим взглядом. Встав перед Аджаджем, Арафа поднес руку к голове и сказал:

– Приветствую тебя, футувва, наш покровитель и защитник. Счастлив видеть тебя.

В узких глазах футуввы мелькнула насмешка.

– Хорошо говоришь, парень! Но хорошо говорить – мало! Хотелось бы знать, каков ты в деле.

– Ты узнаешь это в ближайшее время, если пожелаешь.

– У нас и своих попрошаек больше чем достаточно! Смягчая гордый тон улыбкой, Арафа произнес:

– Я не попрошайка, муаллим! Я волшебник! И достоинства мои признаны множеством людей!

При этих словах сидевшие в кофейне переглянулись, а Аджадж спросил:

– Что ты имеешь в виду, сын помешанной?

Арафа засунул руку за пазуху, вытащил маленькую, размером с плод ююбы, коробочку и почтительно протянул ее футувве. Тот небрежно открыл коробочку. В ней находился какой-то темный порошок. Аджадж вопросительно взглянул на Арафу. Арафа уверенным голосом пояснил:

– Раствори одну крупинку в чашке чая и выпей за два часа до свидания с женщиной. А потом либо ты будешь благодарить твоего покорного слугу Арафу, либо прогонишь его прочь с улицы.

Все удивленно вытянули шеи, и даже Аджадж не мог скрыть, что слова Арафы заинтересовали его. Но все-таки он с деланным безразличием обронил:

– И это все твое волшебство?

– Еще есть у меня редкие благовония, чудесные снадобья, я знаю медицину и свойства лекарств, могу лечить от разных болезней и хворей, от бесплодия и слабосилия. Тоном, в котором сквозила угроза, Аджадж проговорил:

– Аллах, Аллах! Я чувствую, что от тебя будет пожива! Сердце Арафы сжалось, но на лице еще ярче засияла улыбка.

– Все, чем я владею, принадлежит тебе, муаллим! Футувва, довольный, расхохотался.

– Но ты не сообщил нам, кто твой отец!

– Возможно, тебе это известно лучше, чем мне, – продолжая улыбаться, ответил Арафа.

Кофейня огласилась громким смехом, послышались грубые шутки. А юноша, выйдя из кофейни, зло пробормотал: «Кто доподлинно знает своего отца?! Знаешь ли ты своего, Аджадж? Эх вы, сукины дети!»

Вместе с Ханашем они осмотрели подвал и остались довольны. Арафа заметил:

– Он просторнее, чем я ожидал. Он нам очень подходит! Вот эта комната годится для приема гостей, а та, что внутри, может служить спальней. Ну а в третьей мы устроим мастерскую.

– Интересно, в которой из комнат сгорела женщина? – обеспокоенно спросил Ханаш.

Арафа громко рассмеялся, и смех его эхом отозвался в пустых комнатах.

– Ты боишься ифритов, Ханаш? Но ведь мы управляемся с ними, как Габаль со змеями.

Он еще раз удовлетворенно окинул взглядом комнаты и продолжал:

– У нас только одно окно, и мы сможем смотреть на улицу лишь снизу вверх, сквозь железные прутья. Зато у этой могилы большое преимущество: ее нельзя обокрасть!

Вздохнул и добавил:

– Все, чем я владею, служит на пользу людям. А сам я всю свою жизнь получал лишь оскорбления.

Ты добьешься успеха,– воскликнул Ханаш,– и будешь вознагражден за все обиды и за обиды твоей матери!

93.

В свободные минуты ему нравилось, сидя на старой тахте, смотреть в окно, которое находилось на уровне земли. Упершись лбом в оконную решетку, он разглядывал ноги прохожих, колеса повозок, пробегающих кошек и собак, резвящихся детишек. Головы взрослых прохожих он мог увидеть, лишь если сам пригибался. В окне появлялся то голый ребенок, играющий дохлой крысой, то слепой старик, несущий в левой руке деревянный поднос с орешками, фасолью и сладостями, засиженными мухами, а правой рукой опирающийся на толстую палку. Из соседних подвалов доносился плач, слышался шум драки, происходившей неподалеку. Дрались двое мужчин, и лица их были уже в крови. Арафа улыбнулся голому мальчишке и ласково спросил:

– Как тебя зовут, удалец? Тот ответил:

– Уна!

– Это значит Хассуна? Тебе нравится эта дохлая крыса?

