47.

Рифаа постучал в дверь третьего дома в квартале Габаль, где жил поэт Гаввад. Со двора дома доносилась громкая брань, которой обменивались женщины, собравшиеся во дворе стирать и готовить пищу. Рифаа перегнулся через перила балкона, опоясывавшего дом с внутренней его стороны, и увидел, что главная перепалка завязалась между двумя женщинами. Одна находилась у таза с бельем, окруженная детьми, которые полоскали руки в мыльной пене. Другая, вызывающе подбоченясь и засучив рукава, стояла у двери, ведущей в коридор, и отвечала на ругательства еще более грязными ругательствами. Остальные женщины разделились на две партии и орали так, что брань эхом отскакивала от стен дома. Все увиденное и услышанное привело юношу в содрогание, и он поспешил пройти дальше к жилищу поэта Гаввада. Даже женщины! Даже кошки! А что же говорить о футуввах?! Каждая рука вооружена когтями, с каждого языка капает яд, а в сердцах – страх и злоба. Чистый воздух лишь в пустыне да в Большом доме, где владелец имения в полном одиночестве наслаждается миром и покоем! Дверь открылась, и в проеме показалось лицо слепого, улыбающееся всеми морщинами. Дядюшка Гаввад посторонился, давая пройти гостю.

– Добро пожаловать, сын моего брата,– приговаривал он.

Едва переступив порог, Рифаа почувствовал аромат курений, сладостный, как дыхание ангелов. Он последовал за стариком в маленькую квадратную комнатку, вдоль стен которой были разложены тюфяки, а середину пола покрывала цветная циновка. Решетчатые ставни на окнах были затворены, и в комнате царил полумрак. Посередине комнаты висел фонарь, а потолок вокруг него был расписан изображениями воробьев и голубей. Поэт уселся на тюфяк и усадил Рифаа рядом с собой.

– Мы уже приготовили кофе,– промолвил хозяин дома.

Он кликнул жену, и она появилась, неся поднос с кофейником и чашками.

– Вот, Умм Бахатырха,– сказал дядюшка Гаввад,– это Рифаа, сын Шафеи.

Женщина села на тюфяк по другую сторону от мужа и принялась разливать кофе по чашкам, ласково повторяя:

– Добро пожаловать, сынок, добро пожаловать.

Она выглядела лет на пятьдесят с небольшим. Это была прямая, крепкого сложения женщина с пронзительным взглядом, с татуировкой на подбородке. Указывая на гостя, дядюшка Гаввад сказал:

– Он слушал мои истории, они ему очень нравятся. Слушатель, подобный ему, вдохновляет поэта. Ведь все прочие, накурившись гашиша, скоро начинают дремать.

– Ему твои истории в новинку, а остальные слышали их много раз,– пошутила женщина.

Но поэта шутка рассердила.

– Это ифрит говорит твоим голосом! – воскликнул он. И, обращаясь к Рифаа, пояснил: – Жена моя занимается тем, что изгоняет ифритов из людей при помощи обряда зар.

Рифаа внимательно посмотрел на женщину. Она протянула ему чашку кофе, и глаза их встретились. Живя на Мукаттаме, как он радовался, заслышав стук трещоток, которыми сопровождается зар! Сердце его начинало биться в такт этим звукам. Он останавливался посреди дороги и заглядывал в окна, из которых вился дымок курящихся благовоний и виднелись головы танцующих.

– Что слышал ты о нашей улице, когда жил на чужбине? – спросил поэт.

– Мне много рассказывали о ней отец и мать. Но сердцем я был привязан к тому месту, где жил, и меня мало заботило имение и все, что его касается. Я лишь удивлялся тому, сколь много жертв было принесено ради него. И мне очень запали в душу слова матери о том, что ничего нет дороже любви и мира.

Печально качая головой, Гаввад спросил:

– Но как можно наслаждаться любовью и миром, живя среди бедности и под угрозой дубинок?!

