96.

Что-то случилось с дядюшкой Шакруном: временами он начинал разговаривать так громко, будто произносил речь. Люди сочувственно говорили: «Старость есть старость!» А порой он приходил в страшную ярость из-за самой пустяковой причины, а то и вовсе без причины. Люди говорили: «Стареет!» Иногда же он надолго замолкал, не открывая рта даже тогда, когда нужно было что-то сказать. И люди говорили: «Да, это старость». А то вдруг он произносил речи, которые на улице считались крамолой.

И люди с опаской повторяли: «Все это от старости. Убереги нас от нее, Аллах!»

Арафа часто наблюдал за дядюшкой Шакруном из окна с сочувствием и беспокойством. Про себя Арафа думал: «Он почтенный человек, несмотря на рваное платье и нищету. На лице его лежит неизгладимая печать тех бед, которые довелось ему претерпеть после того, как минули счастливые времена Касема. К несчастью своему, он – современник Касема и, значит, успел узнать, что такое справедливость и благополучие. Он сполна получал свою долю доходов от имения, видел, как строились новые дома, а потом, по приказу Кадри, строительство прекратилось. Одним словом, он несчастный человек, переживший свое время!» На этом месте Арафа прервал свои размышления, так как увидел Аватыф, лицо которой, после того как он вылечил ей глаз, не имело ни малейшего изъяна. Арафа перевел взгляд с отца на дочь и с улыбкой крикнул:

– Сделай милость, напои чаем!

Она принесла ему чай, а он, прежде чем взять стакан из ее рук, желая задержать ее, сказал:

– С исцелением тебя, роза нашей улицы!

– Благодаря Аллаху и тебе! – с улыбкой откликнулась девушка.

Арафа взял стакан, постаравшись коснуться кончиками пальцев ее руки. Аватыф вернулась к своей кофейне. Легкость походки выдавала владевшую ею радость. Надо ему наконец сделать решительный шаг. Смелости у него хватает! Но следует хорошенько обдумать, как быть с Сантури. И зачем только Шакрун с дочкой попался на глаза футувве? Но что поделаешь! Бедняк выбился из сил, ходя за своей ручной тележкой, и был вынужден бросить это занятие и соорудить эту жалкую кофейню.

Издалека донесся шум и гул голосов, и все головы на улице повернулись в сторону Гамалийи. Оттуда выехала двуколка, везущая женщин, которые пели и хлопали в ладоши. В центре сидела невеста. Видно, ее везли из бани. Мальчишки бежали за повозкой, весело крича и цепляясь за борта. Повозка направлялась в квартал Габаль. Вся улица наполнилась пением, поздравлениями, приветственными возгласами. Вдруг дядюшка Шакрун громко и гневно крикнул:

– Бей! Бей!

Аватыф поспешила к отцу, усадила его и стала нежно гладить по спине. Арафа недоумевал: «Что случилось? Можег быть, он просто бредит? Вот проклятая старость! Как же тогда выглядит наш дед Габалауи, если, конечно, он еще жив?!» Обождав, пока дядюшка Шакрун успокоится, Арафа осторожно спросил:

– Дядюшка Шакрун, ты видел Габалауи? Не глядя в сторону Арафы, тот ответил:

– Глупец! Разве ты не знаешь, что он уединился в своем доме еще до времен Габаля?

Арафа засмеялся, а Аватыф тоже улыбнулась.

– Да продлит Аллах твои дни, дядюшка Шакрун! – пожелал старику Арафа.

– Твое пожелание имело бы цену, если бы сама жизнь что-нибудь стоила! – воскликнул Шакрун.

Девушка подошла к Арафе забрать стакан и шепнула:

– Оставь его в покое. Он совсем не спит по ночам! Арафа страстно прошептал:

– Мое сердце принадлежит тебе, Аватыф! И, прежде чем она отошла, добавил:

– Я хочу поговорить с ним о нас с тобой!