Мальчик бросил в него свою находку и убежал, переваливаясь на кривых ножках. Если бы не решетка, крыса непременно угодила бы Арафе в лицо. Он повернулся к Ханашу, который дремал у его ног, и сказал:

– Все на этой улице говорит о том, что здесь хозяйничают футуввы, но нет ни одного доказательства существования людей, подобных Габалю, Рифаа или Касему.

Ханаш, зевая, подтвердил:

– Да, в жизни видим мы Саадаллу, Юсуфа, Аджаджа да Сантури, а в кофейнях нам рассказывают только о Габале, Рифаа и Касеме.

– Но ведь они существовали, не так ли? Ханаш, показывая пальцем на пол, проговорил:

– Наш дом принадлежит роду Рифаа, и все живущие в нем – рифаиты, то есть потомки Рифаа. Поэты каждый вечер рассказывают, что он жил и умер во имя любви и счастья, а мы каждое утро на пустой желудок выслушиваем ругань и перебранки его потомков, мужчин и женщин.

Арафа упрямо сжал губы.

– Однако же они существовали! Не так ли?

– Ругань еще самое безобидное в этом квартале. А драки! Убереги тебя Аллах! Только вчера один житель лишился глаза. Арафа, разгорячившись, вскочил с тахты.

– Удивительная улица! Да упокоит Аллах душу моей матери! Взять хотя бы нас с тобой: все прибегают к нашей помощи, но никто нас не уважает.

– Они никого не уважают.

– Кроме футувв! – скрипнул зубами Арафа. Смеясь, Ханаш заметил:

– И все же ты единственный человек на этой улице, с которым общаются все ее жители, будь они из квартала Габаль, Рифаа или Касем.

– Будь они все прокляты!

Арафа немного помолчал, глаза его сверкали в полутьме подвала. Потом продолжал:

– Каждый из них глупо кичится своим предком, а у себя под носом ничего не видит. Ведь они гордятся людьми, от которых остались лишь имена, а сами не пытаются сделать и шагу вперед. Трусливые собаки!..

Первой посетительницей Арафы оказалась женщина из рода Рифаа. Она явилась к нему несколько дней спустя после того, как он обосновался в своем жилище, и спросила:

– Как можно избавиться от женщины так, чтобы об этом никто не узнал?

Арафа испугался и удивленно взглянул на посетительницу.

– Я такими делами не занимаюсь, госпожа моя. Вот если тебе нужны лекарства для тела или для души – я к твоим услугам.

Но женщина настойчиво продолжала:

– Разве ты не волшебник?

– Я творю чудеса лишь на пользу людям. Для убийства же существуют другие мастера.

– Может быть, ты боишься? Но, кроме нас с тобой, никто не будет знать тайны.

Скрывая улыбкой насмешку, Арафа заметил:

– Рифаа не был таким! – Рифаа! Да упокоит его Аллах! На нашей улице милосердие бесполезно. Если бы от него была какая-нибудь польза, сам Рифаа не погиб бы.

Женщина ушла разочарованная, но Арафа не сожалел об этом. Сам Рифаа, воплощение доброты, не смог установить мир на этой улице. Как же сможет надеяться на безопасность тот, кто начнет с преступления? А его мать?! Сколько страданий она вынесла, никому не причинив зла! Он должен быть в хороших отношениях со всеми, как и пристало опытному торговцу. Арафа обошел все кофейни и в каждой находил себе клиента. И повсюду он слышал истории, рассказываемые под звуки ребаба. В конце концов все они перемешались у него в голове, и голова пошла кругом.

Первым посетителем из квартала Касем оказался мужчина преклонного возраста, который, умильно улыбаясь, шепотом сказал:

– Мы слышали о подарке, который ты преподнес футувве квартала Рифаа Аджаджу.

Арафа внимательно разглядывал морщинистое лицо мужчины, а тот продолжал:

– Угости и меня своим снадобьем и не удивляйся, силенка у меня еще осталась.

Они заговорщически улыбнулись друг другу, и старик, стараясь расположить к себе Арафу, заявил:

– Ты тоже из рода Касем, правда? Так считают в нашем квартале.

Арафа, посмеиваясь, спросил:

– В вашем квартале знают моего отца? Старик с серьезным видом ответил:

– Члена нашего рода узнают по приметам. Ты, несомненно, наш. Это мы установили на улице высшую справедливость и счастье. Увы, улица наша злополучная.

Тут он вспомнил, зачем пришел, и попросил:

– Так дай же мне подарок!

Старик ушел, держа в руках маленькую баночку, которую он то и дело подносил к подслеповатым глазам. В походке его чувствовались бодрость и надежда.