Рифаа ничего не ответил. Не потому, что ему нечего было сказать, а потому, что на одной из стен комнаты он вдруг заметил странную картину. Она была написана маслом прямо на стене, подобно тому как расписывают стены в кофейнях, и изображала мужчину огромного роста, а рядом с ним – казавшиеся игрушечными дома улицы.

– Кто это? – спросил юноша.

– Габалауи,– ответила Умм Бахатырха.

– Разве кто-нибудь его видел?

– Нет,– пояснил Гаввад,– из нашего поколения никто его не видел. Даже Габаль не смог разглядеть его в темноте, когда встретился с ним в пустыне. Но художник изобразил его таким, каким описывают его предания.

– Почему, спрашивается, он закрыл двери своего дома перед внуками? – вздохнул Рифаа.

– Говорят, он очень стар… Кто знает, каков он теперь! Но, клянусь Аллахом, если бы он открыл свои двери, ни один житель нашей улицы не остался бы в своем грязном доме.

– А ты не мог бы…

Но Умм Бахатырха не дала ему договорить:

– Не забивай себе голову мыслями о деде. Жители нашей улицы если заведут разговор о владельце имения, то уж непременно перейдут на само имение, а потом на них сыплются всякие беды.

Юноша растерянно покачал головой.

– Как же можно не интересоваться таким удивительным дедом?!

– Он ведь не интересуется нами, так не будем и мы вспоминать о нем!

Рифаа вновь посмотрел на картину и промолвил:

– Но ведь он встретил Габаля и говорил с ним!

– Да, но, когда Габаль умер, появился Занфаль, затем Ханфас… Как будто ничего и не было.

Гаввад рассмеялся и сказал жене:

– Наша улица нуждается в человеке, который освободил бы ее от футувв, как ты освобождаешь одержимых от ифритов.

– Тетушка,– улыбаясь, проговорил Рифаа,– эти фу-туввы и в самом деле сущие ифриты. Если бы ты видела, как Ханфас встретил моего отца!

– Мне нет до них дела! Мои ифриты совсем другие. Они подчиняются мне так же, как змеи подчинялись Габалю. И у меня припасены для них их любимые суданские курения, абиссинские амулеты и султанские песни.

– А откуда у тебя такая власть над ифритами? – серьезно спросил Рифаа.

Опасливо взглянув на Рифаа, женщина ответила:

– Это мое ремесло, подобно тому как столярное дело – ремесло твоего отца. Дар, ниспосланный мне Аллахом.

Рифаа одним глотком допил кофе и хотел еще что-то сказать, но с улицы послышался голос Шафеи:

– Эй, Рифаа! Эй, ленивый малый!

Рифаа поднялся и подошел к окну. Открыв его, он поискал глазами отца и крикнул ему:

– Разреши мне побыть здесь еще полчаса, отец! Шафеи с безнадежным видом пожал плечами и вернулся в свою мастерскую.

А когда Рифаа стал закрывать окно, он увидел Аишу на том же самом месте у окна, где он увидел ее впервые: она внимательно смотрела на него. Рифаа даже показалось, что она улыбается, словно желая что-то сказать ему. Поколебавшись мгновение, он закрыл окно и вернулся на свое место. Гаввад, рассмеявшись, спросил:

– Отец хочет сделать из тебя столяра, а сам-то ты чего хочешь?

– Я должен стать столяром, как мой отец,– подумав, ответил Рифаа,– но меня очень интересуют предания и все тайны ифритов. Расскажи мне о них, тетушка!

Женщина улыбнулась, словно выражая согласие чуть-чуть приоткрыть завесу над своими тайнами, и заговорила:

– У каждого человека есть ифрит, его господин, но не каждый ифрит злой и не каждого нужно изгонять.

– А как их можно различить?

– Это проявляется в поступках людей. Ты, например, хороший мальчик, и ифрит, твой господин, заслуживает лишь благодарности, чего нельзя сказать об ифритах Байюми, Ханфаса и Батыхи!

Рифаа наивно спросил:

– А ифрита Ясмины следует изгонять?