Аватыф погрозила ему пальцем и отошла, а Арафа принялся развлекаться, наблюдая за играми детишек на мостовой. Неожиданно со стороны квартала Касем появился Сантури. Арафа непроизвольно отпрянул от решетки окна. Что привело сюда футувву?! К счастью, Арафа жил в квартале Рифаа и его футуввой и покровителем был Аджадж, которого он щедро оделял «подарками». Сантури подошел к кофейне Шакруна и остановился. Не отводя глаз от лица Аватыф, он сказал:

– Кофе без сахара!

Из какого-то окна послышался смешок. Из другого высунулась женщина и спросила:

– Что заставило футувву квартала Касем пить кофе в кофейне для бедняков?

Но Сантури, казалось, ничего не замечал. Аватыф подала ему чашку, и сердце Арафы сжалось в груди. Футувва ждал, когда кофе немного остынет, и во весь рот, так что были видны его золотые зубы, улыбался девушке. Арафа поклялся в душе, что когда-нибудь затащит его на Мукаттам и там хорошенько отдубасит. Сантури отпил глоток и пробурчал:

– Спасибо твоим прекрасным ручкам!

Аватыф боялась и улыбнуться ему в ответ, и нахмуриться, а Шакрун с явной опаской наблюдал за этой сценой. Футувва протянул девушке монетку в пять пиастров и, не дожидаясь, пока Аватыф отсчитает сдачу, повернулся и пошел в кофейню квартала Касем. Аватыф смутилась, не зная, что делать, а Арафа тихонько приказал ей:

– Не ходи за ним!

– А как же сдача? – спросила она.

Дядюшка Шакрун, несмотря на слабость, поднялся, взял сдачу и пошел в кофейню. Вернувшись через некоторое время, он уселся на свое место и принялся громко хохотать.

– Успокойся! – умоляюще произнесла Аватыф. Старик снова встал на ноги и, обратившись лицом к Большому дому, воскликнул:

– О Габалауи! Габалауи!

Из окон, дверей, кофеен и подвалов на него устремились многочисленные взгляды, мальчишки столпились вокруг старика, и даже собаки глядели в его сторону. А Шакрун восклицал:

– О Габалауи! До каких пор ты будешь хранить молчание и скрываться? Заветов твоих никто не соблюдает, имение твое идет прахом. Тебя обкрадывают, Габалауи, так же как обкрадывают твоих внуков!

Многие хохотали над его словами, мальчишки хихикали, а Шакрун продолжал:

– Габалауи! Ты слышишь меня? Разве ты не знаешь, что с нами происходит?

Зачем ты покарал Идриса? Ведь он был в тысячу раз лучше, чем футуввы нашей улицы! О Габалауи!

В это время из кофейни вышел Сантури и крикнул:

– Эй, лгун, веди себя пристойно! Старик грозно повернулся к нему и сказал:

– Будь ты проклят, негодяй! Многие испугались за старика: «Пропал человек!» Сантури, ослепленный яростью, накинулся на Шакруна и ударил его кулаком по голове. Старик попятился назад и, если бы Аватыф не поддержала его, упал бы. Сантури, взглянув на девушку, вернулся на свое место в кофейне.

– Пойдем домой, отец, – сквозь слезы проговорила Аватыф.

Арафа выбежал из подвала, чтобы помочь ей, но старик, тяжело дыша, отталкивал их руки. Все вокруг молчали. Только одна женщина не выдержала:

– Это ты виновата, Аватыф! Надо оставлять его дома. Девушка вся в слезах прошептала:

– Ну что я могу сделать?

А дядюшка Шакрун слабым голосом все продолжал звать Габалауи…

97.

Незадолго до рассвета безмолвие ночи нарушилось плачем, и вскоре все узнали о смерти Шакруна. Случившееся никого на улице не удивило. Приближенные Сантури говорили: «Гореть ему в аду! Он жил наглецом, и наглость свела его в могилу». Арафа же сказал Ханашу:

– Шакруна убили так же, как убили многих на нашей улице. Убийцы даже не пытаются скрывать своих преступлений. И никто не осмеливается жаловаться и прибегать к помощи свидетелей.

– О горе! И зачем только мы вернулись сюда?! – сокрушался Ханаш.

– Но это наша улица!

– Наша мать ушла отсюда с разбитым сердцем. Будь проклята и улица, и все на ней живущие!

– И все же это наша улица, настаивал Арафа.

– Как будто мы должны расплачиваться за грехи, которых не совершали!

– Самый большой наш общий грех – покорность. В отчаянии Ханаш сказал:

– И наш опыт с бутылкой не удался!

– Ничего, в следующий раз обязательно получится.

За гробом дядюшки Шакруна шли только Аватыф и Арафа. Все были очень удивлены участием волшебника Арафы в похоронах и перешептывались об удивительной смелости этого странного человека. Но все еще больше удивились, когда к похоронной процессии в тот момент, когда она достигла середины квартала Касем, присоединился сам Сантури. И с каким бесстыдством он это сделал! Ни капли не смущаясь, Сантури сказал Аватыф:

– Да продлятся дни твои, Аватыф!

Арафа сразу понял, что Сантури на этом не остановится. После его появления в мгновение ока похоронная процессия преобразилась, к ней присоединились соседи и знакомые, которые не решались на это раньше из страха перед футуввой. Вся улица заполнилась людьми.

– Да продлятся дни твои! – обращаясь к Аватыф, повторил Сантури.

– Сначала убиваешь, а потом идешь за гробом убитого?! – с вызовом откликнулась девушка.

Сантури громко, так, чтобы все его слышали, воскликнул:

– То же самое говорили и Касему!

Раздались громкие голоса:

– Нет Бога, кроме Аллаха! Только он один волен в жизни человека и в его смерти!

– Мой отец погиб от твоей руки! – настаивала на своем Аватыф.

– Да простит тебя Аллах, Аватыф,– проговорил Сантури, – если бы я ударил его по-настоящему, я убил бы его на месте. На самом деле я не ударил его, а просто замахнулся, и все это видели.

Со всех сторон закричали:

– Да, да! Он замахнулся, но не тронул его и пальцем. Пусть черви выедят нам глаза, если мы врем!

– Аллах покарает тебя,– промолвила Аватыф. А Сантури с кротостью, которую потом еще долго приводили в пример, повторил:

– Да простит тебя Аллах, Аватыф!

Арафа наклонился к самому уху Аватыф и тихонько сказал:

– Не заводи ссору! Давай похороним отца спокойно. Не успел он договорить, как к нему подскочил один из помощников Сантури, по имени Адад, ударил его кулаком по лицу и закричал:

– Эй, ты, сын потаскухи! Как ты оказался между девушкой и муаллимом?

В замешательстве Арафа повернулся к нему и тут же получил еще один удар, сильнее первого. Второй помощник Сантури залепил ему пощечину, третий плюнул в лицо, четвертый схватил за шиворот, пятый с силой толкнул его так, что Арафа упал на спину, а шестой сказал, лягнув его ногой:

– Отправишься на кладбище, если еще раз подойдешь к ней!

От растерянности Арафа не сразу поднялся с земли. Потом все же собрался с силами и, превозмогая боль, встал и принялся отряхивать пыль с галабеи и с лица, а мальчишки окружили его и принялись кричать: «Теленок упал, несите сюда нож!»

Арафа вернулся в свой подвал, хромая и вне себя от гнева. Ханаш горестно оглядел его и покачал головой.

– Говорил я тебе, не ходи! Задыхаясь от злобы, Арафа крикнул:

– Замолчи! Я им этого не прощу! Но Ханаш решительно и вместе с тем мягко увещевал друга:

– Откажись от этой девушки, иначе нам несдобровать.