Следующим был посетитель, которого Арафа никак не ожидал. Он сидел в гостиной на циновке. Перед ним стояла курильница, над которой вился ароматный дымок. В это время вошел Ханаш в сопровождении старика нубийца.

– Это дядюшка Юнус, бавваб господина управляющего, – доложил Ханаш.

Арафа вскочил и, здороваясь, протянул старику руку:

– Добро пожаловать! Пророк снизошел до нас. Садитесь, уважаемый.

Они уселись рядом, и бавваб откровенно рассказал:

– Назиру-ханум, жену управляющего, мучают дурные сны, она совсем почти не спит.

В глазах Арафы зажегся огонек внимания, и сердце его радостно забилось от тщеславной надежды, однако он не подал виду и как можно небрежнее сказал:

– Это легкое недомогание, оно вскоре пройдет!

Но ханум обеспокоена и поэтому послала меня к тебе.

Вновь радостная волна разлилась по телу Арафы, и он ощутил уверенность, которой не знал все долгие годы, проведенные в скитаниях вместе с покойной матерью.

– Лучше мне самому поговорить с ней,– предложил он.

Но бавваб возразил:

– Это невозможно. Ни она к тебе не может прийти, ни ты к ней.

Арафа подавил разочарование и, очень боясь упустить представившийся случай, сказал:

– Тогда мне потребуется ее платок или какая-нибудь другая принадлежащая ей вещь.

Бавваб в знак согласия склонил голову в чалме и поднялся. Арафа проводил его к выходу. Дойдя до двери, старик, поколебавшись немного, тихонько сказал:

– Мы слышали о подарке, который ты сделал Аджад-жу, футувве рифаитов.

Когда, получив подарок, бавваб удалился, Арафа с Ханашем долго смеялись. Ханаш спросил:

– Кому, интересно, этот подарок – самому баввабу, управляющему или его жене?

Арафа же насмешливо воскликнул:

– О улица подарков и дубинок!

Он подошел к окну, чтобы взглянуть на вечернюю улицу. Стены дома напротив казались серебристыми от лунного света. Было совсем тихо. Слышалось лишь пение цикад, да из ближайшей кофейни доносился голос поэта, который рассказывал: «И спросил Адхам: «Когда же ты наконец поймешь, что нас больше ничто не связывает?» И ответил ему Идрис: «Да будут милостивы к нам небеса, разве ты не брат мне? Эту связь разорвать нельзя!» – «Разве недостаточно того зла, что ты мне причинил, Идрис?!» «Печалиться бесполезное занятие. И ведь мы оба пострадали: ты потерял Хумама и Кадри, а я – Хинд. А у великого Габалауи появились внук-убийца да внучка-блудница». Адхам вскипел, голос его сорвался на крик: «Если не постигнет тебя кара, равная твоим преступлениям, миру придет конец!»

Арафа со скукой отошел от окна. Когда наконец перестанут на нашей улице рассказывать эти истории? И когда миру придет конец? Однажды и моя мать произнесла эту фразу: «Если бы не существовало кары за грехи, наступил бы конец света!» Бедная мама, так и не нашедшая на земле приюта! А наша улица?! Какую пользу принесли ей эти истории?

94.

Арафа и Ханаш с увлечением работали в дальней ком-мате подвала при свете газового фонаря, укрепленного на стене. Комната эта не годилась для жилья, так как была очень сырой и темной, поэтому Арафа приспособил ее под мастерскую. Все углы были завалены бумагами с рецептами снадобий, на стенах висели мешочки с порошками, травами, пряностями, чучела животных и насекомых, крыс, лягушек, скорпионов, на полу валялись осколки стекла, стояли бутылки и банки, с неизвестными резко пахнущими жидкостями. Тут же находилась печка, возле которой лежала куча угля. На полках вдоль стен были расставлены разнообразные сосуды, склянки и пакеты.

Арафа был поглощен тем, что смешивал разные жидкости и сливал приготовленный состав в большой глиняный кувшин. Пот струился по его лбу, и Арафа утирал его время от времени рукавом галабеи. Ханаш внимательно наблюдал за его действиями, готовый немедленно выполнить любое распоряжение. Желая подбодрить Арафу и выразить ему свои дружеские чувства, Ханаш сказал:

– Никто на этой несчастной улице не грудится столько, сколько ты. А что ты за это имеешь? Какие-то жалкие миллимы!

Арафа с удовлетворением отозвался:

– Да упокоит Аллах душу моей матери! Это ей я всем обязан. В тот день, когда она отдала меня в учение чародею-волшебнику, способному читать мысли других людей, жизнь моя переменилась. Если бы не она, быть бы мне либо вором, либо нищим-попрошайкой.

