30 января, на следующий день, наши в количестве 13 человек осуществили акцию на съезде партии «Демократический выбор России». В момент, когда Егор Гайдар произносил речь и дошёл, говорят, до слова «экстремизм», наши парни встали и стали скандировать лозунги: «Сталин! Берия! Гулаг!», «Капитализм — дерьмо!» Киноконцертный комплекс «Измайлово» вмещает около двух, что ли, тысяч человек. Делегаты съезда «выбросов» растерялись. Они сориентировались только тогда, когда охрана киноконцертного комплекса уже выводила наших из зала. Тут «выбросы» опомнились и стали плеваться, пытаясь ударить ногами и кулаками национал-большевиков, находящихся в руках охраны. Произошло это уже в дверях. Ребят кинули в отделение милиции. И отпустили в тот же день, записав все данные. Милиция почему-то отнеслась к нашим пацанам сочувственно. Я думаю, потому, что Егор Тимурович был (и есть) крайне непопулярен среди граждан России. Он обобрал всех, меня в том числе. Все мои основные книги, начиная с ноября 1991 года, неудачно вышли в России — договоры на них я заключал из расчёта спокойного времени. Но когда со 2 января 1992 года грянула над Россией шоковая терапия, я, с моими причитающимися мне 10 копейками с каждого заработанного с продажи рубля, оказался нищим. А мог бы стать богатым человеком. Первые тиражи были: 200 тысяч, 250 тысяч, 150 тысяч экземпляров и так далее. О милиции и говорить нечего, их тоже Гайдар опустил. Возможно, потому они сочувственно и отнеслись к юным хулиганам.
      На следующий день мы с Костяном купили 9 газет и в семи из них оказались статьи и фотографии драки со съезда. В плане информации это была крупная победа, телеканалы также в изобилии показали случившееся. Потерь: несколько десятков рублей штрафов. Прибыли — огромное количество, несмотря на то что больше половины фотографий изображали расхрабрившихся «выбросов», кидающих кулаки в нацболов, каковых крепко держали в руках охранники. Национал-большевики и не рассчитывали побить отрядом в 13 человек две тысячи делегатов гайдаровского съезда, когда они шли туда. Вся акция была чистейшей импровизацией. Протестом. Зато она научила нас, как можно хорошо отметиться в СМИ. Если бы мы организовывали митинг, журналисты в таком количестве к НБП не пришли бы. А в случае ДВР они уже присутствовали на площадке. Эта акция научила нас работать. Ущерба закону тут не было: административно-правовое нарушение, ни ущерба, ни пострадавших, а именно ущерб и пострадавшие характеризуют уголовно-наказуемое «хулиганство», статья 213 УК РФ.
      31 января, как будто для того, чтобы отвлечь СМИ от начавшего раскручиваться скандала на съезде ДВР, вдруг по всем каналам показали куда-то идущих баркашовцев и полковника милиции, пытавшегося остановить их, а потом извинявшегося перед ними. Баркашовцев якобы была тьма-тьмущая, хотя позднее газета «Версия» сообщила, а наши источники — очевидцы НБП подтвердили, что их было от 50 до 70 человек. Выяснилось, что шли баркашовцы, собравшись у метро «Домодедовская», к местному отделению милиции. А шли, чтобы выразить свой протест против избиения их пятерых товарищей, происшедшего в этом самом отделении за день до этого. Пятеро баркашовцев всего лишь торговали своей газетой «Русский порядок» у метро «Домодедовская». Милиция задержала их, привела в отделение и избила. Именно за эту акцию произвола и извинялся перед ними полковник на телеэкране. Впрочем, полковника, не вдаваясь в детали, уже заклеймила и общественность, жаждущая крови баркашовцев, и высшие чины милиции. Этот эпизод мы, однако, восприняли чуть ли не как «подставу», провокацию, призванную отвлечь внимание общества от нашей организации.