Арафа, уставившись в пол, задумался, потом поднял голову и угрюмо, но твердо произнес:

– Я женюсь на ней! И гораздо скорее, чем ты думаешь! – Это самое настоящее безумие! А Аджадж будет возглавлять свадебное шествие! Лучше ты сам облейся спиртом и кинься в огонь!

– И сегодня же ночью в пустыне я повторю опыт с бутылкой!

Несколько дней Арафа не покидал своего жилища, но каждый день виделся с Аватыф через окно. А после окончания срока траура тайком встретился с ней в коридоре ее дома и сказал напрямик:

– Лучше, если мы поженимся как можно скорее! Для Аватыф его предложение не было неожиданным, однако она грустно сказала:

– Мое согласие навлечет на тебя много неприятностей!

– Аджадж согласился присутствовать на нашей свадьбе, – сообщил Арафа, – а ты понимаешь, что это значит.

Все приготовления к свадьбе проходили в строгой тайне, и однажды улица была ошеломлена известием о том, чти накануне Аватыф, дочь Шакруна, вышла замуж за волшебника Арафу и переехала в его дом, а Аджадж был свидетелем на их свадьбе. Все недоумевали, как мог Арафа решиться на подобный шаг и каким образом ему удалось заручиться согласием Аджаджа. Л люди, умудренные жизненным опытом, качали головами: «Ну, теперь жди беды!»

98.

Сантури и его подручные собрались в кофейне квартала Касем. Проведав об этом, Аджадж созвал своих людей в кофейне Рифаа. Вскоре это стало известно всей улице, и жителей объяла тревога. Место на границе кварталов Касем и Рифаа обезлюдело, все торговцы, нищие и мальчишки попрятались, лавки и окна домов позакрывались.

Сантури, окруженный своими людьми, вышел на улицу. Аджадж двинулся ему навстречу. От взаимной злобы и ненависти накалился, казалось, сам воздух, достаточно было искры, чтобы вспыхнул пожар. Какой-то добрый человек крикнул с крыши дома:

– Мужчины, что вас так разгневало? Одумайтесь, прежде чем прольется кровь!

Аджадж, стоя лицом к лицу с Сантури, при общем грозном молчании проговорил:

– Мы не гневаемся, у нас нет причин для гнева.

– Ты нарушил законы товарищества, – ответил ему Сантури.

– После того что ты сделал, ты не можешь оставаться футуввой.

– А что я такого сделал?!

– Ты встал на защиту человека, бросившего мне вызов!

– Этот человек всего лишь женился на одинокой девушке, потерявшей отца. Я же выступаю свидетелем на всех свадьбах в квартале Рифаа.

– Какой он рифаит! – презрительно кинул Сантури. – Никто не знает его отца, даже он сам. Его отцом могу оказаться я, или ты, или любой нищий с этой улицы.

– Но сейчас он живет в моем квартале.

– Только потому, что там нашелся пустой подвал!

– Ну и что? Сантури, не выдержав, заорал, брызгая слюной:

– Ты понимаешь, что нарушил законы товарищества?!

– Не кричи, муаллим, не стоит нам, как петухам, наскакивать друг на друга из-за такого пустяка.

– Это не пустяк! Аджадж таким тоном, словно он отдавал своим людям приказ приготовиться, произнес:

– О Аллах! Дай мне терпение!

– Осторожней, Аджадж, не забывайся!

– Будь проклята трусость!

– Будь проклят твой отец! И вот уже взметнулись в воздух дубинки, как вдруг раздался грозный голос:

– Позор вам, мужчины! Все обернулись и увидели муаллима Саадаллу, главного футувву улицы, который появился со стороны квартала Рифаа и остановился на границе двух кварталов.

– Опустите дубинки! – приказал он. Дубинки опустились вниз, как головы молящихся. Саадалла, переводя взгляд с Сантури на Аджаджа, продолжал:

– Сейчас я не хочу никого слушать. Расходитесь с миром. Недостойно мужчин затевать драку из-за женщины!

Противники молча разошлись, и Саадалла вернулся к себе домой.

Арафа и Аватыф из своего подвала наблюдали за тем, что происходит на улице, и не верили, что ночь эта пройдет мирно. Лица их были бледными, сердца трепетали, и в горле пересохло. Они немного перевели дух, лишь когда услышали повелительный голос Саадаллы. Глубоко вздохнув, Аватыф промолвила:

– Как жестока жизнь!

Чтобы успокоить ее, Арафа, ткнув пальцем в свою голову, сказал:

– Мозги у меня работают не хуже, чем у Габаля и чем у великого Касема!

– Надолго ли это затишье? – отозвалась Аватыф, с трудом переводя дыхание.

Арафа с наигранной беспечностью привлек ее к своей груди.

– Если бы все жены и мужья были счастливы, как мы! Аватыф положила голову ему на плечо, прошептав:

– Хотелось бы знать, чем все это окончится. – Ни одному футувве нельзя доверять, – признался Арафа.

– Я знаю это, – подняла голову Аватыф, – и рана в моей душе не заживет до тех пор, пока я не увижу его поверженным.

Арафа понял, что она говорит о Сантури. Глядя жене в глаза, он стал объяснять:

– В твоем положении месть – это долг. Но, отомстив, мы не достигнем желаемого. Ведь нам угрожает не просто жестокость Сантури. Миру и спокойствию нашей улицы угрожает жестокость всех футувв. Если мы одолеем Сантури, кто поручится, что завтра к нам не прицепится Аджадж или Юсуф? Пока не обеспечена безопасность всем, никто не может чувствовать себя в безопасности.

Аватыф слабо улыбнулась.

– Ты хочешь уподобиться Габалю, Рифаа и Касему?

Арафа, не отвечая, поцеловал жену в голову и ощутил исходивший от ее волос запах гвоздики. Аватыф продолжала:

– Но ведь их благословил сам владелец имения, наш дед.

– Наш дед! – с досадой воскликнул Арафа. – Каждый несчастный на нашей улице взывает, как взывал твой отец: «О Габалауи!» Но ты когда-нибудь слышала, чтобы внуки, живя рядом с домом деда, ни разу не удостоились видеть его? Слышала ли ты когда-нибудь, чтобы владелец имения разрешал творить произвол на своих землях и не пошевелил при этом пальцем?

– Но ведь он так стар!

– Что-то я не слышал, чтобы человек мог так долго жить, – с сомнением заметил Арафа.

– Говорят, на рынке Мукаттам живет человек, которому уже сто пятьдесят лет. Господь наш всемогущ!

– Волшебство тоже всемогуще, – подумав, ответил Арафа.

Аватыф посмеялась над мужниным хвастовством и, постучав пальчиком но его груди, проговорила:

– Твое волшебство способно лишь вылечить глаз.

– Его возможности неисчислимы!

– Как же мы беспечны! – спохватилась Аватыф.– Болтаем о том о сем и забыли об опасности!

Арафа, увлеченный своими мыслями, не обратил внимания на ее слова.

– Когда-нибудь мы покончим с футуввами,– говорил он. – Тогда мы снова начнем строить дома и досыта накормим всех жителей нашей улицы.

– Боюсь, что этого не случится до самого Судного дня! Глаза Арафы мечтательно затуманились.

– Эх, если бы все были волшебниками!

– Касем установил справедливость без всякого волшебства.

– Она недолго просуществовала. А сила волшебства не кончается. Не пренебрегай волшебством, моя кареглазая. Оно так же важно, как наша любовь. И так же дает начало новой жизни. Но чтобы проявилось все его могущество, нужно большинству людей стать волшебниками!

– Как же этого достичь? Арафа долго думал, прежде чем ответить:

– Надо установить справедливость, выполнить заветы деда, избавить людей от тяжкого труда и обучить их волшебству.

– Значит, наша улица станет улицей волшебников? Но как же добиться выполнения десяти заповедей, если дед наш прикован к постели и, наверное, не может уже поручить это дело кому-нибудь из внуков?

Арафа посмотрел на жену странным взглядом.

– А почему бы нам самим не пойти к нему?

– Разве ты можешь войти хотя бы в дом управляющего? – рассмеялась Аватыф.

– Нет, конечно, но, возможно, мне удастся войти в Большой дом.

– Славная шутка! – Аватыф легонько ударила мужа по руке.– Только сначала хорошо бы убедиться, что нашей жизни ничто не грозит.

– Если бы я был просто шутником, – с таинственным видом проговорил Арафа,– я бы сюда не вернулся.

Что-то в его тоне встревожило Аватыф, и она подозрительно спросила:

– Уж не собираешься ли ты и вправду это сделать? Арафа не ответил.

– Ты только вообрази, – продолжала Аватыф, – что будет, если тебя схватят в Большом доме!

– А что странного в том, что внук зайдет навестить деда?

– Скажи, что ты шутишь! О боже! Почему ты так серьезен? Зачем тебе ходить к нему?

– Разве не стоит рискнуть, чтобы увидеть его?

– Эти слова случайно сорвались с твоего языка, а теперь ты уже обдумываешь их всерьез.

Арафа погладил жену по руке, успокаивая ее.

– Я обдумываю это с тех пор, как вернулся на нашу улицу.

– Почему ты не хочешь жить спокойно? – умоляюще спросила Аватыф.

– Если бы это было возможно! Но они не дадут нам жить спокойно. Мы сами должны позаботиться о своей безопасности.

– Тогда нам нужно бежать с улицы.

– Зачем мне бежать, если я владею волшебством?! Голос Арафы звучал твердо и упрямо. Он с нежностью обнял Аватыф и шепнул ей на ухо:

– Мы еще не раз поговорим обо всем, а сейчас успокойся.

99.

Что происходит с человеком? С ума ли он сошел? Или гордыня обуяла его? Так думала Аватыф, наблюдая за тем, как Арафа то работает не покладая рук, то погружается в размышления. Сама она чувствовала себя счастливой. Единственное, что омрачало ей жизнь,– это мысль о Сантури, убийце ее отца. Смерть отца до сих пор оставалась неотомщенной, а месть на нашей улице с древних времен почитается священным долгом. Но даже этим долгом она могла бы скрепя сердце пренебречь ради счастья, которое принесло ей замужество. Арафа же был убежден, что месть Сантури – это лишь часть большого дела, которое он призван свершить. Аватыф плохо понимала его. Неужели он всерьез равняет себя с теми, кого воспевают поэты под звуки ребаба?! Но ведь Габалауи ничего не поручал ему! Да и сам он, кажется, не очень-то верит в Габалауи и в те истории, которые рассказываются в кофейнях. Одно несомненно: Арафа отдает волшебству во сто крат больше времени и сил, чем требуется, чтобы заработать на жизнь. А если задумывается глубоко, то мысли его не о себе самом и не о семье. Он размышляет о вещах, о которых, кроме него, больше никто не думает,– об улице, о футуввах, об имении и доходах от него, о волшебстве. Он мечтает о прекрасном будущем, которое настанет для улицы благодаря волшебству. А ведь он единственный на улице, кто не курит гашиш, потому что его работа в мастерской требует ясного ума и внимания. Но все эти мысли и мечты ничто по сравнению с его безумным желанием проникнуть в Большой дом. Зачем тебе это, муж мой?!

Когда она спрашивает его об этом, он отвечает: «Чтобы посоветоваться с ним, как жить дальше нашей улице». Но ведь ты знаешь, как жить нашей улице! И все мы знаем. И нет надобности подвергать жизнь свою опасности. «Я хочу знать десять заповедей». Но главное не в том, чтобы знать, а в том, чтобы осуществить их. А что ты можешь сделать?