Но Ханаш все тем же огорченным тоном повторил:

– Все равно ты зарабатываешь лишь жалкие миллимы!

– Деньги наживаются терпением. Не отчаивайся! Не только должность футуввы открывает путь к богатству. Вспомни, какое уважение я заслужил! Все, кто ко мне приходит, целиком доверяются мне и надеются на меня, а это уже не мало. Подумай также, сколь приятно сознавать себя волшебником! Ведь из отбросов мы изготовляем полезные, исцеляющие людей от недугов снадобья. Мы проникаем в тайны неведомых сил и используем их на благо всем.

Ханаш, взглянув на печь, неожиданно прервал рассуждения друга, сказав:

– Лучше поставить печь под отдушиной в коридоре, а то здесь мы задохнемся.

– Делай что хочешь, только не нарушай ход моих мыслей. Ни один дурак с нашей улицы, который мнит себя ученым, не поймет всей важности вещей, приготовляемых в этой грязной и зловонной комнате. Они узнали свойства «подарка», но это еще не все. В этой комнате могут родиться самые удивительные и невообразимые вещи! Глупцы! Они еще не знают, чего в действительности стоит Арафа, но когда-нибудь они это поймут. Им следовало бы благословлять память моей матери, а не оскорблять ее, как они это делают.

Ханаш, который уже было встал, снова присел на корточки и недовольно заметил:

– Всю эту красоту может уничтожить дубинка глупого футуввы.

– Не болтай! – резко оборвал его Арафа.– Мы никому не делаем зла и исправно платим подати, зачем же им обижать нас?

Ханаш рассмеялся в ответ.

– А в чем была вина Рифаа?

Арафа бросил на друга гневный взгляд.

– Зачем ты раздражаешь меня своими разговорами?

– Ты ведь рассчитываешь разбогатеть, а здесь богатеют лишь футуввы. Ты надеешься стать сильным, но прибегать к силе дозволено только им! Запомни это и прими во внимание.

Арафа замолчал, проверяя, в правильных ли пропорциях он смешал части снадобья, потом снова взглянул на озабоченного Ханаша и рассмеялся:

– Моя мать тоже не раз предостерегала меня. Спасибо, брат, но я вернулся сюда с продуманным планом.

– Кроме волшебства, тебя, кажется, ничто не интересует.

– Волшебство действительно удивительная вещь! – убежденно воскликнул Арафа.– Возможности его безграничны, и никто не знает, есть ли у него предел. Тому, кто обладает тайнами волшебства, дубинки футувв кажутся детской игрушкой. Учись, Ханаш, не будь глупцом. Представь, если бы все жители нашей улицы стали волшебниками?!

– Если бы все были волшебниками, они бы умерли с голоду.

Арафа рассмеялся, обнажив в улыбке свои крепкие зубы.

– Говорю тебе, не будь глупцом, Ханаш, и подумай, чего они могли бы тогда достигнуть. Клянусь Аллахом! Чудеса на нашей улице рождались бы так же легко, как плевки и ругательства.

– Да, только при условии, что жители улицы раньше не умерли бы голодной смертью!

– Ничего! Не умрут, раз они…

Не договорив, Арафа замолчал, сосредоточившись на работе. Руки его проворно двигались. Окончив дело, он вновь заговорил:

– Певец из рода Касем рассказывает, что Касем хотел благодаря доходам от имения избавить людей от необходимости работать, чтобы все могли распевать песни в садах, как мечтал о том Адхам.

– Так говорил К а сем. Арафа с блестящими глазами продолжал:

– Но ведь не в пении конечная цель! Представь себе, что человек проводит жизнь в безделье и лишь распевает песни. Это красивая, но смешная мечта, Ханаш. Гораздо лучше избавить себя от тяжкого труда, ради того чтобы целиком отдаться изобретению чудес.

Ханаш, не желая продолжать этот бессмысленный разговор, покачал своей большой головой, которая сидела, казалось, прямо на плечах, и деловым тоном сказал:

– Пойду разожгу печь в коридоре.

– Разожги и сам садись на нее, иного ты не заслуживаешь.