– Это вашей-то соседки? – засмеялась Умм Бахатырха.– Но всем мужчинам квартала Габаль она нравится такой, какова она есть!

– Я хочу узнать все,– серьезно сказал Рифаа,– не скрывайте от меня ничего!

– Кому же придет в голову скрывать что-нибудь от такого славного юноши?

– ответил Гаввад.

– Хорошо,– согласилась Умм Бахатырха,– приходи ко мне в свободное время, но с условием, что ты не будешь сердить отца. Люди, конечно, начнут спрашивать, какое дело такому юноше, как ты, до ифритов? Но знай, что все болезни людей от ифритов.

Рифаа слушал, а сам все смотрел на изображение Габалауи.

48.

Столярное дело – его ремесло и его будущность. Видно, никуда от этого не денешься. А если его душа не лежит к этому ремеслу, то к чему лежит его душа? Столярничать все же лучше, чем возить целый день ручную тележку или носить на плече тяжелую корзину. А заниматься тем, чем занимаются футуввы и разные жулики,– что может быть омерзительней?! Рассказы Умм Бахатырхи действовали на его воображение как ничто другое, за исключением разве портрета Габалауи, нарисованного на стене в доме поэта Гаввада. Рифаа уговаривал отца заказать такой же портрет на стену их дома или мастерской. Но Шафеи ответил, что у него нет лишних денег на подобные фантазии. Да и какой от них прок?! На это Рифаа пылко воскликнул, что ему так хочется лицезреть своего деда. Шафеи расхохотался и заявил, что лучше бы он почаще лицезрел верстак. «Ведь я не вечен,– сказал Шафеи.– Тебе следует готовиться к тому дню, когда ты сам будешь содержать свою мать, жену и детей». Однако Рифаа гораздо меньше задумывался над этими вещами, нежели над рассказами Умм Бахатырхи. Ему казалось чрезвычайно важным все, что она говорила об ифритах, и он размышлял над этим даже в те счастливые часы, когда обходил одну за другой все имевшиеся на улице кофейни. И даже предания, которые он слушал в кофейнях, не заслоняли собой впечатления от рассказов Умм Бахатырхи… У каждого человека свой ифрит, его господин. Каков господин, таков и его раб. Так учила эта женщина. Сколько вечеров провел он вместе с ней, слушая стук колотушек и наблюдая за совершением зара, с помощью которого усмиряли ифритов. В доме Умм Бахатырхи больные появлялись по– разному: один, вялый и обессиленный, приходил сам, другого приносили закованным в цепи, чтобы он своим буйством не натворил беды. Умм Бахатырха воскуривала благовония, на каждый случай особое. Колотушки всякий раз выбивали особый такт, тот, которого требовал ифрит. А потом происходило чудо исцеления. Значит, на каждого ифрита находилось лекарство. Но какое лекарство может подействовать на управляющего имением и его футувв?! Злодеи насмехаются над заром, а обряд этот, может быть, и создан-то специально для них. Но нет, ифрита можно одолеть курениями и трещотками, а единственное средство избавиться от футувв – убить их. И все же в борьбе со злыми ифритами помогают добро и красота. Ради этого он и хочет овладеть всеми тайнами зара! Он сказал об этом Умм Бахатырхе.

– Ты хочешь заработать много денег? – спросила она. Рифаа ответил: нет, деньги ему не нужны, он просто мечтает очистить улицу от зла. Женщина рассмеялась, заметив, что он первый человек, высказывающий такое желание. И что же подвигло его на это? Юноша убежденно пояснил, что самое мудрое в ремесле Умм Бахатырхи то, что зло она побеждает добром. И когда женщина стала посвящать Рифаа во все тайны обряда, он почувствовал себя счастливым.

