Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Моя политическая биография

ModernLib.Net / Художественная литература / Лимонов Эдуард / Моя политическая биография - Чтение (стр. 1)
Автор: Лимонов Эдуард
Жанр: Художественная литература

 

 


Эдуард Лимонов
Моя политическая биография

       В связи с отсутствием оперативной связи между издательством и автором, содержащимся под стражей в СИЗО ФСБ России, книга выходит в авторской редакции, без сверки имен и дат.

глава I. Вместо предисловия

      Признаюсь, что даже не помню в деталях пришествие Горбачёва. Показали по французским телеканалам. Сказали: «молодой». До того умерли один за другим: Брежнев, Андропов, Черненко. Мне было стыдно перед французскими друзьями. Я всегда кичился мощью России, а тут только и известно о России, что носят гробы на кладбище. Ну, я подумал: «Молодой — хорошо», и только. Дополнительный фактор невнимания к Горбачёву: мы с Натальей расходились. Была весна 1985 года. К июню мы разошлись с Медведевой, чтобы сойтись в январе 1986 года.
      И позднее, всю вторую половину 1985 и весь 1986 год, было совершенно тихо для меня на той стороне планеты, где помещалась Россия. Однажды пришли слухи, что полностью вырубили виноградники, даже в Грузии и Молдавии, говорили, что таким образом новый Генсек борется с алкоголизмом. Во Франции — «вырубил виноградники» — звучало варварски. Даже Аттила того себе не позволял. Я истолковал происшедшее как дикое самодурство. И успокоился. Всё было как всегда.
      Дело в том, что за ту сторону планеты, где расположилась Родина, я был все эти десять лет спокоен. Я имею в виду первые десять лет, прожитые на Западе. Я был уверен, что там стабильно и жёстко царствует консерватизм, что Россия надёжно заморожена. В том, что Россия заморожена, были известные неудобства для русской интеллигенции и людей искусства, так я считал. Но это же обстоятельство позитивно отражается на судьбе рабочих и крестьян. Они привилегированны, правда, не сознают этого.
      Я, признаюсь, не ожидал никаких изменений России изнутри, совсем игнорировал влияние движения диссидентства на власть. Считал, что власть успешно разгромила диссидентское движение, вытеснив самых буйных за границу. Я, конечно, не мог знать что диссиденты есть и во властных структурах, включая КГБ. Я, конечно, не мог знать, что в посольстве СССР в Канаде сидит некто А.Яковлев и что, когда Горбачёв, уже член Политбюро, появился в Канаде, этот Яковлев сумел внушить Горбачёву некоторые свои идеи, которые через несколько лет развалят вначале Восточный блок — соцлагерь, а затем СССР. Не вызывает сомнения, что часть своих идей Яковлев почерпнул если не непосредственно от диссидентов, то отталкиваясь от самой советской атмосферы 70-х годов в России — атмосферы цинизма, неверия в идеалы коммунизма. (В сущности, неверия ни в какие идеалы. В стране господствовала и господствует до сих пор идеология обывательского цинизма.) В противовес явно одряхлевшей коммунистической идеологии Яковлев, просидевший послом в Канаде 11 лет и насмотревшийся на страну, следуя идеям тогдашнего премьер-министра Канады Пьера Трюдо, предлагал Горбачёву для СССР либерально-федералистскую идеологию. Я в своё время подробно описал пару Яковлев — Горбачёв и их канадские отношения в моей книге «Убийство часового». Даже в двадцатимиллионной (не наша Сибирь) англо-французской Канаде идеи Трюдо не прижились, оказались слишком улыбчиво-нереальными, и вскоре Трюдо ушёл от власти. А когда неотёсанный ставропольский обыватель на свой лад интерпретировал их с подачи Яковлева и стал реализовывать в политике 280-миллионной сложнейшей Империи (плюс более сотни миллионов жителей контролируемой СССР Восточной Европы), — результат оказался катастрофическим.
      Прежде всего Горбачёв решил «освободить» Восточную Европу. Заметьте, что первая диссидентская демонстрация на Красной площади состоялась в августе 1968 года, в дни вторжения в Чехословакию советских войск. Через двадцать с небольшим лет «бархатные революции» в Восточном блоке были организованы из Москвы. Как будто Горбаневская, Делоне и Дремлюга не отсидели свой срок и не уехали за границу, но быстро пробежали по ступеням партийной лестницы, и вот из высшего кресла в стране «освобождают» страны Восточной Европы.
      Я потом слышал, что якобы Горбачёв продался, что он — «агент»… Подозревать, что его подкупили, — нелепо. Как можно подкупить императора, чем? У императора, хозяина полумира, всё есть. Следовательно, он — деревенский идиот, из тех, кто пасёт коз, сморкается в руку и невнятно, трудно разговаривает… По сути дела так и оказалось. Его уговорили отдать Восточную Европу. Что ему пообещали взамен — чудесное блестящее зеркало или шляпу с красными перышками — мы никогда не узнаем.
      Думал ли он о последствиях бархатных революций? Думал ли, что открывает вулканы, сразу столько вулканов, что открывает бутыли, где томятся джинны, что пускает в эти страны бактерии, которые заставят их болеть, корчиться, умирать? Человека с бюрократически-командным мышлением, думаю, такие мелочи не заботили. О нарушении баланса сил он также не помышлял, Яковлев убедил его, что Запад — наш добрый брат.
      Осенью 1996 года Мавромати и Сальников привели меня в Дом кино на встречу Горбачёва с избирателями. Я протиснулся во второй ряд и тотчас задал ему вопрос с места. Вслух. Встал и задал. Всем остальным было нельзя, но мне он разрешил. «Пускай говорит. Я его знаю, в кино видел…» (Он имел в виду телевидение.) Я сказал: «Мой вопрос будет корректным по форме и неприятным по существу: Михаил Сергеевич, когда вы спите, вам не снятся мальчики кровавые? Не стоят у вас в глазах? Даже если оставить Россию, взять Сербию, где я множество раз побывал… Знаете ли вы, что вас ненавидят там множество людей за то, что вы дали объединиться Германии? А едва объединившись, Германия возобновила свою традиционную экспансионистскую политику на Балканах. Она вначале тайно стала поддерживать хорватов в их сепаратистских устремлениях, снабдила их оружием. Хорватские боевики стали тренироваться на территории бывших советских военных городков в Венгрии. Российские самолёты, с которых соскоблили опознавательные знаки, стали ночами сбрасывать советское оружие хорватам. Вам не снятся мальчики кровавые?»
      Зал бурлил и негодовал. Ведь собрались его сторонники — московская интеллигенция. Он откашлялся, встал… «Ну, значит так… Да они всё равно бы объединились… историческая закономерность…» В его голосе слышалась обида за то, что он следовал исторической закономерности, а его за это обвиняют. То же самое с обидой мог бы заявить маньяк, обвинённый в убийствах. Он ведь послушно следовал «голосу», как же можно было ослушаться «голоса»? Так и с гобачёвской исторической закономерностью.
      Когда он отдавал Восточную Европу, мой здоровый разум возмущался. Кровь поколений крестьянских предков из воронежских и нижегородских деревень закипела от ненависти к человеку, который отдал завоёванную нами землю. Разве не заплатили мы ценою в сто тысяч жизней солдат за взятие Берлина, чтобы всякая жопастая сволочь с молотками лезла на нашу стену?! Это на могилы наших мёртвых вы покусились — так я воспринимал шабаш у Берлинской стены. Да, это был переломный момент. Я возненавидел Горбачёва в конце 80-х годов, тогда, когда офицеры КГБ и ГРУ организовали сдачу стран Восточного Блока. Весь этот позор обильно транслировали по французскому телевидению.
      Почему он ни к кому не обратился за советом? Россия прыгнула в воды, которых не знала, и хряпнулась о камни — Яковлев знал Запад мало и плохо. Он изучал его из окна посольского лимузина.
      Ещё тогда я понял, что Россия идёт к гибели. Что в ней просто нет кадров, понимающих современный мир. Потому трагически и ошиблись, ориентируясь в нём. Демократы боготворили Запад, ортодоксы-коммунисты ненавидели его как «оплот капитализма». А нужно было всего лишь понимать Запад. А таковых среди политического класса, пришедшего к власти, равно как и среди политической оппозиции, не оказалось ни единого человека. И упрямая страна самодуров не пожелала обратиться к тем своим соотечественникам, которые имели огромный опыт общения с Западом, — к эмигрантам. В отличие от восточноевропейцев, — те смотрели в рот своим эмигрантам: Польша — папе Войтиле, нобелевскому лауреату Милошу или Бжезинскому, и сербами Боснии стал руководить американский профессор Караджич, президентом Югославии некоторое время был эмигрант писатель Чосич, Вика Фрайберге — президент Латвии, — эмигрантка из Канады. Можно назвать ещё десятки имён министров восточноевропейских стран и стран Балтии — бывших эмигрантов или диссидентов, как Гавел в Чехии. Но не Россия, нет, Россия сама с усами, и без помощи опытных людей с идиотическим энтузиазмом натворила таких бед, что и за столетия не расхлебаешь. (И прежде всего оставила 27 миллионов русских за пределами русского государства!) Нет, это не Россия отвергла людей опыта. Это класс, из которого вышли Ельцин, Горбачёв и Зюганов, враждебно отвергал любого чужого. Знающий? Этого только нам не хватало? Буковский? Да вы что, он нам такого натворит! Зиновьев? Нет, уж нет, мы сами! Так что ни один эмигрант, ни Буковский, ни Солженицын, ни Лимонов не пригодился стране. Они были отвергнуты номенклатурой. Эта корпоративная воля номенклатуры посадила меня в тюрьму. Такая же чиновничья каста сбилась в 1992-м и в Партсовет Фронта национального спасения. И в оппозиции эмигрантам не было места! Традиции номенклатурной администрации не допускают чужих.
      А Гайдар? Возразят мне. А он не чужой. Экономический обозреватель журнала «Коммунист», советчик ЦК по экономике. И Собчак — профессор ЛГУ, специалист по жилищному праву, прежде чем быть демократом, был видным деятелем питерской номенклатуры.
      Я до сих пор ненавижу и Горбачёва, и Ельцина всем своим существом. В то же самое время я вынужден признать, что оба они — очень распространённые архетипы русского мужика. Один этакий вечный технолог Миша — маленький человек. Может, и не опасный, если не ставить его на должность выше технолога, скудоумный, тщеславный. Я правильно подметил в «Убийстве часового», как символична его зализанная шапка из редкого меха какого-то морского животного. Шапка символизирует безвкусные претензии, тщеславие, желание выделиться таким вот мелким способом. Помимо всего прочего он надел чудаковатый либерализм Яковлева, решительно напялил его у всех на виду, не стесняясь красоваться в нём исключительно за счет провинциального тщеславия.
      Ельцин — жестокий и безмозглый партийный самодур. Абсолютно лишённый чувства историзма, иначе он никогда бы не решился на разгон СССР только для того, чтобы взять власть в России. Аппаратный ход — уничтожить должность Горбачёва путём расформирования Союза — был задуман всего лишь как рокировка, маневр. Дескать, расформируем СССР, потом соберём СНГ. Ельцину, думаю, и в голову не приходило, что СНГ не соберётся. Я думаю, он просто недостаточно развит и образован для того, чтобы понимать, что существуют идеологии (коммунизм был для него всего лишь укладом власти), что национализм, такая же реальность, как булка хлеба. Соучастников преступления, Кравчука и Шушкевича, Ельцин всерьёз не принимал, оба они были не из партийной знати, в Политбюро не состояли, их просто вызвали в Пущу, и предполагалось, что они не ослушаются никогда. Других одиннадцать руководителей республик не вызвали вообще. Зачем? Доведём до сведения. Главное — чтоб Горбачёв остался без должности. Когда СНГ не собрался, думаю, Ельцин не очень расстроился. Ну, лишились 15 комнат в доме, но осталось ещё 89. Некоторые из потерянных комнат были большими и тёплыми? Ну, у нас ещё 89. Да куда они надолго денутся? Приползут обязательно 15 больших комнат! Вернутся.
      Кстати, те же самые чувства высказал в те годы и Жириновский. Приползут, экономическая нужда заставит. И только я писал со знанием дела, высказывая здравый смысл:
      «Власть сладка и прекрасна, даже если ты взял её в голых горах, где ничего нет, кроме овец. И у тебя только сотня всадников в косматых папахах. И сдавать свою власть соседу в обмен на экономические блага (от России, боже мой, которая сама в заднице, какие блага!) никто не побежит».
      Всё это российское безобразие — момент стычки между Горбачёвым и Ельциным (форосское пленение и последующие дни августа 1991 года) — я наблюдал с отвращением. В момент беловежского предательства я находился в Сербии. В развалинах Вуковара, в местечке Шид, где находился штаб командирования Славонии и Западного Срема. Я был полон негодования. Предполагаю, что русский обыватель не понял исторического момента, не понял, что совершилось необратимое, что в декабре 1991 года рухнула Российская империя и российская цивилизация. Зато это отлично поняли наши исторические враги: поняла Германия, поняла Турция, поняли те, кому предстоит ещё в будущем поживиться за наш счёт, понял Китай. Почему в этом перечне нет Соединённых Штатов Америки? Соединённые Штаты — враг всех. США выступает как далёкий подзуживатель и интриган, они там сидят вдалеке, выбирают, куда бы им вмешаться: Афганистан, Ирак, Сербия, и вмешиваются бестактно и глупо, как правило, ещё более дестабилизируя обстановку. Результаты их вмешательства негативны: полсотни лет разделена Корея, вечная, уже зашедшая в XXI век, война всех против всех свирепствует в Афганистане, 11 лет длятся никому не выгодные безобразия в Ираке, конфликты в кое-как склеенных Боснии и Косово перекинулись на соседние страны, туда, куда Соединённые Штаты не планировали их распространять. Сказать, что все эти кровоточащие куски на планете кровоточат в интересах Соединённых Штатов, — невозможно. Соединённые Штаты — провинциальная и неуклюжая страна и побеждает, как стервятник, наблюдая, как страны обескровливают друг друга в битвах. Так было и в 1-й и 2-й мировых войнах… В случае СССР — огромный колосс, со ставропольским — величиной с орех — мозгом Горбачёва совершил акт самоубийства. Думаю, что американцы преувеличивают свою роль в мире, они вовсе не победители. Они лишь приезжают на своих канонерках посмотреть на уже убивших друг друга или самоубившихся. Джордж Буш-старший приписал Америке победу над Россией в холодной психологической войне. Нет, это деревенский дурак Миша Горбачёв победил Россию. И это аппаратный подлец, свердловский секретарь обкома, неуклюжим аппаратным манёвром разрубил СССР на 15 частей, хотя всего лишь хотел отобрать должность у Горбачёва. Впрочем, Горбачёв оставил Ельцину уже воюющую, кипящую кровью страну конфликтов. Уже в 1988 были созданы первые незаконные вооружённые формирования в Карабахе. Вначале «правитель слабый и лукавый» — Горбачёв приказал арестовать «Комитет Карабаха», что и сделал генерал Альберт Макашов. Но на следующий день Горбачёв испугался своего решения и приказал освободить членов Комитета. Всему миру стало ясно, что правитель слаб.
      Ещё раз объясню своё умонастроение тех лет. Для меня была важна Россия прежде всего. Её политический строй я находил несовершенным, было ясно, что строй устарел. Но я преувеличил для себя степень стабильности огромного государства, простиравшегося от Бранденбургских ворот в Берлине до Берингова пролива, откуда видна Аляска. Я не опасался за Россию. Это вообще странное и мало объяснимое инстинктивное чувство — тревога за Родину. Так вот, до 1988 года у меня не было тревоги за Родину.
      Помню, я попал на международную конференцию писателей в Венгрии, организованную американской Wheatland foundation. Она проходила в отеле «Хилтон» в Будапеште. На второй день нас повезли в большом туристском автобусе на экскурсию в средневековый замок. Рядом со мной на соседнем сиденье поместился седобородый Ален Роб-Грийе, чуть поодаль его жена Жанн де Берг и молодой Жан Эшеноз, все они из французской делегации. Рядом с автобусом вдруг пристроился на дороге и не отставал военный фургон. Выглянув из окна, я увидел лейтенантский погон. Лейтенант в советской форме оживлённо беседовал о чём-то с шофёром. Рука лейтенанта с сигаретой была выставлена в окно. «L'Arm?e Sovi?tique, l’Arm?e Sovi?tique…» — испуганно опознали фургон французы. А я спокойно улыбался. Я же говорю, я был в те годы спокоен за свою страну. Я думал, она заморожена в глыбу. Оказалось, под коркой — была жидкая грязь.
      И вот состоялось самоубийство. И я с тех пор потерял покой. Никто из тех, кто в этом участвовал, не ведали, что творили. Это не извинение. Я лишь хочу сказать, что узкие, конкретные, местные, мелкие сиюминутные интересы заставляли их действовать самоубийственно. В феврале 1992 года я познакомился с полковником Алкснисом (недавно он навещал меня в тюрьме), и он рассказал мне, что за самороспуск СССР голосовали почти все 2.200 депутатов ВС СССР и только восемь — против! В их числе Алкснис, Умалатова, Коган, Авалиани, Шашиашвили, Носов, имена ещё двоих не помню. Подумать только, соотношение 2.200 к 8! И из этих восьми — латыш, чеченка, еврей из Латвии, два грузина и один сибиряк Вавил Носов! И Верховный Совет России, 1.100 депутатов, единогласно проголосовали за роспуск СССР. Состав двух Советов общим числом 3.300 человек угробили Великую Родину, оставив себе Вечную мерзлоту, худшие земли! Как могло это случиться? Дело в том, что их не воспитывали должным образом в восхищении перед завоеваниями России, перед воинской славой солдат, полководцев и царей и большевистских цезарей. Дело в том, что обывательский цинизм занял место идеологии. Дело в том, что нравы обкомов партии, всех этих забулдыжных свиней — возобладали. Семья и корысть погубили государство. Манипуляции и аппаратные ходы в борьбе за власть победили и идеологию, и государственность, и здравый смысл.
      В «Убийстве часового» я цитировал великого философа Чиорана:
      «Великие Империи никогда не бывают побеждены. Они кончают самоубийством» —
      понял великий аферист, наш современник. Вот и Российская Империя покончила с собой, пулю ей в лоб пустили сами русские.
      Я понял, что это проблема кадров. Все потрясения 1988–1993 годов не выдвинули ни единого по-настоящему нового кумира. Все советские ни хера не понимали. Им вновь был нужен Ленин и пломбированный вагон с развитыми эмигрантами. Россию погубила тупость профессиональных аппаратчиков. Свежие: работница фабрики «Красный Молот» в Грозном Сажи Умалатова, полковник авиации Алкснис, народный депутат Носов, журналист Анпилов, подполковник Терехов — обещали стать яркими вождями, но Система, со скрипом поворачиваясь, уже давила всё живое. Чиновники поднялись на борьбу с чужими. Система раздавила без жалости и демократический лагерь. Отец Глеб Якунин, Пономарёв, Орлов, Ковалёв, все они выброшены из власти, умер Сахаров, уехала в изгнание его жена Боннер, новые же чиновничьи лица не поощрялись.
      Так что даже не то что пломбированный вагон не приняли, но и тех немногих, кто был, изгнали.

глава II. Первые шаги на Родине

      Дата моего возвращения в Россию: 26 марта 1994 года. До этого, в течение пяти лет — с декабря 1989 года, когда писатель Юлиан Семёнов пробил мой первый визит на Родину, и до прибытия на ПМЖ, я появлялся на Родине периодически. Со всё большей частотой. В 1990 году Артём Боровик пригласил меня на передачу «Камертон», я прилетел всего на четыре дня, поводом для приглашения послужили мои агрессивно антигорбачёвские статьи в «Собеседнике» и «Известиях». В 1991 году я вовсе не был в России, меня захватила Сербия. 6 февраля 1992 года открылась новая эра моих взаимоотношений с Родиной, они стали более основательными. Я прилетел для участия в съезде Народно-Патриотических сил. Тогда я познакомился с ведущими политиками России, пришёл на Рыбников переулок к Жириновскому. Познакомился с Анпиловым. В первых числах марта встретился с Зюгановым. 23 февраля участвовал в первой схватке оппозиции с демократическим ОМОНом на Тверской улице, о чём неплохо рассказал впоследствии в одной из глав «Убийства часового». Дальнейшие, после весны 1992 года, мои появления в России были настолько частыми, что отследить их теперь невозможно. Я не переехал тогда на ПМЖ в Россию только потому, что от Родины меня отвлекали горячие точки. Три сербские войны, Приднестровье, Абхазия, — я был всецело поглощён, очарован локальными конфликтами, был влюблён в войну, боготворил, я думаю, тогда людей войны. Правда, знакомый вкус — предчувствие войны я почувствовал 23 февраля 1992 года и на московской центральной улице, на Тверской, но механизм тогда не сработал. Прежде чем рассказывать дальше, следует вернуться в 1989 год, к итогам моей поездки в Россию. Россия мне тотально не понравилась. Чужая, морозная, бедная страна, похожая одновременно на Германию (только грубо увеличенную в сотни раз) и на Турцию. Люди с глазами голодных шакалов в Шереметьево. Самоуправные лица на улицах. Повальное незнание внешнего мира, наглое требование «жить как все», как цивилизованный мир, и осуществить своё желание мгновенно. Тяжёлые души. Неприметные криминальные нравы поездов, вокзалов и улицы. Едва-едва сохранилась на поверхности корочка культуры, а то бы пожирали друг друга. (Я был недалёк от истины, о многочисленных случаях людоедства тогда писали газеты.) Я написал о своём путешествии в смутное время документальную книгу, лишь слегка припудрив главного героя под имя «Индиана», но уже впоследствии снял с него пудру и обнажил себя. Книга называлась «Иностранец в смутное время». (По-французски она называлась «Иностранец в родном городе».) Однако, морозная и бедная, Родина, оказалось, обладает могучим магнетизмом и очарованием. Вернувшись в Париж, я погрузился в свою писательскую работу, а ещё более — в журналистскую. Член редакционного совета «L'Idiot International», я начал активно поставлять своей газете материалы о России, хотя ранее избегал делать это. «L'Idiot» был тогда на пике популярности, отдельные номера достигали тиража 250 тысяч экземпляров, потому что я промыл мозги своим видением России большому количеству читателей. Одновременно я стал искать себе печатный орган в России. Начал с «Московских новостей», а когда с ними не получилось, столковался с «Собеседником». У этого бывшего приложения к «Московской правде» был тогда тираж чуть ли не два миллиона. С июля 1989 года появились одна за другой четыре мои статьи в «Собеседнике», направленные против перестройки. Одна из них, «Мазохизм как государственная политика СССР в правление Горбачёва», вызвала особенный шум в России, и волна первого отвращения ко мне пробежала по обществу. В сентябре и октябре две статьи: «Размышления у пушки» и «Больна была вся Европа» — опубликовали «Известия». В ноябре Боровик пригласил меня на телевидение, а моим противником по ту сторону камертона был избран Марк Захаров. Когда в декабре 1990 года «Известиями» завладел Голембиовский, а моего покровителя, редактора Ефимова, забаллотировал коллектив газеты, я послал свою очередную статью (если не ошибаюсь, «Жизнь Ивана Иванова в перестройку» или как-то так, во всяком случае, «Иван Иванов» присутствовал) в газету «Советская Россия». Меня охотно напечатали. А либеральная интеллигенция задохнулась в отвращении. С тех пор мои статьи регулярно появлялись на страницах «Советской России». Таким образом, мой первый импульс поучаствовать в судьбе Родины был журналистский. Я хотел объяснить соотечественникам, что они безумны, что следует остановить безумие. Что европейское благосостояние нажито постепенно, за сотни лет, за счёт безжалостного грабежа колоний. Что проекты вроде «500 дней» — тотально нереальны. Что перевести на производство мирной продукции даже один военный завод в Эльзасе стоит безумных денег и десять лет тяжёлого труда. Что зажиточная ФРГ до сих пор не сделала зажиточной Восточную Германию. Что «преступлений» у других стран не меньше, чем у России. Напоминал о мальгашском восстании 1947 года, когда французские войска, только что «освобождавшие» свою Родину от Гитлера, уничтожили 70 тысяч человек. Рассказывал о преступлениях янки на Филиппинах в начале века, когда призванные помочь филиппинцам освободиться от власти испанской короны американцы вырезали 600 тысяч аборигенов! То есть объяснял соотечественникам, что у других стран такая же кровавая история, а подчас ещё кровавее. Я впервые объяснил общедоступную на Западе истину о пуританской этике и зарождении капитализма в первую очередь в пуританских странах. Объяснил, что в России этика накопительства не привьётся (статья называлась «Брат наш, богатый Кальвин»), потому не видать России капитализма, как своих ушей. Часть статей того времени была опубликована в книге «Исчезновение варваров», появившейся осенью 1992 года.
      Таким образом, с декабря 1989 года по февраль 1992 года я занимался исключительно политической журналистикой и пытался убедить население и политиков, что путь, избранный лунатиками и деревенскими идиотами, для России неверен.
      К февралю 1992 года я понял, что население, несмотря на огромные тиражи газет, в которых мои статьи публиковались, по-прежнему не теряет веру в тупые сказки о скором благополучии. А политики по-прежнему ведут себя не так, как следует вести себя понимающим, ответственным вождям, не следуют разумным советам — ни моим, ничьим. И я понял, что никто не исполнит мои советы лучше, чем я сам. Что следует вмешаться в историю лично, в историю, творимую в России. К тому же в декабре 1991 года я познакомился в Белграде с председателем партии «Сербска Радикальна Спилка» Воиславом Шешелем и увидел, что возможно самому стать политиком. На базе приблизительно тех же задач и целей, что и у Шешеля. Я, правда, заметил некоторую фольклорность партии Шешеля, но надеялся избежать этого в партии, которую я смогу назвать своей. Поначалу, в феврале 1992 года, речь не шла о создании отдельной партии, но лишь о том, чтобы выбрать из тех партий, что уже существовали в наличии, наиболее отвечающую моим критериям.
      Именно в 1992 году я дал ныне забытому мною, но многотиражному органу интервью, названное «Ищу банду, чтобы примкнуть». Они лишь вынесли в заголовок мой ответ на их вопрос: «Какова цель вашего визита?» На что я, с присущей мне прямотой, так и ответил: «Ищу свою банду, чтобы примкнуть». Я исследовал различные «банды» в те месяцы и остановился на банде Жириновского и банде Анпилова. Оба были одинаково близки мне и по темпераменту и по идеологии. Но Владимир Вольфович был более доступен, осязаем. (Может, оттого, что я близко сошёлся с Андреем Архиповым, приближённым тогда к Жириновскому человеком.) Анпилов же был неуловим или трудно уловим. В мой первый визит к Анпилову в переулок Куйбышева, за ракушку метро «Площадь Дзержинского», он сразу кинул меня. Я прождал его часа два и ушёл не дождавшись. Правда, позже, в марте, я неожиданно познакомился с ним в гостинице «Москва», в комнате Сажи Умалатовой, затем мы спустились в комнату депутата Когана, они готовились к состоявшемуся на следующий день съезду ВС СССР и всенародному вече. Если бы Анпилов был более доступен, я не сидел бы 22 июня в Доме журналистов на сцене одним из министров теневого правительства Жириновского. Может, я склонился бы к Анпилову. Впрочем, это бы ничего не изменило. Мне суждено было изжить мои иллюзии, а в каком порядке — не столь важно.
      22 июня я был в Доме журналистов на сцене. Глава Всероссийского Бюро Расследования. Жребий был брошен. Это был мой первый шаг в практическую политику. Возможно, слишком быстрым был мой второй шаг. Уже 22 ноября того же года, всего через четыре месяца, на даче у Алексея Митрофанова, в его бильярдной, состоялся учредительный съезд Национал-радикальной партии, на котором я был избран председателем. Партия, увы, родилась с врождённым дефектом из-за торопливости родителей, которые её делали, фактически произошёл выкидыш. Это стало ясно уже к январю 1993 года, и я улетел завить горе верёвочкой через Париж, через Будапешт и Белград, в Книнскую Краину, в окрестности городка Беыковац, воевать вместе с сербами за их свободу. В мае я вернулся в Москву, мне не терпелось продолжить борьбу. Вместе с Дугиным мы тотчас «замутили» Национал-большевистский фронт, собрав ненадолго вместе несколько немногочисленных левых и правых радикальных организаций. Фронт просуществовал ДВЕ ДЕМОНСТРАЦИИ: 9 мая и 22 июня нам с Дугиным удалось провести через центр Москвы многочисленные колонны молодёжи. В связи с этим меня даже пригласили 24 июня 1993 года в здание на Лубянке с самыми дружескими целями. До этого те же генералы Карнаухов и Иванов провели на Лубянке встречу с Жириновским. Генералы решили, что колонна — мощная долговременная организация, тогда как de facto это были разовые сборища. В тот же день 24 июня мы (Национал-большевистский фронт и Национал-радикальная партия) лишились полуподвального помещения на улице Алексея Толстого. Я снимал мастерскую у приятеля — художника газеты «День» Геннадия Животова. На Животова наехал начальник местного отделения милиции и пригрозил, что отберёт у него мастерскую, накажет за нецелевое использование. Что касается самого Национал-большевистского фронта, то, лишившись помещения, он стал трещать по швам. Первый фюрер Лазаренко, входивший в таком качестве во Фронт национал-революционного действия (а уж потом его фронт входил в наш фронт) вышел из НБФ, и у нас остался второй фюрер Широпаев. Одновременно у меня открылись глаза на оставшуюся со мной часть национал-радикалов. Это были криминальные ребята с окраин, подчинялись они своему лидеру Жене Барсукову и на меня смотрели как на средство достижения каких-то своих целей, которые и сами с трудом формулировали. Однажды, помню, они хотели познакомить меня с председателем Центробанка Геращенко. Сотрудничество с Российским Коммунистическим Союзом Молодёжи во главе с Маляровым (да-да, они входили в НБФ несколько месяцев) закончилось тем, что на вечере организации «День» мои национал-радикалы во главе с Барсуковым побили комсомольцев Малярова. Сам я при этой битве не присутствовал, уехал раньше. В конце июня 1993 года стало ясно, что нужно создавать новую партию с нуля. С зеро. С людьми новыми и вовсе не политическими. Два таких человека у меня были. Философ Александр Дугин и студент юридического факультета Тверского университета Тарас Рабко.

глава III. Отцы-основатели

      Два друга моей революционной юности, каждый из них в свой черёд сказался ренегатом и каждый — предатель Национал-большевистской партии, проецируются сами собой на свежей, цвета телячьего дерьма, стене камеры Лефортовской тюрьмы. Оба друга вовремя слиняли из Вечности Истории в жизнь. В жизни есть свои преимущества. В могучей, бронзовой тяжести Истории — свои преимущества. Мне тяжелее, каждый день тюрьмы давит, даже поход в баню похож на мойку перед газовой камерой. Но в последовательности и цельности характера мне не откажешь. В Лефортово разыгрывается вечность. В Москве разыгрывается тусовка.
      Так вот. Крупное, бородатое лицо классика дугинизма — Александр Гельевич.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16