      12 февраля мне позвонили десятки людей и сообщили, что Анпилов создал «Сталинский блок», во главе его стоят Анпилов, Евгений Джугашвили и подполковник Терехов. «А где же вы?» — недоумевали десятки людей. Наши, в отличие от ненаших, предлагали настучать Анпилову по голове. «Эдуард, так у нас есть с ними союз или нет? — горячился Костян. — Ребята требуют, чтобы Анпилов пришёл и отчитался. Мы — серьёзная политическая организация, нас всё больше, их — всё меньше. Почему он позволяет себе так вести с нами!» Мы поехали в штаб «Трудовой России», так как выяснили, «щупая» Анпилова по телефону, что он должен быть там. Он и появился часа через полтора. Закрывшись наедине со мной в комнате, где в беспорядке валялись пачки анпиловской «Молнии», Анпилов — мы оба стояли, смотря в сторону, — стал цедить слова: «Ну, понимаешь, Эдуард Вениаминович, мне за вас достаётся от наших. Я устал вас отстаивать. И флаг у вас с этим белым кругом, чтоб его, ну фашистов же напоминает! И лозунги у вас, ну зачем вы пришли к Думе с этим лозунгом «Долой и правительство, и Думу!», нашим людям это не понравилось, экстремизм этот ваш. Против всех не повоюешь. И ты сам такого понаписал. Мои люди прочли тут статью Дейча, это ж надо!» — «Виктор, — сказал я, — Дейч — враг, и статья его, наверняка оплаченная, опубликована в «Московском комсомольце» с одной целью только: дискредитировать меня».
      У Анпилова был недовольный вид: «Ну ясно, всё это оплачено, но вот появилась, а люди у меня тёмные».
      Последний его аргумент звучал правдоподобно, но и он никак не объяснял, почему Анпилов втихомолку, не предупредив нас, создал «Сталинский блок» без нас. «Виктор, — сказал я, — ребята требуют, чтобы вы пришли ответили на их вопросы. Они имеют право. Это политика, это не игрушки».
      Он сказал что придёт в понедельник. Постарается.
      Я сказал что стараться не надо. Надо прийти. Иначе его все возненавидят.
      Он пришёл 18 февраля. Он опять повторил аргументы: флаг с белым кругом, фашистов же напоминает, «Долой и правительство, и Думу!» — лозунг нигилистический, на Думу надо опираться, больше не на кого, и, наконец, статья Марка Дейча, где мои статьи и выступления как политического лидера наложены на цитаты из книги «Это я, Эдичка!». Ребята сказали ему, всё это понятно, но почему он предал нас и променял нас на внука Сталина? Он быстро стал повторять уже сказанное, национал-большевики возразили, что партия — это не только Лимонов и что члены Национал-большевистской партии возлагали на союз с «Трудовой Россией» большие надежды. И что теперь? Где найти других союзников, где их искать? «Вы не так поняли, ребята, — сказал Анпилов. — Соглашение в силе. Первые три фамилии, я не пойду первый, такие: мы дадим первое место Джугашвили, потом я, Терехов, затем двое, — тут он замялся, — два важных товарища, остальные семь первых мест (проходных мест при пересечении 5 % барьера оказывалось 12) разделим. И вы тоже». — «Сколько же придётся мест на НБП?» — «Одно, — сказал Анпилов. — У нас у самих будет ещё одно. Но вы можете пустить ваших людей по общерегиональным спискам. Там, где у вас более сильные организации, — там поставим ваших людей вперёд…» Он посмотрел на часы. Было ясно, что он мечтает уйти отсюда как можно быстрее и забыть о том, что он тут говорил.
      Ребята сказали ему, что они о нём думают. Кто резко, кто менее резко. Виктор Иванович понял.
      Когда он ушёл, я произнёс небольшую речь: «Наша необычная партия была создана необычными людьми. Ни меня, ни мои книги нельзя назвать банальными, ни Дугина не назовёшь банальным человеком, ни Летова. Вам придётся мириться с такими отцами-основателями. Других у вас не будет. Может быть, однажды во главе вас станут нормальные, семейные, беспорочные люди, те, на ком не стоит клеймо аморалки. Надеюсь, я не доживу до этих дней».
      Расходясь с собрания, мы по-черному ругали Анпилова. Костя предлагал оторвать ему голову. Вместе с Дейчем.
      Когда 23 февраля мы увидели вдруг новые флаги анпиловцев: красные с белым кругом, а в круге — лицо Сталина, мы стали хохотать. И хохотали долго.
      20 февраля около 11:30 наши активисты разбросали листовки у входа на пресс-конференцию Никиты Михалкова и просмотр для журналистов его фильма «Сибирский цирюльник». Произошло это в гостинице «Рэдиссон-Славянская». Листовка была двухсторонней и называлась «Друг палача». Небольшое фото Михалкова, снимающего свитер в окружении казахских физиономий, открывало листовку. В листовке мы сообщали, что Никита Сергеевич Михалков уже показал свой «шедевр» «Сибирский цирюльник» в Алма-Ате 7 января сего года, в программе предвыборных мероприятий избирательной кампании своего друга Нурсултана Назарбаева. Что перед просмотром он публично поддержал кандидатуру Назарбаева, призвав русских Казахстана голосовать за него. Что 10 января состоялись выборы настолько несвободные, что даже ОБСЕ вынужден был их назвать недемократическими и фальсифицированными. Обманным путём был устранён от участия в этих выборах Кожегельдин, бывший премьер Казахстана. Никита Михалков не мог не знать, что в назарбаевских лагерях и тюрьмах в нечеловеческих условиях содержатся узники совести, боровшиеся за права человека в Казахстане, за права русских в Казахстане. Мы привели фамилии Супрунюка, М.Исмаилова, Нины Сидоровой, Коломца, братьев Антошко и многих других, подвергавшихся преследованиям в Казахстане. Мы привели фамилии 20 убитых (капля в общем море) казахскими тонтон-макутами русских — жертв его режима. Упомянули о Елене Савченко: девушку изнасиловали и заставили рыть себе могилу, чтобы она предала своих друзей — казахскую оппозицию.
      Часть наших людей, разбрасывающих листовки, схватили. Их два часа продержали в отделении и отпустили. Вечером те же листовки национал-большевики намеревались разбросать в Кремлёвском Дворце, где должна была состояться премьера фильма «Сибирский цирюльник» для всей Москвы, России и правительства.
      Около 14:00 мне позвонили из штаба. «Эдуард, тут какая-то провокация. Один из наших вышел за едой и обнаружил на ступеньках картонный ящик. На нём было написано: «НБП для борьбы с дерьмократами!» Внесли его, открыли, а там бутылки с зажигательной смесью. Горлышки тряпками заткнуты. Что делать? Бензином воняет». — «Немедленно выбросьте его и прочь из штаба! Немедленно! Не знаю, ну разбейте бутылки о тротуар!»
      Они сделали ещё лучше. Они отнесли бутылки в 107-е отделение милиции. И сдали их дежурному. Но об этом я узнал только через несколько часов. Когда же я набрал номер штаба, чтобы узнать о результатах, там было занято. Частые гудки… Наконец мне позвонил тот самый нацбол, что оповестил меня о «коктейлях Молотова»: «Эдуард, в штаб ворвались вооружённые люди. Менты. ОМОН. В смешанной форме, наставили на нас дула орудий и стали искать оружие. Сказали, что им позвонили по «02» и сообщили, что видели через окна в штабе вооружённых людей». — «Ты откуда звонишь?!» — «Я улизнул. Из автомата. Они долго не искали, посмотрели в основных комнатах, а туда, где две запертые дугинские комнаты, даже не пытались ворваться. Спросили: «Ключ есть?» — «Нет». Ломать и не пытались, когда я уходил, они выглядели разочарованными. Старший, в гражданском, зашёл в ваш кабинет, потом вышел, сказал: позвоните пожарным… Эдуард, по-моему, они искали ящик с бутылками. А увидев, что его нет, поняли, что номер не прошёл». — «По-моему, тоже, они искали ящик. Я сейчас приеду. Постараюсь найти адвоката и приеду»
      Через час я был у штаба на 2-й Фрунзенской улице. Ребята выносили флаги, матюгальники. Оказалось, нас опечатали за противопожарное состояние помещения. Со всех сторон на меня нацелились телекамеры и фотоаппараты. «Кто вызвал журналистов? Кто вас вызвал?» — спросил я у журналиста Интерфакса. «Представители закона. Очевидно, были уверены, что найдут у вас оружие. Тут и НТВ, и «Дежурная часть»».
      Сергей Беляк — наш адвокат — и я занялись тем, что стали давать интервью. Я был крайне подавлен, я думал, что нас опечатает пожарник и штаб навсегда закроют. За год до этого мы с большим трудом сумели отбиться от Арбитража и поладить с Москомимуществом.
      Пришёл старшина из 107-го отделения и позвал меня давать показания. Хотя какие тут могут быть показания. Я ничего не видел, только подъехал. На 22 февраля я назначил пресс-конференцию прямо у входа в штаб. Это был мой день рождения.
      К 22 февраля я рассчитывал разобраться, что же произошло, и мы разобрались. Один из наших национал-большевиков утверждал, что старший в гражданском, руководивший налётом, был не кто иной, как муровец, подполковник Астахов. Утверждать, что МУР явился по звонку «02» во главе с подполковником, несерьёзно. Чтобы подполковник МУРа сам врывался в штаб НБП, нужны более веские мотивы. Вот как мы рассуждали:
      11:30. Наши разбрасывают листовки на пресс-конференции Н.Михалкова в «Рэдиссон-Славянской».
      12 часов. Идентифицировав захваченных в плен ребят (листовка была подписана «национал-большевики»), разъярённый Никита Михалков звонит своему близкому другу министру МВД Степашину: «Дай им по голове, этим придуркам, ты же мне друг. Подкинь им что-нибудь, посади, не мне учить тебя и твоих людей. На кого руку подняли! Надо их наказать».
      Степашин: «Успокойся, Никита, ты меня толкаешь на совершение служебного преступления. Вот если бы твои казахские косоглазые друзья подбросили им в штаб что-нибудь, то я послал бы людей и они бы это что-нибудь обнаружили».
      Никита позвонил в посольство, может, даже не послу, а сразу представителю КНБ, и тот послал людей. Коктейль Молотова — типично казахский стиль. Когда закрывали журнал «XXI век» в Алма-Ате, подбросили коктейль Молотова в помещение.
      Именно тем, что провокацию осуществляли две различные группы людей, и объясняется то обстоятельство, что она не состоялась. Двадцать минут зазора между одной группой и другой группой решили всё. МУР — достаточно эффективная организация. Они врываются и подкидывают, подкидывают и врываются, у них всё отлажено. МУР к тому же не додумался бы до бутылок, их стиль — «патроны» и «чек» с наркотиками.
      Помимо этих рассуждений я допускал, что в провокации участвовала Федеральная служба безопасности. Дело в том, что 18 или 19 февраля пришёл в штаб капитан Кондратьев. Очень злой. «Вы же обещали генералу Зотову, что будете останавливать все проявления экстремизма в вашей организации. Вы обманули нас. Вы знали, что на следующий день у вас готовится акция на съезде ДВР. И вы не сообщили нам». — «Я не знал о готовящейся акции, — ответил я. — У нас нет возможностей ФСБ, у нас бедная организация, и потому централизма, увы, в наших условиях не существует. Председатель далеко не обо всём осведомлён». — «Будем знать», — пробормотал он и удалился.
      22 февраля на пресс-конференции у дверей Бункера я сообщил журналистам обе версии провокации. Основная: Михалков — казахи — Степашин, и один из вариантов: ФСБ. Версию с ФСБ опубликовала газета «Сегодня», упомянув фамилию Кондратьева. Через несколько дней позвонил чрезвычайно рассерженный Кондратьев. «Я прочёл ваше интервью «Сегодня». Зачем вы назвали мою фамилию? — и добавил зачем-то: — Меня не было в Москве, я только приехал». — «Потому что вы действительно посетили Бункер накануне провокации 20 февраля и высказали мне недовольство вашего ведомства поведением нашей организации. Всё, что я сказал, кстати говоря, не только журналисту «Сегодня», но и всем собравшимся журналистам, — что, возможно, провокация организована ФСБ по просьбе Михалкова».
      Он попререкался со мной немного, затем мы договорились встретиться у входа в неработающий гастроном на Лубянке, точнее, на пересечении улиц Дзержинского (Сретенка) и Кузнецкого моста. Была оттепель, дождь. Мы стояли под козырьком гастронома: Кондратьев — длинный, худой, с усами, в плаще и кепке, и я — покороче, в рваной кожаной куртке американского полицейского, унаследованной мной от художника Роберта. Кондратьев злился, опять повторил, что это не ФСБ организовала провокацию. Думаю, ему было боязно перед начальством, что его неуклюжесть засветила его в газете, он опасался, что это повредит его карьере. «Я мог бы вас посадить тогда, когда вас взрывали, в июне 1997 года, но я этого не сделал», — сказал он с чувством оскорблённого человека. «За то, что меня взорвали, вы могли бы меня посадить?» Он не ответил. «Вот, — сказал Кондратьев, запахивая плащ, — мы теперь вынуждены встречаться с людьми на улице. Раньше существовала сеть конспиративных квартир». — «Ну я не ваш агент», — сказал я. «Вы знаете сколько я получаю?» Он назвал цифру, не то 2.300, не то 1.300, я не запомнил точно. «Да, не густо, — сказал я. — Я живу не лучше вашего, всё уходит на партию, вот хожу в куртке с прорехами. Скажите мне, Дмитрий, кто это сделал?» Он меня искренне стал убеждать, что не знает. «Ну, узнайте», — попросил я. Всё это время Костян Локотков прогуливался по краю тротуара. В куртке, вывезенной из Германии.
      Я и тогда был уверен, что он лжёт, несмотря на жалобы на низкую зарплату. И его клыки вылезли из-под усов на мгновение, когда он злобно сообщил, что мог меня посадить тогда, после взрыва, хотя, возможно, он всего лишь похвалялся. Он мог посадить меня за то, что наше помещение взорвали, только беззаконным путём. Путём произвола.
      В ночь с 8-го на 9 апреля 2001 года в машине с вертящимися жирофарами, где-то на перегоне между Горно-Алтайском и Барнаулом, его начальник подполковник Кузнецов сказал мне, обернувшись (я сидел зажатый между капитаном Кондратьевым, слева, и барнаульским эфэсбешным чином): «Я ведь присутствовал у вас в Бункере, когда у вас искали оружие, историю с Михалковым вы, конечно, помните…» От признания того, что подполковник-оперативник ФСБ там был, до разумного предположения, что ФСБ участвовала в провокации, — один шаг.
      На этом, увы, история с Михалковым не закончилась. Налёт на Бункер лишил нацболов возможности разбросать листовку «Друг палача» в Кремлёвском Дворце съездов. Неумелые ещё, наши хранили листовки в штабе и намеревались отправиться в Кремлёвский Дворец из штаба. Более того, там уже находились и немецкие журналисты, готовые заплатить немалые деньги в долларах за проходные билеты во Дворец, чтобы эксклюзивно отснять акцию. Акция сорвалась. Ребята искали возможность отомстить Другу палача. Более всего нас возмущало, что Михалков слывёт чуть ли не националистом, выставляет себя «квасным» патриотом, тогда как на деле он хамоватый барин, продавший Назарбаеву русских за жирные подачки — финансирование его фильмов.
      10 марта, я помню, мы пошли, я и Локотков, на некую акцию в поддержку независимого Тибета. Немноголюдное, но интересное действо продолжалось недолго. Уходя с акции, мы получили на пейджер сообщение, что двое наших задержаны в Доме кино за то, что забросали яйцами Никиту Михалкова. Так началось дело Бахура и Горшкова. Административное нарушение, которое, если бы дело не касалось злобной звезды российской кинематографии, закончилось бы для ребят штрафом, было расценено как уголовное преступление, а разрешение его растянулось на четыре месяца. Горшков отсидел в Бутырке месяц и был выпущен под подписку о невыезде (у него был новорождённый сын), а Бахур задержался в самой поганой тюрьме Москвы на четыре месяца и заболел там туберкулёзом. В конце концов обоих судили, и они получили по два с половиной года условно. История вызвала море статей и телерепортажей. «Новая газета» раскопала видеозапись сцены задержания ребят в Доме кино, где отчётливо видно, как Михалков бьёт Бахура ногой (его держат в это время четверо!), ногой в лицо! Даже бесчувственная российская общественность вздрогнула. Даже «прогрессивно настроенные» были возмущены Михалковым. К сожалению, в пылу этой истории «НБП против Михалкова» пресса забыла, что Михалков сам по себе НБП не интересует, наша цель была показать, что он Друг палача.
      Неожиданно легко мы смогли уговорить пожарную инспекцию позволить открыть нам наше помещение. В обмен на обещание купить новые огнетушители, снять фанерную обшивку с труб, там где она ещё сохранилась. И мы послали нашу активистку Ольгу Дееву пройти курсы противопожарной обороны. 24 или 25 февраля мы уже работали в Бункере.
      Во время дачи показаний в 107-м отделении милиции, помню, начальник отделения выглядел озабоченно-сочувственным и даже резюмировал инцидент, воскликнув: «Как же всё это противно!» Мне тоже было противно, но я не мог, как начальник 107-го, уйти в свой кабинет. Это была борьба, и нужно было её продолжать. 30 апреля ребята нашли моего охранника Костяна на полу в зале собраний. 3 мая он умер в госпитале от удушья.

глава XVII. Поиски тактики / Севастопольская акция / «Спас»