От переполнявшей его радости Рифаа часто поднимался на крышу дома полюбоваться рождением утренней зари. Но больше, чем глядеть на звезды или слушать тишину и пение петухов, ему нравилось созерцать Большой дом. Он часами глядел на этот дом, скрытый деревьями, и вопрошал: «Где ты, Габалауи? Почему не покажешься, хотя бы на мгновение? Почему ни разу не вышел из своего дома? Не сказал ни одного слова? Разве не знаешь ты, что одного твоего слова достаточно, чтобы изменить всю жизнь на нашей улице? Или тебе нравится то, что на ней происходит?.. Как красивы деревья, что окружают твой дом! Я люблю их потому, что их любишь ты. И я смотрю на них, чтобы увидеть твой взгляд, запечатленный на их листьях». Но каждый раз, когда Рифаа делился подобными мыслями с отцом, он выслушивал в ответ упреки: «А твоя работа, лентяй? Другие юноши твоего возраста сбивают ноги в кровь в поисках заработка или же играют дубинками, заставляя трепетать всех жителей улицы!»

Однажды, когда вся семья была в сборе и только что отобедала, Абда с улыбкой обратилась к мужу:

– Скажи ему, муаллим.

Рифаа понял, что речь идет о нем, и взглянул вопросительно на отца, однако тот сказал жене:

– Сначала ты расскажи ему, в чем дело. Абда, любовно глядя на сына, поведала:

– Счастливая весть, Рифаа, у меня была госпожа Закийя, жена нашего футуввы Ханфаса! Я тоже посетила ее, как того требует обычай, и она встретила меня очень любезно и познакомила с дочерью Аишей. Девушка красива, как луна! Спустя несколько дней она вновь пришла ко мне, теперь уже с дочерью.

Поднося ко рту чашку кофе, Шафеи украдкой наблюдал за сыном, чтобы видеть, какое впечатление произвели на него слова матери. Потом покачал головой, понимая, как труден будет разговор с ним, и торжественным тоном произнес:

– Это огромная честь, которой не удостаивалась ни одна семья в квартале Габаль. Ты только подумай, жена и дочь Ханфаса приходят в наш дом!

Рифаа растерянно смотрел на мать, а она тем же тоном, что и отец, продолжала:

– А какой роскошный у них дом! Мягкие кресла, чудесные ковры, на всех окнах и дверях занавески!

Рифаа недовольно отозвался:

– Все это приобретено на деньги, отнятые у рода Габаль!

– Мы же договорились не касаться этой темы,– улыбнулся Шафеи.

А Абда серьезно проговорила:

– И не забывайте, что Ханфас – главный в роде Габаль, и дружбу его нельзя отвергать!

– Поздравляю тебя с этой дружбой! – не скрывая досады, воскликнул Рифаа.

Мать с отцом обменялись многозначительными взглядами, и Абда сказала:

– А Аиша не зря приходила вместе с матерью. Чувствуя неладное, Рифаа спросил:

– Что это значит?

Шафеи засмеялся и безнадежно махнул рукой. Затем обратился к Абде:

– Надо бы рассказать ему, как мы с тобой поженились!

– Нет, не надо! – запротестовал Рифаа.

– Почему? Что ты стесняешься, как девица?

Абда умоляюще и в то же время стараясь убедить сына говорила:

– Ведь от тебя зависит вернуть роду Габаль управление имением. Если ты посватаешься, тебе не откажут, даже Ханфас даст свое согласие! Если бы жена его не была уверена в этом, она бы не решилась прийти к нам! Ты займешь такое высокое положение, что вся улица будет завидовать!

Отец, продолжая посмеиваться, подхватил:

– Как знать, может, когда-нибудь ты станешь управляющим имением или им станет один из твоих сыновей.

– И это говоришь ты, отец?! Ты забыл, почему ты бежал с этой улицы двадцать лет назад?

Шафеи в замешательстве заморгал глазами.

– Сегодня мы живем как все, и не стоит пренебрегать таким случаем, если он подворачивается.

Рифаа, словно говоря сам с собой, пробормотал:

– Как же я могу породниться с ифритом, когда цель моя изгнание ифритов?

Шафеи воскликнул в сердцах:

– Я никогда не мечтал сделать из тебя больше, чем плотника, но судьба тебе улыбнулась. Перед тобой открывается путь наверх, а ты хочешь занять место знахарки, изгоняющей ифритов. Какой стыд! Скажи, какая муха тебя укусила? Обещай, что ты женишься, и оставим шутки.

– Я не женюсь на ней, отец!

Словно не слыша этих слов, Шафеи решительно сказал:

– Я сам пойду к Ханфасу и попрошу для тебя руки Аишы.

– Не делай этого, отец! – горячо воскликнул Рифаа.

– Тогда объясни мне, что с тобой? Абда вступилась за сына:

– Не сердись на него, ты же знаешь, какой он чувствительный.

– Лучше бы не знал! Вся улица презирает нас за его чувствительность.

– Дай ему время подумать!

– Все его сверстники давно уже отцы, мужчины, прочно стоящие на ногах!

Шафеи гневно взглянул на сына и сердито спросил:

– Почему ты так побледнел? Ты же мужчина!

Рифаа вздохнул. Грудь его теснило, он был готов расплакаться. Почему отец так гневается на него? В такие минуты отчий дом кажется ему тюрьмой и ему хочется оказаться в другом месте, среди других людей. Охрипшим голосом он сказал:

– Не мучай меня, отец…

– Это ты мучаешь меня с тех пор, как родился! Рифаа склонил голову, желая спрятать лицо от глаз родителей, а Шафеи, стараясь обуздать свой гнев, как можно спокойнее спросил его:

– Ты боишься женитьбы? Скажи честно, что у тебя на душе? Или отправляйся к Умм Бахатырхе, она, вероятно, знает о тебе больше, чем мы.

– Нет! – воскликнул Рифаа. Затем неожиданно встал и вышел.

49.

Дядюшка Шафеи спустился, чтобы открыть свою мастерскую, но вопреки ожиданиям не нашел там Рифаа. Он не стал искать его, сказав себе, что разумнее не показывать, будто он обеспокоен его отсутствием. Постепенно день прошел. Солнечные блики на полу мастерской, на куче опилок у ног Шафеи поблекли, а Рифаа все не появлялся. Наступил вечер. Шафеи закрыл мастерскую, чувствуя недовольство и тревогу. По своему обыкновению он отправился в кофейню Шалдама, уселся там на привычное место. Когда же увидел идущего в одиночестве поэта Гаввада, страшно удивился и спросил:

– А где же Рифаа?

Гаввад, направляясь к своей лавке, сказал:

– Я не видел его со вчерашнего дня.

– А я не видел его с тех пор, как он ушел из дома после обеда,– проговорил обеспокоенный Шафеи.

Гаввад удивленно вскинул седые брови и спросил, усаживаясь на лавку и кладя рядом с собой ребаб:

– Между вами что-нибудь произошло?

Шафеи не ответил. Он вдруг поднялся и вышел из кофейни. Шалдам, видя, как тревожит Шафеи отсутствие сына, заметил насмешливо:

– Таких нежностей на нашей улице не водилось с тех самых пор, когда Идрис построил свою лачугу на пустыре. В молодости я пропадал по нескольку дней, и никто обо мне не спрашивал. Когда же я возвращался, мой отец, да упокоит Аллах его душу, кричал: «Откуда ты взялся, сукин сын?»

Ханфас из глубины кофейни откликнулся на его слова:

– Значит, он не был уверен, что ты его сын! Все одобрительно засмеялись шутке футуввы.

Тем временем Шафеи вернулся домой и спросил Абду, приходил ли Рифаа. Встревоженная Абда в свою очередь спросила: разве его нет в мастерской? Когда же Шафеи рассказал, что сын не появлялся и в доме Гаввада, они забеспокоились уже всерьез.

– Куда же он делся? – воскликнула Абда.

В этот момент они услышали голос Ясмины, которая подзывала к окну торговца инжиром. Абда испуганно посмотрела на мужа, но он лишь с сомнением покачал головой и иронически усмехнулся. Однако Абда не отказалась от своего предположения.

– Девушка такого сорта как раз и может быть ключом к разгадке.

Движимый одним лишь отчаянием, Шафеи отправился к Ясмине. Он постучал в дверь, и открыла ему сама Ясмина. Узнав Шафеи, она в удивлении и с некоторым торжеством отпрянула назад.

– Ты? Вот уж не ожидала!

Шафеи опустил глаза, увидев ее прозрачную рубашку, и уныло спросил: – Рифаа у тебя? Ясмина еще больше удивилась:

– Рифаа?! Но почему?

Шафеи совсем растерялся, а она, указывая внутрь комнаты, сказала:

– Посмотри сам!

Он повернулся, собираясь уйти, а Ясмина с издевкой спросила:

– Что, твой сын стал сегодня совершеннолетним?

И добавила, обращаясь к кому-то, находившемуся в глубине комнаты:

– В наши дни за юношу боятся больше, чем за девушку. Абда поджидала мужа в коридоре и сразу же сказала:

– Пойдем вместе на Мукаттам!

– Покарай его Аллах! И это мне награда за целый день тяжелого труда! – сердито воскликнул Шафеи.

Они сели на повозку, запряженную ослом, отправляющуюся к рынку Мукаттам. Там они расспросили о Рифаа своих бывших соседей, знакомых, но так и не напали на его след. Конечно, ему и раньше случалось часами бродить по пустыне или забираться в горы, но никогда он не пропадал так надолго.

Они вернулись домой ни с чем, еще более озабоченные и напуганные. В квартале уже всем было известно об исчезновении Рифаа. В кофейне и в доме Ясмины подшучивали над страхами его родителей. Умм Бахатырха и дядюшка Гаввад были, наверное, единственными, кто разделял тревогу Абды и Шафеи. Дядюшка Гаввад недоумевал: «Куда он мог запропаститься? Он ведь не какой– нибудь гуляка. Будь он таким, мы бы и не огорчались!» А подвыпивший футувва Батыха воскликнул: «Добрые люди! Не видели мальчика?» Как будто речь шла о заблудившемся ребенке. Улица смеялась, и мальчишки на каждом углу повторяли эти слова. Абда с горя заболела. Шафеи продолжал работать в мастерской с отрешенным видом, с красными от бессонницы глазами. Жена Ханфаса Закийя перестала навещать Абду, а встречая ее на улице, делала вид, что не узнает.

Однажды, когда Шафеи отпиливал кусок доски, он услышал голос Ясмины, возвращавшейся откуда-то домой:

– Дядюшка Шафеи, посмотри! – При этом она указывала в дальний конец улицы. Шафеи вышел из мастерской с пилой в руке и увидел своего сына, который в сильном смущении приближался к дому. Шафеи бросил пилу и кинулся навстречу Рифаа. Вглядываясь в лицо сына, он схватил его за руки и, не помня себя от радости, кричал:

– Рифаа! Где ты был? Разве ты не понимаешь, что значит для нас потерять тебя? Ты подумал о своей матери, которая чуть не умерла с горя?!

Юноша ничего не отвечал. Отцу бросилась в глаза его худоба, и он спросил:

– Ты что, болен?

Рифаа, запинаясь, проговорил:

– Нет. Разреши мне пройти к матери. Подошла Ясмина и тоже спросила:

– Где же ты был?

Но Рифаа даже не посмотрел в ее сторону. Его окружили мальчишки, и Шафеи поспешил увести сына домой. Вскоре пришли дядюшка Гаввад и Умм Бахатырха. Абда, увидев сына, поднялась с постели, прижала его к груди и еле слышно произнесла:

– Да простит тебя Аллах! Как же ты не подумал о своей матери?

Рифаа осторожно усадил ее на кровать, сел рядом и сказал:

– Прости меня!

Шафеи хмурился, но душа его радовалась возвращению сына, и он напоминал своим обликом тучу, которая скрывает светлый лик луны.

– Мы всегда желали тебе только счастья,– с упреком сказал он сыну.

– А ты подумал, что мы хотим заставить тебя жениться? – со слезами на глазах спросила Абда.

– Я устал,– грустно ответил Рифаа.

– Но где же ты был?

– Мне стало невмоготу, и я отправился в пустыню. Хотелось побыть одному.

Отец, ударив его ладонью по лбу, воскликнул:

– Разве разумные люди так поступают?!

– Оставьте его,– вмешалась Умм Бахатырха.– У меня есть опыт в подобных делах. Таким людям, как он, нельзя навязывать того, что им не по душе. Абда еще сильнее сжала руку сына.

– Его счастье для нас – главное в жизни,– промолвила она.– Но что суждено, того не миновать! Как же ты похудел, сынок!

А дядюшка Шафеи сердито спросил:

– Скажите, случалось ли что-нибудь подобное на нашей улице раньше?

– Мне всякое приходилось видывать, дядюшка Шафеи, уж поверь,– с упреком проговорила Умм Бахатырха,– Рифаа не похож на других.

– Мы стали притчей во языцех для всей улицы!

– На всей улице нет юноши, подобного ему!

– Это-то и приводит меня в отчаяние.

– Не гневи Аллаха, дядя. Ты сам не знаешь, что говоришь, и не понимаешь, что говорят тебе другие.

50.

Работа в мастерской Шафеи вновь пошла своим чередом. У одного конца верстака Шафеи распиливал доску. У другого Рифаа, вооружившись молотком, забивал гвозди. Под верстаком уже накопилась груда опилок. Готовые оконные и дверные рамы стояли прислоненными к стене, а посреди мастерской были сложены, один на другой, ящики из отполированного некрашеного дерева. В воздухе стоял запах дерева. Визжала пила, стучал молоток, булькала вода в кальяне, который курили четверо клиентов, сидевших у порога и беседовавших между собой. Один из них, Хигази, сказал, обращаясь к Шафеи:

– Если мне понравится диван, который ты сейчас мастеришь, я закажу тебе мебель для приданого моей дочери.

Затем, продолжая прерванный разговор, вновь повернулся к своим собеседникам:

– Вот я вам и говорю, что, если бы Габаль сейчас воскрес и увидел, как мы живем, он бы лишился рассудка.

Все скорбно покачали головой и сделали по очередной затяжке, а могильщик Бархум спросил Шафеи:

– Почему ты не хочешь смастерить мне гроб? Я хорошо заплачу.

Шафеи прекратил пилить и со смехом ответил:

– Это невозможно, клянусь Аллахом! Если клиенты увидят в мастерской гроб, они все разбегутся.

Фархат поддержал его:

– Правда, правда. Никто не любит, когда ему напоминают о смерти.

– Беда ваша в том, что вы боитесь смерти больше, чем следует,– заметил Хигази,– поэтому-то над вами и властвуют Ханфас и Бейюми, а Игаб отнимает последний кусок хлеба.

– А ты, значит, не боишься смерти? Хигази сплюнул и сказал:

– Все мы грешны. Вот Габаль был сильным. И с помощью силы вернул нам наши права, которых мы лишились из-за трусости.

Вдруг Рифаа прекратил стучать молотком, вынул изо рта гвозди и сказал:

– Габаль хотел вернуть наши права добром. К силе он был вынужден прибегнуть, чтобы защитить себя.

Хигази насмешливо спросил:

– Скажи, сынок, ты можешь забить гвоздь без помощи силы?

Но Рифаа серьезно ответил:

– Человек же не дерево, муаллим!

Взглянул на отца и снова принялся за работу. А Хигази продолжал:

– Габаль был самым сильным из всех футувв нашей улицы, и он пробудил дух смелости в своих сородичах.

– Он хотел, чтобы они стали футуввами всей улицы, а не только своего квартала,– добавил Фархат.

– А сегодня они больше смахивают на мышей или на кроликов! Шафеи, вытирая тыльной стороной руки нос, спросил:

– Какой цвет ты предпочитаешь, муаллим Хигази?

– Мне нужен немаркий цвет, чтобы подольше не пачкался,– ответил Хигази и вновь обратился к друзьям: – А когда Даабас выбил глаз Каабильхе, Габаль ему самому выбил глаз. Так он при помощи насилия восстановил справедливость.

Тут Рифаа громко вздохнул и сказал:

– Насилие нам не поможет. И днем и ночью мы видим, как люди бьют и убивают друг друга. Даже женщины пускают в ход ногти, царапая друг дружку до крови. Но где же справедливость?! Что может быть отвратительнее всего этого?

Все замолчали. Потом Ханнура, который не произнес до этого ни одного слова, сказал:

– Этот маленький проповедник презирает нашу улицу. Он слишком нежен, и в этом виноват ты, муаллим Шафеи!

– Я?!

– Да! Ты его избаловал.

Хигази обернулся к Рифаа и сказал со смехом:

– Лучше бы ты занялся поисками невесты!

Все рассмеялись, Шафеи нахмурился, а Рифаа покраснел. Хигази же вновь вернулся к своей теме:

– Сила, только сила! Без нее не будет справедливости. Рифаа, не обращая внимания на красноречивые взгляды отца, упрямо проговорил:

– Наша улица больше нуждается в милосердии! Могильщик Бархум шутливо спросил:

– Ты хочешь, чтобы я лишился работы?!

Все снова расхохотались, да так, что закашлялись. Хигази со слезящимися от смеха глазами проговорил:

– Когда-то Габаль отправился к управляющему просить о справедливости и милосердии. А тот послал против него Заклата и его подручных. И если бы не палки – а вовсе не милосердие,– которые Габаль пустил в ход, то ему и его роду было бы несдобровать.

Дядюшка Шафеи предостерегающе шепнул:

– Эй вы! У стен есть уши! Если вас кто-нибудь услышит, не ждите пощады.

– Шафеи прав,– заметил Ханнура,– кто вы такие? Бесполезные гашишники. Если бы сейчас тут прошел Хан-фас, вы бы кланялись ему в пояс.

И, обернувшись к Рифаа, добавил:

– Не обижайся на нас, сынок. Тот, кто курит гашиш, теряет всякий стыд. А сам ты не пробовал курить?

– Он не любит этого,– ответил за сына Шафеи.– Если он сделает две затяжки, то либо задохнется, либо заснет.

А Фархат заметил:

– До чего же хорош этот парень! Некоторые считают его знахарем, потому что он водится с Умм Бахатырхой, а другие называют поэтом из-за его любви к историям и сказкам.

– А собрание курильщиков он ненавидит так же, как женитьбу,– рассмеялся Хигази.

Бархум кликнул мальчишку из кофейни, чтобы тот забрал кальян, затем все попрощались и разошлись. Дядюшка Шафеи отложил пилу и, укоризненно взглянув на сына, сказал:

– Не встревай ты в разговоры этих людей!

Рифаа обогнул верстак, взял отца за руку и отвел в дальний угол мастерской, где никто не мог их услышать. Он выглядел очень взволнованным, губы его были решительно сжаты, глаза горели странным огнем. Шафеи недоумевал, что происходит с сыном, а Рифаа неожиданно заявил:

– После сегодняшнего дня я больше не смогу молчать. Отец испугался. Что за наказание этот его дорогой сын!

То проводит долгие часы в доме Умм Бахатырхи, то пропадает в одиночестве у скалы Хинд, а стоило ему побыть какой-то час в мастерской, как он ввязался в спор.

– Ты что, устал?

Рифаа, внезапно успокоившись, ответил:

– Я не могу скрывать от тебя то, что у меня на душе.

– Что такое?

Рифаа подошел к отцу вплотную.

– Вчера,– начал он,– после того как около полуночи я покинул дом Гаввада, я вдруг почувствовал неодолимое желание пойти в пустыню. Устав от долгой ходьбы, я выбрал место возле выходящей в пустыню стены Большого дома и сел, прислонившись к ней спиной. Шафеи взглядом просил сына продолжать.

– Вдруг я услышал странный голос. Казалось, кто-то разговаривает сам с собой в темноте, и меня внезапно осенило, я понял, что это голос нашего деда Габалауи.