Примерно через час Арафа вышел из мастерской и, устроившись на тахте в комнате для гостей, стал глядеть в окно. После тишины внутренних помещений подвала слух его наполнился звуками жизни. В уличном шуме можно было различить крики торговцев, разговоры женщин, соленые шутки и отборные ругательства – движение людского потока на улице не прекращалось ни на минуту. Вдруг Арафа заметил у стены напротив его окна нечто новое, чего раньше не было. Сюда перебралась кофейня на колесах; сделанная из большой корзины, прикрытой старой тряпкой. На ней помещалась маленькая печка и были расставлены банки с кофе, чаем и корицей, а также медные кофеварки, чашки и ложки. Рядом, прямо на земле, сидел старик, который раздувал огонь, чтобы согреть воду. За корзиной стояла девушка в расцвете юности и приятным голосом обращалась к прохожим:

– Милости просим в нашу кофейню!

Кофейня находилась как раз на стыке кварталов Касем и Рифаа. Большинство клиентов ее составляли владельцы ручных тележек и другие бедняки. Арафа сквозь решутку окна рассматривал девушку. Ее смуглое лицо, обрамленное черным покрывалом было прекрасно. Темно-коричневая галабея ниспадала до пят и подол ее волочился по земле, когда девушка, выполняя чью-либо просьбу, отходила или же возвращалась с пустым стаканом. И эта скромная галабея и стройная фигурка и глаза медового цвета – все было бы прекрасно, если бы не левый глаз, красный и опухший, видимо, от трахомы или от попавшей грязи. Судя по сходству со стариком, она его дочь. Как видно, родилась она, когда отец был уже в почтенном возрасте. Это часто случается на нашей улице. Ни минуты не колеблясь, Арафа крикнул:

– Хозяюшка! Стакан чаю, пожалуйста!

Девушка поискала его глазами и, найдя, быстро наполнила стакан из чайника, наполовину присыпанного золой, чтобы не остывал. Подошла к окну и протянула стакан. Арафа улыбнулся.

– Спасибо! Сколько с меня?

– Два миллима!

– Дорого! Но для тебя не жалко. Девушка протестующе проговорила:

– В большой кофейне чай стоит пять миллимов, хотя он ничем не лучше того, что ты пьешь.

И, не дожидаясь ответа, отошла, а Арафа принялся прихлебывать чай, не отводя от девушки взгляда. Какое было бы счастье обладать этой юной красавицей! А глаз ее так просто вылечить! Правда, для женитьбы требуются деньги, а их-то и не хватит. Подвал уже полностью обставлен, а Ханаш может спать где хочет, либо в гостиной, либо в коридоре, но с условием, что сначала он изгонит из подвала всех клопов.

Вдруг внимание Арафы привлек гул голосов, и он увидел, что все прохожие остановились и глядят в конец улицы. Люди перешептывались: «Сантури… Сантури». Арафа тоже посмотрел в ту сторону, насколько ему позволяла оконная рама, и увидел футувву, шедшего в окружении подручных. Когда Сантури проходил мимо новой кофейни, взгляд его упал на девушку, и он спросил одного из своих людей: Кто такая?

– Аватыф, дочь дядюшки Шакруна!

Сантури причмокнул губами в знак одобрения и проследовал в свой квартал. Арафа ощутил беспокойство. Он помахал девушке пустым стаканом. Легким шагом она подошла к нему, взяла стакан и деньги, а он, указывая подбородком в сторону удалявшегося футуввы, спросил:

– Тебе ничего не угрожает?

Девушка рассмеялась и, уже повернувшись, чтобы уйти, ответила:

– Если потребуется, я обращусь за помощью к тебе. Поможешь?

Ее насмешка задела его. Насмешка была скорее грустной, чем вызывающей, и это еще больше усилило его беспокойство. Тут он услышал голос Ханаша, зовущий его, спрыгнул с тахты на пол и пошел во внутреннюю комнату.

95.

Число клиентов Арафы росло день ото дня. Но ни одному из них не радовалось его сердце так, как обрадовалось оно Аватыф, когда она появилась однажды в его подвале. Он даже забыл принять тот полный достоинства вид, который обычно напускал на себя в присутствии клиентов, и радостно бросился ей навстречу. Усадил ее на тюфячок перед собой, а сам присел на корточки. Не помня себя от радости, говорил ей приветливые слова и не отрывал от нее глаз. Когда же взгляд его остановился на левом глазе девушки, которого почти не было видно из-за опухшего века, с упреком сказал:

– Ты, красавица, очень запустила свой глаз, ведь он был красным еще в тот день, когда я впервые увидел тебя.

– Я промываю его горячей водой, стала оправдываться девушка.– Но я постоянно занята работой и часто забываю это делать.

– Нельзя забывать о своем здоровье, особенно если речь идет о таких прекрасных глазах!

Аватыф смущенно улыбнулась, а Арафа протянул руку к полке и достал кувшин, из которого вытащил маленький сверток, и сказал, указывая на него: